С Петраркой...

     Я знаю <...> человека основательного, живущего в уединении, довольного сельским образом жизни и своими занятиями. Многого не хватает ему для блаженной жизни, но есть и немалый дар — уединение. Этот дар позволяет ему прожить весь год как один день — без людских скопищ, без пресыщения, нестеснённо.

Напротив, попойки и пиры, роскошные цветы и благовонные мази, пение и зрелища, наслаждение до пресыщения и отвращения превращают день изнеженных горожан едва ли не в год. Не просыхающие от вина, вялые со сна, загнанные делами, они без ропота и брюзжания неспособны прожить ни минуты.

     Francesco Petrarca. De vita solitaria.


     Речь идёт о том, что можно, даже лишив себя некоторого продвинутого городского уровня жизни при правильно организованном внутреннем мире приобрести новое достоинство через одно только уединение и единение с природой. Речь идёт о том, что это на самом деле не проще, а сложнее, чем вести обычный образ жизни в городе, сложнее - потому что возвышенней и сосредоточенней. И помимо примеров Петрарки такие примеры возникают перед нами и в более современное время, скажем Людвиг Фейербах, живущий в сельской местности или Мартин Хайдеггер, размышляющий в Шварцвальдских лесах или даже Иосиф Бродский в своих геологических разведках и ссылках (хотя в последних и по нужде), признающие что это глубокий индивидуальный опыт.

     Смыслом здесь является не жизнь среди крестьян (которые вполне могут быть развращены и не несут в себе никакой желаемой благой идиллии), а жизнь в условиях простоты и естественности, то есть жизнь посреди земных корней, потому что она отбрасывает нас на ещё большее сосредоточение нашего развитого внутреннего мира, если он конечно имеется. Это некоторого рода испытание на внутреннее достоинство - эхом к которому отзывается сама природа и максимально простой непритязательный, но тяжёлый труд. То есть труд внутри сопрягается с трудом вовне, и составляет своеобразный парадокс-резонанс.

    Петрарка знает о чём пишет, поскольку Петрарка видит глубоко.
Не стоит узнавать его мысли как поверхностные бредни, поскольку эти поверхностные бредни принадлежат нам, а не Петрарке.

    В конце концов и у Пушкина была его "болдинская осень", а сам Петрарка восходил на гору, вполне земную и реальную, а не только скрипел пером по бумаге.

    Образчики уединения мы имеем и в больших городах, например Декарт в Амстердаме, но контур удержания внутреннего движения в таком случае несколько иной, он всё равно делает ставку на форму (универсальная городская жизнь) тождественную с моей формой (универсальное мышление), однако взятую через дистанцию и соответствие - корреспонденцию. Отправляясь же в сельскую местность или в среду дикой природы, мыслители предельно расширяли сам разрыв, провал, или проём между высокой культурной формой и естественным плоским земным основанием, чтобы заглянув в эту бездну поближе, вновь обрести себя, как бы заново рождёнными или возрождёнными. То есть Декарт создавал себе необходимые условия для работы, а мыслители, обратившиеся к естеству - необходимые условия "заново рождения" - "второго рождения" или "очищения", "омовения".
    Усилия Декарта подразумевали, что он сам себя дан, есть, остаётся только найти равновесие. Усилия, покидающих городскую черту подразумевали, что нужно заново найти себя и обрести новый внутренний источник творчества.

    Поэтому справедлива мысль, что в принципе уединения можно достичь где угодно, но она слишком обща - всякий конкретный раз оказывается, что это не так, потому что в зависимости от насущных задач, которыми терзаем мыслитель, ему лучше быть или отброшенным на самого себя и отсечённым от привычных обстоятельств и условий, или же ему лучше быть в чистом виде поддерживаемым, этими же обстоятельствами, его породившими, в их предельных условиях развитости и развёрнутости (Амстердам - универсальный город с "дырой в боку", открытый всему разношёрстному миру и времени). Но никогда "где угодно" не означает "нигде" - где-то посередине, ни там и ни тут.

    Когда гусеница превращается в бабочку ей нужно запечататься в кокон, и главное условие, чтобы никто не помешал этому превращению. Так и мыслители бегут порой в поисках себя в самые разнообразные дыры и вылетают оттуда прекрасной бабочкой. Но если бабочка уже летит, и сила её взмахов просто прекрасна, то ей лучше попасть на цветочное поле, чем в дремучий лес или на болото, потому что равновесие бабочки в её исполнении и свершении это цветок.

    И в каком бы неполном (частичном, ущербном) виде не выполнялись оба этих подхода великих людей к своей жизни и своему предназначению - они смысл и задача, они - серьёзное решение, вызов судьбе и разговор с судьбой, и поэтому они заслуживают великого уважения.