Диван

Ну что сказать вам бодрого,
                мой пыльный круг коллег –
круг из квадратных, подранных,
                расшатанных калек?..
В комфорте жить не светит нам:
                простить нас нелегко
за то, что мы – свидетели
                ИХ собственных грешков. 

Да-а, был я неизношенным,
                был свеж и даже – мил!
Притом, по цвету кожи я
                двуногих не делил,
не гнал я неухоженных,
                знал толстых и худых...
Дожи́л под тяжкой ношею
                до ниточек седых!

С их буйствами без устали,
                порой – в огне страстей,
я всем нутром прочувствовал
                неистовство гостей!
Был местом для сиесты их,
                я нянчил их, как брат;
укачивал и пестовал…
                и вот вам результат!

Ведь помню всех отчётливо –
                по формам, так сказать…
Я в актах им угодливо
                пытался подыграть…
От мелодрам их – с охами,
                от их дурных манер –
под замшей было плохо мне…
                Погиб во мне Мольер!

Имел бы руку с ручкою,
                создал бы столько драм!
Нет, у Шекспира – скучные,
                гроша за них не дам!..
Как «нет монет»! – звенят на дне,
                меж погнутых пружин!
Нет, не лежал ваш Брехт на мне…
                и с Шоу не дружил!

Был сотрясаем бурями,
                стихавшими к утру!
Дымился, весь прокуренный…
                Не Брехт я! Не совру!
Да, я скрипел отчаянно,
                но тайн не выдавал.
Вот так, служи хозяину,
                а он: «Пошёл в подвал»!

Я не тюфяк с соломою,
                в ученьи вижу прок:
вон, под ногою сломанной
                и книгу приберёг!
Да, Камасутра… с позами…
                припрятана в пыли́.
Читал… Но нетверёзые
                мешали и трясли!

По мне скакал хозяйский сын,
                неся какой-то вздор.
Здесь – про́лит борщ, тут – керосин,
                а там, кажись, – Диор!
Вот тут меня прожгли слегка,
                и там вон – тоже след:
немало барская рука
                тушила сигарет!

А здесь, в углу, посапывал
                соседушка-алкаш:
Спинозу расцарапывал –
                философ местный наш.
В дебатах, в речи пылкой он
                бывал несокрушим;
и мне вправлял бутылкою
                извилины пружин!
 
А вот – помада! Спору нет,
                чьи губы на спине;
прицел был сбит – и пылкий след
                дарован был и мне.
Соседка Клавка!.. Да-а, любя,
                храню приятность форм…
Я помню, страстная, тебя –
                твой «семибалльный шторм»!

Из «алкомаркета», что там –
                на первом этаже,
ты в перерыв спешила к нам…
                Притёрлись мы уже!
Я – нравом мягок, не гранит,
                я угождал, как мог:
воображение хранит твой каждый
                (нет, не уголок) пышный бок.

Но тут пружинка подвела…
                расшатан был престиж! –
едва интим не отсекла:
                как тут не возопишь!!
Взметнулась вдруг пружиной страсть! –
                расслабился на миг;
и призван был невинным пасть,
                как жертва их интриг!

Потом, конечно, был скандал…–
                я насчитал пять ран!
Здесь – виски: столько их впитал...–
                открыли будто кран!
А здесь, в укромную дыру, –
                хозяин прятал нал:
ведь знал, что верен, не сопру, –
                всецело доверял!

Вот, что-то, чувствую нутром,
                оставил мне не зря…
Тут – мыши грызли впятером…
                хмелея с вискаря!
За что же всё же предан был,
                и чем вдруг стал не мил?..
Ведь прогибался преданно
                и мягко всем стелил!

Велел быть здесь до осени,
                упомянул про мать…
Меня не пылесосили…–
                бессмысленно считать!
Из-за хозяйской лени я
                не чищен бездну лет –
с тех пор, как видел Ленина…
                точней – его портрет!