Зачудесье - Страница Вторая

Деревня эта славилась тем, что ни на одной географической карте её не было. И, кто сколько бы не прилагал усилий в поисках, попытки оставались тщетными.
Флора и фауна её ничем не отличались от других деревень, которым, возможно, и повезло существовать не только в пространстве, но и на географических картах.
И флора и фауна мурлыкали, но каждая по-своему, из чего можно сделать вывод, что вся Природа в целом благоухала всеми красками и оттенками своего чудодейственного Бытия.
Ещё эта деревня славилась тем, что кроме флоры и фауны и прочих чудес, была в ней, выражаясь языком справочников, своего рода достопримечательность, можно даже сказать, легенда - поэт Тимофей Публикантов, который в летнее время, а то и в другое какое, жил на личной своей даче, но не только жил, как свойственно многим другим дачникам, а ещё и творил. Стихи.
А ещё в деревне была летняя эстрада, на которой, как-то, происходила поэтическая встреча с Тимофеем Публикантовым. Соответствующая афиша так и гласила: " ... в такое-то время... состоится поэтическая встреча с Тимофеем Публикантовым... в программе встречи - новые и старые стихи, книги, улыбки, автографы, фотосессии...
В деревне любили Тимофея, несмотря на то, что и считали его этаким чудаком, что свойственно поэтическим натурам и поэтому деревня, можно сказать пришла вся. Пришли даже из других деревень, а некоторые пришли и из городов, такие, как Гарольд Фердинандович Бурбонов, истинный и давно почитатель Тимофея Публикантова. А также были и наши старые и добрые знакомые, Изольда Валерьян, у них все-таки, как мы и предполагали случился-таки роман, в котором уже написано немало страниц. Глафира Бутонова пришла с Гордеем Тунеядовым, а Гордей Тунеядов с копией Венеры Милосской, но Глафирочка не ревновала, так как какое-то женское её чутье, подсказывало ей, что она подлинник.
А на сцене уже выступал Тимофей Публикантов:

Я снова ходил по полям и лесам,
Я снова полеживал на сеновале
И солнце сияло, и солнце пекло,
И я бронзовел на глазах мирозданья...

Лежал я и думал о многом о чём
И мыслей прироилась дивная стая...
Потом я их вывалю охапкой в стихи,
Чтоб было понятно о чём я там думал.

А думалось мне о чём-то, о том,
О чём же ещё-то, ещё я не думал...
И дивные феи порхали кругом,
Рисуя мне облик чего-то такого...

- Браво! - первым воскликнул Гарольд Фердинандович и, как бы ему вторя, в зале фрагментарно проявились подобные восклицания.
- В печать! - ещё раз воскликнул Гарольд Фердинандович.
- Уже. - спокойно и с улыбкой, которая стала уже некоей Тимофеевой классикой, ответил автор и продолжил стихами:

Я посвящу стихи музЕ...
Все волосочки на пузЕ
ТрепЕтно поднимУтся
И радостно сольются
С потливостью и вонью
И дальше, дальше к всхолмью...

- Какой озорник. - полупрошептала Изольда Вениаминовна. Валериан Авдеевич посмотрел на неё, но не совсем строго.
- Прочтите про любовь. - прозвучал тихий Глафирин голосочек.
- И, что-нибудь о Венере Милосской. - добавил Гордей.
- О Венере Милосской у меня пока нету, но я постараюсь. А о Любви есть... пожалуйста. - ответил Тимофей.

Любовь - это песня, а песня - моя.
Любовь - это нечто, когда все пылает...
Я буду дарить себя только любви,
Своей, что - моя, своей, то, что песня.

Моя сила мужская течёт и течёт -
Стихами и строчками, буквами даже...
И можно заметить в любой запятой
Есть, что-то такое, что ясно не сразу.

- Вы с ним согласны? - спросила Глафира Гордея.
- Да, хотя не совсем ясно про что? Непонятно, что течёт и течёт? Куда? В кого? Про женщину ни слова. Чего-то мне не верится, что он, что-то сумеет попробовать про Венеру Милосскую.
Глафира с улыбкой посмотрела на Гордея, из которой можно было понять, что Гордей чем-то нравится Глафире.
Тимофей прочел ещё несколько престарелых стихов, которые давно уже стали Тимофеевой классикой, после чего Поэтический Вечер закончился.

- Ну, как вам? - спросил Гарольд Фердинандович Глафиру и Гордея. - Вижу по вашему настроению, Глафирочка, вам понравилось о любви.
Глафира лишь сияла и улыбалась, но так ничего и не ответила.
- Конечно, может, это и гениально... - начал было Гордей, но Гарольд Фердинандович, вклинившись, спросил его:
- А, вы не согласны с этим?
- Ну, не знаю... некоторые стихи у него неясные какие-то.
- Это какие?
- Ну, вот это, о Любви. Что течёт и течёт? Куда? В кого?
- Гордей, вы меня удивляете... у вас в руках Венера Милосская, разве вам что-то неясно? Вам, что нужно открытым текстом? Вы же не на пляже в конце концов. Надо понимать! Или отнесите скульптуру в музей и не морочьте Глафирочке голову.
- Что, вы? Я воспринимаю Глафирочку, как произведение искусства, что требует незамедлительного проявления чувств... - тут Гордей замялся, но быстро выровнялся. - Чувств восхищения!
- Правильно! - чуть ли не поздравил его Гарольд Фердинандович и добавил. - Если вы Глафирочку воспринимаете произведением и, соответственно, и она о вас так думает, то скорее всего и ваша совместная жизнь станет интересным, не чтивом, как зачастую встречается, а произведением.

Тем временем мимо них прошёл человек... необычный, хотя и человек. Все трое посмотрели на него.
- Наверное гений. - задумчиво произнёс Гарольд Фердинандович.

А это был Кондратий Шопотов. Действительно - гений.
У Кондратия Шопотова был особенный дар, который у него проявился однажды утром в самый обыкновенный день. В самый, что ни на есть будний, не праздничный. Он стал слышать о чём говорят люди, находясь от них на почтительном расстоянии. В том числе и своих домашних, испытывая неловкое чувство, ибо слышал то, что слышать непологалось. Но при этом он абсолютно не слышал тех, кто был рядом. И это тоже дар особенный, когда не слышишь в упор тех, кто рядом.
Такое бывает не у всякого. А только у гениев.

В одном из учреждений, из-за повышенной, блин, деликатности, не буду говорить в каком, в мужской праздник, мужчинам, коллеги по работе, женщины, подарили... пинцеты.
Некоторые из мужчин были удивлены, некоторые озадачены, некоторые напуганы. Удивлению, озадаченности и напуганности небыло предела. Мужчины забыли про праздник и даже какой именно, они пребывали только в том направлении, в которое их направили женщины выбором своего подарка, а именно в удивлении, озадаченности и напуганности.
Женщинам это нравилось. Они загадочно улыбались и... молчали.

У некоторых людей в головах росли хризантемы. Но хризантемы не только росли, но и расцветали, и цвели. Когда хризантемы расцветали, у людей обострялась активность и они, как правило в это время активации хризантем несли в народ всю свою ахинею и пороли такую горячку, что окружающие понимали, да, хризантемы расцвели.
Науке было неизвестно, кто и когда осуществил посев семян, для чего и зачем, в головы некоторых. Также она не знала, как с этим посевом бороться и поэтому панацею ученые пока не могли предложить.
Хризантемомозглые не собирались в кучи или толпы, а существовали каждый сам в себе и только, хотя конечно в истории бывали случаи, когда их видели и слышали в достаточно большом количестве вместе и это были тяжёлые и мрачные будни на поле человеческой жатвы.
В моменты цветения хризантем эти некоторые были настолько одержимыми, что становились неуправляемыми в достижении своих целей, а именно рассказать человечеству или отдельно взятому представителю человечества, всё, что у них скопилось на сердце и на душе о человечестве или об отдельно взятом представителе.
Они не принимали никакие встречные несогласия и с железобетонным упорством стояли в своём саду.
Цветенье хризантем производило с некоторыми действия, которые были необъяснимы со стороны для любознательных или просто ротозеев.

Луиза Андревна Марципанова любила всё мучное, а всё мучное любило Луизу Андревну. А ещё она покушивала муку, так как, и она знала это, всё мучное делается из этой... пудры. Нет, пудру она не ела, пудрой она припудривала щёки, чтобы казаться или думаться красивей и, при случае, если возникала такая надобность, мозги. Она была пышной дамой но ничуть не комплексовала перед этой особенностью некоторых женщин, на то она и особенность, которая предполагает, чтобы быть особенной. Луиза Андревна испытывала истинное и яркое удовольствие употребляя в себя всевозможную выпечку и прочии кренделя. (кренделябры) Как только Луиза Андревна унюхивала нечто этакое, что её приводило в неописуемый восторг, настроение её заметно улучшалось и она светилась всеми красками человеческой радости. Даже во рту слюнями переплескивалось радостное настроение, что говорило о том, что и рот был уже готов к встрече и к общению с прекрасным. Когда Луиза Андревна была полностью поглощена встречей с прекрасным создавалось впечатление, что общение это никогда не найдет пресыщения. Вот такой она и была Луиза Андревна, да почему, собственно, была, она и теперь есть и находится рядом, стоит только приглядеться... В данный момент она лежит на диване, рядом с которым сервировочный столик, на котором разной конфигурации и наполненности "кренделябры", в объемной кружке душистый чай, а в руке... новая книга Тимофея Публикантова. Луиза Андревна очень любит стихи, особенно любовные и жалостливые, от которых можно иной раз и всплакнуть. Ну, разве можно такое пропустить равнодушно: Я люблю тебя муза среди ночи и дня, никакая обуза не волнует меня. Ах, как музу люблю я среди дня и средь ночи, я себя разволную до каких-нибудь строчек. - глаза Луизы Андревны слезятся и лучатся одновременно от высочайшей лирики известного и местного поэта. Луиза Андревна живёт в том же дачном пространстве, что и Тимофей. Луиза Андревна иногда встречает, в пространстве, Тимофея, но подойти первой не решается, всё-таки она женщина и считает, что первым должен сделать шаг мужчина. Ну может она и права, но только если для себя. Нет ничего плохого в том, если первый шаг делает и женщина. Но Луиза Андревна считает не так. А в данное время вообще не считает, а читает: Вчера в стогу я ночевал, я был один и я не спал, я вдохновлялся музою и долькою арбузною. Потом писал стихи о ней под звёзд сияние огней, потом чуть-чуть позевывал И косточки поплевывал. - Луиза Андревна умиляясь улыбалась озорным строчкам местной знаменитости и откусывая кусочек от очередного "кренделябра", прихлебывала душистый чай из объемной чашки. Она перелистнула страницу и... - Солнышко светит, солнышко греет, муза на свете милая фея, добрая дивная влечет и влечет к ней беспрерывная моя сила течет. - она была очарована и, как в песне, околдована и теперь ей было не до "кренделябров", она лежала закрыв глаза, как будто куда-то, как на волне высокой, дивной лирики, плыла, думая о чём-то о своём... Потом она уснула, что не возбраняется после сладкой и сытной трапезы и Тимофеевых мелодий...

- А, вы кто такая? - спросил аукционист даму с баулами, даже не вошедшую, а ввалившуюся в зал.
- До каких пор мне тоскать и тоскать за собой эту макулатуру? - спросила дама, то ли аукциониста, то ли собравшихся в зале.
Это была Ираида.
- Можете передохнуть. - ответил аукционист.
Ираида устроилась на свободный стул неподалеку от баулов и недовольно вздохнув, стала, видимо, передыхать. Она вспоминала, как она очутилась в зале аукционна, но так и не вспомнила. Она и не помнила, как шла или на чём ехала, она помнила только, что с этими баулами она уже давно. Даже воспоминания о происхождении этих баулов с каждым днём таяли и это её очень волновало и по человечески злило. Она всё меньше и меньше помнила, откуда они появились.
Ираиду мало интересовало, что происходило в зале, да она мало что и понимала во всех тонкостях данных мероприятий, но с какой-то внутренней уверенностью, она чувствовала, что именно здесь ей удастся пристроить, хоть какую-то часть из того наследия, которым её наделило Время.

А тем временем Тимофей Публикантов лежал в стогу, лакомился арбузом и создавал стихи.
- Вокруг гудела мошкара... - декламировал Тимофей себе и пространству начало новой собственной классики. - И солнце яростно светило, А я лежал в стогу с утра,
И дивно было и так мило. Вдруг прилетела стрекоза И прилетели даже гуси, Вдали заблеяла коза, Я очень видно в ихнем вкусе. О, живность дивная (о дивность живная) моя, Распологайтесь поудобней, За то, что любите меня, Я вам прочту себя подробней.
- Бесподобно! - воскликнула Глафира Бутонова, появившаяся в пространстве вместе с Гордеем, пощипливая ромашку. На сей раз Гордей был без статуи Венеры Милосской.

Эмилия Леонидовна работала в Библиотеке. Работала она настырно и целеустремлённо, выполняя различные, по-своему самодурству, распоряжения руководящего звена в составе одноликой и серой диадемы. Тщательно и трепетно она выполняла свою работу, никогда не опаздывая и уходя всегда вовремя. Одним словом она была образцовым работником одной из точек столичного книгохранилища.
Благодаря её имени, сослуживцы и сослуживицы, прозвали её просто и скромно - Бронте. Эмилия Леонидовна, благодаря своему характеру и уверенному всезнайству на фоне всеобщего незнайства - это не только не перечило, а очень, даже, нравилось. Она даже, как-то хотела почитать, о чём там пишет эта самая Бронте, но в силу отсутствия главного двигателя под названием - желание, у неё так ничего и не получилось. Но это ничего, ведь, главное - это работа, которую она любила и, которая, она верила в это, любила её.
В читальном зале, в котором она была ответственной, никогда не было лишних посетителей, как не было и задерживающихся в обнимку с той или иной книгой, там вообще практически никого не было. Работать она любила. Работать она умела. Она никогда особенно не маялась вопросом, а почему сегодня не было ни одного посетителя? Да и вчера? И позавчера? А, если и возникал, вдруг, как прыщ, такой вопрос, что странно само по себе, она моментально находила ответ: Да кому в наше время нужны книги? У всех есть интернет. И продолжала, продолжала проветривать помещение читального зала, в любое время года.
Эмилия Леонидовна исправно получала ежемесячные премии, надбавки и прочие улыбки, а спустя время, она была назначена заведующей той же самой точки столичного книгохранилища. Работать она умела...
И если спускалось распоряжения о проветривании помещений, она стремилась выполнять его преданно, чуть забегая вперёд, доводя огранку этого "бриллианта" до блеска абсурда и долбанутости. И Эмилия Леонидовна доводила. Скребла, чистила "бриллиант" и в зимнее время в том числе, открывая настежь окна и проветривала накопившееся тепло, как бы изгоняя его прочь. И так было каждые полчаса. Во время проветривания она была в зале, за рабочим столом, стойко и героически переживала ворвавшийся и гуляющий по залу ветер, ёжилась, поджимала и сжимала ноги, а по истечению времени, шла и закрывала окна, говоря при этом радостно и торжественно:
- А воздух-то, воздух-то какой! Какая свежесть!
Любой может спросить, а зачем ей это всё было нужно? Ответ будет простым.
Работать она умела. И кроме неё в зале ещё работало видеонаблюдение.
Она никогда...

Артемий Антонович любил свою жену, так пламенно и нежно, что так и хочется добавить - очень. И поэтому кроме своей жены, он любил и чужих жён, а также бывших чужих жён своих бывших мужей, а также незамужних женщин и прочие статусы. Главное, чтобы этот статус в физиологическом смысле был - женщиной. При этом самом он постоянно себя уверял и утешал тем, что: ну люблю-то я только свою жену! Да, именно с восклицательным знаком!
Какие только он не придумывал причины только чтобы лишний раз шарахнуться от любимой жены налево. И он шарахался, а жена была уверена, что он сегодня: работает... поехал к другу... срочно поехал в магазин... к врачу... на совещание... в булочную... Одним словом - верила, несмотря и на странное поведение, которое, нет-нет, да и выдавало Артемия Антоновича и повышало волнение его любимой жены.
Но он не придавал этому значение, ибо был уверен в том, что он любит только свою жену. Жена верила долго и успешно, что вселяло радость и спокойствие Артемию Антоновичу.
Приходя домой он был всегда в таком приподнятом настроении, что жена действительно думала, что эта приподнятость благодаря ей, и только благодаря ей, у её мужа такой градус вдохновения, что она забывала о всех своих подозрениях и волнениях, и расстворялась в его объятиях полностью и бесповоротно, плывя мысленно и немысленно к нему навстречу во всех смыслах и направлениях...
Ох, уж, это доверие и вера...
Человеку сложно поверить, что он не единственный и неповторимый, а один из числа. Наступает мгновение, именно мгновение, когда человек понимает всё и сразу. И жена поняла...
А Артемий Антонович, наобезличив себя до пустоты, уже не разбирал, где жена, а где... безудержный поток, поставленный на поток...
Грустно.

В клубе имени Адама и Евы гуляла лекция о половых взаимоотношениях между женщиной и мужчиной и наоборот.
Лектор в коротких штанишках уже занял место на трибуне и проникновенным взглядом смотрел на собравшихся.
- Половые отношения, - начал он - между женщиной и мужчиной, как и отношения половые между мужчиной и женщиной построены исключительно на половых отношениях между друг другом. Половые отношения - это огромная база половых отношений производимых во всём мире ежедневно, ежечасно и ежечасто. Поэтому к половым отношениям нужно относиться производственно производимо.
В этот момент из зала прозвучала реплика ввиде вопроса и восклицания.
- Да о каких половых отношениях может идти речь, если эти отношения уже ниже плинтуса?!
- Абсолютно справедливое наблюдение, - продолжил лектор - речь может идти только в тех случаях, когда половые отношения идут откровенно, постоянно, волнуя своей половой относительностью. От таких отношений, позвольте сказать об этом, кружится голова. А, что может быть лучше в половых отношениях, чем кружение головы?
Снова прозвучала реплика.
- Вы не ответили на вопрос.
- Правильно, - тут же стал продолжать дальше лектор - половые отношения не отвечают ни на какие вопросы, они не дают интервью и не ведут пресс-конференций. Им достаточно просто идти, развиваться и кружить головы всем соединённым половыми отношениями, которые помогают им половозреть, шагать вперёд и не задавать глупых вопросов.
- А, скажите, что делать мне с этими баулами, от совокуплений с которыми я уже измучилась?
Это была Ираида.
Все в зале и лектор в том числе изучающе смотрели на Ираиду, которая стояла в окружении нескольких баулов и ждала ответ.
- А зачем вы это всё внесли в зал? Здесь и так дышать нечем. - спросил её лектор.
- У меня с ними... связь. - обречённо-растеряно ответила Ираида.
- С чем или... с кем? - недоумённо спросил лектор.
- С ними... с баулами. - нерешительно ответила она.
Лектор задумался, но ненадолго.
- А, что у вас в них?
- Литература. - как-то тихо произнесла Ираида.
- Так, вы - литератор? - почти восторженно спросил лектор.
Ираида замялась, не зная, что ответить.
Но лектор быстро соориентировался и сказал:
- Это прекрасно! Не нужно так смущаться. Здесь все свои. Проходите на трибуну и сделайте доклад.
И обращаясь к залу, обратился к собравшимся:
- Друзья, - это прекрасно, что среди нас настоящий литератор, который сейчас, ко всеобщей радости сделает доклад на тему: "Литература и половые отношения в контексте изящества на ниве полового творчества"... - и обращаясь к Ираиде, добавил - поднимайтесь на трибуну, не робейте, мы вам поможем.
В зале, как вдохновляющие экспромты, прозвучали аплодисменты, под фимиам которых, Ираида неуверенно поднялась на трибуну.
- Я измучилась, - начала она - я никогда раньше не думала, а теперь думаю. Я раньше жила без них, а теперь живу с ними. Я сменила не одну квартиру, но везде они со мной. Я пыталась всё выбросить и забыть, но они возвращаются, сливаются со мной и входят в меня своим содержанием.
Ираида зажмурила глаза.
А когда открыла их, перед ней стояли Рюмочкина и Любителев.
- Третьей будешь? - унисонно спросили они.
Ираида, вздрогнув, проснулась...

В одном дворце работал пианист. Несмотря на возраст, он вечно был молодым. К нему приходили люди разного возраста, взглядов, положений, конфессий,дурачеств и он их вдохновлял на высокие чувства, но они, порой, подменяли высокие чувства на более высокие и поэтому, зачастую снова приходили в этот дворец, но уже с пианистом не встречались.
Он работал долго и усердно. Ему не надоедало. Он работает до сих пор.
А звать его просто - Мендельсон Свадьбович.

- У меня есть знакомый пианист... - поведал, как некую тайну Гордей Тунеядов Глафире Бутоновой.
- И, что же? - спросила Глафирочка.
- А, то, что он может для нас кое-что немножко сыграть. - ответил Гордей.
- Что именно?
- Музыку, соединяющую человеческие сердца официально.
- Да? - преувеличенно удивлённо спросила Глафирочка.
- Да! - преувеличенно артистично ответил Гордей.
- Гордей, вы действительно хотите, чтобы я стала вашей женой?
- Я мечтаю об этом давно, с тех самых пор, как вы появились на моём горизонте.
- Я рада! - улыбнулась Глафирочка и продолжила. - Но, ведь, у некоторых, особенно любящих девушек, после наступления в брак, случаются, чуть ли не каждодневные головные боли. Вы знаете об этом?
- Нет. - озадачено ответил Гордей.
- Ну, вот, видите, не знаете, а хотите, чтобы я стала вашей женой.
- Ну это не страшно, наверно? Я вас буду лечить! - чуть ли не воскликнул Гордей.
- Лечить? Чем же? - с нетерпением спросила Глафирочка.
- Объятиями... - почти восторженно ответил Гордей.
- Это хорошо. - полуравнодушно ответилп Глафирочка и продолжила. - Но, говорят, что это не всегда помогает и, вдруг, настанет такое время, когда я буду писать, как и некоторые другие барышни, в публичное пространство о том, что всем мужчинам нужно только одно, да и вообще все они сволочи?
- А почему, вдруг, должно наступать такое время, Глафирочка? Мы же неравнодушны друг к другу... - приобняв Глафирочку за плечи спросил Гордей.
- Неравнодушны... - улыбнувшись, согласилась, Глафирочка.