Вертинскому

Что, Брат Пьеро, достало закулисье?
Занюхай кокс или забей косяк.
Увяли розы, и опали листья
в лесу Булонском. Осень на сносях
 
плюёт дождём и цыкает брусчаткой,
докушав к ночи неба киноварь.
Не за горами родовые схватки.
Младенец - недоношенный январь.
 
А помнишь, как бежав сюда зачем-то,
толпе назло, природе вопреки
ты прославлял любительниц абсента
и шлюх со сцены, воя от тоски?
 
Всё: белый грим в софите жёлто-синем,
кабацкие гроши к исходу дня
мир поглощал в оскале арлекиньем
на блюдечке распластанного я.
 
То возвращенье стало невозвратом.
А родина, приняв тебя в кювет,
ни сыном не назвав, ни даже братом,
смущённо волчий выдала билет.
 
И понесли печального паяца
в нутро страны ночные поезда,
где на задворках всех цивилизаций
он пел «кухаркам» разным про «мадам
 
и листья». Те, не слушая, курили.
Дешёвым ядом папиросный дым
бежал по венам. Стоило усилий
таких стать ближе и понятней им?
 
«Астория». Чужие давят стены.
Успел подумать: где-то тридцать лет,
как по соседству через Стикс Есенин
переплывал в намыленной петле.