Дай Бог живым узреть Христа-15

ДАЙ БОГ ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА..

Анализ творчества Е. Евтушенко

15.

Итак, гигантская эпопея в стихах о многовековой российской жизни — «Братская ГЭС» — стала для Евгения Евтушенко началом сложного и трудного перелома в его прежнем мировоззрении, наикрепчайше связанном с гуманистическими идеалами революционного переустройства жизни. В главе «Жарки» впервые в уже многолетнем творчестве поэта появляется образ верующего человека, написанный не с иронией, не с порицанием и отрицанием, а с чистой и высокой любовью, на которую он всегда был щедр, да и уверяем вас — щедрым будет, пока стоит Божий свет. В годы создания этого, страшно противоречивого, но безусловно подлинного шедевра поэтической мысли — герой нашего эссе понял многое из того, что совпадает с Истиной Христовой и с помощью Святого Духа ведёт к Богу, постепенно  сближая с Ним. Из сердца поэта выливается бурная река стихов, подтверждающих наш анализ.

Всё проходит — женщины, известность,
множество заманчивых огней.
Остаётся внутренняя честность.
Самоутвержденье только в ней.

Самоутверждение бессмертно,
если не стремясь в бессмертный сан,
для себя и мира незаметно
утверждаешь большее, чем сам.

Это из стихотворения «Хватит мелко самоутверждаться...». А вот ещё одно поэтическое признание, озаглавленное — «Осень».

Внутри меня осенняя пора.
Внутри меня прозрачно и прохладно.
И мне печально, но не безотрадно,
и полон я смиренья и добра.

А если я бушую иногда,
то это я бушую, облетая,
и мысль приходит, грустная, простая,
что бушевать — не главная нужда.

А главная нужда — чтоб удалось
себя и мир борьбы и потрясений
увидеть в обнажённости осенней,
когда и ты и мир видны насквозь.

Прозренья — это дети тишины.
Не страшно, если шумно не бушуем.
Спокойно сбросить всё, что было шумом,
во имя новых листьев мы должны.

Случилось что-то, видимо, со мной,
и лишь на тишину я полагаюсь,
где листья, друг на друга налагаясь,
неслышимо становятся землёй.

И видишь всё, как с некой высоты,
когда сумеешь к сроку листья сбросить,
когда бесстрастно внутренняя осень
кладёт на лоб воздушные персты.

«Случилось что-то, видимо, со мной...» Да, случилось. И случилось то закономерное повзросление души, которая с великим интересом входит в область духа, связывающего человека с Богом. Для такого перехода небходимо целое соцветие новых качеств, которые в поэте вырабатывались, вызревали, расцветали и превращались пусть пока ещё в зеленоватые, но уже плоды. Нужно было разочароваться в прежних идеалах, заменить их новыми, противоположными по сущности взглядами, убеждениями. Надо было понять, что если советский строй в корне ошибочен и губителен для людей, то почти всё, что он отвергал, — является не «ядом», а спасительным лекарством. Значит, и вера в Христа — никакой не «опиум», а Истина, и путь к Истине. И Она, Истина, требует от него, поэта, духовного возрождения, осмысленного отказа от всех земных страстей, сует, домыслов, фантазий, нереальных стремлений — то есть прозрачности в мировоззрении, смирения, ещё более настойчивого служния добру; не бушующего в отвержении злых проявлений, а ясного видения общественных пороков, спокойного, но убеждённого и убедительного их обличения, Христвой бесстрастности, которое не равнодушие и бессердечие, а неизбежный острый меч в борьбе с шумными земными грехами. Иными словами, требует тихой, внутренней, зрелой осени, о которой Пушкин писал: «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит... Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег», подразумевая под «чистыми негами» умудрённое познание мира, блаженство и благодать Божью.

Понятно, «побег» по трудной и узкой дороге — не ежесекундное перемещение в подлинно духовную жизнь и в подлинно духовную поэзию. И для Пушкина сделать это было непросто, и для Евтушенко, его ученика, — лёгкостью не отличалось. Но вот именно с такого не случайного рубикона большинство и пушкинских, и евтушенковских вещей стали просвечиваться особым, горним светом. Тут можно привести примером «Странника» Александра Сергеевича, а из стихов Евтушенко — «Письмо Есенину». Надеемся, что шедевр Пушкина ещё всё-таки многими не забыт, а стихи Евгения Александровича, уверены, помнят совсем не многие. Тем более, что оно пролежало в цензурном запрете двадцать три года.

Поэты русские друг друга мы браним.
Парнас российский дрязгами засеян.
Но все мы чем-то связаны родным —
любой из нас хоть чуточку Есенин.

И я Есенин, но совсем иной.
В колхозе от рожденья конь мой розовый.
Я, как Россия, более стальной
и, как Россия, менее берёзовый.

Серёжа милый, изменилась Русь,
но сетовать по-моему напрасно,
и говорить, что к лучшему, — боюсь,
и говорить, что к худшему, — опасно.

Какие стройки, спутники в стране!
Но потеряли мы в пути неровном
и двадцать миллионов на войне,
и миллионы — на войне с народом.

Забыть об этом, память отрубить?
Но где топор, что память враз отрубит?
Никто, как русский, не спасал других,
никто, как русский, сам себя не губит.

Но наш корабль плывёт. Когда мелка вода,
мы посуху вперёд Россию тащим.
Хоть сволочей хватает, не беда.
Нет совести — вот это тяжко.

И жалко то, что нет ещё тебя
и твоего соперника горлана.
Конечно, я вам вовсе не судья,
но всё-таки ушли вы слишком рано...

Когда румяный комсомольский вождь
на нас, поэтов, кулаком грохочет,
он наши души хочет мять, как воск,
и вылепить своё подобье хочет.

Его слова, Серёжа, не страшны,
но тяжко быть от этого весёлым,
и мне не хочется, задрав штаны,
бежать вослед за этим комсомолом.

Порою горько мне, и больно это всё,
и силы нет сопротивляться вздору,
и втягивает жизнь под колесо,
как шарф втянул когда-то Айседору.

Но — надо жить. Ни водка, ни петля,
ни женщины — всё это не спасенье.
Спасенье это ты, — российская земля,
спасенье — искренность твоя, Есенин.

И русская поэзия идёт
вперёд сквозь подозренья и нападки
и хваткою есенинской кладёт
Европу, как Поддубный, на лопатки.

Это стихотворение, которое Евтушенко читал в Колонном зале Москвы на юбилейном вечере в честь 70-летия со дня рождения Сергея Есенина, наделало немало шуму. Показательное мероприятие транслировалось на весь мир, и вдруг, мощнее самого оглушительного грома, начали звучать небывало смелые строчки не столько о поэзии, сколько о Руси постесенинской. Когда очередь дошла до строчки «Когда румяный комсомольский вождь...», — вождь этот, тогдашний первый секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов, закричал что было силы: «Вырубите микрофоны! Вырубите микрофоны!» И микрофоны мгновенно «вырубили» — видно не дремали телевизионщики, отвечавшие за высочайшее качество трансляции.

Бог спас своего избранника. Маяковского убрали с социалистического пути за антипартийную пьесу «Баня». Есенина — за памфлетно-драматическую драму «Страна негодяев». Клюева — за талантливые религиозные стихи. Дмитрия Кедрина — за ещё неопубликованные антисоветские стихи, но как-то уже ставшие известными блюстителям «единодушно-монолитной» советской державы. Цветаеву — за свободно высказываемые вольные мысли... Евгений Александрович отделался суровой писательской критикой, к которой он, правда, тогда уже привык.

Но многие написанные следом за «Письмом Есенину» стихи были занесены в чёрный список и не видели публикации в советской печати от 15-ти до 23-х лет. Назовём только некоторые «неугодные вирши» — «Письмо одному писателю», «Опять прошедшее собрание», «Вы, которые каетесь», «Мёртвая рука», «Самокрутки», «Танки идут по Праге», «Баллада о малой печати», уже знакомое нам «Письмо Есенину» и ещё десятка два стихов из разряда политической сатиры.

В завершение этой главы мы приведём лишь два четверостишия из блестящей по мастерству и горькой до слёз исповеди, озаглавленной «Коммунисты, вперёд!» и посвящённой Александру Межирову, автору одноименного стихотворения.

Неподдельные люди погибали в боях за поддельные истины.
Оказалось, что смертно бессмертие ваше, Владимир Ильич.
Коммунисты-начальники стали начальниками-антикоммунистами,
а просто коммунисты подыхают в Рязанях или на Брайтон-бич.

Что же делаешь ты, мать-и-мачеха Родина, с нами со всеми?
От словесной войны только шаг до гражданской войны.
«Россияне» сегодня звучит как «рассеяние».
Мы — осколки разломанной нами самими страны.

После такого явного краха прежнего материалистическо-атеистического мировоззрения, терзавшего поэта многие годы, должны были в его жизни и творчестве «прийти иные времена». И они пришли. Правда, как это нередко бывает с нами, православными, непостоянство веры в учение Христово нет-нет да и возвращалось к лучшему поэту эпохи.

Мы в нашем исследовании часто называем Евгения Евтушенко лучшим поэтом последних десятилетий. Почему лучшим — не секрет. Глубже и полнее «образ века своего» никому в наши дни показать не удалось. Впрочем, «будущего призрачный прообраз» — тоже. Но об этом — в заключительных главах эссе.