2020

. . .





ничего себе не сказать,
разве что длящийся звук
слышать
перед тем, что вот-вот
встретится.
гул тишины перед тем, как
лавина сойдет.

слов будет мало,
а ноги устанут идти,
головы - думать,
руки обветрятся, заживут волдыри,
крохотных ранок сеть оставит на коже рубцы.

важным становится то, как я строю
новый кочующий день.
перебираюсь с доски на доску, ловя баланс.
с камня на камень,
соскальзывая в ледяной ручей.








. . .





тронулся лёд, и мы
и мы на самой весёлой льдине,
в космическом трипе отчаливающей зимы,
на главном рейве планеты -
на КаRантине!

в трансе на монотонный жирный бит
слетаются мотыльки в разноцветных крыльях.
тронулся лёд, и пол под нами дрожит,
то, что было стеной, - становится пылью.

становится былью - что было кинцом на вечер,
и с болью прежнего мира вскрывается рана,
так что трёхмерные монстры лишаются дара речи
и изумлённо смотрят на нас с экрана.

за хэппи-энд теперь отвечаем мы.
за саундтрек, рождение новых звёзд,
и за победу сил Света над силами Тьмы...

Хьюстон,
у нас проблемы...

дети бросают кости.
игра всерьёз.










. . .





может быть, то, что не боится -
разбивается и срастется,
и воскресает огненная птица.

может быть, то, что окопалось страхом -
в тоске своей захлебнется
и останется прахом.











. . .





Это какое-то странное торчево
мучило
учеловечило
вылечило от нежности.
Лучше ты?
Определённо определённее
мутная кашица
больше не клеится,
не варица.

Ржавым
загнанным бронепоездом
зрелого возраста
в чистоте копоти
вычеркнут
за стратосферу -
проложены рельсы
и шпалы -
лестница строится
позвоночником.

Ты привыкаешь
к метели,
но научаешься кутаться
и, получая по шее,
попытаешься снова..
и обязательно слезешь
с иглы своей,
тебе ведь теперь беречь своего
котика,
маленького такого.








. . .




дом стал большим и настоящим,
как будто видео-эффект -
из черно-белой ностальгии
в цветную эту современность.
и здесь - один из перекрестков
сетей и нитей между всеми
живущими. сигналы мчатся
и отражаются во мне,
как в нервном волокне. мерцает,
весь мир мерцает, как созвездие
огней. в иллюминатор
смотрю с седьмого этажа.








. . .




леса и, может быть, колонны,
и неба нежная улыбка
слетает лепестком с вершины,
и в окнах, арками скругленных,
морей гудит виолончелью
невнятное воспоминанье
о неизвестном месте этом,
которое в меня приходит
и всё поёт рассветным горном,
и всё трубит заветным раем
в далёком доме над бескрайним
оленьим лесом изумрудным.
он на ветру мне шепчет тайну:
такого леса не бывает.
такого дома не бывает.
такого мира не бывает.








. . .




нет новостей
небо изводит молчанием
жди на пороге,
не переступая в отчаянье

небо из камня
и ты в ожидании дождя
скалы гудят
и виски от молчанья гудят

нет новостей
это камнем лежит на груди
в гору неси его
гору переходи

переходящий пустыню времени
пилигрим
старым отправился в путь,
а придешь молодым

с нового неба
на новую землю дождь
и ты будешь новая весть,
если дойдешь.








. . .




боги завистливы - поэтому тише
молчи о счастье смотреть на чаек жрущих
на площади хлеб
которым их угощают школьницы.
с краю глазеешь в небо
поздней осени
Мурманска
реющих флагов и птиц разных
но как одна голодных.
дерзких и осторожных ворон
легоньких воробьев
и чаек
меняющих оперение с серого в крапинку детского на
взрослый прикид
белый как стих
серый с белым как зимнее время
как эта земля серебристый.
их голод особенно алчный
смотри как они
привыкают летать и пробуют голос
стеклянный, гортанный.








. . .




мы
на меловых досках
ветреный почерк
и я в чьей-то жизни -
длинный прочерк
горизонта
не перейти поле
и не прожить жизнь
отворачиваясь от счастья
слишком тонко -
кто-то сумел не увидеть
легкую легкую ткань
видишь обрывки шелка
как языки пламени
ясного. в нем сгорела
жизнь моя та
видишь летит по небу
первая красота.









. . .





я поднимаю глаза - с усилием, преодолевая страх животный,
и становлюсь человеком, только когда смогу, -
глаза поднимаю и вижу спину серую в униформе,
и выбираю, останусь или бегу.

я поднимаю глаза - с усилием, преодолевая страх животный,
и становлюсь человеком, только когда смогу, -
глаза поднимаю и вижу лацканы пиджака двубортного, вполоборота,
золото, пряник, кнут.

я поднимаю глаза - с усилием, преодолевая страх животный,
и становлюсь человеком, только когда смогу, -
глаза поднимаю и взгляд встречаю - прямо в глаза мне смотрит
нечто, похожее на лицо, и глаза его лгут.

и на глазах с кошмарной морды рыбьей сползает маска
лоска и честности, заботы о детях, гордости за великих предков,
с лозунгов и парадов, дворцов и икон слезает краска -
и всё оказалось мёртвого цвета.

и мы всё ещё чего-то ждём -
среди облезлых декораций и клоунов грязных,
на пустыре под холодным подлым дождем, -
толпы, согнанные на праздник.

мы поднимаем глаза - к нам бегут
с дубинками, без лиц, желающие нам добра,
чтобы слово "Родина" праздника ради
нам приколоть на грудь.

из рукавов роняя деньги, поправляя на шее петли,
организованно, бодро, стараясь не палить лица,
они воздвигают листы из жести с главным портретом
и нас на колени ставят, чтоб было удобней молиться.

того, на священном портрете, мы знаем, не тронет старость,
он мчится в высоком небе, чтоб птицы не сбились с курса,
он спустится в моря глубины, он не покажет слабость,
железной рукой направит, накажет шпионов круто,

железно врагам ответит, и грозно покажет бомбу,
и мудро прищемит в струбцинах наши глупые пальцы,
чтоб мы неразумно не лезли ими указывать, чтобы
не смели по сторонам пялиться.

но точит вода железо, и наши колени и спины,
и по щекам холодный дождь струится, за шиворот стекает.
мы поднимаем глаза - и нам становится видно,
как лицо на портрете ржавчина разъедает.

ржавчина разъедает, делает свою работу,
эту жесть и наши бедные кости.
и всё смешнее становится там, на портрете, кто-то -
нечто, похожее на лицо, перекошенное от злости.









.