Белые снегири - 41 - 2 -

2. НОВЫЕ АВТОРЫ


Владимир Бодров, руководитель литературной студии «Созвучие» (г. Орехово-Зуево).
Член МО Союза писателей России. Автор книг стихов и прозы.
Стихи и проза печатали «Литературная газета», литературные журналы и альманахи Москвы, Санкт-Петербурга, Украины, Болгарии, Германии, Канады, Австралии.   

Владимир БОДРОВ


ВОЛШЕБНОЕ СТЕКЛО

И наши вещи нас переживут,
И время, ускользающее в завтра,
Лишит нас восприятия азарта,
Перевисев на несколько минут,
И, не дождавшись вдоха, пропадет
В безвременье.
О вечности не спорят.
Сегодня – скалы, завтра  – будет море,
И переменам здесь не нужен счет.
Но есть весна, несущая тепло,
И весть о том, что в невозможной гамме
Любви и света пребываем сами,
Найдя в траве волшебное стекло.


ИДУЩЕМУ

Говори невпопад, если веришь, что это песня
И тревожная мысль о зиме для тебя проста.
Собираясь в дорогу, забудь, что финал известен,
И начни все с нуля, если даже – один из ста.
 
Если в жизнь проникает жестокость священной гонки,
Пропусти новый старт, заварив себе крепкий чай.
До сих пор аксиома свежа о слезах ребенка
Но все так же со скидкой – билет в безбилетный рай. 

С осторожностью ставя вопрос окончанья лета,
Не забудь: у всего на земле уникальный ход.
Да и сам ты давно узнал, что не все планеты
Чрезвычайно круглы. Это значит – как повезет.
 
И веселье шута – не всегда результат безумья,
Это знак одиночества, прочного, как тиски. 
Утром деньги всегда, ну а только вечером – стулья,
Павильона аренда, довязанные мыски…
 
Если даже захочешь, подрамник своей картины 
Не продашь ни за вечность, ни даже за медный грош.
И последнее – если плюют, попадая в спину,
То, скорее всего, ты опять впереди идешь.  
    

ПРОГУЛКИ

***
Как ни в чем не бывало
Разразилась печаль,
Легкой строчкой упала
В потемневшую даль.
 
То ли звук, то ли просто
След назойливых звезд.
И вопросы, вопросы.
Благо, что не всерьез.
 
Шелестят снегопады,
Заставляя спешить.
Ведь успеть еще надо
Все дела завершить,
 
Постараться укрыться
Горизонтами грез.
Жаждут речи страницы
И, пожалуй, всерьез.
 
 
***

Отзвук тихой молитвы
За пределами, там.
Здесь же – поле для битвы.
Все как есть – по местам.
 
Различить не умею,
Где добро, а где зло,
И сомнения сею.
Может, не повезло?
 
Кто-то ищет свой остров,
Кто-то пишет стихи.
В океане матросы
Без сомненья, лихи.
 
Все сокровища мира –
На ладони земли.
И, ведомые лирой,
Вдаль идут корабли.
 
 
***

Запоздалый прохожий
На исходе часов
Неприметен, но все же
Он на что-то готов.
 
Очертить это «что-то»
Невозможно никак:
Здесь зияют пустоты,
Там жирует пустяк.
 
Бурно мысли вскипают,
Чувства – снова в бою.
Я, разгадок не зная,
Беспричинно пою.
 
Вперемежку со вдохом
Есть обратный отчет.
В общем, все не так плохо:
Все, меняясь, течет.
 


Я ГРУЩУ НА ВДОХ
Переживания жизни – вдох,
         Поэзия – выдох.
                Гёте

Я грущу на вдох
и пишу на выдох.
И ещё не сдох,
и пока не в сытых.

Все друзья – на счёт
и врагов – без счёта.
«Нечет или чёт?» –
снова шепчет кто-то.

Не желаю знать
наперёд все даты.
Только б не солгать -
сдюжить в час расплаты.

Унывать не сметь
(пусть порой непросто)
и в мечтах лететь
на далёкий остров.

Знает только Бог
про мои полёты
и даёт мне вдох,
за которым что-то.


НЕЗНАКОМОМУ АДРЕСАТУ

Понимаешь, я очень люблю полусны,
полуяви, нечёткие линии улиц,
быть небритым люблю и дыханье весны,
и - когда откровенно и живо волнуюсь.

Я люблю гладь озёр и хоромы лесов,
детский сап поутру, запах тёплого хлеба,
и бескрайние дали страны куполов,
на которых порою и держится небо.

Я люблю пыль дорог, их небыстрый разбег,
и душевную грусть листопадного чуда.
В двух словах вот такой я чудак-человек,
и просчёты мои, очевидно, отсюда.

Написал. Прочитал. Зачеркнул пару строк.
Отправляю тебе, адресат незнакомый.
Я ещё постигаю свой главный урок –
свой  извилистый путь в направлении к Дому.


ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

Вечная память – россыпью звёздною,
Эхом – в горах, разнотравьем – на поле,
В солнечном утре и ночью морозною.
Вечная память – в сознании болью.
 
Память разлита ручьями весенними
И – в подмосковных снегах сорок первого,
Память, как будто бы дождика звеньями: 
С правом – на правого, с правом – на левого.
 
Вечная память не памятник истинам.
Это живое молчащее знание.
Будет во веки веков и воистину
Вечная память. Прощенье. Прощание.   


СЕРДЕЧКО

Бьется, бьется ломкое
тук-тук.
Маленькое, робкое,
лишь звук
выдает: живехонько.
Ишь ты!
Хоть порою плохонько –
в мечты.
Ну, а как не сложится –
покой.
Ты стучи, поможется,
не стой.
Тихо-тихо радуйся
всем дням.
Может быть, порадуюсь
я сам.


СЕРЕДИНА АВГУСТА

Листы привычно наполняет спелость.
Еще совсем чуть-чуть – Медовый Спас.
И все тепло, запрятанное в нас,
и даже то, что так забыть хотелось,
является. С восхода до темна
преображаю мысли в письмена.
 
Покойно дышит воздух неостывший.
Купаться в нем уже не устаю,
преодолев немоту, я пою
и вновь благодарю тебя, Всевышний,
что дал мне шанс родиться и дышать,
и падающий лист рукой поймать.
 
Я листопада зрю приготовленья,
и лету им никак не помешать:
его благословив, уйдет опять.
Преображения Господня с нетерпеньем
я снова жду. Небесный плат лучист, 
и мудростью исполнен спелый лист.




В ЗАБРОШЕННОЙ ПРОВИНЦИИ
Евгению Шмакову, 

 
В заброшенной провинции
идеи пухнут с голоду,
нетронутые залежи –
в провинции моей.
Поодаль от Московии
отращиваю бороду
и верю в чудо искренне,
наивный дуралей.

Такие обстоятельства
есть повод для ругательства
со стороны всезнающих,
продвинутых людей
на близких мне, понятных мне,
лучистых, всепрощающих,
на доброту душевную
и благодать – за ней.

Мы за рублем не гонимся,
нам в радость небо ясное,
и «темнота рассейская»
так применима к нам.
Но мы не обижаемся,
ведь жизнь, она прекрасная,
И столько в ней намешано,
награда – по делам.


В заброшенной провинции
одни места намолены,
другие неприветливы.
На всех – судьба одна.
Просторы необъятные
во все четыре стороны
живут парадоксальностью
славянского ума. 



ГЛЯДЯ НА ПАДАЮЩИЙ СНЕГ

в белом холодном безмолвии
мы молим
о пледе и чашке согревающего чая,
о смоченных влагой губах – в раскаленной пустыне.
забываем почерки, номера телефонов ушедших,
их голоса и привычки,
названия книг и фильмов,
что смотрели когда-то,
и то, что в том «когда-то» были другими.
переместившись во времени,
мы стараемся замедлить его ход
и оказываемся вне его,
когда чем-то увлечены.
мы строим грандиозные планы
и погрязаем в мелочах,
делаем невозможное
и тонем в бездеятельности.
мы хотим быть понятыми,
но чаще всего не способны понять даже самих себя.
думаем, что жизнь не игра,
но пытаемся играть с ней.
мы повторяем одни и те же слова
и совершаем одни и те же ошибки.
не наделенные способностью летать,
мы все же переживаем радость полета.
часто не различаем добро и зло,
но со знанием дела
поучаем других.
мы знаем, что неизменными остаются
только рождение и смерть
и не верим, что с нами случится беда.
мы творим судьбу
и нередко становимся ее заложниками.
избалованные, огрубевшие, 
мы сохраняем способность
радоваться простой улыбке и неспешно падающему снегу.
 
мы просто живем.




СПАСИБО, ЧТО Я ЗДЕСЬ

Закат еще горит, но музыка стихает,
над мраморной землей опять – прибой.
И кто-то в полусне беззвучно повторяет:
«Спасибо, что я здесь, что я живой.
 
Спасибо за приют и за уменье слышать,
как сколотый февраль дрожит весной,
за то, что мысль моя шуршит, подобно мыши.
Спасибо, что я здесь, что я живой.
 
Угрюмый поводырь – кругами все, кругами,
не задевая нас своей косой,
и ниточки шагов растут меж полюсами.
Спасибо, что я здесь, что я живой.
 
Все судьбы сплетены вне нашего желанья,
и только небеса дают покой.
И всё еще звучит, пульсируя в сознанье:
«Спасибо, что я здесь, что я живой».
 
К причастию сошлись все звезды во вселенной,
и серый снег в ночи – почти святой.
И как-то невзначай срывается мгновенье:
«Спасибо, что я здесь, что я живой».
 

КЛЭР ВМЕСТО ПИСЬМА

Вчера мне выпал в прошлое билет:
купил в киоске свежую газету
и, развернув, увидел Ваш портрет…
Вы всё такая же. О Боже, Вы ли это?

Улыбка та, и тот же самый взгляд,
насмешливый немного. Память прочно
хранит его. Как я Вас встретить рад!
Хотя бы так. Как говорят, заочно. 

И вот пишу Вам. С самого утра
терзает мысль, что если повидаться?
Вы помните гитару у костра?
Я не держал её в руках лет двадцать.

И песен тех не пел. Другой расклад:
пытался по-другому жизнь построить
и как-то вдруг остался виноват,
хотя жалеть, конечно же, не стоит.

Как много важных и беспутных лет
умчалось вдаль, не пережить их снова.
Я помню всё, и этот Ваш ответ:
«Ты дорог мне, но я люблю другого».

Пишу письмо, и в каждой букве Вы.
В соцветьях трав, в печали листопада
всё нахожу знакомые черты…
Простите Клэр. Наверное, не надо

мне было бередить себя и Вас:
в потоке слов ведь главное не скажешь.
Но я люблю сиянье Ваших глаз,
а сердцу, как известно, не прикажешь.

Как не прикажешь мотыльку не сметь
лететь на свет, убийственно-манящий.
А стало быть, я также волен впредь,
Вас вспоминая, жить тем, настоящим…

Прошу простить мне мой ненужный пыл.
Возможно, Вы меня и позабыли,
но  я вот ничего не позабыл
и знаю точно: Вы меня любили. 

И если я к Вам всё же загляну,
не вдохновенный и слегка помятый,
прошу, поставьте мне пластинку ту,
которую я подарил когда-то.

И может быть (кто знает, может быть!),
вернётся тот весенний тёплый вечер.
И ради этой мысли стоит жить
и стоит верить в будущие встречи.


СНЕГ ВЕЧЕРОМ

Неведомые тропы новых дней,
несбыточность прошедших ощущений,
торжественность неоновых огней,
беззвучно ускользающие тени,
усталость дня, затерянная мысль,
родившаяся в суетливом утре,
а среди них – подобно белой пудре,
явленье снега, устремленность в высь.


ПОЖАРЫ

Пожары всё. Пожары.
В груди – особым жаром.
Вот-вот и оборвётся
комочек мировой.

Но не сдаюсь.
Недаром
скоблюсь я от нагара,
от плотного нагара,
опустошённо-злой.

Скоблюсь я. Слёзы стынут,
и комом в горле - глина,
а крест наполовину
обуглился, и жгут

пожары.
Пропасть жара.
Ведь пропадём задаром,
не зная, чего ради
мы пребывали тут.   

Пожары жалят небо.
Нет ни воды, ни хлеба,
Ни веры, ни дороги.
Куда же мы бредём?

Успеть бы обернуться
И вовремя очнуться.
Как струны, жилы рвутся,
И темь привычна днём.

Пожары всё. Пожары.
Грехи и клятвы – стары.
Ни фрицы, ни татары.
И каждый раз – под дых.

Покой уже не снится.
Пора остановится.
И, может быть, простится…

Оставшимся в живых.



Марина Александровна ОЗЕРОВА родилась в Москве, 9 июня 1958 года. Член Союза писателей России, профессиональный журналист. Участник «Антологии XXI века. Отчее слово». Автор книг: «Голос тишины», «Высокое небо», романа «Подсудимые призраки». Роман «Постановка» и «Человек появился позже» написан совместно с Ясовым Валерием Николаевичем. Данные романы были уже напечатаны в журнале «Траектория творчества» в 2014 - 15 годах. В настоящее время авторами закончен роман: «Станция неприбытия». Романы написаны в жанре мистического реализма.
Судья - победитель международного конкурса «Русская поэзия в мире» 2018 года.
Ищу издательство, публикующее не за счёт автора. Буду признательна за любую информацию.
Участие в сборнике «Миражисты», 2020г., благодаря замечательному поэту и прекрасному организатору Ерёмину Николай Николаевичу.  Участвовала в альманахе «Super Star» , созданном Н. Ерёминым


    ВОЛШЕБНЫЙ ДВОР

Лениво лаяли собаки:
о том, что мир лежит во мраке.
На поле разгорались маки,
и день явился в белом фраке.
Испуганно и осторожно
двор открывал глаза. Возможно,
устав от ветряных угроз,
в надежде на прилёт стрекоз.


           ПОЙМАННАЯ

И привиделась мне вдруг
скука цвета серой пыли.
Не уйдёшь от ловких рук -
тени в рабство изловили.
Мелкие грешки, дела….
Не видать мне бела света.
Видно не того звала.
И осталась без ответа.


     ТИШИНА ПЕЧАЛИ

Печаль – палач моей души,
когда с собой борюсь в тиши.
На место прошлое – в очаг!
Одни подножки помнит шаг.

Печаль привычно топит печь,
чтоб горечи мои привлечь.
Они слетаются на зов,
откинув горестный покров.


    ВОСПОМИНАНИЕ

Камни плавились от слёз.
Ты вернись, моя отрада!
Ничего душе не надо,
кроме реющих стрекоз.

Все слова прими всерьёз.
Медленно бродя по саду,
пощади, найди отраду
в лепестках летящих роз.

          ***
День слишком ярок,
до боли в висок.
Выпало счастье, игрок
нервное как волосок.
Розовый холод для неба венок
сердцу, увы, невдомёк.
Если неверный сделаешь  ход…
Будешь опять одинок.


            ПАМЯТНИК

Памятник - силок для гордой воли.
Не даёт отправиться ей в поле
и вздыхать исконный запах трав
просто так, лишая всяких прав.
Память, набежавшая волна
смоет так, что не узнаешь дна.


      БЕЛЫЙ ХОЗЯИН

 Судьба поэта непроста
 под властью белого листа -
 царит он властно день и ночь.
 Никто не в силах мне помочь.
 Диктует важно: солнце, гром
 Готов перевернуть весь дом
 в надежде вновь услышать звон,
 откуда б  ни раздался он.


           СПАСЕНИЕ

Плоть тополя – оплот былого.
Чего не помню, но иного….
Духовного или земного?
Переплетений слишком много.
Но так и быть, шагай смелее,
печаль свою скорей развей
в  звенящих тополей  аллее.


   ПЕРЕД КАМИНОМ

Текучка, будни, проза
скучающая поза,
пылающий камин.
Один, опять один.

Пройдёт сырая осень,
слетит седая просинь.
Распустится Весна
причудою из сна.

 ДЕКАДАНС

Слова под настом хрупки.
Топорщится душа-
вновь калорийной булкой
прикармливать ужа.

Похоже с преисподней
снимается чадра.
Я не люблю «сегодня».
Мне нравится – «Вчера».


       ЯВЛЕНИЕ

Набухает утро почкой….
Строчка гонится за строчкой.
Нарушая мой покой,
буквы пляшут в разнобой.
Скрылось сонное виденье,
и взошло стихотворенье
вместе с солнечной зарёй -
буквы дружно встали в строй.


Валерий Николаевич ЯСОВ родился 14 февраля 1962 года, в Москве. Закончил в 1983 году ТХТУ.  С 1998 член творческого Союза художников России (ТСХР). Работает в стиле сюрреализм, сюр. панк, романтический пейзаж. Уважает тушь и акварель. Работы находятся в российских и зарубежных  частных коллекциях. Выставляет рисунки в Московских и Подмосковных галереях. Не чужд поэзии. Участник портала Стихи.ру. Автор четырёх романов, написанных в соавторстве с Мариной Озеровой: «Постановка», «Человек появился позже», «Подсудимые призраки», «Станция неприбытия». Глубоко уверен, что рисунок нужно прожить, а не только запечатлеть.
«Международная литературная премия «ЗОЛОТАЯ ПЧЕЛА – 2019»
ДУХОВНАЯ ЛИРИКА
Диплом 1 степени: «Молитва о дожде»
ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА
Диплом: «Звонок отцу»


ВЕРНОСТЬ ВЕСНЕ

Рыжеют подданные мглы.
Слепые фонари горбаты,
Они царапают углы.
а ноябри не виноваты .
Отведай повеленье тьмы:
надежды на рассвет сутулый!
Стальное сердце, отомри
сквозь ветра нервные посулы.
Тебе не вечно здесь любить
в ночи невидимое что-то.
Побереги тугую прыть!
Не забывай бродягу Лота.
внутри теперь сожжённых чувств
легли немые городища….
А кабинет души – он пуст.
Огней оранжевых жилища.
Обитель – ночь всегда твоя.
В такт бредят чёрные растенья.
Подобострастьем ноября
больных  недель стихотворенья
начертаны на чердаках,
где птицы серые ютятся.
Притормозив на четвергах,
сквозь стёкол рваные абзацы,
туч шебутных из шерсти дней
текут холодные составы.
И тополь призраком полей,
хоть у него болят суставы,
восстал в сухом древесном сне,
обняв небес благую сферу.
Растит восторженность и веру,
свет сердца завещав весне.


ЭСКИЗ ГАЛАКТИКИ

Здесь речь напоминает стон,
а тени холодны и жёстки.
Объятый ложью всех сторон,
стою и жду на перекрёстке –
Тебя, как будто знаю что
сказать (не выдавлю и звука).
Прошито старое пальто, отцовское
дождём…. Разлука
по рёбрам острою рукой
бесшумно шарит – ищет Бога.
И день, меняя на другой,
сердцебиение Востока
срывает новую зарю,
бодяжет утренние смыслы
прогорклой жизнью на юру.
Пьют тополя рассвета «Рислинг».
Вдали, немного погодя,
забавно скорчилась креветкой
Галактика…. Поверх дождя,
где звёзды обитают редко,
одна безбрежная печаль
с душой роднится одиноко.
Стою – разбойник, шут и враль,
боясь поднять лихое око,-
вместив всегдашнюю Любовь,
взгляд оторвать от плоской суши!
Но подлинность небесных строф
далёким эхом ищет уши.
Стою, ненанятый никем,
столетним абитуриентом –
ничтожный прах незримых схем….
Над головой полудней ленты.
Виски щекочет щуплый свет,
он в сердце понаделал лунок.
Явь созидает болью лет
непостижимый свой рисунок.


          БЕЗДОМНОЕ ВРЕМЯ

Я стреножил бездомное время.
Этот зверь беспощаден и быстр.
Про него  на страницах у Брэма –
ничего. ( Дальше вздох или выстрел?)
Не подпустит погладить по шёрстке,
выпьет свет из асфальтовой миски.
Глянь – хребет его хрупкий столь жёсток…
Цвета вечера, смешанным с виски.
Чуть мелькнёт на стекле предзакатном.
Льдом намёрзнет в январской купели….
На спектакле его одноактном
мы смеялись, рыдали, свистели!
Не надейся на жалость железа!
Коготь часа, охочий до рёбер,
посетит оборванца и Креза.
Безразлично: ты зол или добр.
Ты кормил его вешней травою
и корою ноябрьских деревьев.
Ему нравился блеск с чернотою,
под эгидою облачных перьев.
Перемалывал он челюстями,
что скрипели воротами века,
города, берега и частями
толпы лиц, одного человека.
Горечь муки с блаженным весельем
он мешал – бритый бармен за стойкой,
труд, рифмуя с бездумным весельем.
Ползал змеем и хвастался сойкой.
Его голос узнаешь по тембру,
холодящему уши героя.
Различишь по октябрьскому ветру
речь простую цветного покроя –
так листва мельтешит перед смертью,
отдавая движение солнцу.
Многожильному тысячелетью,
разделяя на множество порций,
стон печалей и радости звоны.
Жизни скарб превращая в искусство.
Здесь ветвей безутешных пилоны
проживут от улыбки до хруста….
Странных чисел червонцы умножил,
Под ладонью лишь тонкое темя,
всей земли - от бессмертья, до дрожи.
«Ты стреножил бездомное время!»


ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ИНСПЕКЦИЯ ПРОСТОРА

Проходит бездумно, качается нервно
центральное облако дня.
Похожее лишь на тебя и наверно,
поэтому, чуть на меня.
Но тень его гладит чужие затылки,
случайно запёкшийся свет
на Критских колонах, на окнах Бутырки.
Поля, где любви уже нет,
спокойно внимают, холодные травы,
бросая под оттиск сырой.
Проекция сгинет – сезонные нравы
скрывают души аналой.
Как будто бы не было горького крика:
«Свершилось!» И надвое ткань.
Мы ищем подобье священного лика,
листая минутную рвань.
Ты видишь -  я умер, ты слышишь – Я Ожил!
И гул, что по венам вразлёт,
мне скажет, что змеи, лишённые кожи,
способны прожить ещё год.
Пусть ветер не вепрь, но бросится слепо,
хватая ушедшее враз.
И несколько жизней слепящее лето
закончится трепетом фраз.
Я – сельский инспектор, придворный алхимик,-
в золу превращаю листы.
Осталось задействовать мысли снежинок…
Контрольный замер пустоты!
Спокойнее, чтоб не дрожали лодыжки
у кариатид октября –
берёз. Нам достались последние вспышки,
а солнце – сменили на бра.
Мои измеренья точны,
мчат бесчинно
По следу замёрзшей строки.
И сердце осеннее рвётся наивно
багровым кустом у реки.
     Из- под век
Недели ели пресный снег,
дней тлело здание.
Ты не достанешь из-под век
небес сияние.
Я буду думать о тебе
впотьмах, любимая…
В огне, в воде моей любви
жива амфибия!
Минуя каждый вечер вплавь,
к тебе прилаживал
неровность сна, скупую явь,
сгорая заживо.
Не помню, чтоб ходили врозь
по строчке будничной.
Колючий полдень, солнце вскользь,
стареет улица.
Под камнепадом гулких чувств,
живи, под осыпью.
Не забывай про общий стих
с весёлой особью!
Я сохраню прозрачность- вздох
нездешней музыки.
К ветвям холодным день присох…
Слова - не узники.
Стихи царапает резец
из острой памяти.
И сердце - яростный гонец
бежит по наледи,
скользя на перекрёстах лет
со звонким щебетом.
Необитаемость планет 
врачует трепетом.


    НЕБЕСНАЯ БЛАЖЬ

Он знает, как прожить сплетение порош,
железо вьюг и ветошь обещаний.
Под нужное ребро, когда прохладный нож
вонзится вестником прощаний.
Возница нукает – земля летит в овраг.
Как будто не со мной беседовало небо.
Оно весной - бессильно белый флаг.
Я помню что люблю, всё прочее – нелепо!
Я помню горб травы на солнечном холме.
И слов твоих во мгле святые переливы.
Раскрашен вечер, верный Хохломе.
Триады солнц дербанили заливы –
колышутся на греческих волнах….
Смотри, они ещё слагают песни.
Мы на словах (ого!) как на слонах,
на злых веках мы конница из бездны.
Сметём молчанье доблестных дубрав,
пудовой тенью, задавив травинку….
А счастье солнцеплёту не в новинку.
Умрём, блажа, с припевом на устах


ОГНЕННЫЕ ЛИСТЬЯ
                Посвящается Розанову В.В.

Закадровый текст весеннего фильма
уже не мешает сюжету суток.
Герой проглотил любимое имя.
Исчез на самой больной из попуток.
Он долго глядел на изогнутый лук
пространства, растянутого до вопля.
Следил, как лечит наложением рук
дождь от Ельца до Константинополя.
Нас сеяли смело в глухой земле,
бросая пригоршнями драконьи строчки.
Они взошли, имперской золе
рассказывая о пагубности отсрочки.
Неделю назад, а может сто,-
снега на солнце – на циклодоле,
сочиняли ручьи, лежали пластом….
Мы выросли, поведай о доле
захлебнувшийся ветром
вертлявый век!
Взять бы тебя, паскуда, за горло…
Я полюбил блуждание рек,
в поле – хриплые вирши ворона.
Смотри, ковыляет облачный фронт.
Синь теребит далёкая ива.
Знаю – любой горизонт,-
ломкая линия, черта надрыва!
Кто ты без облачных островов?
Ждёшь, в  бездну очёчками выстрелив…
Может, признает за своего
нация огненных листьев.