Сильвия Плат. Сжигая письма

Я разожгла огонь; уставшая
От белых кулаков старинных
Писем и их предсмертных хрипов,
Когда я подошла к корзине мусорной.
Что ж ведали они, чего не знала я?
Песчинка за песчинкой — и раскрылись
Пески, где сон о чистой влаге
Смеялся, как машина при атанде.
Я так не проницательна.
С любовью да с любовью, и что же, я устала от
Коробок из картона, что цветом как цемент, как пасти псов из стаи,
Едва скрывавших ненависть,
Тупо уставившись, под войском из мужчин в красных мундирах,
Устала я от глаз и дат почтовых марок.

Пусть лижет их огонь, ластится оленёнком, он все же беспощаден.
Стекло духовки —
Коль пальцы бы свои я за него спустила,
Растаяли б они и сажею осели. Нам потому велят:
Не трогать.
И вот конец письма (или письму конец?),
Подвижные крючки сгибаются, сжимаются — улыбки их, 
улыбки.
Однако же чердак хорошим местом отныне станет.
Однако ж я отныне подвешенной не буду под гладью водной,
Как немая рыба
С одним зрачком из жести,
Высматривающим отблеск
И бороздящим арктические воды
Меж Тем и Этим, между двух желаний.

Так я в домашнем платье ворошу птиц угольных.
Они прекраснее души моей — совы без тела,
Они мне утешение даруют —
Взвиваясь и взлетая, ослеплённые.
Отпрянув в трепете, чернея и сверкая, они взлетели б в высь, как ангелы из углей.
Но рассказать теперь ничто они не могут.
И это результат моих трудов.
Я граблями
Ворочаю бумаги, что дышат, точно люди,
Разбрасываю их
Меж пожелтевшими листьями латука и красною капустой,
Что затерялись в голубых мечтах,
Что затерялись ещё в зародыше.
Обугленное имя

Увядает у ног моих,
Извилистый ятрышник,
Гнездящийся в кореньях длинных, в скуке —
Потухшие глаза, гортани в лакировке.
Дождь тёплый маслит волосы, пожара не гася,
И вены выступают, как деревья.
Собаки лиса рвут. Подобно это
Назревшему вдруг взрыву или крику,
Который рвётся из истерзанной утробы, его не остановит
Остекленевший глаз
И превращение в чучело, он прогремит,
Раскрашивая воздух,
Рассказывая листьям, облакам, воде,
Что есть бессмертие. Что это и бессмертно.