Турнир поэтов. Еще раз об экспертах и критиках

Турнир поэтов: еще раз об экспертах и критиках

Моя мама, преподаватель истории по первому образованию, большую часть жизни  была одним из лучших в стране редакторов «общественно-политической литературы», как тогда называлось все то, что касалось истории, экономики, политэкономии, философии, социологии и прочих гуманитарных сфер, причисляемых к идеологическим. И лет с пяти я постоянно наблюдала дома и в издательствах, а потом и в журнале, где работала мама, все этапы процесса публикации. Я понимала знаки корректуры, знала, что такое рукопись, вёрстка, сверка, гранки. Была лично знакома с представителями практически всех издательских профессий (позже мы стали ещё и жить в одном доме). Но, главное, я видела авторов, среди которых были известные всей стране люди, и весь процесс работы редакторов с их произведениями и непосредственно с ними.

Я видела, как моя мама практически переписывала заново каждую рукопись, правда, предварительно «сняв вопросы» с автором, поскольку она не могла быть компетентна ни в одной области до такой степени, как это полагалось автору, а авторы крайне редко могли самостоятельно изложить свои мысли однозначно, понятно для читателя и удобоваримым литературным языком. Была и ещё одна причина такого переписывания текста. И имя ей — цензура. Каждое произведение в обязательном порядке отправлялось в Главлит, после чего мама шла туда разговаривать с цензором. Иногда в результате книга могла быть опубликована только с серьезными сокращениями, как случилось, например, с интереснейшей работой Фёдора Полянского «Социализм и современный анархизм», значительная часть которой была посвящена разбору различных анархистских концепций рубежа 19-20 веков. Автор, после выхода вдвое, а то и втрое похудевшей книги, перестал с моей мамой здороваться, хотя она считала, что, наоборот, сделала все для того, чтобы блестящая рукопись, хоть и в урезанном виде, дошла до читателя. И я тогда однозначно встала на сторону редактора. Тем более, что вся наша квартира была буквально завалена авторскими экземплярами отредактированных мамой книг с автографами благодарных авторов. Но потом, когда уже стала писать сама, я поняла, что чувствует автор, когда редактор переписывает его сочинение, и стала ярой противницей такого рода «редактирования», имеющего место, как я неоднократно убеждалась , отнюдь не только в сфере общественных наук и не только в СССР.

И именно нежелание зависеть от редакторов, критиков, агентов, менеджеров и всевозможных «экспертов», которых я сама себе в советчики не выбирала, заставило меня в начале 1990-х заняться издательским делом, потом создать собственный музыкальный коллектив и, наконец, разместить свои архивы в Интернете, что давало возможность напрямую выходить на читателя, слушателя, зрителя. Однако, мне все же достаточно пришлось пообщаться с подобного рода профессиональным людом, включая сюда и переводчиков на иностранные языки, носителями которых они являлись. И, увы, слишком часто ничего, кроме порчи творческого «продукта» и настроения, я из такого общения не выносила. Потому что не просто профессионалов, но ещё и Личностей, способных понять талант и индивидуальность другого и дать им раскрыться, в этой среде всегда было не слишком много, а теперь вообще кот наплакал.

Можно научить человека излагать свои мысли, даже худо-бедно выражать чувства, но научить писать художественно и самобытно  нельзя. Можно только помочь этому научиться.  Но можно также напрочь лишить одаренного человека способности к нестандартному самовыражению. И в данном порочном направлении, с моей точки зрения, работают  не только многочисленные конкурсы, но зачастую также литобъединения и даже специализированные вузы.

В начале 1990-х, когда журналистика на короткое время стала невиданно свободной и начала ориентироваться непосредственно на читателей, выпускники журфака перестали быть востребованными. Понадобились люди, способные нестандартно мыслить и живо писать, имеющие жизненный опыт и знания в различных областях, готовые и новые идеи предложить, и расследование провести, и деньги добыть, и вообще сделать издание интересным и привлекательным для ещё достаточно культурного и  образованного, но уже весьма неплатежеспособного читателя. И люди эти обнаруживались отнюдь не в среде достаточно зашоренных филологов и профессиональных журналистов (темы непотизма, коррупции и сексуальных домогательств я в данной статье принципиально касаться не буду).

А в отношении Литинститута стоит вообще вспомнить для кого изначально и с какой целью он создавался.
Один из маминых коллег, главный редактор газеты «Социалистическая индустрия» коллекционировал произведения рабочих поэтов 1920-х годов, где встречались, например, такие перлы (цитирую по памяти):

Ядрёна лапоть,
Мне сорок лет!
Весь мир обцапать
ДолжЁн поэт.

или

И он ласкал в тени завода
Её мозолистую грудь.

Можно ещё вспомнить сочинявшую стихи бывшую рыбачку, «красноармейку» Марютку из знаменитого фильма, снятого по повести замечательного писателя Лавренева «Сорок первый».

Да, именно для таких, одарённых, но малограмотных в силу происхождения людей и был в своё время создан Литературный институт. Чтобы дать им необходимое общее образование, сделать культурными людьми. А дальше — по Джеку Лондону: «Мартин Иден», полагаю, должен быть прочитан каждым, кто начинает писать. 

Писательское дело все-таки вещь сугубо индивидуальная. И всякие объединения хороши только тогда, когда это объединения творческих единомышленников. А начинающему писателю больше всего нужен хороший редактор, способный стать единым целым именно с этим автором, не перетягивая одеяло на себя. Может ли таким редактором стать самобытный автор? Не знаю. Не уверена. А если он автор, который ниже по таланту, то сможет ли без ревности и зависти «наступить на горло собственной песне», чтобы дать другому запеть в полный голос?

Критик же, если и нужен, то потом. И больше читателю, а не автору. Тем более, что наиболее выдающиеся критики сами художественную литературу не писали, но вышибить даже гениального и признанного автора из его дела и даже из жизни могли, о чем недвусмысленно намекает сожжение Гоголем второго тома «Мертвых душ» после переписки с Белинским и всё, что за сим последовало.

Как всё вышесказанное соотносится с «Турниром поэтов» на данном портале, вдумчивый читатель, посмотревший хотя бы пару выпусков этого года, поймёт.
А остальным данные заметки, вероятно, пока ещё просто не нужны.

P.S. Опечатки, если таковые имеются, исправлю потом. Прошу извинить.