О слонах и их подземном обиталище

Моей любви –
настоящему мастодонту жалости –
надобно исстрадаться.

И не виновата ты, что мои действия
подобны дерганному вальсу в кукольном театре.
Я ослабел так, что уже не жду возмездия.
И безвольно воскресаю от любого "здрасьте".

Не виновата ты, что в толпе мерещится
мне твой образ, да в лапах вражеских.
Ты – имманентное олицетворение перебежчицы.
И я сам не знаю, что это значит.

Если дом твой сгорит, я расплачусь,
будто сгорела одна из изб.
Не задумаюсь о том, как падали окна вниз,
как выбрасывались на асфальт разные предметы,
мне ничего не важно, кроме запрета на право veta.

И рот завязан, а я в четыре часа утра,
чувствуя себя почти что на Пулковских высотах,
выступаю, чувствуя: подо мной настоящая земля.
Спасибо Осипу, его сожрала наша
когорта.

Мой любви было мало –
она начала выбивать ставни.

И я хочу удержать каждое мгновение,
как будто бы вот-вот я потеряю тебя.
Но это вовсе не заслуживает презрения.
Я держусь за жизнь, искренне ее любя.

Может, я пишу отвратительные стихи,
может, над моей книжкой никто не расплачется,
я выбрал это. А значит мне быть таким:
одиноким паяцем,
изрытым и жалостливым.

И мечусь, понимаешь ли, мечусь,
будто в море рыба, потерявшая всякий приют.
И ненавижу мгновения, когда я беспечен,
и с болью вспоминаю, если люди плюют.

И с ярым энтузиазмом, как больной и юродивый,
буду держаться за человека! Даже если жест,
который впечатлил душу, оказался пародией.
Что же, каждому своего на его крест.

Время шло шаг за шагом –
ну, за ним, бедолага!

Пройдет много лет, я наконец иссякну,
стану обыкновенным, "не в камне высечен".
Да что там.
Уже сейчас: войди в метро,
я у стены.
Не видишь?

Тогда нарисуй на стене слова:
"Пусть был один,
но один из тысячи".