***

Критик

  Великий критик удобно расположился в кресле за превосходным бюро и, вкушая сосиску в тесте а ля франсе, начал жеребьёвку. На треножнике рядом покоился прекрасный резной хрустальный кубок, полный жребиями– розоватыми бумажками в трубочку с именами литератов и названиями их творений. Наш герой отёр пальцы о спину близлежащего пса и погрузил руку в сосуд, затем задумался на минуту нечто мурлыча и бездумно созерцая кончик собственного носа.  Наконец, он, словно пескаря из садка, выхватил цидулку, развил-распял её пальцами левой, а правой нашарил в ящичке подобную бумажку, развернул и её– прочёл  «ПУСТОПОРОЖНЕЕ», затем расположил бумажки рядом, коварно осклабился и погрузился в размышления, бессмысленно вперив взгляд в парочку полуживых золотых рыбок, толкающих третью– дохлую в вертикальном положении.
   Несколько погодя скипнула дверь и девушка с лицом, вид коего способен кончить сильнейшую икоту, явилась с чаем на подносе, вынула из кармана затрапезного фартука горсть бумажек, оправдываясь: «Не упоралась венцы расписать– у печи возилась. Нате вам пока по десятку «довольно неплохо», «так себе» и «пустопорожнее», а завтра кабы...
   — Ах, довольно, довольно, — и без того сегодня более четырёх не обработаю, — выбормотал великий критик, — а ты, птаха, ступай себе.
   Птаха покинула кабинет, а критик снова углубился в размышления; в голове его с числом мозговых извилин по чину порхали словно веяния утреннего бриза воспоминания всей жизни– уйма занятий и специальностей, о милостивейший Творец– кормление голубей в Зарыбниках и игра на гитаре в пригородних поездах, хиромантия под звучным псевдо Фало, и живой товар, и мёртвый, затем политика и наконец эта тихая пристань... Приставший с умилением окинул взглядом книжную пачку должным образом надписанных рецензионных экземпляров.
   Темнота уже стелилась понизу и скрадывала очертания предметов мебели, пока хозяин кабинета думал себе. Через несколько минут критик вернулся к действительности– и достал из ящичка небольшой копировальный прибор. Затем он посмотрел на свет на клише, поместил его в прибор, постелил чистый лист бумаги, прокатил валиком по сетке и удовлетворённо прочёл: «Стихи (великий критик дописал имя) Изидора Помылки (Ошибки, прим. перев.) отдают типичнейшим, дело привычное, графоманством. Милейший поэт, хотелось бы знать, что значит ваше «во мне проживает луна». Быть вам звонарём, господин хороший Ошибка... » Последовали мелкие рекомендации от руки. Великий критик повторил процедуру. На сей раз вышло: «Проза Гаральда Вронщербы-Ревинницкого подобно опиуму упояет и дурманит. Немало, скажу прямо, конденсированной правды жизни содержат желтоватые страницы сей феноменальной книги. Храни Господь великий талант автора, несмотря на некоторые шероховатости его стиля. Надеюсь, что и т. п... Аминь!»
   Труд продлился ещё недолго. Великий критик поместил рецензии в четыре адресованные в различные редакции конверта, потянул пса за хвост, подразнил канарейку в клетке, умыл руки, вышел из дому за ворота, где снова задумался, в этот раз ненадолго– его осенило. Критик метнулся в кабинет, переупаковал конверты, заклеил их наконец –и в полном спокойствии направился в молочную откушать кефиру, однако, в пути встретил знакомого поэта.
   — Что новенького, сударь мой, в литературе? Талантишко какой сверкнул?
   — Ах, знаете ли, столько всего, столько, что на ум с кондачка ничего не приходит. Питаю надежду на...
    — А как вы находите мой «Радужный меандр»?
    — O-o! Превосходный, я бы сказал, гениальный. Фактически, давно уж...
    — Как?!! Ты же на прошлой неделе в «Стимуле интеллекта» назвал меня сукиным сыном, остолопом, и наказал разбить себе башку! Эх, вот я вас..!
   — Прошу вас! Поосторожней! Столько всего, столько, что и не упомнишь с места в карьер! Оставьте меня в покое! да оставьте же...

?
?                ?
 
   Спятивший поэт (видел сам своими глазами) был отдан на попечение ближайшему психиатру. Великий критик удалился на кефир в ореоле шепотков и охов: «Великий!.. Тоже... Фу ты, ну ты!»

Збигнев Униловский
перевод с польского Терджимана Кырымлы