Фортунатус

I

Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе на Оке,
Где в воскресенье на набережных толпы людей налегке
И где пальто, котелок и манеры во мне выдают еврея
Скорее, чем семисвечник с звездой Давида в моей руке.

В этом городе было бы много тенистых аллей
Бывших кладбищ, очищенных от людей для людей,
Кинозалов и перекопанных в центре улиц, чтобы
По Фродо с асфальтом мы понимали, что настал юбилей.

Я хочу, чтобы по временам там меня встречало
Экскурсоводов знакомых широкополое chao!
И, как князю Георгию, мне улыбались холмы
С мордвинским прищуром кота, утянувшего сало.

Там бы закатное солнце румяною сводней
Сыскало бы мне Луну, не укутанней, чем в исподнем.
В этом городе стоит быть самым счастливым поэтом,
«Но только, - как говорит Арагорн, – не сегодня».

II

Я хочу, чтоб был шанс (один миллионам так к десяти),
Что однажды на спиннинг директора крупной музейной сети
Попадётся волжская рыбка с плавником золотого отлива,
Чтобы разом унять должностной его bon appetit.

В утренний час на льду нижегородскими франкофонами,
Грассируя, оба условятся, что старик ограничится миллионами,
Ибо в слово «миллиард» Сатана, отец всякой лжи,
Вложил лишний звук, столь презираемый оными.

И прежняя жизнь подчинённых всем выдумкам старика
Сгорит безвозвратно, как правая Сцеволы рука,
Завеса спадёт над секретом Полишинеля –
Больше порядка там, где разрешено валять дурака.

Ну а пока, Фортунатус, нельзя нам не внять перемене,
Буржуазное ухо моё стремится привыкнуть к сирене,
Возвестившей, как кто-то всю хмурую РККА,
Затянув поясок, погнал с боями по Вене.

III

Как ни думай о древних с бокалом мадеры, навеселе,
Понимаешь, что лучше быть первым на Царском Селе,
Чем быть вторым в очереди на пистолетный выстрел,
Превращающий брюхо в рулетики с кашей Nestle.

Ты живёшь, Фортунатус, в городе, где расистски-белым
Остаётся ночи потолок на злобу всем BLM’ам
И где преклоняют колени мужчины лишь для того,
Чтобы отдать реке обнажённое женское тело.

С мутной злобой глядя в кучевые над ней облака,
Пропитая Нева проверяет при помощи волн языка,
Не качнутся ли после попойки гранитные зубы,
Триста лет как вбитые в рыхлые дёсны песка.

Питер манит и жжёт мотыльков с синевенным запястьем,
Но в его поцелуях тебе столько сладкого счастья,
Что читая моё письмо за дневной сигаретой,
Ты с шаляпинской силой поймёшь: «не могу возвращаться»