Маргарита человек разумный часть 489

Маргарита человек разумный часть 489

Леший и пастух
По материалам северно-русских мифологических рассказов, поверий и обрядов.
В мифологических рассказах и поверьях леший, подобно Пану или фавну, другим персонажам античной мифологии, изображается, в частности, как покровитель домашнего скота, пастырь стад . Эта же роль в определенный период принадлежала и Волосу (Велесу). Последний упоминается уже в «Повести временных лет» под 907 г., где речь идет о договоре князя Олега с греками: «... и мужи его по Рускому закону кляшася оружьемъ своим, и Перуном, богомъ своим, и Волосомъ, скотьемъ богомъ, и утвердиша мирь». Волос принадлежал, по-видимому, к богам общерусским, его идолы стояли в Киеве (на Подоле) и в Новгороде.
Со временем Волос был в известном смысле заменен христианским покровителем скота Власием, а также Георгием Победоносцем (Егорием) и Николаем - угодником (Николой). Однако персонажи христианской мифологии не смогли вытеснить из традиции своего архаического предшественника, каким предстает из рассказов, поверий и обрядов леший. Хотя на роль лешего как покровителя пастухов уже и обращали внимание наши предшественники (например, Э.В. Померанцева, В.П.. Зиновьев), все же эта ипостась названного персонажа специально не рассматривалась.
Восполнить существующий в фольклористике пробел - цель нашей статьи. По крестьянским представлениям, стада пасет не столько пастух, сколько леший. Поэтому совершались особые обряды, регламентирующие форму их взаимоотношений. О том, как заключался договор пастуха с лешим, сохранились разрозненные и фрагментарные сведения. Взятые в совокупности, они воссоздают картину этого языческого обряда лишь в самых общих очертаниях.
Уже в 70-е гг. XIX в. П.С. и А.Я.Ефименко обратили внимание на особые представления русских и карелов о «должности» пастуха. Так, П.С.Ефименко отмечает, что последний на Севере, в частности в Архангельской, Олонецкой губ., воспринимается местными крестьянами как колдун . В свою очередь, А-Я.Ефименко констатирует, что у карелов пастушество считается самым священным занятием . Можно говорить даже об определенной специализация, локально закрепленной за жителями конкретной местности.
Так, на Севере пастухи - чаще всего ваганы, т.е. коренные жители побережий Ваги, притока Северной Двины («Ваганы жили меж Каргополем и Архангельском в захолустном месте»). Пастушество у них служило традиционным отхожим промыслом. Ваганы, память о которых жива в Обонежье и поныне, обладали особым знанием обрядов и запретов. У карелов, по сообщению А.М.Линевского, пастухами-магами славилась Летнееконецкая волость, откуда «знающие» пастухи направлялись во многие, в том числе и в поморские, селения для совершения обряда «отпуска».
Рассматривая данный институт, А.М Линевский в свое время отмечал, что «пастушество является ответвлением той стадии колдовства, когда оно еще не обособилось в профессию, а бытовало в каждой родовой группе». Впоследствии в трансформированном виде этот институт сохранялся и в сельской общине. Отголосками его служат не только определенные обряды, обычаи, поверья, но и нормы, запреты, регламентирующие поведение пастуха в лесу и в деревне. Они обусловлены, во-первых, его взаимоотношениями с лесными духами и боязнью навлечь на себя гнев «хозяев», во-вторых, осмыслением каждого жеста и действия пастуха как своего рода гомеопатической (имитативной) магии, по «образцу» которой вызываются к жизни те или иные ситуации, связанные с пастушеской практикой.
Согласно мифологическим рассказам, сам леший налагает и пастуха запрет ходить смотреть стадо, когда «оно выгнано».
В течение всего пастбищного периода нельзя «бить скот» - если «окровавить поскотину», то зверь, по наущению лешего, станет «пакостить. Существует также запрет на продажу скота из стада в продолжение лета: «Вот летом, когда пастух пас, со стада нельзя было уж корову продать, до осени». И это не случайно Ведь численность стада находится под контролем лешего.
Нельзя даже ненароком погубить кого-нибудь из птиц и зверей, в том числе самых мелких, - расплата последует незамедлительно: «Дак вот поди ни на кого не наступи и ничего не сделай, а как только маленько проштрафился, дак пришел - кверх ногами лежит скотина. Нету, задавлена. (А кто задавит?) - А так кто задавит-то? Вот задавит леший». По этой же причине пастуху нельзя ломать деревьев, даже веток; для костра он использует лишь валежник. Ему же запрещалось собирать ягоды: «Пастуху в лесу, правильно, ягоды не собирать, не рвать ничего, особенно черные ягоды, да вообще никакие». Он может есть только ягоды, собранные другими. Нельзя нарушить и целостность изгороди: иначе на скот будет нападать зверь: «Вот изгородь когда перестават (перелезает), не надо ломать жерди. Жердь сломишь, ежели в отпуску пасешь, - и вот на тот раз пошевелит звирь.
В течение всего пастбищного периода пастух, равно как и охотник, не должен был стричь себе волосы или ногти, в которых, по народным верованиям, содержалась жизненная сила человека, магическая и физическая. Нарушитель этого запрета ослаблял свою жизненную силу: «И вот за лето у его ногти выростут и борода вот така выростёт. Ен больше не бриет, когда пасет». Аналогичный запрет распространяется и на животных. Так, например, шерсть у овец не чешут, пока их пасут.
Табу налагалось и на прикосновение к атрибутам пастуха - к трубе и батогу (палке, «вице», плети, кнуту, хлысту): «У пастуха труба была. Если он придет, эту трубу поставит, положит куда-нибудь, на лавку или куда-нибудь, то никому нельзя ее трогать, пока он сам не возьмет». Ведь под берестяной обвивкой пастушьей трубы, изготовлявшейся из священного дерева, нередко закладывался «отпуск», материализующийся в восковом наговоренном «катышке» либо в рукописном пастушеском заговоре.
Согласно карельским и финским поверьям, в нее впервые трубили, когда лес войдет в полную силу, иными словами: когда появится лист на дереве и трава на земле. Функционально тождественным трубе является рожок - на прикосновение к нему также налагается запрет. В одной из быличек леший «просто вот взял да голову отвернул» у пастуха только за то, что последний дал свой рожок (а в нем был положен «отпуск») поиграть милиционеру. Особое отношение наблюдалось и к батогу пастуха: «Вицу надо было беречь свою. Так вот сделают вицу, так уж эту вицу берегли. Это вица называется хлыст. Оны делали выша себя большущую вицу, обычн с березы, конечно. А может, и рябинова была».
Ветки священных деревьев, используемых в качестве кнута символизируют участие в пастьбе самого лешего. Возможны варианты: «Придет если пастух наймоваться, спрашивают: «У тебя длинный кнут есть?..»- «Есть!» - «А нету, дак тебя скот не будет слушать». Я в одно прекрасное время взял веревки - свил длинный такой (кнут), метров шесть. Там еще на самый конец привьешь коневьего волосу там несколько волосин, десяток. И тут удар-то небольшой получается, но тут очень большой хлопок получается так же, как из ружья, шибче».
«Коневий волос» в данном случае - знак зооморфного персонажа, облик которого нередко принимал и леший. В целом же батог в различных этнокультурных традициях, как отмечает Ю.Ю.Сурхаско, осмысляется в качестве жезла колдуна. Представления о трубе и батоге как магических атрибутах, обеспечивающих успех пастьбы, находят отражение и в мифологических рассказах: «Стал помирать пастух и говорит другому: «Я тебе, брат, оставлю наследство.
Паси коров, медведь не съест ни одной, только слушай, что я тебе накажу, - дал ему трубу да палочку (курсив мой. - Н.К.) и приказывает, - вот до такого места коров прогони, да и назад воротись, и не ходи больше в лес, а как надобно коров домой гнать, в то время пойди, потруби - придут все домой». Он так и делал. Скот приходил сам домой, как будто его кто собирал». Эти материальные вещи символизируют нематериальный, невидимый мир. Через них действует некая неосязаемая духовная сила. Причем эти вещи непосредственно соотносимы с магическими словами и даже взаимозаменимы. И потому простым людям дотрагиваться до трубы и батога нельзя.
Ряд предохранительных мер распространялся и на пребывание пастуха в деревне: ел он всегда из отдельной миски собственной ложкой. Хлеб брал только от «непочатого» каравая. В баню шел всегда первым, мылся один, парился только свежим веником. Белье надевал выстиранное, никем не ношенное. Спал всегда один. Пастух не прикасался к другим людям (не здоровался за руку, не боролся и т.п.). Известно также, что пастуху нельзя было видеть ни новорожденного, ни мертвого . Подобно жрецам, пастух некогда был обязан оставаться холостым (целибат).
Во всяком случае, на весь пастбищный период он должен соблюдать половые табу. Это подтверждается и русскими, и карельскими, и ижорскими материалами. Ряд половых запретов, налагаемых на пастуха, отмечал в свое время Л.Я.Штернберг. Нарушение табу влечет за собой «порчу» «отпуска», за что пастух расплачивается либо собственной жизнью, либо жизнью скотины из своего стада: «Он отпуск испортил, его леший и захлыстал. Так и захлыстал дубиной до смерти». Или: «Я раз сделал неладно - коровы одной нет. Медведь корову задрал».
Требование строгого соблюдения всевозможных запретов цель которого - обеспечить безопасность пастуха и сохранность «отпуска», в определенной степени распространялось и на хозяев домашних животных, пасущихся в стаде. Женщина или девушка не должна была появляться перед пастухом босоногой или «простоволосой», т.е. без платка на голове. От женщин и девушек, ухаживающих за скотом, требовалось соблюдение чистоты, особых гигиенических правил: «Когда утром вставаете и скотину пойдете гнать сходите возьмите воды, да там обдайтесь. И все. Это самое главное для скотины, для отпуска, чтобы было все хорошо».
Судя по карельским, более архаическим, материалам, женщинам не разрешалось присутствовать при исполнении обряда «отпуска». Мужчинам же полагалось стоять вокруг ограды (но ни в коем случае не заходить за нее), причем они должны быть в чистом белье, вымыты в бане и накануне дня совершения обряда не иметь coitus . Приведенные факты дополняются финскими источниками: мужчины, сопровождающие стадо в первый день выгона скота, согласно обычаю, одеты в белопятнистую одежду - тогда родившиеся на будущий год телята будут белопятнистыми.