Серьезно

- С тобой нельзя говорить о серьезных вещах, - Иванов оторвался от дороги и посмотрел на Петрова.
Петров давно уже за Ивановым замечал странные вещи.
- Почему? - спросил Петров.
- Потому что ты серьезные вещи воспринимаешь серьезно, - сказал Иванов.
- А как я их должен воспринимать, - удивился Петров.
- Несерьёзно, - сказал Иванов.
Они ехали уже час на Ситроене вдоль виноградных полей. Иногда Иванов останавливал машину и выходил наружу. Он брал в руки виноградные кисти и внимательно рассматривал их. Потом говорил: «Не тот», - и они с Петровым обратно садились в машину и продолжали движение.
Петров давно хотел сделать свое домашнее вино. Утром он собрал «Лидию», висящую над крыльцом, докупил шесть килограммов «Молдовы», но потом позвонил Иванов и сказал, что он знает поле заброшенного никому ненужного винограда, и хотя Петров не верил, что в Крыму в сентябре может быть заброшенный никому ненужный виноград, но он почему-то сел в Ситроен Иванова и они поехали в сторону Бахчисарая.
Иванов опять отвлекся от дороги и посмотрел на Петрова:
Петров притих. Эта бескрайняя крымская степь, сливающая в своей жирной зелени с далекой синей проступью неба, казалась Петрову чем-то более важным, чем этот непонятный и как ему все более казалось ненужный разговор. Еще вчера Петров не понимал, как можно просто взять и куда-то поехать по первому звонку, а сейчас он ехал с Ивановым даже не зная куда, хотя ему завтра с утра нужно было на работу.
В конце концов они свернули на проселочную дорогу и поехали между рядами виноградных квадратов. Петров жил в Крыму уже второй год и в принципе знал – чем меньше виноград, тем он лучше для вина. И вот сейчас они ехали и искали именно мелкий черный виноград не более ногтя мизинца и когда Иванов его заметил, то остановил машину и вышел наружу, открыл багажник и достал остро оточенный нож и огромный холщевый мешок из-под картошки.
- Пойдем, - сказал Иванов и двинулся к виноградному ряду, присел у ближайшего куста и стал складывать обрезанные грозди в мешок.
- Ты уверен, что это ничей виноград, - спросил Петров.
- Восприятие жизни, это не череда правильных ответов, - сказал Иванов, продолжая срезать виноград.
Петров помялся у межи, но все-таки приблизился к Иванову. В отличие от Петрова на Иванове были спортивные кроссовки, солдатские штаны и рубашка с длинным рукавом. Так как Петров не понимал, куда он едет, то в отличие от Иванова надел сланцы, и теперь куски твердой южной земли забивались ему в обувь, и Петрову было неудобно не только собирать ничейный виноград, но даже стоять. Он отошел к машине, вытряхнул комья земли и опять подошел к Иванову.
Виноград брызгал на солнце алым красным соком, и Петрову казалось, что он это уже где-то видел или что это уже с ним происходило когда-то, хотя он в детстве собирал только картошку, а не виноград.
Квадратные грубые пальцы Иванова быстро обрабатывали куст за кустом. Петрову было неудобно тащить за Ивановым мешок, но он вдруг представил, как раньше до него в прошлых жизнях собирали виноград и Петрову стало легко.
- А виноград собирать – это серьезное дело?
- Гляди, - ответил Иванов и посмотрел на пыльное облачко, которое возникло где-то на линии горизонта. Облачко приближалось к ним, а когда поравнялось, то они увидели советский «Жигуль», из которого на них укоризненно смотрел прожжённый человек.
На какое-то время шестерка затормозила, потом человек охнул и поехал куда-то к видневшимся вдали беленым постройкам.
- Пойдем, - сказал Иванов и, подхватив у Петрова мешок, двинулся к машине.
Петрову было интересно, что сейчас происходит, но он почувствовал, что-то пошло не так, тем более, что Иванов все делал споро и быстро, словно его несерьёзное дело стало вдруг серьезным.
Они бросили мешок винограда в багажник, потом завели мотор и двинулись к шоссе, но Иванов, подстёгиваемый беспокойством поехал не по обычному пути, а свернул в еле заметное ответвление, словно чего-то боялся, тем более что от беленых хат выдвинулись уже три пылевых облачка и стали продвигаться в сторону Ситроена.
- Понимаешь, - сказал Иванов, - любое событие должно восприниматься отстраненно.
- Почему, - Петров с опаской поглядывал на приближающиеся пылевые облачка, тем более что Ситроен Иванова уперся в огромную грязевую лужу, которую было никак не объехать.
- Потому, что справиться с событием, можно только осознав его отстранённую несерьезную неизбежность.
Слово «неизбежность» не очень понравилось Петрову. Иванов затормозил у лужи. Вышел из машины и постоял какое-то время, как будто изучал поле предстоящей битвы, потом сказал вслух: «Ха», сел за руль и от души выжав газ въехал в лужу. Ситроен повело вправо, потом влево, сзади уже слышались какие-то крики, но отстраненно проревев, машина выбралась из грязной жижи и буквально через пару поворотов выскочила на асфальт, а крики остались где-то возле лужи, словно те три пылевых облачка превратились в живую плоть, которая так и не смогла преодолеть препятствие.
- Будущее так скорбно, что смешно воспринимать его всерьез, - Иванов опять отвлекся от руля и посмотрел на Петрова, - мы живем в эпоху всеобщей всехорошести творца. Толстой не въезжает на тройке в церковь. Кьеркегор не преследуется всей Данией. Все что нам остается это только несерьезность.
Петров заметил, что у него из кармана торчит кисть ничейного винограда. Он достал виноградину, отполировал ее до блеска и отправил в рот, слово собирался давить вино уже сейчас, не дожидаясь приезда домой, словно ему хотелось хоть в процесс виноделия внести хоть каплю серьезности.


Мне вчера из недров масс
Присылают фем-рассказ
Рассуждения о жизни
Без вуалей и прикрас
Я цисгендер, белый, man
И скрижали до колен
В фем-письме не понимаю
Даже пары-тройки тем
Если это дать в печать
Станут фемки примечать
Но брутальные поэты
Отдадут меня в санчасть
От тоски пошел к врачу
Врач: "Таких я не лечу
Вот пришла б ко мне поэтка,
Авторка иль Пикачу"
Я теперь совсем один
Отрастил пучок седин
Фем-рассказ меня разрушил
До неведомых глубин.
Ну и т.д.


Мир сжался и требует разговоров только по делу. Сегодня выбирал новый мобильный телефон. Старая мобилка сдохла. Долго стоял возле ряда сверкающих красавцев. Взял одну в руки, потрогал. Подбегает консультант. Блаблабла процессор 4 ядра 2,3 ГГц, оперативная память 6 Гб, аккумулятор 5000 мАч.
- Вот, - говорю, - помните у Заболоцкого. Меркнут знаки зодиака над просторами полей спит животное собака, дремлет птица воробей.
- Какой, - спрашивает, - воробей.
- Птица, - говорю, - воробей.
Молчит какое-то время и опять:
- Блаблабла камера 48 Мп, Блаблабла память 64 Гб.
- Постойте, - говорю, - вам не кажется, что мир движется к тишине.
Консультант вздрогнул:
- К какой тишине.
- Ну вот я говорю вы меня не понимаете, вы говорите я вас не понимаю.
- Почему я должен понимать воробья, - заводится.
- Я не про воробья, вот у вас есть план. У вас есть план?
Молчит, но вижу, что есть план.
- И в этом плане нет воробья и нет Заболоцкого.
Вижу тянется к телефону, видимо позвать старшего менеджера.
- Ладно, - говорю, - хрен с этим воробьем, что там у вас с процессором.
Вижу повеселел.
- 4 ядра, - говорит.
- 2,3 ГГц, - говорит.
Вижу легчает ему, не стал дальше мучить, купил.


Санлайт каждый месяц шлёт смс, что у них открылся сезон скидок. В этот месяц они прислали смс, что скидок больше не будет. "Они ещё и угрожают", - думаю


- Это же вы написали?
- Чего?
- Ну вот это.
- Чего ну вот это?
- Ну вот это.
И цитирует: "Блаблабла"
И сидишь и думаешь:"Я? Блаблабла?"
И хватаешься за голову:"Боже, боже".


Любой человек, живущий на юге, понимает, что море не для купания. "Фру- фру", - кричат сибирские мужики, приехавшие на побережье, и кидаются в холодную июньскую воду Черного моря. Южный человек спокойно сидит на скамейке, пьет крепкий чай и смотрит на то как плоскость моря где-то вдалеке сливается с линией горизонта. "Аааааа", - орут сибирские мужики, брызгая друг на друга холодную июньскую воду Черного моря. Они просты, веселы и энергичны, но они не знают, что в настоящем море не купаются. Настоящее море создано для созерцания. Для покоя и смирения. Никогда южный человек не будет в нем купаться. Ну разве только в жаркий август, и то он это делает с осторожностью, понимая, как легко может нарушить шаткое природное равновесие.
Сибирские мужики кричат: "О-го-го-го" , - выпрыгивают на гальку и греют бока на солнышке.
"Охальники", - думает южный человек, сидя в тени платана и попивая холодный чай.
Где-то в глубине души южный человек завидует бесцеремонным сибирским парням. Они целый год работали в снегах и морозах, готовились и мечтали в отпуск съездить к морю. Копили деньги, покупали шорты и плавки и вот настал отпуск. Они сошли с трапа самолёта и бросились к морю. Ууууууу. Аааааа. Красота. Южный же человек не знает, чем занять себя в отпуск, потому что море всегда у его ног. Потому что море создано для созерцания и медитации.


Порвались джинсы на коленке. Пришел в ателье зашивать. Молодая розоволосая швея странно смотрит на меня, берет в руки другую штанину и говорит:
- Может лучше эту тоже порвём.
- Нет, - говорю, - нет, я человек старомодный, зашивать


Я уже два года живу в Южном городе, но мне регулярно звонят из Москвы и спрашивают, что я думаю о мэре, несмотря на мои протесты. Ну что я думаю. Если честно, то здесь в южной провинции у моря всем на московского мэра наплевать. Сделал ли он новые станции метро, перебрал ли он всю плитку и все бордюры, сменил ли он все новые остановки на новые остановки, слетал ли он на Марс или затеял новую школьную реформы. Сидя на огромном валуне на берегу Черного моря, наблюдая как волны облизывают ботинки, как кричат чайки здесь в южной провинции к мэру Москвы не испытываешь ни ненависти ни любви. Так эхо, так отголосок. Человек как человек.


Проблема русского человека в том, что он живёт по глубинной правде. Вот выходит на сцену лектор. На нем велюровый пиджак, красная бабочка, вельветовые брюки, брендовые очки и тросточка красного дерева. Над лектором висит стенд со 150 дипломами 500 вузов и грамоты 15 международных академий Лектор говорит:
- Кхм.
Зал внимательно замирает.
- Пушкин - великий русский поэт на века, - начинает вещать лектор, - когда писал поэму "Борис Годунов" очень любил есть эскимо.
- Кхм, - говорят русские люди.
- В своей страсти к эскимо он гонял свою няню в Париж, а Наталье Николаевне Гончаровой отказывал в шляпках.
- Кхм, - говорят русские люди, влекомые своей неведомой глубинной правдой.
Лектор, видя недоверие русских людей к эскимо, достает графики. Когда на сцену выходит глубинная правда графики очень хорошо помогают.
На графиках показана зависимость тонажа мороженого в 1825 году ( году написания Бориса Годунова) от аппетита Пушкина.
- Ого, - шепчет зал русских людей.
Видя недоверие зала, лектор в велюровом пиджаке включает проектор. На экране стоит Пушкин и жуёт Ленинградское эскимо. Капля жирного коричневого шоколада свисает с подбородка Пушкина.
- Вот - это Пушкин, - говорит лектор.
Зал недоверчиво смотрит на слайд презентации. Зал мучает глубинная русская правда.
На экране появляются формулы. Они ясны, просты и логичны. Любой западный человек, увидев формулы, впадает в благоговейный ступор, но не таков русский человек под воздействием глубинной русской правды.
- Кхе, Кхе, - кряхтит зал.
Лектор заканчивает и переходит к вопросам.
Вопросы просты:
- Какова скорость пули из пистолета Дантеса.
- Сколько собак было на псарне Александра Сергеевича Пушкина.
- Пила ли Наталья Николаевна бром.
Лектор вспотел, но на все вопросы ответил. Но все равно лектора что-то мучит. Напоследок он задаёт провокационный вопрос:
- Так ел ли Пушкин Ленинградское эскимо или не ел.
Зал подавленно и недоверчиво молчит, влекомый глубинной русской правдой.


Надо правильно говорить
Надо правильно думать
Надо правильно жить
Надо правильно дышать
Звонок будильника
Пробежка, душ, кофе, полуулыбка
И у тебя будет
Правильная работа
Правильные газеты
Правильная семья
Твои правильные книги
Издадут правильные издательства
И ты получишь правильные премии
И правильные гонорары
И ты правильно умрешь
На Ваганьковском кладбище
Но это еще не всё
Ха это еще не всё.
Можно неправильно говорить
Неправильно думать
Неправильно жить
И неправильно писать
У тебя будут неправильные книги
Изданные в неправильных издательствах
На которые ты получишь неправильные гонорары
Неправильную работу
И будешь иметь неправильную семью
Чтобы неправильно умереть
Где-нибудь в Венеции
На таком же правильном кладбище