Метельный вальс Эпоэмоция 1990

Зима, как всадник в белой бурке,
несётся вскачь, несётся вскачь,
под стук копыт протяжно гулкий
проспекты спят и переулки,
а Медный всадник в Петербурге
накинул плащ, тяжелый плащ...
Стучат размеренно подковы
и в тишине, и в тишине
стоит он - исполин суровый,
один на площади дворцовой -
кумир на бронзовом коне...

Играет вьюга на свирели,
снега летят, снега летят,
дворцы, что выстроил Растрелли,
где императоры старели,
спокойно спят, спокойно спят,
спокойно спят сады и парки,
мосты красавицы - Невы,
фонтаны, статуи и арки,
и дремлют львы, и дремлют львы...

А я иду проспектом Невским
и восхищаюсь тишиной,
ах, поделиться бы да не с кем,
здесь Пушкин, Гоголь с Достоевским,
морозец звонкий, как монета,
и снег кружится надо мной,
как получилось чудо это
мне получить без накладной?       

Пушкин, Пущин, Кюхельбекер -
лицеисты за столом,
за проказы на орехи
им досталось, всё потом,
всё потом: стихи и битвы,
и Сибирь, потом дуэль,
и последние молитвы
за окном поёт метель.         

Может Пушкин вспоминает
сказки няни в тишине,
может что-то сочиняет,
но о том судить не мне.
Пролетят, как птицы, годы,
но пока вы все равны,
вы и первенцы свободы,
и поэзии сыны.      

Пушкин едет в Южную ссылку,
спит Одесса, кишит Кишинёв
и рокочет чёрное море,
только северных наших краёв
не заменит всё это поэту,
что ему до разгула садов,
до базаров, до бойких торговок? -
мил поэту лишь северный говор,
Петербург - этот сумрачный город,
и не нужно других городов.

Петербург далеко от поэта,
бег коня, бег коня так неспешен,
на вопрос не найдётся ответа,
в Петербурге не будет черешен,
там друзья те, что в обществе тайном,
и пока что никто не повешен,
может грешен поэт перед светом,
на зато перед ними не грешен...       

Пушкин в Михайловском, с няней,
свечка мерцает во тьме,
Пушкин опять о Татьяне,
няня опять  о зиме.
Пушкин Онегиным бредит,
чу, колокольчик звенит,
кто это, кто это едет? -
быстрая тройка летит.
Пушкин и Пущин в беседе,
быстрые кони умчатся,
Пущин сегодня уедет,
чтобы уже не встречаться.    

Санкт-Петербург, декабрь, коронация,
Сенатская площадь народу полна,
так что же ты дремлешь, забитая нация,
так что же ты дремлешь, страна?       
Но горстка смельчаков - сынов дворянских
не потерпела царственных оков
и вот они на площади Сенатской
Рылеев гордый, смелый Муравьёв.
Каховский выстрелил и ранен Милорадович,
но почему безмолвствует народ,
а царское величество злорадствует:
"От гибели - мерзавец не уйдёт".      

И пятеро из них потом повешены,
других в Сибирь дорога увела,
а царское величество по-прежнему
вершит свои злодейские дела...
И всё же жизнь у них не даром прожита,
их имена запомнил весь народ,
Санкт-Петербург, декабрь, наше прошлое,
а снег идёт, без устали идёт....       

Как растревожено сердце стучит,
сердцу сегодня недужится,
вальс петербургский где-то в ночи
кружится, кружится, кружится...
Вальс петербургский играет метель,
слушаю звуки метели,
Пушкин назавтра назначил дуэль,
грустно рыдают свирели....       

Двое сходись, и два пистолета
смотрели в друг друга зрачками стволов,
вот выстрел, с горячечным смешанный ветром,
ударил, на части весь мир расколов,
и в церкви далёкой померкнула свечка,
и вздрогнула самая Чёрная речка...    

Дантес - Данзас, что это, слов игра? -
тот Пушкину был враг, ты Пушкину был друг,
так почему тогда ты, секундант,
тот пистолет не выхватил из рук?    

Я Пушкина узнаю по строке,
одной строке, как маму, я узнаю,
по линии малейшей на руке,
к его стихам я снова припадаю,
к живительной водице в роднике,
я Пушкина узнаю по строке.          

У Пушкина мелодия своя,
она вбирает тысячи мелодий,
то вдруг легка, как трели соловья,
то широка, как будто половодье.
Её напев  вбирает шум дерев
и говор нив, и рек разлив,
то он прозрачен и игрив,
то вдруг печален и суров,
в себе одном соединив
всю прелесть чистых русских слов.   

По Пушкину соскучилась душа,
и я его читаю, не спеша,
его словам возвышенным внимаю,
великие страницы вороша,
и всё на свете сразу понимаю,
и всё на свете разом обнимаю,
и разум свои к вершинам поднимаю,
живу на свете, каясь и греша,
без Пушкина измучилась душа,
но Пушкин есть, и шанс я не теряю,
хочу его мелодией дышать
и стих свой не желаю завершать...

Мне томик Пушкина дороже,
дороже всех больших томов,
он снова душу мне тревожит
напевом чистых русских слов...

Мой бог поэзии, мой Пушкин,
был краткий век тебе отпущен,
ты пал, сражённый на дуэли,
и петербургские метели
тебя оплакали, отпели,
играет ветер на свирели,
и петербургский вальс в ночи
опять торжественно звучит...

Мой бог поэзии, мой Пушкин...
Зима, как всадник, в белой бурке,
играет вьюга на свирели,
а я иду проспектом Невским...
Пушкин, Пущин, Кюхельбекер,
может Пушкин вспоминает?
Пушкин едет в южную ссылку,
Петербург далеко от поэта,
Пушкин в Михайловском, с няней...
Санкт-Петербург, декабрь, коронация,
и пятеро из них потом повешено,
как растревожено сердце стучит,
двое сходились и  два пистолета,
Дантес - Данзас, что это - слов игра?
Я Пушкина узнаю по строке,
у Пушкина мелодия своя,
по Пушкину соскучилась душа,
мне томик Пушкина дороже...