Судьба женщины

ГЛАВА I

Я вспоминаю, как в тумане,
Послевоенный первый год:
Был нищ, оборван и изранен,
Победу вырвавший народ.

Мне снится громкий крик на рынке:
- Вода! Холодная вода!
И в запотевшей желтой крынке
Два лягушонка вместо льда.

И хлеба ломтики худые,
И кучки штучных сигарет.
О! Как бедна была Россия
Послевоенных горьких лет.

Был вкусен черный хлеб с селедкой.
Мы доедали все куски,
Не вспоминая, как нас плёткой
Объездчик бил за колоски.

И до сих пор перед глазами
Виденье чёткое стоит:
Как поделился с пацанами
Горбушкой хлеба инвалид.

Все это было! Было! Было!
Я помню нищих у дорог.
Я помню: вишни мать пилила,
Чтоб не платить за них налог…

Тогда  ведь жизнь  была  иною.
И жили  с мамой  мы  вдвоём,
В полуразрушенном  войною
Домишке  стареньком  своём.

Не дом,  а старенькая  хата
Под  серо-жёлтым   камышом.
И узкий  двор, где я когда-то
Всё  лето бегал  голышом.

Мы  не ругали  нашу  долю,
Ведь был  у нас и хлеб, и квас.
Мечтали, чтоб  картошки   вволю,
И мясо, хоть  в неделю раз.

Да молоко или закваска,
Или  без  сахара  компот.
Конфеты  были только  сказкой.
Их  мама  прятала  в комод.

По вечерам читал  я книжки
У  керосинного   огня.
И все  соседские  мальчишки
Потом  их брали  у меня.

Из  книжек были  знамениты:
Жюль Верн, Островский и Дюма,
А от Марго  и Аэлиты
Мы   были  просто  без  ума.

А после  школы, как шальные,
На  всю округу  грохоча,
Гоняли  банки жестяные
Из-за отсутствия  мяча.

Хотелось быть нам крепче  стали.
Жить надоело  взаперти,
И мы о подвигах  мечтали,
Быстрей  старались  подрасти.

Жизнь не давала  нам  покоя.
И я хозяйствовать привык,
В  семье нас  было  только двое
И только  я один  - мужик.

И как-то раз  сказал  я маме,
Смотря  на бабушкин  портрет:
Ну что мы  в жизни бьёмся  сами.
- У нас, что, родственников  нет?

-   У всех  соседей  и знакомых
Есть  куча всяческой  родни.
А мы  с тобой всё  время  дома
И даже  в праздники  одни.

- У нас ни бабушки, ни деда,
Сестёр и братьев  недобор.
Вон, у  Петровича – соседа,
Всегда народу  полный  двор.               

- У Васи есть и дед, и бабка,   
Сестёр  и братьев  целый  взвод.
А у меня  собачья  шапка
Да  во дворе  облезлый  кот.

- Ну, что ж, сынок, ты  мыслишь  верно,-
Сказала  с лёгкой грустью  мать,-
- Пришла  пора уже, наверно,
Тебе  всю  правду  рассказать.               

- Ты  скоро взрослым  станешь тоже
И заведёшь  свою  семью,
А мужику  совсем   негоже
Не знать историю свою.               

- Нам есть, сыночек, чем гордиться.
Мы, нашу Родину  любя,
Не  поддались  проклятым  фрицам,
Не опозорили  себя.

Назло всем  бедам и невзгодам
Мы не пошли  с тобой  ко дну,
Но поплатились нашим родом,
Который  выбит был  в войну.         

ГЛАВА  II

- Твой  дед сапожник  был известный
Казак по имени Игнат.
И даже  Фрол, аптекарь  местный
Его  в друзьях иметь был рад.

Игнат  хозяин  был  толковый,
А мастер  в деле – просто класс.
И атаман  наш поселковый
К нему  заглядывал  не раз.

До революции  в станице
Мы  жили  в доме  у реки.
Кругом знакомые  все  лица,
Все наши:   братья - казаки.

Хозяйство  было неплохое.
И мелких  дел  невпроворот.               
Отец старинною сохою
Пахал весною  огород.

А мать – красавица  Елена
Была  в хозяйстве нарасхват.
Её  из греческого плена
Когда-то выкупил Игнат.

Она   за  всех  за нас  молилась,
Вела  домашние  дела.
И счастье  в доме  поселилось,
И жизнь спокойною  была.

В семье народа  было много:
Иван, Степан  да мы  с сестрой.
Отец   следил  за нами строго
И по-мужски  учил  порой.      

Вдруг  революции порывы
Нам ветер севера  принёс.
Тут  увидали   мы  и взрывы,
И   смерть людей, и море слёз.   

Мой  брат Степан  взял  трёхлинейку,            
Друзей  десятка  два созвал
И комсомольскую  ячейку
В станице  организовал.

Нас комсомольцы  убеждали,
Чтоб  мы  поверили  в их  сны.
Казаки  косо  наблюдали
За этим злом  со стороны.

Степан  не ждал тогда  награды,
Но знал, что  держит  враг  топор…
Он ночью тёмной  из засады
Убит был выстрелом  в упор.               

Погибший  брат  мне часто  снится
Вон на стене  портрет его,
Ведь  хоронила  вся станица
Героя-брата  моего.            
               
Высокий  чин из  наркомата
На похороны  приезжал.
И, говоря  о смерти   брата,
Он, утешая нас, сказал:

- Любой  солдат на фронте знает
Святое  правило одно:
Войны  без крови  не бывает,
А кровь для  смерти,  как вино…

Да, мы  хлебнули  полной  чашей
То, что нам дали  небеса.
Прошла  косой  по жизни нашей
Суровой  жизни  полоса.

Год девятнадцатый. Мы  снова
Во  власти белых  казаков.
И пара виселиц  готова
Для  тех, кто за  большевиков.

Отца-Игната взяли сразу,
Как батю  «красного»  сынка...
Он был  расстрелян по приказу
Какого-то  временщика.               

Вот так кормильца  мы лишились.
И, захватив  чуть-чуть еды,
Недолго думая, решились
Бежать  подальше  от беды.               

Склонясь  покорно пред  грозою,
На дом  прощальный  бросив  взгляд,
Мы  с тёлкой  Машей и козою
Пошли  куда  глаза  глядят.      

Была  дорога неважнецкой
И по жаре нелёгким  путь.
Так  мы  дошли до Тихорецкой,
Где и  решили отдохнуть.   
               
Конечно, город  не станица.
И мы в те смутные  года
Решили здесь  остановиться               
И поселиться  навсегда.               

Купили  старенькую  хату
Всем нашим горестям назло.
А мне и маленькому  брату
Ещё  со школой  повезло.               

И в дни  вселенского  раскола,
Когда  менялся   род  людской,
Нас не смущало то, что школа
Была  церковно-приходской.               

ГЛАВА  III

Вот  так мы  стали  городскими
И обрели  покой  и дом.
Порядки  были здесь другими,
Но   мы  не думали  о том.

Мне  не  по книгам  жизнь  знакома.
Я много видела  всего,
Но  вот милей  родного дома
На свете нету  ничего.

Когда меня жара и ветер
В чужих краях валили с ног,
Я знала,  где-то есть на свете
Благословенный уголок.

Там обогреться всякий пустит,
Горячим чаем угостит,
Там каждый лист и каждый кустик
Разлуку долгую простит…

Текли  года. Я замуж  вышла.
Сбывались  девичьи мечты.
Муж  был  военным. Так  уж  вышло.
А через  год  родился  ты.

Казалось, счастье надо мною
Зонтом  раскрыло  два  крыла.
За  мужем я, как за  стеною,
Не зная   горестей,  жила.               

Всё  было  для  меня  впервые.
Казалось,  это навсегда…
Но  вот пришли  сороковые,
Всё  изменившие  года.               

В июне  сон мне   снился странный:
Ржаное  поле, васильки
И берег  жуткий и   туманный
Вдаль убегающей   реки.               

Я  слышу  плач и чьи-то  стоны.
И вижу:  как из  зеленей
Идут нестройные  колонны
Полулюдей, полутеней.

Черты  их лиц  я чётко  вижу.               
Они  совсем  невдалеке.
Идут  вперёд. Всё  ближе, ближе
И подошли  уже  к реке.

В толпе и взрослые, и дети.
На лицах ужас, боль и страх.
И мне видны их руки-плети
И боль, застывшая  в глазах.

Людей  всё  больше. Берег полон.
Над речкой  марево  дрожит.
И  одинокий  чёрный  ворон   
В просторе солнечном кружит.

Толпа  застыла  на минуту.
И люди вдруг,  за  валом  вал
Шагнули  в воду. Их  как – будто      
Какой-то рок туда  позвал.

Никто  в толпе  не ищет  броду.
Здесь  все склонились  пред бедой.
Покорно люди входят  в воду
И исчезают  под  водой.

Вот их всё  меньше остаётся.
Вот опустели  ивняки.
А чёрный  ворон также  вьётся
Над тихой  заводью  реки.               

И появилась  вдруг старуха:
Под маской  спрятаны глаза.
Она сказала  что-то глухо,
Рукой  на воду  указав.               

В руках  старухи посох длинный               
Венец  из  роз на   клобуке*,
И перстень с черепом старинный
Блестит на   сморщенной руке.               

И мне открылась  эта  тайна,   
С глаз  будто  спала  пелена,
Ведь эти толпы  не случайно               
На  смерть отправила  она.               

Волшебный  посох,  злые  чары
Ей  стать всевластной  помогли.
Подвластны  ей  и янычары,
И  пастухи, и короли.

Старухе  беды  наши  милы.
И  у неё  свой  скорбный  путь.
А  у  кого достанет силы
От чар  волшебных  ускользнуть?         

Ведь это  смерть.  Своё  обличье         
Она  умеет    изменять,
Но  всё  равно её  величье
Нам, грешным  людям,  не понять…               

Смерть осмотрела  зорким взглядом
Весь берег, речку, зеленя
И вдруг за  деревом, что рядом,
Она  заметила  меня.

Волшебным  посохом  коснулась,
А посох - лезвие  ножа.
Я испугалась и проснулась,
От  страха   жуткого дрожа.               

А утром   я сказала  маме:
- Приснилась  мне белиберда.
Она ответила  словами,
Что стали  вещими тогда:               

- Нет, дочка!  Сон твой  будет  в силе.
Идут  лихие времена.
Большое  горе ждёт Россию…

А через  день пришла  война.               

ГЛАВА IV

Война. Какое  злое  слово!
И я, как женщина  и мать,
Любой  войне  всегда готова
Своё  проклятие  послать.

Ведь только  люди  единицы,
Осатаневшее зверьё,
С  усмешкой могут  насладиться
Плодами горькими её…

Война   пришла  в наш дом нежданно.
Ну, кто подумать  мог тогда,
Что Гитлер с наглостью тарана
Ворвётся в   наши  города.

Что  озверевшие  солдаты
Нам  принесут  чужую  речь.
И  полицаи  будут  хаты
С детьми и женщинами  жечь…

Отец твой  без  раздумий,  сразу
С утра  пошёл в  военкомат
И  в часть  уехал  по приказу,
Как  коммунист  и как  солдат.

А что? Война его работа.
Он офицер. Ему  сродни.   
Тебе  ж семь  месяцев  всего - то
Как раз исполнилось  в те дни.

Мой  брат Иван  ушёл танкистом,
Хоть бронь  от медиков имел…
Потом он где-то   в поле чистом
В сраженье  танковом  сгорел.

А  мы  тогда  одни остались:
Бабьё.  Да  ты один  мужик.
Тогда  мы  вдоволь наглотались
Крапивных  щей  и мамалыг.

Совсем бы  было трудновато
Нам  плыть  по жизненным  волнам,
Когда  бы  из военкомата
Не  приходила  помощь  нам.

А немец  лез  на наши степи,
На наши парки и сады.
И были вражеские  цепи,
Как воплощение беды.

А  как безжалостно бомбили   
Фашисты  город наш родной:
С утра до ночи тонны  пыли
Висели  в воздухе  стеной.

Предугадать  мы не умели,
Откуда  в  дом придёт  беда.
Бомбоубежища  и щели
Спасали  жителей  тогда.               

Налёты. Каждый  день  налёты
Нам  не давали  заскучать.
Уже  по звуку  самолёты
Мы научились  различать.               

Да, мы  боялись  изуверов.
Тех, что творили беспредел,
Ведь  семьям  наших офицеров
Грозило  лишь одно:  расстрел.

В то  время  немцы  были  в силе.
И, чтоб  в капкан  не угодить,
Должны  мы  были  в глубь России
С  войсками  вместе  уходить.               

И, помолясь на купол храма,
Себе  сказала я: - Пора.
- Храни  вас Бог, - шептала  мама,
Нас провожая  со двора.               

Дорога. Пыльная  дорога.
Жара, почти под сорок  пять.
В пути   воды  было  немного.
И пищи  было негде  взять.

Так шли с тобой  мы двое  суток.
И не прилечь, ни   отдохнуть.
Ты лишь представь себе, как жуток,
Был  тот   ужасный   Крестный  путь.

И вдруг  бегущему  народу
Сказал  молоденький  сержант: -
- Там, впереди,  у вас по ходу,
Немецкий  выброшен  десант.               

-Там  впереди  мотоциклисты
Идут  толпе наперехват…
Их было двести или триста
Чужих  ненашенских  солдат.               

Один  кричал по - русски внятно:
- Там  впереди  вас ждёт  «каюк»
Давай, сворачивай  обратно,
Назад, назад, zur;ck,  zur;ck  (цурюк).               

Ну, что тут  думать?  Всё  несложно.
На автоматы  не  попрёшь.
Не  подчиниться  невозможно.
Приказ не выполнишь  - умрёшь.               

Вот так, сынок, пришлось  с  тобою
Ещё  нам  горя  отхлебнуть.
И за  какою-то арбою
Мы  поплелись  в обратный   путь.               

ГЛАВА V

Три дня лишь не были  мы дома,
Но  стал  войны  заметней  след.
Я  вижу: улицы  знакомы,
А  вот домов  знакомых нет.

Кругом  ухабы  и руины.
Царит повсюду  липкий  страх.
А уцелевшие  мужчины
Копают  щели во дворах.

И  я, уставшая  бороться,
С постыдной  долей  беглеца
Свой  дом узнала  по колодцу,
Да по черешне  у крыльца.

Бегу  во двор. И что же  вижу:
От дома только  две  стены.
Труба  печная, а  чуть  ближе
Обломки   мебели видны.

Я  подошла  к   соседке  нашей:
- Где мама, сёстры?  Где  они?
 Скажи  мне  честно, тётя  Маша,
Что здесь  случилось в  эти дни?

Рыдая, Маша  мне  сказала:
- Пусть будет проклят немчура, -
И, чуть помедлив,  указала,
На яму  около  двора…

В те дни  мой  мозг был  будто  в клетке.
И ты, сынок,  был нездоров.
Неделю  добрые соседки
Давали  нам  еду  и кров.               

Потом, когда  мне лучше  стало,
Я стала  чуточку  мудрей.
На долю  злую не роптала,
А покорилась  просто ей.               

Я как-то внутренне застыла.
И  словно  в  самом жутком  сне
Ночами  трупы  хоронила
Людей  родных  и близких  мне.   

 Приказ «расстрел»  тогда  был  в силе.
Тонка  была  у жизни  нить.
И на кладбищах   запретили
Убитых  русских  хоронить.               

Потом в наш  дом  пришло гестапо.
И  нас  с тобой лишь случай  спас…
Судьба  своей  когтистой   лапой               
Меня  царапала не раз.

Смерть много раз прошла  по краю,
Родных и близких  забрала.
И  я врагу  не пожелаю
Того, что  здесь  пережила.         

И потому-то мы с тобою
Одни, сыночек,  в эти дни.         
Нас  в этом мире  только  двое
И никакой  нигде родни.

Сейчас те годы  лихолетья
В  копилку  времени  вплелись.
Могу  лишь только пожалеть я
О тех  мечтах, что  не сбылись.

Мы жили  честно, без  изъяна,
Боролись с ангелами  тьмы,
Но опасались  постоянно
Или  тюрьмы,  или сумы.   
         
И те, кто помнит годы  эти,
Кто видел  нищих  и калек,
Тот скажет: жизнь  была  не  в  цвете.
Жестоким  был двадцатый  век.               

Дай  Бог, сынок,  тебе  терпенья
И верный  в жизни  балансир.
Вам, молодому  поколенью,
Придётся  строить  новый мир.               

Ты новый  дом  ещё  поставишь
С балконами  наверняка.
И  Тихорецк  родной прославишь
Не на года, а на века.

Полюбишь  ты и наши степи,
И  рек  торжественный разлив.
Простор  полей.  Курганов  цепи
И красоту  кубанских  нив.

Услышишь,  как  над  тихим Доном
Звенит пшеница поутру
Печально-тихим перезвоном,
Как колокольчик на ветру.

Весной  земля всей  грудью  дышит,
Цветущий сад ласкает взор,
Рукой волшебной в небе вышит
Из звезд причудливый узор.

Покрыто небо звездной пылью,
Покой и мир царят в душе.
И кажется далёкой  былью      
Та жизнь, что прожита уже.

Сиянье льется с небосвода
На лунном сказочном крыле,
Напоминая, что Природа -
Частица Бога на Земле.      

                ПРИМЕЧАНИЯ
                (отрывки  из книги Анны  Горешняковой «Судьба»)

                ДЕТСТВО  И ЮНОСТЬ
«Я вспоминаю 20-ые годы, годы зарождения комсомола, тогда мы жили в станице Ирклиевской...
 1918 год. В этот год мой старший брат Семен стал первым комсомоль¬цем станицы, а затем организовал комсомольскую ячейку. По тем временам это было очень опасно, так как станичники, в основном, были зажиточными людьми и поддерживали белое движение. Власть в станице постоянно пере¬ходила из рук в руки: красные сменяли белых, белые - красных. Летом 1918 года в самой станице и ее окрестностях шли ожесточенные бои. Отец вывез всю семью на далекий хутор, подальше от станицы. Несколько дней мы жили в скирдах пшеничной соломы. Когда вернулись домой, то увидели несколько горящих домов, которые были подожжены белоказаками перед отступлением, а на краю кладбища стояло пять виселиц с повешенными людьми. Это были станичные коммунисты. Я не помню всех фамилий повешенных, но фамилии тех, кого мы хорошо знали близко, я помню. Это были Хмарь и Перепелица. Через несколько дней Красная армия выгнала белоказаков из станицы, трупы коммунистов были сняты с виселиц и с почестями похоронены на местном кладбище. Когда Красная армия через несколько дней отступила, мой брат Семен ушел с красноармейцами добровольцем. Захватившие станицу белоказаки вновь возобновили свои зверства. Они ворвались в наш дом и забрали отца. В амбаре, где содержались местные заключенные, в течение десяти дней его избивали за то,  что сын ушел в Красную Армию. Когда отец был уже  при смерти, матери разрешили забрать его домой. Проболев 11 дней, он умер.
     В марте 1920 года в станице окончательно установилась Советская власть, вновь были организованы комсомольская и большевистская ячейки. Мой брат Семен был избран секретарем комсомольской ячейки, как первый комсомолец станицы и боец Красной Армии. За активность в деле восстановления Советской власти его направили на учебу в г. Ростов на Дону. Перед отъездом Семен поехал в поле, чтобы проверить работу коса¬рей. Но тут бандиты подстерегли его. Он был убит выстрелом в голову. Хоронили Семена всей    станицей.
После смерти брата Семена, когда в станице прочно установилась советская власть, мама забрала нас в Тихорецк, в котором, еще при жизни, отец купил конюшню. Здесь мы стали жить, сделав из конюшни своими силами жилое помещение. В Тихорецке мы живем по настоящее время.

                ТИХОРЕЦК В ГОДЫ ВОЙНЫ.  ОККУПАЦИЯ

25 июля  угроза захвата Тихорецка немцами стала очевидной. В трудовой книжке каждого была запись: "Работа прекращена в связи с оккупацией". Я была женой офицера Советской армии, комсомолкой, поэтому в случае захвата города немцами опасность мне грозила нешуточная.
26 июля бомбежка началась в 19 часов вечера и продолжалась до 3 часов ночи. Все мои близкие спрятались в бомбоубежище, а я с сыном  - в кювете у дороги. Я панически боялась бомбоубежищ и, как оказалось впоследствии, не напрасно. Бомбы падали совсем недалеко от нас и ос¬колком одной из них сын был ранен в левое бедро.
    Когда я вошла в Тихорецк, город был неузнаваем. С трудом я нашла СВОЮ УЛИЦУ, а двор узнала только по колодцу, находящемуся во дворе (колодец был один на всю улицу). Дом был разрушен почти полностью, во дворе было много чужих людей, которые делили скудные пожитки родите¬лей. Тащили все, что можно. Когда я увидела свой двор, мне стало  плохо. Я была почти невменяемой. Сын в это время находился у соседки. Потом мне рассказали, что все мои близкие погибли в бомбоубежище.

Погибли:

Мать - Елена Романовна Горешнякова.
Сестра - Мария Игнатьевна Залозная.
Брат - Залозный Анатолий Евгеньевич.
Катя Маслова - сотрудница Марии по работе.
Соседка - Екатерина Виноградова.
Беженка с Украины - Анна Ивановна (фамилии не помню).

Взрыв бомбы завалил единственный вход в бомбоубежище, люди были замурованы. Соседи рассказывали, что несколько часов из -  под земли до¬носились крики о помощи, но помочь было некому, так как немцы бомбили постоянно и выйти их укрытий люди боялись.
Так я потеряла  близких и осталась одна с девятимесячным сыном на опустевшем дворе. Дом был без крыши. Имущество частично сгорело, частично разграблено.
    Близких надо было хоронить. Днем стояла страшная жара и во дворе уже появился запах разложения. Соседи еще раньше пытались раскапывать бомбоубежище, но потом, раскопав двоих (Марию с сыном, которые были разорваны на части) они прекратили раскопки и закопали бомбоубежище снова. Я решила раскопать бомбоубежище сама. С помощью соседей приготовила два гроба - большой и маленький и обратилась в местную комендатуру с просьбой разрешить захоронение своих родственников на кладбище. Но мне в этом было отказано (как мне объяснили, чтобы избе¬жать эпидемии). В течение ночи я раскапывала братскую могилу своих близких, к утру подошли два соседа помогли вытащить сестру, племянника, маму. Трупы были в ужасном состоянии: руки, ноги, головы - все было отдельно. Всех своих близких мы уложили в один большой гроб (тело мамы повреждено не было), трупы остальных погибших - в гроб меньших размеров.  Подводу нам дал начальник кондитерской, в которой работала моя сестра Мария. Ранним утром, пока немецкие солдаты спали, мы отвезли гробы на кладбище. Соседи  помогли мне выкопать могилу и похоронить своих близких. Похоронены они на "старом" кладбище, напротив старинной часовни (130 метров)».
    «Каждую ночь меня вызывали в гестапо, забирал меня русский полицейский Иван Козлов (он требовал, чтобы я отдала ему почти новую кожанку своего мужа, которую он увидел в моем доме при дележке имущества). Но кожанки у меня уже не было - я отдала ее за то, что мне помогли с подводой и людьми при похоронах родственников.
      В гестапо допытывались почему я не работаю, спрашивали о моей работе в комсомоле, о муже (до войны он был вторым секретарем обкома партии в г. Ульяновске). Кто-то сообщил в гестапо все сведения обо мне, кто это сделал, я не знаю. Когда меня уводили в гестапо я оставляла ребенка у своей подруги Нади Козловой  и часто я уже не надеялась вернуться. Не знаю, чем бы все это закончи¬лось, если бы в гестапо я не встретила своего одноклассника Валентина Роллер. Он был немец по происхождению и с началом оккупации сразу же стал сотрудничать с новой властью. Я не знаю, как он попал на работу в гестапо, но, по отзывам жителей, он никогда не зверствовал, час¬то старался помочь мирным жителям, попавшим в беду. Лично я могу сказать одно - если бы не Роллер, я навряд ли бы вышла из гестапо живой».

                ПРИМЕЧАНИЕ  2
               
Клобу;к (от тюрк. kаlраk — шапка) — надеваемое на голову облачение  (одежда) монаха малой схимы в Православии. Клобук в древней Руси — это маленькая вязаная шапочка — камилавка, что покрывалась  капюшоном.
 
 Баланси;р (фр. balancier от balancer «качать, уравновешивать») — груз, служащий для уравновешивания сил инерции. В этих же целях канатоходец использует шест, стремясь управлять положением массы тела относительно точки опоры, перпендикулярно каната.