8-а. исчезающий мир современности продолжение

8-а. ИСЧЕЗАЮЩИЙ МИГ СОВРЕМЕННОСТИ (продолжение)

Глава тринадцатая

Петушиный старичок добрался до Ибрагимовых внуков без особых приключений, если не считать, что в какой-то деревне он все таки поймал петуха, привязал его за ногу и так, уйдя с ним до другой деревни, начал учить разгребать землю там где водятся червяки. Как он это делал мы никогда не узнаем, потому что считал сие мероприятие своим личным ноу-хау, и делиться с кем бы ни было не собирался. (Подумаешь, невидаль какая)! -- Другие просто их выкапывают лопатой!
Оглядываясь назад, просматривая вправо и влево, он изучил дислокацию настоящего момента и успокоившись, что дети находятся дома, а взрослых нет, спокойно пошел за сарай выгребать червяков, хотя они ему на текущий момент и нафиг не были нужны! -- Но!.. Профессиональная привычка!
Таким образом, убедившись, что за время его отсуствия экологический фон не изменился, он со спокойной душой за червяков, но дрожа, чтобы никто не помешал его главной миссии, осторожно начал добираться до входной двери главного строения.
Добрался. -- Нужно было пройти всего метров десять пустого пространства, просматриваемого со всех сторон. Постучал в дверь. Никто не ответил. Еще раз постучал — глухо. Постучал третий раз — раздался детский голос --
-- Кто там?
-- Это я, деточка, Петушиный старичок, открой дверь! --
-- Там открыто! Мы из кузницы перешли сюда, потому, что там страшно. --
-- Тьху черт! -- выругал он сам себя и зашел в дом. Так-как времени было в обрез, он бегло просмотрел главный зал, где сейчас сидели дети. -- Интерьер был что надо! -- Ибрагим и Харитон постарались! -- Деревянные полы с дубовой и грабовой инкрустацией, мебель шикарная, на стенах обои матерчатые, изготовленные, похоже, на зарубежной мануфактуре, потому, что своя манфактура делала обои за рубежь, одинаковой расцветки и одинакого качества! -- Кооперация — понимаешь ли?! А двенадцатилетняя Янина, и четырехлетний Рустамчик сидели на диване, подложив под себя ножки. Оба были худые и бледные. Свеча, тускло освещающая их личики, еще ярче обозначала провалы их худобы и они были похожи на скелетиков. Первое, что они сказали, увидев Петушиного старичка --
-- Мы хотим есть. Мы здесь ничего не нашли, а кладовка закрытая на замок. --  Петушиный старичок предвидел такое обстоятельство. Он достал из заплечной сумки два куска пирога с творогом, уже почти засохшего, и дал их ребятам. Дети с жадностью схватили еду и с такой же жадностью стали ее уничтожать! -- Голод делает людей не привлекательными! -- Это известно еще со времен Адама и Евы!
-- Так, Янина, быстро! Где ваша одежонка? Собери и убегаем отсюда! --
-- У нас больше ничего нет. Тетя Луза отдала нашу одежду своим родственникам. А куда же нам бежать, ведь это дом нашего отца и нашей мамы?!
-- Не рассуждать! У нас время в обрез! -- Он это сказал таким убедительным голосом, что Янина тут же повиновалась. Она спрыгнула с дивана и хотела взять Рустамчика. --
-- Оставь, его я возьму сам --  И Петушиный старичок взял на руки мальчика. Он оказался легким как пушинка. Веревочку с петушком он отдал Янине.
Когда тетя Луза и дядя Гыба вернулись, компания уже была далеко за селом. Дядю Гыбу это расстроило -- ведь наверняка он имел свои, далеко идущие планы на сирот. А тетю Лузу это обрадовало — оборвалась последняя ниточка претендентов на приобретенное ею наследство, пусть и не совсем праведным путем. Но ведь неправедный путь — это тоже путь и его нужно пройти, с гораздо большим риском, чем путь праведный! Кто не рискует — тот не пьет шампанское! И тетя Луза открыла ключом кладовку, достала оттуда бутылочку шампанского и не плохую закуску. Так сказать залить чем-то приятным все свои последние неприятности.
Беглецы шли почти целую ночь с короткими перерывами для отдыха и под утро добрались до далекой деревни от места побега. Там у Петушиного старичка уже было заранее оговоренное и оплаченное место временной стоянки. Нужно было пересидеть какое-то время, на случай, если дядя Гыба с тетей Лузой пошлют своих ищеек для поимки беглецов.
Их встретил хозяин подворья, состоявшегося из небольшого домика повидавшего на своем веку много всевозможныз катаклизмов, но почему-то не развалвшийся; а лишь покосился небольшими окошечками застекленными кое где настоящим стеклом, а в основном мочевым пузырем козы, или барана. Во дворе имелось еще три сарайчика. Они имели двери, но неимели окошка.
На вид хозяину было лет семьдесят. Голова его обладала обширной лысиной, обрамленной седыми, давно не стриженными волосами, свисающими отдельными слипшимися сосульками. Крючковатый нос, а под ним чуть заметная полосочка прорези рта. Но глаза были добрые, а голос приветливый.
-- Прибыли родимые -- прошамкал он — ну заходите в этот сарайчик, тюфяков там, правда, нет, но лежит мягкое сено и солома. Располагайтесь. Как Солнце взойдет, бабка подоит козу и напоит вас молочком --
-- Не буду я ждать восхода Солнца — послышался хриплый бас — я сейчас иду доить, возьму только фонарь. Дай только посмотрю на деток. -- И появилась возле хозяина глыба обтянутая, когда-то, голубым, а сейчас застиранным ситцем. С появлением, так сказать, бабки, щупленький хозяин еще больше прогнулся и показался непотребным перезрелым сморчком, рядом с пнем, возле которого он рос. Она подняла фонарь, внутри со свечкой, чтоб не слепил глаза, и фонарь осветил беглецов. --
-- Ой какие худенькие — прохрипел басом огромный пень. Но Петушиный старичок заметил в ее прищуренных глазах недобрый блеск. Явно, она чего-то хотела.
Ладно, подумал он, делать нет чего, нужно выспаться, а по ходу будем решать назревшие вопросы. Правда минут через тридцать хозяин им принес жбан молока и хорошую краюху черствого хлеба. Поели и уснули глубоким сном.
Первой проснулась Яна и обнаружила, что дверь снаружи закрыта на замок. Стены сарая были плетеные из лозы и оштукатурены глиной. Но когда это было?! Глина осыпалась и через сплошные щели пробивался свет -- можно было наблюдать, что твориттся во дворе.
А во дворе творилось вот что. — Стояли две оседланные лошади и два всадника в одинаковой одежде разговаривали с хозяином. Они размахивали руками и показывали на сарай. Хозяин тоже размахивал руками, тоже показывал на сарай, прикладывал руку к сердцу, потом ею, этой же рукой показывал на небо, потом опять прикладывал к сердцу и разводил руками. Один конник, погрозил ему пальцем, а второй приставил ему огромный кулак к носу, потом этой же рукой, ребром ладони провел по своей шее и они уехали. Хозяин, обутый в огромные опорки, потоптался на месте, тоже ребром своей ладони провел рукой, но уже по своей шее, немного подумал и открыл сарай. Петушиному старичку он сказал --
-- Беда! Проклятая баба утром пошла и заявила в управу, что у нас подозрительные люди. Сейчас она спит, а я конникам сказал, что она ушла к родственникам, а ключ от сарая у нее. Вы выходите через сад, потом огородами, потом через конный выпас и там рядом другая деревня побольше нашей. А петушка то ты мне отдай! На что он вам? Только приметными будете.
-- Не хорошо, приятель, я заплатил тебе за три дня, а ты меня выгоняешь на следующий день, да еще и петуха просишь! Обойдешься! --
-- Да, это я так! -- засмеялся хозяин. Но как только все вышли во двор, тут же обратно появились те же верховые. У Петушиного старичка сердце вошло в пятки.
Конники не спешиваясь, сказали хозяину --
-- Отставить! Мы нашли более просторное помещение для стрижки овец, можешь не наводить порядок.
-- Как же так?! -- Ответил хозяин. — Я вот и людей выпровадил, а они договаривались на три дня. Не хорошо как-то так! Кто заплатит мне неустойку. -- Оба конника засмеялись.
-- А что за люди? -- Спросил один. И обращаясь к Петушиному старичку. -- Вы откуда и куда добираетесь странники? -- У петушиного старичка отлегло от сердца и он назвал окончательный пунк назначения.
-- Далековато!-- Но вам повезло! уже после завтра в том направлении отправится обоз с шерстью, мы можем посадить вас, проедете добрый отрезок пути. --
Петушиный старичок поблагодарил, а хозяин неловко стоял, опустив голову. Вышла всей своей огромной фигурой бабка, в том же застиранном ситце и когда узнала в чем дело, сказала радостно, что девочка сегодня и завтра будет доить козу, потому, что у нее, старой, болят руки.
Обоз состоял из пяти воловьих упряжек в арбу. На арбу еще соорудили надстройку, подняли досками борта на метр вверх, чтобы больше вместилось шерсти. На тюки с шерстью посадили беглецов.
Вначале было неудобно и страшно, потому что тюки поднимались сверх ограждений, но уже часа через три шерсть спрессовалась и образовалось своеобразное гнездо. Стало удобно. Погонщик волов — молодой парень сидел полусонный. Иногда даже ложился на тюки. Волы шли по дороге очень медленно за передней арбой. Они знали четыре команды и выполняли их точно. Тыррр — стоять. Арро — пошел. Цоб — направо. Цабе — налево. Команды похожи друг на друга, но волы их хорошо различали. Нужно было хоть раз в течение двадцати -- тридцати минут подавать команду — арро. Иначе они сами по себе останавливались, разумно считая, что стоять лучше, чем тянуть груз.
По ровной дороги воловьим упряжкам не было никаких проблем. Проблемы появлялись при спуске. Волы ярмом не могли тормозить. Оно свободно слетало с их головы и арба, или воз наезжали на их задние ноги. Такое положение делалось катастрофическим. Могло все улететь в тар-тара-ры вместе с волами. Поэтому при крутом спуске, иногда все четыре колеса цепляли крюком за спицы, чтобы они тормозились наглухо, не вращались, а просто терлись об дорогу. В связи с этим воловьи маршруты выбирали по более ровной дороге. Скорость движения воловой упряжки -- была пять-семь километров в час. Шестьдесят километров за восемь часов — это очень хороший показатель.
Но восмичасового дня ни погонщик волов, ни волы не придерживались. Да и часов не было ни у тех, ни у тех. Одевали ярмо с восходом Солнца и снимали, почти вечером, выбирая место где растет трава, чтобы волы сами себя обслужили кормом. Когда Солнце было в зените на пару часов с волов тоже снимали ярмо для отдыха. Они минут тридцать паслись, а потом ложились и жевали жвачку. Погонщики после кратковременного обеда тоже ложились поспать прямо под арбой, ничего не подкладывая под себя.
Вечером все пять погонщиков собирались вместе, разжигали костер, на треногу вешали котел и варили юшку. Юшка состояла из крупы, картошки, лука и сала. Сало было соленое, поэтому дополнительно не солили. В дороге такая еда являлась довольно вкусной и сытной. Иногда получалась жидкая, иногда подобная каше. Деревянными ложками все ели из одного котла.
У каждого погонщика имелся топор. В основном он служил для рубки дров, но еще и как гарант безопасности, в случае нападения. Но такое случалось очень редко. Любой погонщик богатырской рукой мог опустить топор без сожаления на голову нападающего. И после этого его не тащили к прокурору для объяснения. Он был бы очень удивлен такому случаю.
Одиссея длилась две недели. Все перезнакомились и, чуть ли не породнились. Дети за эти две недели заметно поправились и повеселели. Уже ничего не боялись и перепробовали на удобство каждую арбу.
За один день поезд оставлял позади одну-две деревни.  Объездных дорог не было, поэтому они проходили по самому сердцу деревни. С одной и другой стороны дороги, как часовые стояли уставшие, видавшие виды, часто перекошенные, домики. Некоторые прямо у дороги, другие в глубине за палисадником. Домики низкие, подслеповатые, покрытые соломенной почерневшей крышей. Многие крыши поросли чуть ли не сплошь зеленым лишайником и были очень живописные. Лишайник приветствовался — он хорошо защищал кровлю от дождя.
Такие дороги очень трудно было назвать дорогами, с современной точки зрения. Просто полоса земли, тянувшаяся извилистой серой змеей летом, и черной змеей осенью, шириной метров десять, вся изрезанная и разбитая колесами. Когда льют осенние дожди, очень трудно было перейти на другую сторону дороги. Это было земляное месиво, состоящее из размягших борозд, чуть возвышающихся над залитыми грязной водой углублениями колеи. Люди ждали -- скорей бы стукнул мороз, чтоб все дорожное месиво сковало грязным льдом. Кое где,  посреди дороги рос бурьян. В основном подорожник и мелкая ромашка — между бороздами от колес.
В более крупных деревнях, где была хоть какая местная управа, после сезона дождей, когда чуть протряхнет, выравнивали дорогу деревянным тяжелым грейдером. Она, выровняная, подсыхала и можно было проехать подводой, или бричкой даже рысью, но не более трех, четырех месяцев в году.
Когда обоз проезжал днем по деревне, то, в основном старики, иногда и старухи, повисшие на покосившийся забор здоровались, спрашивали откуда и куда, и что везут. Сообщали, что в прошлом году, или три года тому назад тоже проезжал примерно такой обоз. Но тогда волы были черного цвета, или коричневые с белыми вкраплениями. А что они везли уже старожилы не помнят.
Озорные мальчики, с измазанными Бог знает чем, симпатичными мордашками, с широкими рваными штанами на одной шлейке, выбегали босыми ножками на дорогу, шли рядом, или забегали наперед, поворачиваясь к мерно шагающим волам, улюлюкали, показывая свое удальство и отскакивали в сторону, когда волы уже к ним приближались. Все это сопровождалось веселым детским смехом. Другие ребята забегали ссади, цеплялись за борта арбы и с большим удовольствием, так, в висячем положении, ехали метров десять пятнадцать. Одним словом, на такое событие реагировали с интересом.
Один раз обоз остановился на ночлег возле небольшого пригорка, где размещались треугольником на расстоянии примерно двести метров друг от друга три ветряных мельницы. Одна мельница была ориентирована к слабому ветру и крылья крутились. На двух других паруса с крыльев были сняты и стояли похожими на больших монстров с раскинутыми костлявыми руками.
Когда разгорелся костер и в котле закипело дорожное варево, распространяющее приятный запах, возбуждающий аппетит, на огонек пришли три мельника -- здоровенные мужики с плечами в косую сажень. Сразу чувствовалось, что такие плечи переворочали за свою жизнь не одну тысячу мешков с зерном, мукой и другими тяжестями. Одежда одного была выбеляна мукой. Борода и волос на голове тоже был в муке и он казался весь тронутый сединой, хотя на самом деле он самый младший. На других красовались портки, и рубахи чуть ли не до колен, из грубой самотканой конопли.
-- Дай Бог здоровья путникам! Куда путь держите? -- спросил обсыпанный мукой.
-- Присаживайтесь к нашей поляне, гостями будете, а за вечерей и узнаете куда и зачем едем — приветливо ответил погонщик волов.
-- Кажись мне, что это вы заехали в наше подворье, стало быть -- вы гости. А вот и угощение. -- И он поставил возле костра неполную четверть мутной самогонки.
-- У добрых хозяев -- доброе и угощение — ответил тот же погонщик волов — да вот нет у нас лишних ложек — придется есть по очереди. --
-- Не беда — мельница рядом! Сейчас Ванька сбегает и принесет. А скотина то у вас хорошая, гладкая, во какие рога вымахали. --
Ванька, мужик лет сорока пяти, крякнул, неуклюже поднялся и так же неуклюже медленно удалился за ложками.
Через три четверти часа все перезнакомились, чуть ли не породнились, Ванька еще раз сбегал и принес уже полную четверть мутной самогонки, огурцов и помидоров. Пили из глиняных чашек, ели без хлеба. Не было. Но кулеш был густой, так что он заменял и хлеб. Из за темного силуэта мельницы, поднялась, почти полная Луна. Она осветил близлежащие тучки, арбы, что скучились в одном месте и стали полукругом, посеребрила годовые отметины на рогах сонно лежащих волов, осветила их могучие крупы и перешла на хмельные лица породнившихся собеседников. Вся окружность была наполнена звуками.
В недалеком пруду играли свадьбу лягушки и очень слаженно по Божьим законам играл их оркестр. Из разных уголков пруда по очереди начинали свою песню альты, поближе к центру  их подхватывали тенора, сразу вмешивались ритмично баритоны, и время от времени отзывался бас. Весь этот хор звучал на фоне кричащих на все голоса не одной тысячи цикад. Звуковой рай, да и только!
Что-то рассказывал погонщик волов, что-то мельники и время подбиралось почти к полуночи.
Жены мельников изготовили вечерю и ждали своих мужиков (а как же без них?). Но, не дождавшись, положили вечерю в сумки и пришли на мельницу кормить их, чтоб силушка мужская была, а вместе с ними и самим повечерять.
Увидев мужей в веселой компании очень хотелось поругаться, да воздержались. Пусть чужие добрые люди увидят и оценят их покладистось и добродетель. Смирившись, каждая села возле своего мужа и, воркуя, разложила свою вечерю. Пришлось Ваньке еще раз сбегать на мельницу и принести очередную четверть самогонки. Женщины не возражали и выпили на равных. Потом тары-бары и все такое.
Выпив очередную порцию самогона, одна из женщин высоким сопрано протяжно затянула песню о том как забрили парней в солдаты и про слезы их невест. Песню подхватили две другие женщины одна альтом другая тенором, за ними потянулись баритоны и басы  мужских голосов и ночная степь покрылась переливами доброты и печали.
Где-то еще созревали хлеба, где-то стояли копы не обмолоченного хлеба, а где-то уже отливала коричневым золотом стерня, и по ней целыми днями бродили своей важной походкой черные вороны, зачищая то, что просмотрел человек. Петушиный старичок, поглаживая своего петуха спросил
-- Зачем вам подряд три ветряные мельницы? -- Ведь вы друг у друга хлеб отбивать будете. Ну и строили бы себе на другом конце села, или, вообще, в другой деревни ... -- Самый старший мельник — Ванька, сдвинул картуз пониже на глаза, почесал затылок, потом вновь водрузил картуз туда, где он и был, и сказал --
-- История брат, врагу не пожелаешь. --
-- Что ж так?!
-- А вот и слушай. Было у нашего отца три сына. -- Почему было?
-- Потому, что его уже нет, а мы есть. Вот я — Ванька. -- И он ткнул пальцем себе в грудь. Средний — Порфирий. Вон тот, что уже со своей бабой храпят под арбой. И самый младший — Амбросий — весь в муке. Он сейчас пошел к ветряку повернуть ветрила боком к ветру. Чтоб зря не крутился. -- Ему помогает его баба. Кто из них сильней? — Я думаю -- она. Потому и помогает ... хотя она могла справиться и сама. Пусть бы мужик поспал перед зорькой. Завтра же опять мешки таскать!--
Так вот собрал отец, нас сыновей, после моей свадьбы. Мне тогда было двадцать пять лет, Порфирию — пятьнадцать лет, и Амбросиму семь лет — и говорит: «Всю свою жизнь хотел я построить ветряную мельницу. Копил золотые монеты, пилил лес на доски, сушил их — они вот и лежат лет восемь под навесом, сохнут. Сам вырубил жернова на каменоломни, там они и находятся сейчас.
Чтоб не тратить золото на другие потребности и прибаутки вашей матери, (царство ей небесное!), я припрятал кубышку в укромном месте. Вот сейчас я и хочу рассказать где она находится, только вы должны дать клятву, что построите ветряную мельницу!» Мы все стали на колени, перекрестились на образа и поклялись. Отец попросил воды. Принесли воды. Он напился и уже открыл рот, чтобы произнести слова, но внезапно сверкнула молния, прогремел гром, да так сильно, вроде прямо в нашем доме. Хотя, кажется, небо было ясное! Отец перекрестился, еще раз перекрестился, хотел перекрестится третий раз, как полагается, но не успел!
Из окна влетает в хату огненный шар — стало ясно как днем в солнечную погоду. У нас во всех волосы стали дыбом! Шар повисел немного среди хаты, потом стал двигаться. Мы стояли как вкопанные! Он подлетел ко мне, облетел вокруг, пошипел, подлетел к Порфирию, потом к Амбросию, пролетел вокруг его головы, направился к окну, там остановился, начал крутиться, сорвался и подлетел к отцу! Послышался сильный треск! Отец упал и издал дух, а шар исчез. Лицо отца почернело.
На следующий день, чуть свет, мы пригласили знахаря. Он посмотрел на отца, покрутил головой, поцокал языком и сказал: «Поздно! Вот если бы вы позвали меня до третих петухов — то дело было бы другое, можно бы спасти, а так — поздно». Взял с нас  плату и ушел. Мы отца похоронили, так и не узнав, где он спрятал кубышку! Порылись по всем углам, но ничего не нашли и успокоились.
В нашем селе возле болота жил и живет до сих пор в своем доме странный человек. Так, вроде такой как и все, но не дай Бог встретиться с ним один на один и он посмотрит на тебя своими глазами! — Как вилами прошибет! И трясучка будет трясти, считай, целую неделю, пока не поставишь в церкве самую большую и дорогую свечку. Но была у него красавица дочь. На людях появлялась редко. Бабы говорили — ведьма! Но это же бабы — что с них возьмешь?
Однажды я пришел из церкви, хорошо пообедал, помню — перекрестился, и лег под кленом полежать. Но уснул! И ко мне во сне среди белого дня появляется черт! Самый настоящий с рогами и с копытом, но похож на того странного человека и говорит -- «Возьми в жены мою дочь и я тебе расскажу где находится кубышка твоего отца!». Я просыпаюсь весь в поту и забегаю в хату, чтобы рассказать жене свой сон. Она бедная лежит, пот из нее льет, а сама трясется как в трясучке! Сказать мне не может ни слова. Я подбежал к ней взял ее за плечи, хотел поднять, а она вся горит! Заглянул ей в глаза, а из них смотрит на меня тот же черт и смеется. Рукой закрыл ей веки, да так они и не открылись ... Вот такие, брат дела ...
И так ко мне каждую ночь приходил все тот же черт с тем же предложением. В конце концов я махнул рукой и послал сватов. Свадьбу не играли, венчать поп отказался. Жили в грехе. Но через неделю, при ремонте печки отвалился кирпич. Я посмотрел -- там печурка, а в печурке ящичек с золотыми  монетами, примерно два фунта весом».

Эта глава будет продолжена