Маргарита человек разумный часть 750

Маргарита человек разумный часть 750      


Чертово логово возле Медведицкой гряды
Эта аномальная зона находится на границе Волгоградской и Саратовской областей, неподалеку от Медведицкой гряды. Местные жители давно замечали, что в этом районе происходят странные, подчас непонятные явления, и стараются обходить Чертово логово стороной.
11 ноября 1990 года пастух Бисен Мамаев вместе с помощником занимался перегоном овец. В какой-то момент пастух выбился из сил и решил остановиться. Поскольку Бисен плохо знал местность, он понятия не имел, что выбрал для отдыха аномальную зону, называемую в народе Чертовым логовом.
В протоколе дела было указано: «Помощник пастуха ненадолго отходил, после чего нашел совершенно обгоревшее тело пастуха Мамаева, которое беззащитно лежало на земле без признаков противодействий огню. Из-за резкого обугливания тела можно сделать вывод, что смерть была моментальной».
Причину возгорания следователям установить не удалось. Складывалось впечатление, что огонь вспыхнул внутри человека. Об этом говорят и ожоги внутренних органов, и тот факт, что нижнее белье пострадало от огня больше, чем верхняя одежда. Кроме того, охапка сена, на которой сидел пастух, оказалась абсолютно целой. Позже на поле возле Чертового логова по неизвестной причине сгорел комбайн вместе с трактористом.
Чертово логово исследовали специалисты из объединения «Космопоиск» под руководством В. Черноброва. Однажды ночью они сами стали свидетелями бегающих по полю огоньков. А утром на том месте была найдена газета «Известия» за 1938 год. Она была в столь хорошем состоянии, что казалось, будто ее отпечатали лишь вчера. Позднее эксперты изучили бумагу и типографскую краску и пришли к выводу, что газета действительно была выпущена в 1938 году.
Поле в зоне аномалии местные жители стараются не распахивать. Ни один тракторист еще не смог сделать на нем прямых борозд. Как они ни старались, все время получались зигзаги. А те, кто задерживался на том поле до наступления темноты, потом очень долго не могли найти дорогу домой. Иногда люди в этом районе пропадают навсегда. Так, в 1993 году для исследования аномальной зоны прибыл уфолог-любитель из Краснодарского края Николай X. Он ушел обследовать зону и больше не вернулся. На месте его предполагаемого местонахождения обнаружили лишь большую вмятину.
В 2004 году здесь же бесследно пропал турист из Башкортостана. А те заблудившиеся в аномальной зоне, кого все же удалось отыскать, вели себя неадекватно. Они не желали возвращаться домой, не помнили, как именно смогли попасть в район Чертова логова, а их реакция была очень замедленной. Вблизи от Чертова логова находится так называемая Пьяная роща. В ней растут лишь уродливые, кривые деревья, многие из них переплетены между собой либо стелятся по земле. На стволах берез видны следы ударов молний, а в некоторых из них хорошо заметны отверстия, проделанные шаровыми молниями.
В. Кравцов из группы объединения «Космопоиск» считает, что деревья изгибаются столь странным образом под воздействием магнитных излучений. По его мнению, всему виной расположенные близко к поверхности залежи железной руды, которые и притягивают молнии.
Люди, попав в Пьяную рощу, сразу начинают испытывать дискомфорт. У многих из них болит голова, першит в горле, а на теле появляются «мурашки». Исследования показали, что радиационный фон в роще превышает норму в 3 раза. Кроме того, здесь даже из родника течет радиоактивная вода. Местные легенды рассказывают о том, что где-то посреди Пьяной рощи есть проход в параллельный мир. Вроде бы раньше в немецкой деревне, что находится на склоне Медведицкой гряды, жила колдунья, которая знала, где расположены эти врата, и даже пользовалась ими.
Еще рассказывают здесь такую легенду: «Однажды маленькая немецкая девочка из деревни заблудилась в лесу. Ее не могли найти, а потом она появилась сама. Но не такая, как прежде: теперь она понимала язык птиц и зверей и разговаривала с ними, умела «исцелять». Селяне сторонились ее, а ровесники обзывали и смеялись над ней. В один прекрасный день объявилась большая белая птица с головой красивой девушки. Пока все стояли с открытыми ртами, птицедева поманила девочку за собой - к лучшей жизни. Больше их никогда не видели».

Русалки в русском фольклоре
«Поэтический образ фантастических жилиц надземных вод, вдохновлявший поэтов всех стран и соблазнявший художников всех родов изящных искусств, ещё живёт в народном представлении, несмотря на истекшие многие сотни лет», – писал в начале нашего века известный русский этнограф и писатель С.В. Максимов. С тех пор прошло более полувека, в народном мировоззрении произошли коренные изменения, однако до сих пор в деревнях в устах старшего поколения кое-где ещё можно встретить в основном бессвязные и маловыразительные рассказы о русалках.
Поверья о русалках, собранные в 1861-1888 гг. А.Н. Минхом в Саратовской губернии: «В глубокую полночь при лунном сиянии всплывали на поверхность озера красивые нагие девы с распущенными длинными волосами и с хохотом плескались водой». Длительная жизнь этого образа в народных представлениях делает актуальным изучение связанного с ним фольклора, чрезвычайно древнего по своим историческим корням и вместе с тем при всей своей традиционности несущего в себе ясные черты трансформации, вызванной исчезновением поверий и сказывающейся в характере интерпретации древнего образа в современном языке и устном народном творчестве.
Живучесть этого образа тем более удивительна что уже в XVIII в. рассказы о русалках исследователям славянской мифологии представлялись архаическим пережитком. Правда, вместе с тем они указывали на широкое бытование этих рассказов в «простонародии». Например, в «Описании древнего славянского баснословия» М. Попова говорится: «В простонародии и поныне носится об них таковая баснь, что будто видают их иногда при берегах озер и рек, моющих и чешущих зеленые свои волосы, а иных, качающихся на деревьях. Как видно, то это древних предрассуждений есть зараза».
В этом же тоне о «русских наядах и нимфах» писал в своем исследовании о славянской мифологии и А.С. Кайсаров: «Баснь говорит, что на них были зеленые волосы и что оне чрезмерно любили качаться на ветвях дерев. Этот предрассудок, обновляемый теперь преданьями, так укоренился в уме простолюдина, что сей и теперь ещё верит, будто бы видел иногда своих русалок на берегу реки, чешущих зеленые волосы. Конечно, теперь уж мало таких премудрых людей на Руси».
Оба исследователя указывают, что образ русалки связан как с лесом, так и с водой, дают один и тот же портрет русалки, которая расчесывает свои зеленые волосы, и утверждают пережиточность этих представлений. Оба они ссылаются в подтверждение сказанного на бытующие предания, «обновляющие» суеверные представления народа. Несколько позже, в 1815 г., П. Строев тоже констатирует, что предания о русалках «и поныне ещё существуют», а в середине XIX в. М.Н. Макаров свидетельствует, что «почти во всех местах великороссийских с самой большою подробностью рассказывают о русалках...
Вы встретите много простолюдинов, которые расскажут вам, как и когда они видели русалок». А. Терещенко, описывая в сороковых годах XIX в. русский быт, также подтверждает, что русалки «доселе служат предметом суеверных толков» и что «многие с божбой уверяют, что им случалось много раз видеть русалок».
В сущности в таком же тоне о фольклоре, связанном с представлениями о русалках, говорится в этнографической литературе на протяжении всего XIX в., причем исключительно стабильно перечисляются приписываемые им поступки: они сидят на берегу, кричат, хохочут, щекочут свои жертвы.
Рассказы о русалках представлены главным образом быличками и редко перерастают даже в бывальщины, что так характерно для рассказов о лешем или водяном. Возможно, это объясняется тем, что русалка не является каким-то обобщенным образом нечистой силы, а всегда индивидуальна, портретна, и рассказ о ней поэтому сюжетно определенный и вместе с тем жанрово ограниченный.
При наличии многочисленных информации о русалках, их внешности и повадках, мы сравнительно мало имеем рассказов о них сюжетного характера. Чаще всего это рассказ о встрече. Она обычно происходит вечером, ночью, при неверном лунном свете, около воды или в лесу. Русалка показывается и исчезает, встретившийся с ней человек лишь иногда успевает разглядеть её красоту, её длинные зеленые волосы. Лишь изредка она вступает в разговор с человеком – этот эпизод возможен не в меморате, а в фабулате.
При описании встречи рассказчики используют всё те же общие места – это смех или плач русалки, её качанье на ветвях и упоминание о том, что она расчесывает волосы. Как правило, русалки не входят с людьми в договорные отношения, как леший или водяной, они всегда враждебны человеку. Это – нечисть и нечисть опасная, тем опаснее, что своей красотой и обаянием русалки легко могут завлечь, заворожить, а потом погубить человека. Ни в одном другом демоническом существе нет такого трагического сочетания красоты и коварства. Именно в рассказах о русалках подчеркивается призрачность существа потустороннего, опасного и вместе с тем манящего мира.
«Нигде почти не найдете вы теперь такого места, – писал в прошлом веке В.И. Даль, – где бы с ведома жителей, поныне водились русалки, или они были тут когда-то и перевелись, или вам укажут, во всяком случае на другое место, – «а тут де нет их». Это точнее наблюдение Даля подтверждается записями, сделанными в наше время, содержащими многочисленные реплики информаторов, свидетельствующих об исчезновении русалок, о том, что прежде их много было, а теперь их «закрестили», или о том, что раньше народ был простой, а теперь ни во что не верит, вот и русалок не видит.
Песни о русалках тесно связаны с теми календарными обрядами и праздниками, в которых доминируют мотивы культа растительности и воды. Они нехарактерны для русской фольклорной традиции, да и у других восточных славян их записано сравнительно немного, сейчас же они совсем исчезли. Иное дело рассказы о русалках. Объясняется такое соотношение жанров в фольклоре о русалках, очевидно, тем, что песни о русалках – обрядовые и как таковые мало варьируются, поются редко, только в определенное время и при соответствующей ситуации.
Кроме того, исполнение обрядовой песни связано с обязательным наличием коллективного обрядового действия, игры. С исчезновением распавшегося обряда, с уходом его из быта исчезает и песня. Рассказ же, опираясь на коллективную традицию, одновременно является индивидуальным творчеством рассказчика, повествующего о личном переживании или передающего дошедший до пего слух. Такой рассказ легко возникает по ничтожному поводу, в любое время, в любой обстановке. Он крайне живуч как жанр и, функционально изменяясь, даже переживает верование.
Конечные выводы Д.К. Зеленина сводятся к следующему: «Мифологический образ русских русалок сложный. Он уже на русской почве воспринял в себя некоторые черты с разных сторон. В образе русалок отразились свойства и признаки некоторых духов местных – полудниц, леших, водяных; сказалось влияние древнегреческих стран. Основным признаком русалок мы считаем происхождение их от женщин и детей, умерших преимущественно неестественной смертью. Образа, вполне соответствующего русским русалкам, у других народов нет».
Бесспорно и утверждение Зеленина, что в образе русалки прежде всего отразились народные представления о заложных покойниках. К приведенным в его книге сорока трем сообщениям, подтверждающим это, в настоящее время можно было бы прибавить ещё ряд более поздних свидетельств о том, что, по представлениям народа, русалками становились самоубийцы, утопленницы, дети, умершие некрещеными.
Однако этим не исчерпывается характер этого сложного образа, в котором очень явно наличествует и его связь с природой, с лесом и водой, с весенне-летними обрядами, с культом плодородия, что особенно сказывается в обряде-игре «проводов русалок», до сих пор сохранившемся кое-где в трансформированном виде.
Разнообразие генетических предпосылок образа создало и его неясность, туманность, порой даже противоречивость. Нередко образ русалки связан с поверьями о водяном, является парным к нему, подобно лешачихе, женским образом; она – его жена, наложница, дочь, прислужница, местами даже его женская параллель, т.е. хозяйка водной стихии. Иногда местом пребывания русалки считается лес или поле. Были попытки в предании объединить и те и другие представления: согласно бытовавшему кое-где поверью, русалки, обычно живущие в воде, после троицы переселяются в леса и поля.
Неясно само название «русалка», наряду с которым в народе живут и другие: купалка, водяница, лоскотуха, мавка и т.д. Самое слово «русалка», очевидно, позднего происхождения и связано, как на это в свое время указывал Миклошич, с русалиями. Это не противоречит утверждению древности самого образа, ибо название это явно нашло приложение к древним представлениям о лесных, полевых, водяных демонических образах женского пола.
Различен и зрительный образ русалки. У украинцев и южных великорусов превалирует образ водяной красавицы, у белорусов он связан главным образом с лесом и полем, у северных великорусов это чаще всего косматые безобразные женщины с большими отвислыми грудями. Очевидно, в последнем случае название русалки нашло механическое прикрепление к образу лешачихи, распространенному в северных русских поверьях.
В образе русской русалки, несомненно, отразились не только общеславянские черты, но и женский демонический образ, связанный с водой, который известен фольклорной традиции многих народов. Образ русалки, в отличие от других демонических существ, нашёл воплощение в русском народном изобразительном искусстве. На это неоднократно указывали искусствоведы и археологи.
Интересны сведения Б.А. Рыбакова о браслете XII в. с изображением русалок у древа жизни, а также костяные пластинки XIII в. с изображением русалки, пьющей из рога, которые исследовал Г.Н. Бочаров. Подробно на изображениях русалок резчиками по дереву останавливался В.М. Василенко. Эти изображения в домовой резьбе в просторечии чаще назывались не русалками, а берегинями и фараонками. Последнее название объясняется апокрифической легендой о превращении преследователей Моисея в водяных и русалок.
Нет оснований ставить знак равенства между берегинями, фараонками и русалками. Однако, несмотря на то что берегини являются, очевидно, очень древними божествами, что фараонки связаны с апокрифами о гибели фараонова войска, а более позднее название русалок связано с русалиями, мы, говоря о фольклоре XIX – XX вв., имеем право объединить эти представления. Именно эта неопределенность образа русалок дала основание Д. Ушакову считать, что «локализация русалок и в водах, и в лесах представляет, по-видимому, очень древний факт», но что они всё же «не были по своему происхождению ни духами леса, ни духами воды».
При всей вариативности образа русалки от юной обольстительной красавицы до безобразной старухи, от женщины в традиционной одежде с расшитыми рукавами до получеловека-полурыбы, при явном слиянии в этом образе представлений о различных по своему происхождению мифологических существах – от душ утопленников до водяных и лесных демонов, при многообразии наименований се от мавки, лоскотухи до фараонки, всё же можно выделить наиболее ходовой, условно говоря, классический образ русалки – роковой для человека красавицы, водяной, реже лесной, нежити.
Именно этот образ вошёл в литературу и в профессиональное искусство, именно он чаще всего представлен и в фольклорных текстах, в отличие от народного изобразительного искусства, где доминирует образ женщины, а иногда и мужчины с рыбьим хвостом – берегини, фараонки. Естественно, что как и образы водяного и лешего, образ русалки в устной прозе встречается преимущественно в быличках и бывальщинах. Однако он фигурирует и в песнях. Даже больше, русалка – единственный образ так называемой низшей мифологии, к которому обращается восточнославянская лирическая песня, преимущественно белорусская и украинская.
Частично это, по-видимому, объясняется характером этого мифологического образа, рассказами о происхождении русалок. Поэтичные образы русалок, связанные с ними трагические истории о самоубийстве и несчастной любви, их красота и обольстительность, их молодость вызывают не только страх, но и жалость, сочувствие. Недаром они в песнях нередко называются ласковыми, уменьшительными именами.
Казалось бы, что водяной и русалка – два связанных с культом воды демонических образа – должны быть очень близки, подобно лешему и лесовихе, являющейся как бы женской ипостасью хозяина леса. Однако в данном случае этого нет. Правда, в некоторых повествованиях о водяном (в былине Марфы Крюковой о Садко, немногих явно поздних бывальщинах, в которых рисуются чертоги подводного царства) упоминаются и русалки в качестве прислужниц или наложниц водяного царя. (Померанцева Эрна Васильевна).