Взгляд на душу. Аристотель 3

      Помимо того, что душа обширнее своего тела и не может являться энтелехией вот этого конкретного организма, то есть "принадлежать ему", как мы обычно говорим (душа принадлежит всему, а не отдельному телу), помимо этого принципиального вопроса, в котором с Аристотелем никак нельзя согласиться, у Аристотеля можно обнаружить и множество других проблематичных вопросов. Попытаемся остановиться на некоторых из них.

      Первый вопрос касается ощущения - базового основания чувственного восприятия.
      Что представляет из себя ощущение? Что значит ощущать? По этому поводу Демокрит говорил: чувство - это одно тело в другом. Не в пример Аристотелю, это сказано удивительно кратко и ёмко. Никакой сухой лаконичности Аристотеля за одной этой гениальной демокритовской фразой не угнаться. Потому что фактически в ней сказано вот что: всё наше восприятие сверху донизу есть не что иное, как "два в одном" - два каких-то тела (моё и иное, которое я воспринимаю)в чём-то едином, что также находится во мне. То есть нечто во мне постоянно осуществляет синтез - сравнение моего тела (или его состояния) с другим телом (или его состоянием). Или иными словами, чувство это "троица" - моё тело встречается с другим телом, но если бы они так и остались вдвоём, то моё тело просто испытало бы претерпевание и не более того. Аристотель позже приведёт такой пример (а он развивает именно демокритовские мысли): камень нагревается на солнце, то есть тело камня становится подобным телу Солнца, однако камень не чувствует, не ощущает. Почему? Да потому что нет как раз некоторого третьего, который бы их оценил в сравнении их претерпевания (взаимодействия). Чувство вспыхивает в точке вынесенный из этой пары, в точке находящейся за её пределами, и в некотором роде эту "точечность" и можно было бы назвать душой. Всякое чувство и в том числе базовое ощущение - сосредоточение. В таком смысле можно было бы кардинальным образом решить и вопрос о частях души - у души нет частей, у души есть "точки", в которых она всегда вся. Деление же души на все прочие части несомненно условно.

     Но Аристотель, хотя и пытался продолжить и развить, или даже можно сказать развернуть мысли Демокрита(кстати забыв воздать ему причитающиеся почести) - не сказал так ясно и чётко о частях души. Аристотель остался в позиции некоторого сомнения по поводу того, что у такого феномена как душа могут быть части. И этим сомнением он и ограничился. Между тем совершенно ясно, что душу нужно мыслить как "мировые точки", из которых она составлена. И когда мы так, по такой глубине видим чувство (как троицу), тогда принципиальной разницы между мышлением и чувством нет, поскольку мышление это также троица, только как совершенно справедливо утверждает Аристотель, - троица бестелесная.

     Но что же удаётся всё-таки развить Аристотелю в этом направлении мысли? Нужно признаться, что кое-что довольно любопытное. Например, Аристотель исследует вопрос о подобии и не подобии при работе чувства. Будучи полностью подобным не будешь иметь восприятия - так мы фактически не воспринимаем воздух, который нас окружает и любую привычную стабильную среду, в которой мы некоторое время находимся, именно в силу того, что мы сами и она как-будто нечто непрерывное. Можно ли почувствовать тепло или холод, если температура того тела, которое вас касается равна вашей собственной? Ощущается ли одежда, которую мы носим? Да, ощущается, но лишь за счёт движения - изменения её положения. Лучшая одежда на самом деле это такая одежда, которую не замечаешь, когда носишь. То есть такая одежда, которая носится словно естественное продолжение нашего тела. Здесь соприкасаются и встречаются подобное с подобным, и они освобождают наше внимание от этой встречи, словно бы её и нет, они оказывают нам такую любезность. В противном случае, наши чувства просто бы взрывались от какого-то непрерывного потока информации. чувствам тоже надо отдыхать, как и мускулам. И подобие нас тому окружению, в котором мы живём и есть этот отдых.

      Но тогда, значит, чтобы начать ощущать нужно быть не подобным? - спрашивает Аристотель. В таком случае не подобное претерпевает такое изменение, что становится подобным. Но не сам процесс этого изменения представляет из себя чувство, как мы привычно думаем. Ведь мы уже говорили, что камень тоже изменяется, когда нагревается, но не ощущает. Очевидно ощущает то, что фиксирует разницу между тем, что было только что, и тем, что теперь стало другим, а значит, и это потрясающий момент! - во всякое ощущение входит время и память. Не только мышление, но и любое, самое примитивное, самое базовое чувство пронизано временем.Ибо даже ощущать означает сводить своё состояние к отношению к самому себе через отношение к другому (осуществлять троицу). Но Аристотель и об этом не пишет ясно и открыто, скорее он проскальзывает вблизи от этих вопросов, задевая их по ходу своего текста и оставляя на дальнейший произвол. Из-за того, что мы имеем не только одну пару: подобное - не подобное (моё тело и иное тело), но и ещё одну пару: подобное- не подобное (моё тело сейчас и моё тело в прошлом) - из-за этого мы можем чувственно воспринимать. Не будь у нас второй пары - мы были бы камнями. Поэтому в процессе любого восприятия мы уподобляемся, но одновременно ( в своей памяти) сохраняемся и остаёмся теми же самыми, и этот трюк - раздвоения на уподобление и не уподобление формирует, собственно говоря, весь наш мир. Вот почему Марина Цветаева говорила также кратко, как кратко говорил и Демокрит: душа это сопротивление.

      Но когда мы не просто ощущаем всем телом, то есть осязаем, а когда душа вырабатывает себе специальные органы для восприятия наблюдается ещё более интересная картина - каждый из специальных органов всё более и более уподобляется тому с чем он будет встречаться: глаз уподобляется свету, слух - воздушному пространству, ибо барабанная перепонка резонирует в такт принимаемым волнам и т.д., то есть душа безостановочно продолжает своё разделение - расхождение на противоположности - она всё лучше и лучше сохраняет свой сосбтвеный образ (память) и всё лучше и гибче воспроизводит чужой (становится пластичной и гибкой). Мы видим, что душа развиваясь в своих органах и развивая тем самым и их самих, вовсе не стремится разрешить (снять) какое-то своё собственное противоречие, скорее она стремится его всё сильнее и надёжнее положить и утвердить. Каждая сторона, находящаяся в организме - и сохраняемая (памятуемая) и претерпевающая (подвластная иному) точно набирают обороты и силы, не меняя самого механизма принципиально. Нужно предполагать, что такой же механизм действует и для осязания, но он не развёрнут в своём полном осуществлении. Впрочем у многих животных именно осязание и может оказаться самым развёрнутым чувством. В принципе душе всё равно какую из своих способностей разворачивать круче всего - завладев базовым осязанием, она теперь совершенно свободна в своём выборе и движется по пунктам задач, которые встают перед ней.

     Так что в конечном итоге мы не можем сказать, что подобное воспринимается подобным, а обязаны сказать, что подобное воспринимается исключительно и подобным, и неподобным, когда они вместе, в случае же когда они не вместе, а порознь - восприятия нет. И вот, если двигаться в этих самых верных направлениях, то Аристотель всюду нам помогает своей дотошностью, но если потерять эти направления, то у самого Аристотеля их крайне трудно вычитать.

     Так какова всё же душа? Она - пластичность и гибкость или сопротивление?
Мы отвечаем, что она и то, и другое, и ещё более смело отвечаем так: она настолько владеет огромным потенциалом сопротивления насколько удачно и характерно стала пластичной, попав собственной текучестью прямо в цель. Лишь воспринимая весь огромный мир, душа обретает себя посреди этого мира как нечто устойчивое. Не твёрдое - самоё твёрдое, а податливое и текучее является самым устойчивым. И душа именно такова!