Пролетарское пойло

                С благодарностью рецензентам Стихиры,
                в переписке с которым вспомнилась
                и преобразилась в текст эта история

        Я родился и вырос в эпоху тотального лицемерия.
        Юное поколение может не понять этой фразы. Кто-нибудь скажет: "Мы и сейчас лицемерим!" Приведёт в пример толерантность – родную сестру снобизма, или вспомнит про что-то ещё. Да, мелкие! Лицемерите. Но ваше лицемерие не тотально, потому что у вас нет общих целей, никаких, кроме личных и частных. А у нас была общая цель – построить коммунизм на планете. Хотя, когда я родился, многие уже разуверились в коммунизме.
        Тем не менее, мы внимательно слушали наших вождей, воплями одобрения отзывались на их призывы. Мы знали, что это лишь демагогия, но убеждали себя, что это магические молитвы или заклинания, силой которых поддерживается порядок в мире, не давая всему развеяться в пух и прах.
        Я, в общем, не о политике, не моя тема. Я о вещах насущных – но они тоже погрязли в плесени лицемерия...
        Задумайтесь, что нужно молодому поэту, кроме стихов и женщин?
        Вино, разумеется!
        Вот славный ассортимент той эпохи: "Солнцедар", "Осенний сад", "Яблочное", "Лучистое"... Никто, кроме высокомерных грузин, не стеснялся называть вином эти алхимические растворы. Блевали, но пили с христианским смирением. Справедливости ради, скажу, что в центре моего города можно было найти настоящие вина, не особенно отличавшиеся по цене от тошниловок. Часто к вечеру их разбирали, но успеть было можно, было бы желание. Однако мало кто дёргался в центр. А как же! Ещё подумают, что кому-то больше всех надо!
        У меня есть две версии лицемерного отношения к алкоголю. Во-первых, вопрос тщеславия. Либо мы все называем себя идиотами, либо называем это гнусное пойло вином. Тем самым, которым Христос напоил страждущих. Во-вторых, вопрос морали. Мы виноваты перед обществом, если мы пьём. Значит, должны понести наказание. А тошнотворный вкус и есть наказание. Преступление и наказание в одном флаконе.
        Никогда не забуду, как впервые попробовал "Солнцедар". Это случилось на школьном выпускном вечере. Мы затаились в подворотне рядом со школой. Меня после первого стакана стошнило, но я мужественно выпил второй. Все выпили. И всем стало невыносимо весело. Гулянье по набережной нас не удовлетворило. Среди ночи мы вернулись в школу – и там уже отвязались. Помню лёгкий перепихон на сцене в актовом зале. Правда, не посреди сцены, а в полутьме, за кулисами, но всё равно замечательно!
        Хотя о школьных проделках это я так, к слову. На самом деле хочется рассказать вот что.
        Как-то раз я решил съездить в станицу Пролетарскую и навестить там одну симпатичную девушку. По распределению после вуза эта моя подруга устроилась там учительницей.
        Путь был неблизкий, и я, чтобы не одуреть в автобусе, всю дорогу предвкушал радость встречи.
        А подруга встретила меня странновато:
        – Зря ты сюда приехал. Здесь чужих не любят.
        – Кто же не любит?
        – Чеченцы. Их сюда пол-Чечни переехало, и все какие-то злые.
        – Не беспокойся. Я в Грозном бывал, знаю, как с ними общаться.
        Тут я немножко приврал. В Грозном я был всего раз и общался единственно с депутатом Верховного Совета СССР поэтессой Раисой Ахматовой. Нашлись общие знакомые, организовавшие встречу, и я попросил Раису Солтамурадовну помочь с публикацией, поскольку в Ростове моим стихам путь был заказан. Как ни странно, тётка помогла, меня сразу опубликовали в грозненском сборнике, которым после я с победной ухмылкой тыкал в нос ростовскому Союзу писателей.
        Я был молод, самоуверен и безрассуден. Вот сейчас я толком не помню: то ли не догадался тогда захватить что-нибудь из Ростова, то ли всё выпил в дороге. По любому нужно было двигать в местный Дворец продуктов. Двинул. Захожу, смотрю, чем отпраздновать свой приезд. А там ничего, только что-то синее-синее с непропечатанной этикеткой и беспонтовым названием: "Плодово-ягодное". Местного, пролетарского производства.
        Я не смог глотка одолеть. Сварил это с мякотью арбуза, добавил сахара. И всё равно та же тошниловка, только сладкая. Пришлось вылить в огород.
        Не помню, как прошла ночь, да это и не имеет значения.
        Утром я проснулся с единственной мыслью: нужно срочно поискать местного самогона.
        Но планам моим не суждено было... Только вскочил я с постели, как дверь распахнулось и в комнату вошли дети гор.
        – Ты кто такой? – спросил вожак. Остальные обступили меня, скаля клыки.
        Судорожно оглянувшись, я призвал на помощь бога своего Аполлона и принялся фантазировать:
        – Да я её однокурсник, меня тоже в деревенскую школу учителем посылают, так я приехал её расспросить, что за работа такая. Чтобы она со мной опытом поделилась.
        Выглядел я, как сейчас бы сказали, ботанически, но я того и хотел.
        – Ладно, – поверил вожак. – Но ты должен немедленно сгинуть отсюда. Или мы тебя закопаем. Хочешь, прямо сейчас закопаем?
        – Не торопитесь, я понял.
        Они ушли.
        Собирая манатки, я спросил подругу:
         – Как ты здесь выживаешь? Как справляешься?
         – Да как-то справляюсь. Кому-то же надо учить детишек.
        Я не стал спорить.
        Впрочем, вскоре и она оттуда сбежала. Невозможное место с невозможным (как символично!) пойлом.