На краю земли 2019

Прозрей

Прозрей безбрежность молний в эмпиреях,
их пустотЫ рычащие громА;
бездушие Хамсина и Борея,
снедающих дороги и дома;
механистичность времени и жизни,
как расписанье дней и поездов -
и в жерновах - рожденья, свадьбы, тризны,
и первый снег, и майский свист дроздов.

Прозрей немилосердие природы
и пищевой всевластие цепи.
Не мысленно войди в их злые воды,
но собственною плотью претерпи,
подставив шею хищнику и раны
позволив рубцевать сухим ветрам.
Стань жертвой палача или тирана,
расстрела ожидая до утра.

Прозрей безбрежность каждого деянья,
всю боль земли в кровавом одеянье,
безбожностью позволенные быть.
Придя в себя,
не дай себе остыть.

Когда поймёшь, что правды нет и выше,
что ни добра, ни зла, ни Бога нет,
тогда в себе творца ты вдруг услышишь
и воля даст законченный ответ.

Быть пастырем стадам неприручённым,
учить иных тому, что знаешь сам,
и вместо ливней да напрасных молний
искомым смыслом брызнут небеса;
и ежели в душе, прошедшей муку,
ещё найдётся место для любви,
творить её по образу и духу
той грёзы, что плескается в крови,
той сказки, что записана в крови...

Когда нагрянут новые метели,
ты простоишь всю ночь у колыбели
со скрипкою недремлющей в руках
сторожевым неангелом в веках

иль вестовым весны над зимней толщей,
созвучьями окутывая спящих,
мелодиями согревая вящий
проталинный свой мир.

А надо ль больше..?





Твоя зима в моём сердце

Твоё доброе, мудрое, вечное -
как два пальца в запойный рот...
О, суровое божество и беспечное,
поспеши!
Стонет, как после наркоза,
и снова отчаянно врёт
сточная совесть
твоей ли, моей души.

Пусть избавит метель от нас
города, дома и дороги,
разбросав похоронные дроги
по вотчине,
в братскую слякоть обочины
швырнув наших дней пекло
в грязь твоего
и моего тела -
их проклятьем навеки сцеплю:
je t'aime, je ne t'aime plus!

Что мертво, то священно,
а всё остальное - мученье,
и меня к моей гибели ты не ревнуй,
выплюнь мой поцелуй,
зацелуй меня лучше рвотой,
кровотеченьем
будущих, прошлых измен -
сколько видел я Ойкумен
в граде том обреченном...

Я люблю механизмы,
у которых нет воли,
блеск посуды
и жёлтый отлив хлороформа.
Я люблю механизмы,
их почти идеальные формы,
их податливость,
непротивленье контролю.
Я кормлю механических
птиц и животных,
милых, комфортных,
исконно беззлобных.

Стану древом в саду постижения плоти,
чтоб жилось мне и ясно, и чисто и просто.
Пусть прядётся мой дух волокнистым кенафом
по-над римскою ночью, где некогда Постум...
по-над лунными снами, где некогда Понтий...
Inter-arboris non-divide
Я древо-карлик, древо Давид
Во дворце моего Голиафа.

Этой зимой в город вернулся холод,
Священный холод закланья,
sanita неживого...
Видишь, снег очищают от моего порога,
как меня очищает Молох
от моего дыханья.
Dies Necropolitanae

А тебе быть всегда сиротой
и всегда задаваться вопросами
мимоходом,
между сладкой тоскою пустой
и горькими папиросами
и упорно не слышать ответ,
что над нами давно моросит.
У него, видно сил больше нет,
разрастаться, чтоб хлынуть могучим прозреньем
Так нерождённому не грозит
ужас ли, счастье
первоцветенья.



Кто ты? Кто ты?
Я лишь тень твоей мамы...

Тень твоей мамы, уснувшая возле могилы,
затерялась в траве
раздавленной божьей коровкой,
и годами проходят по ней лишь чужие,
чужие следы.

Это всё написал не я.
Так живёт, так поёт зима,
твоя зима
в моём опустевшем сердце.




Кораблик

Опали слова, как незрелые смоквы в саду.
Отравлены чувства - зловещие Розы Пустыни.
Мы вместе идём в полусне или томном бреду.
Двум хладным рукам не согреться - быстрее остынуть.

Мы в комнате чёрной, за грязным от были окном
без слов и без чувств, друг на друга почти что не глядя,
разделим ту боль, пред которой бессильно вино,
ту боль, что Мадонну творит на мгновенье из бл*яди.

И кончив не вместе, мы спешно отправимся в душ
не вместе - но лишь бы скорей друг от друга отмыться.
Не сможем заснуть до утра, и безмолвием душ
неродственных будем курить и вздыхать, и томиться.

Припомнится Рильке уместно жестокий катрен
о двух одиноких телах и о водах холодных.
Молчанье нарушив, мучительней сделаешь плен,
а я буду слушать - как Богу ли, чёрту угодно.

На старом листе имена-имена-имена...
Ты впишешь свой номер и будешь лепить из бумаги
свой белый кораблик - он вскоре уснёт у окна,
застряв на мели сигаретного пепла и браги.

Под утро беззвучно взмолюсь я: "Уйди поскорей!
Мне всё в тебе чуждо, ты горше, мертвее чужбины!
Ни злого суда, ни отчаянной ласки твоей
не выдержу я, слишком светел твой взор голубиный"

А утром, когда ты уйдёшь, я, не глядя вослед,
схвачу твой кораблик, сомну его, выброшу в урну -
из дряблых страниц протокола измаранных лет
напрасные сказки лепить и нелепо и дурно.

Пусть будет на мне всей вины ядовитая соль,
ведь кто-то однажды сломает тебя неизбежно.
Страшнее, когда, обезумев от горя, Ассоль
сама отрывает бессильные крылья надежды.

Вчерашняя блажь растворяется в горьком дыму.
Разбуженный город стенает и зло, и плаксиво,
и душу на части мне рвёт непостижный уму
рассвет осиянный, такой неуместно красивый...




О душе

Сколько ни молись,
сколько ни проси,
не смягчится жизнь,
не пригреет скит,
не поможет Бог,
не отстанет бес,
будет только смог
в пустоте небес.

А сума и тюрьма – два непрошеных гостя судьбы –
разворуют твой дом, пустят по миру душу без права.
Не колдуй – проку нет от напрасной твоей ворожбы.
Не гадай – ничего не подскажут ни карты, ни травы.

Не изменится нрав - будешь словно библейский тот пёс,
возвращаться к блевотине, краем ума понимая,
что страданье и мерзость больным обрамлением грёз
даровала природа нам, слепо- и глухонемая.

Сей проклятый дар -
каждый волосок,
каждый капилляр,
целящий в висок.
Сжатый ли кулак,
покаянный стон -
каждый новый шаг
предопределён.

Вот и голос Фемиды дрожит от соблазна слегка.
Вот и варвар спасён силой родинки или морщинки.
Аппетитное зло обнажает мой гнев, но рука
бесконтрольно плывёт по бедру в направленье ширинки.

И неслышный мой крик сквозь враньё - как мычанье во сне,
Магнетизм мирозданья тиранить зовёт и неволить.
Я бы мог убивать за богатство, за власть и за снедь,
Только слабого бить - никогда я себе не позволю.

Сильным - жить да жить,
остальным терпеть.
Родовую нить
прерываю впредь.
Поджигаю дом,
обживаю твердь,
отменив рандом,
призываю смерть.

Стынет мутный закат, обнимая холодный погост,
и кровавого цвета река, словно время, спокойна.
В серой дымке пропал заржавелый, истоптанный мост,
и стоит над душой бледный месяц – незрячий конвойный.

А душа на мосту заслонила руками лицо.
Даже редкий прохожий окликнуть её не решится.
А душа всё беседует с лютым Небесным Отцом,
ото сна наяву не надеясь уже пробудиться.

Сколько ни молись,
сколько ни проси,
не смягчится жизнь,
не пригреет скит,
не поможет Бог,
не отпустит бес.
Белый потолок…
Пустота небес…


<2015 - 2019>




Лето Господне

Утро свежо и прохладно
после ночного расстрела.
Место, где я лежу,
белым очерчено мелом.
В храме меня не ждут,
сам я лечу на ладан.
Как утро свежо и прохладно -
лето помолодело.

Солнце огромное светит,
выпарив душу рыбью.
Кости в песок зарывает
ветер со дна Арала.
Над камышовою зыбью
солнце нам помогало
ставить дома на сваи,
шагом границы мерить.
Солнце - ни много ни мало -
всем одинаково светит.

А я всё лечу, неладен,
над камышовою зыбью
и вижу редкие маки
каплями детской крови.
Там, где темно и прохладно,
почвы коричневой сыпью
солнцем сожжённые злаки,
пеплом - глаза и брови.
Молоха семенем - астры
рассыпаны как попало.
Найду ли цветы имён алых
в густых облаков кадастре?

Моих палачей соцветия
в кострище Господнего лета,
дождитесь пожаров первых
и осени серых ливней.

Но курится мирно ладан
и ветер шепчет: "Забудь их!
Ужель променяешь отраду
парения над землёю
на злые дымы судилища,
где будешь судимым сам?"

И вынес за три столетия
тот ветер меня.
И где-то
вдали слышу гомон мерный,
скорее всего, пчелиный.

И вот он, неждан-негадан,
как буйвол с огромной грудью,
утёс по-над ветроградом
и речка под ним змеёю,
и дом, что на вид - узилище,

конца-края нет чудесам...


Заброшенный дом и пасека -
последнее ли пристанище?
Я, помнится, жил здесь когда-то.
Столетия три назад?
Повсюду живая классика:
шиповника запах дурманящий,
и месяцеслов, чьи даты
срывает зефир наугад.
Тут солнце тоскою предков
бросает на стены тени,
дремотою-ленью в сени,
закатным лучом стекает.

Водку в гранёном штофе
по всем я разлил стаканам,
выпил, платя слезами,
и в старой пустой беседке
запил прогоревшим кофе.
Хлеба последнюю корку
посыпал солью Арала
ветер ночной, холодный,
ветер моих ожиданий.

Но вместо лиц моих предков
явились мне в лунном свете
ангел с пустыми глазами
и тайна с зашитым ртом,
грустные, бледнолицые,
тонкие, словно плети,
переборовшие ветер -
зажглись и погасли потом.
Ливень холодный, прогорклый,
хлынул на нас, играла
ярость стихии водной
страхом воспоминаний.

Там, где проснулся я вскоре,
холодно было, светало.
В лиственном грязном растворе
кровушка струйкою алой
по-над асфальтом петляла.
Контур, очерченный мелом
вкруг распростёртого тела.
Знать, палачи мои тут!

Значит, меня расстреляли
или сейчас поведут...

Утро свежо и прохладно.
Курится мирно ладан.
Смыты все крики ночные,
Сложены жизни ручные.
Солнце нам помогает
ставить гробы на сваи,
кровью границы метить.

Солнце - ни много ни мало -
всем одинаково светит.




Saudade

Мои друзья ушли так рано,
и после не было других.
Незаживающие раны -
воспоминания о них.
Исчезнув где-то на рассвете,
и не увидев продолженья -
ужели помнят эти дети
хоть что-то из времён блаженных?
Они не видели расцвета,
и лучшего, что создал я.
Скажите, правду не тая,
что видите портрет без цвета,
как бледный дым, где нет огня,
что в вас давно иссякла вера,
и вы не знаете меня...

Saudade, saudade.
Saudade, fado, coladeira.


Того, что сломано, не склеить.
Утраченного - не вернуть.
Каким бы долгим ни был путь,
однажды станет он последним.
И вот, на гребни синих волн
восходят поколенья света,
предвестники иных времён,
и посылают нам приветы.
Их дружелюбный океан
возносит к небу лёгкой дланью,
уберегающий от ран,
все исполняет упованья.
О чём я только мог мечтать,
чего я в жизни не дождался,
рукою лёгкою им дать
смогла судьба -
а я остался...
на берегу среди камней,
в плену безжизненных теней
забвенья горестным примером.

Saudade, fado, coladeira.


Я тень эпохи прежней, злой,
тоски и боли бесконечной.
Прошёл напрасных дней запой,
а ночь скитаний будет вечной.
Но перед тем, как допою,
я жизнь, как песнь несовпадений,
Им это место уступлю
своим паденьем.
И слово тоже уступлю -
своим безмолвьем,
усну, их праздник сохранив
у изголовья.
Мне океан - вратами рая.
как хорошо - я умираю,
как бледный дым, где нет огня,
где вы не вспомните меня.
напрасным горестным примером.

Saudade, saudade.
Saudade, fado, coladeira.



На краю земли

Знаю, есть край земли - и когда доплутаешь до края,
развернуться не сможешь и прыгнешь в кромешную бездну.
Мой последний ночлег - у обрыва безбожного рая.
Я беру себе право на жизни последнюю песню.

Знаю, этим куплетам никто никогда не поверит.
Я покинул свой остров немой - полустанок Буранный.
Облик мой позабудут, я стану невидимой раной.
Затушуется боль - никому эту боль не измерить.

Что ещё мне осталось? Лететь заполуночным ветром
по безлюдным дорогам, теряться в пустых анфиладах,
снежным вихрем кружить по-над тропами памяти смертной,
в лихорадке дрожать, наблюдая сюжеты распада.

Или в качестве бреда придумать благие сюжеты,
детство-юность иные - и путь обозначить высокий -
тот, что мне понапрасну пророчили бабки и деды,
и до срока уснули у кромки речной под осокой.

Сад пьянящей мечты, где деревья извечно огромны,
Змей бумажный, что ночью вернётся домой невредимым,
Это - жизнь впереди, что останется болью фантомной
Это вкус твоих губ - вермут ночи, обласканной ливнем.

Взгляд усталый скользит, как безмолвие, невыразимость,
по надгробьям, похожим на статуи в снежном обличье.
Позабуду я скоро бесчувственным сердцем озимым
безвоздушное небо и лёд облаков безразличных.

Не почувствую устья взрыхлённого бритвой запястья,
только руку согреют бордовые, тёплые струи.
Тело сбросить готовый, как воин постылую сбрую,
я замедлю дыханье без боли и в ритме ненастья.

Позади мой покинутый дом - полустанок Буранный.
Бесполезная быль - никому её боль не измерить.
А залечивать раны придут новых дней балаганы -
их фальшивым куплетам, конечно же, каждый поверит...


Экзистенция

Там, где мечутся тени в неистовом танце подлунном
Где недвижных камней слышен жалобный воющий стон,
Всякий страх отступает, и то, что казалось безумным,
Упраздняет словарь самых древних и мудрых племён.

Твой внимательный ум отследит зарождение мысли:
То, что кажется Богом, всего лишь осколок души.
Запредельного призрак, ещё не описанный в числах,
Суть грядущий поступок, который ты сам совершишь.

Все приметы едины - твой путь никому не известен.
И жестокость, и жалость – бескровное тело земли.
Безразличная вечность не знает божественных сплетен.
Одиночество вечно, как холод межзвёздной пыли.

Мне кричали: «Глупец, ты источники жизни отринул!
Ты засыпал песком исцеляющей влаги родник!»
Мне смеялся в лицо ниспровергнутый каменный идол
И пророчеством старым шумел под ногами тростник.

Я бежал, я тонул в неоглядной чернеющей гуще
Ядовитых болот и вечерних тоскливых лесов.
Сердце полнилось яростью, ветры со рвением пущим
Рвали, комкали отзвуки тщетных людских голосов.


<2006>


Умереть последний раз

Позволь мне перед тем, как проиграю бой,
Убрать ладони с глаз
И тёмный дивный час - последний час с тобой
Прожить последний раз,

Побыть твоей мечтой, безумной и немой,
Что смотрит на меня
С опущенных ресниц, но видит путь домой,
Свет отчего огня.

Я вправе разгадать узоры на стекле,
Движения руки,
Навеки потерять себя в кромешной мгле
Рассудку вопреки.

Поверить и принять последний твой обман,
Последний робкий жест,
Доверить каждый вздох и боль столетних ран,
С груди снимая крест.

Запомнить зов звезды, струящийся из уст -
Полночный непокой,
И отереть слезу - былого соль да грусть -
Спокойною рукой.

Не расплетая тел, не слыша бой часов,
Любую мысль прочесть,
Закрыть наш горький мир на каменный засов
Да пламенем расцвесть,

В пьянящей темноте испить огня сполна
И на заре прозреть.
Позволь последний раз пройти дорогой сна,
А утром - умереть.


<2006>




Отражения

Не призрачен ли мир? Весь век по отраженьям
Идти нам суждено стезями суеты,
Лелея отчий дар – чернила и холсты,
Пытаясь удержать прекрасное мгновенье.

А переливов пляс на солнечных озёрах
В свой пёстрый хоровод пытается вовлечь.
Коснись его рукой – спадёт усталость с плеч
В лазурной бездны срез из бликов и узоров.

Так можно утонуть, заснув на тёплой глади,
И невесомость тел – обманчивый злодей.
Но есть закон страшней – изменчивость людей,
Когда оплот судьбы в любимом видим взгляде.

Блуждания пусты в сомненьях и печали,
А слово близких уст – пророчество в пути,
И ярче глаз родных светила не найти
В людской души холодном, чёрном зазеркалье.

Вскипает кровь, и жизнь пульсирует рекою,
Да песнью льётся речь. В словесной высоте
Не пантеоны строф, воскресших на холсте -
Лишь слово правит быль державною рукою.

Но, как дыханье рыб в янтарном обереге,
Застынет каждый вздох восторга и мечты.
И годы пролетят – но чаянья пусты,
И шепчет за спиной усталый призрак неги:

«Не призрачен ли мир? Весь век по отраженьям
Идти нам суждено стезями суеты».


<2006>


Итоги

I Эпоха пирровых побед

Эпоха пирровых побед достигла апогея.
И Десять Казней – царский след поэтами взлелеян.
Софиты Месмера в ночи – наследье Герострата.
Их ядовитые лучи – ученья против правды.

Один для всех герольд и герб – Очаг и Саламандра,
Во всесожженье – душемер и слов древнейших амбру!
Из вековечной немоты хвалу воздал обидам
Неизмеримой пустоты иноязыкий идол.

За злой молвой, как за щитом, законодатель моды.
Пророк идёт с зашитым ртом дорогой к эшафоту.
Земная жизнь – аттракцион вертепного строенья,
Но лихорадит в нём сквозь сон марионеток тленья.

Болезни ныне нет страшней, чем кома – безмятежность,
Заснул и кучер на коне – но это ли небрежность?
Гнедые мчат в недобрый час, а он доселе дремлет.
И летаргии дилижанс опережает время.



II Мой маленький ангел больной


Лиловой небесною раной
Открылся закат за окном.
Вернулся домой долгожданный
Мой маленький ангел больной.

Читает он вместе со мною
Сонеты запретных томов,
Как будто молитвой земною
В них дышит созвучие строф.

Познанья старинное древо
В берёстовой вязи хранит
Любовь, умерщвленную в чреве
Праматери ночи – Лилит,

Все «до», а не «после» паденья,
Как свет не встревоженных глаз,
Гаданье по бликам и тени,
Простой и нестрогий наказ.

Спасеньем ли станет нам царство
Утраченных жизни мерил?
Нет – вечною песней бунтарства
Во славу погасших ярил.


III Вот весь мой путь

Вот весь мой путь, недолгий, как мечта,
Последний жест, неловкий, как признанье.
Избранникам своим я не чета,
Изгнанникам – пустое упованье.

Я - безымянный атом в темноте,
Как ягода в шальной медвежьей пасти.
Я - сложный мир, в предельной простоте
Разобранный на составные части.

И жизнь моя – короткая строка,
Вместившая и время, и пространство.
Я архаизм, сошедший с языка,
Но для кого-то ставший постоянством.

И по следам надежды, что всегда
В нарядном платье, но не по сезону,
Держу я путь; со мной идёт мечта,
Не знающая меры и закона.


<2006>



Настанут дни, когда иных галактик...


Настанут дни, когда иных галактик
И звёзд пути мы вычислим умом.
Сумеем воскрешать и убивать их,
Господствуя на поприще земном.

И силы неестественных движений
Разрушат совершенство вечных сфер:
Судьбы земной такое продолженье –
Людской неисчерпаемый пример.

Увидим исполнение пророчеств
С тобою мы, оставшись не у дел,
Блуждая в лабиринте одиночеств
Среди безликих и бездушных тел.

Вот, мы бежим от наших отражений,
Как парные частицы от луча
В едином симпатическом круженье,
В пространстве псевдонимов и в речах.

Конквистадор нейтронною рапирой
Пронзает солнце, будто бы иглой.
А мы с тобой лишь два неярких мира,
И между нами тусклое стекло.

Надежда лишь на чудо нам осталась –
Она в полотнах, в нотах и в строке.
И верю я в немыслимую малость –
Что проплыву по времени-реке

В иные, не загаженные страны,
Пусть буду весь в ожогах и рубцах…
Но музыка моим дыханьем станет,
Как вечность, что заложена в сердца.


<2007>



Обернутся кареты тыквами


Обернутся кареты тыквами,
кони - крысами, сказка - драмою,
солнце - гнойной небесной раною,
искалечат дорогу рытвины,

и поэзии тайны вещие
станут пошлостью и обманами;
в этом мире, где люди - вещи и
всё пустынное, всё туманное.

И любое счастье - неверное,
хоть в реке волна, хоть в руке луна -
доля скудная, благо тленное,
чёрный ил у дна...





Память и море

Музыка и слова: Лео Ферре


Прилив, мне сердце наводнив,
Являет память - благодать:
Сестрёнка-лебедь, детства дни -
О них тоскую я опять.
Не пришвартованы суда
Небес - мрачней день ото дня,
И световые их года
Дождями льются на меня.
Я - призрак острова ДжерсИ,
Пришелец хладных зимних снов,
Тебя околдовавший стих
Туманом ласковым из слов.
Так попадает волк морской
В сеть рыбака июльским днём
И, весь облепленный песком,
Сияет солнечным огнём.

Того морского вспомни пса,
Что нами ловко был спасён, -
Он там, где дна морского сад
В пустой некрополь превращён,
Вся наша жизнь поныне там
И стон чахоточный её,
Как вьюги плач, дарует нам -
Плач о красе былых времён.
Я вспоминаю ночи те,
Погони ночи, пенных волн
В дыханье мыльном лошадей,
Морской утёс, что пены полн.
О, ангел радости былой!
О, шумных новых дней юдоль!
Мой мечты - лишь ропот злой,
Лишь одиночество и боль.

Как демон мёртвых вечеров,
Как бледность пленников его,
Акулы райских уголков
Среди замшелых скал и вод.
О дева фьорда, возродись
Скрипичным громом площадей.
Портовый рог, трубящий ввысь,
Путь созывает вновь людей.
О, тонкий дух солончаков,
О, трещин искушённых зной,
Моя душа - узором швов
Легла на раненое дно,
Рассветный саван замарав,
И новый видится витраж -
То дева фьорда, вешних трав -
Моей тоски бессменный страж.

Статисты раковин морских
В каскаде солнечных лучей.
Достойны кастаньеты их
Испанских пламенных речей.
Гранитный бог, не потревожь
Мгновенье хрупкой красоты,
Когда готов коснуться нож
Их беззащитности, - как ты.
Да, эта доля тяжела
И ты отводишь спешно взор
От прутьев клетки, где тела
Кровавый чертят свой узор
На бурном водном полотне -
Их геометрия беды,
Но мы легко взойдём над ней
Во свете памятной звезды.

О, этот ропот шумных лет!
Обмана громкий колизей.
Кривлянье рук, мычанье, бред
В слепых объятиях друзей
За мною ропот, словно тать,
Проклятья преданный огню,
И тень, что тщится доказать,
Как теорему, жизнь мою
Да грим кровавый нанести,
Да хлопнуть дверью за спиной,
И продолжать себе брести
МузЫкой мёртвою одной.
Покончим с этим навсегда.
О море, пляж твой белогруд.
И дюн прибрежные стада
Как пастушка, меня зовут.


La m;moire et la mer

Paroles et musique: L;o Ferr;

La mar;e je l'ai dans le coeur
Qui me remonte comme un signe
Je meurs de ma petite soeur
De mon enfant et de mon cygne
Un bateau ;a d;pend comment
On l'arrime au port de justesse
Il pleure de mon firmament
Des ann;es-lumi;re et j'en laisse
Je suis le fant;me Jersey
Celui qui vient les soirs de frime
Te lancer la brume en baisers
Et te ramasser dans ses rimes
Comme le tr;mail de juillet
O; luisait le loup solitaire
Celui que je voyais briller
Aux doigts du sable de la terre

Rappelle-toi ce chien de mer
Que nous lib;rions sur parole
Et qui gueule dans le d;sert
Des go;mons de n;cropole
Je suis s;r que la vie est l;
Avec ses poumons de flanelle
Quand il pleure de ces temps-l;
Le froid tout gris qui nous appelle
Je me souviens des soirs l;-bas
Et des sprints gagn;s sur l';cume
Cette bave des chevaux ras
Au ras des rocs qui se consument
; l'ange des plaisirs perdus
; rumeurs d'une autre habitude
Mes d;sirs d;s lors ne sont plus
Qu'un chagrin de ma solitude

Et le diable des soirs conquis
Avec ses p;leurs de rescousse
Et le squale des paradis
Dans le milieu mouill; de mousse
Reviens fille verte des fjords
Reviens violon des violonades
Dans le port fanfarent les cors
Pour le retour des camarades
; parfum rare des salants
Dans le poivre feu des ger;ures
Quand j'allais g;om;trisant
Mon ;me au creux de ta blessure
Dans le d;sordre de ton cul
Poiss; dans les draps d'aube fine
Je voyais un vitrail de plus
Et toi fille verte mon spleen

Les coquillages figurants
Sous les sunlights cass;s liquides
Jouent de la castagnette tant
Qu'on dirait l'Espagne livide
Dieu des granits ayez piti;
De leur vocation de parure
Quand le couteau vient s'immiscer
Dans leur castagnette figure
Et je voyais ce qu'on pressent
Quand on pressent l'entrevoyure
Entre les persiennes du sang
Et que les globules figurent
Une math;matique bleue
Dans cette mer jamais ;tale
D'o; nous remonte peu ; peu
Cette m;moire des ;toiles

Cette rumeur qui vient de l;
Sous l'arc copain o; je m'aveugle
Ces mains qui me font du flafla
Ces mains ruminantes qui meuglent
Cette rumeur me suit longtemps
Comme un mendiant sous l'anath;me
Comme l'ombre qui perd son temps
; dessiner mon th;or;me
Et sur mon maquillage roux
S'en vient battre comme une porte
Cette rumeur qui va debout
Dans la rue aux musiques mortes
C'est fini la mer c'est fini
Sur la plage le sable b;le
Comme des moutons d'infini
Quand la mer berg;re m'appelle





Время печали ещё не пришло...

Только вымолвишь слово,
как рупоры дружеских ртов
оборвут
и слюной,
ядовитой, забрызгают веки.
Будет хуже - я знаю -
к плохому всегда я готов,
чем ещё удивить
вы способны меня, человеки?

Вы про Родину мне
что-то мутно, невнятно пропели
Про богов наплели,
про царей,
и ваш царь - он же бог!

мне лишь грустно немного,
что феи мои улетели -
Машка с Дашкой покинули сей неуютный чертог.

Машка - за Путина,
Дашка - за Сталина.
Я ж - за Распутина
им засандаливал...

Даже если смолчу,
за безгласье ушатом дерьма
осенят от макушки
борцы со врагами народа,
оттого, что не стал
рифмовать им агитки и мат,
и не кланялся Ироду,
не поклонялся уроду,

что в моём лексиконе
нет слов "пи*дорас" и "пиндос",
нет хохлов, москалей,
нет укропов, жидов и чучмеков.
обо мне бравый Ваня запилит хайповый видос
и зальёт на ютюб -
ну а ты, мол, смотри и кумекай,

кто стоит пред тобой,
лох, терпила или гой
(по привычке ЧК нарочито забыв моё имя)?
Я на цинковый гроб твой
плевал своей чёрной цингой
(как медали застлали твоё необъятное вымя)!

В роще с балконами
Ёлки - балясины,
Машка за клёнами,
Дашка за ясенем...

В роще конвойное солнце-мурло.

Время печали ещё не пришло...


Знаю, старое, пьяное,
тело больное моё
не перинах, что помнят
весёлых времён адюльтеры,
ляжет вяло, став частью
казарменного интерьера
и открытой мишенью
соседских мальчишек камням.
(повезло мне видать,
что в той рощице не расстреляли).

А иные нахлебники будут мне снова вещать
изо всех утюгов и кривыми пропитыми ртами,
посиневшими венами, злющими от тетурама,
обещать, посещать, навещать, посвящать, просвещать,

целый век обездвижев, эпоху отправив в загон,
продолжая традиции самого прочного ада,
и под скрежет кирзы
сочинять свой сермяжный закон,
рукавицей ежовой сдавив безымянную правду.
(и вертеть на ху*ю, как грошовую шмару в сарае,
и по кругу пускать хлебосольною сказкой о рае).

Я под этими лбами,
как 30,
как 100 лет назад,
буду также молчать,
лишь на нарах тихонько вздыхая.
Я к плохому готов,
будет хуже и хуже - я знаю.
чем ещё удивишь,
вертухаев виват-каганат?

Пусть за Родину мне, старику, за царя ли, за бога
друг последний пером невесомым порежет гортань,
патриотом на совесть пройдёт рубикон-потудань,
я останусь навек гробовой тишиной у порога -

у порога его,
где бессмертный дородный пахан
будет мять свой кирзовый сапог...
Всё равно, президент или хан,
этот ё*баный вождь,
этот ё*баный бог.

Проклинаю вас, проклинаю!

я, о други-манкурты,
порядком устал вас терять,
но грустнее намного,
что феи мои улетели:
Машка - в Германию,
Дашка - в Америку.

Кто теперь пропоёт мне,
как в рощице
рыжее солнце-мурло:

"Всё миновало,
всё миновало, а
время печали ещё не пришло"?




Лунная радуга

Растерялись все наши поверия,
как поветрия.
Камнебоги и птицетени
застывают в ливне осеннем.
Огромных часов без стрелок
стоят цементные призмы,
окутаны дымом белым,
музыкой катаклизма,
что доносится эхом свинцовых небес,
застревая меж синих и голых ветвей древес...
Здесь красивая местность!
Город-гранит
летаргически спит,
тихий, словно забытый погост,
и, как непрошеный гость,
я брожу по грядам его плит,
кажется, целую вечность...

Oh, it's just a rainbow on the moon
and I know we should be there soon.
Oui, c'est le theatre de les ombres,
les memoires de la future qui tombe...

Осень - светящийся телеэкран,
белая рябь закончившихся программ,
ночное мерцание серого шума,
шелест из крана, горький портвейн из трюма
тонущего корабля,
над которым твой грустный, усталый взгляд.
(проплывает свинцово)
Наши жизни - капли дождя в замедленной съёмке.
Мы сегодня уйдём босыми ногами в потёмках,
об асфальт разбиваясь на миллионы цветов,
пролетая над гаванью синих китов.
Мы сегодня пройдёмся
по лунной радуге...

Oh, it's just a rainbow on the moon
and I know we should be there soon.

Нас встретит Джанис на планете Kepler-14G,
там тоже прохладная осень, тоже всегда дожди.
Домик в лесу, волшебный камин, яблоня за окном.
Вечером - сад, беседка, розовое вино,
неторопливая, тихая жизнь людей,
и никто никогда не спросит: "ты кто, ты где?"
О сиротстве своём все уже позабыли давно,
иногда лишь во снах видят жизни минувшей кино:
ветер, бьющий, как плеть, одинокий ненастный путь,
возвращенье домой - и ни лечь нельзя, ни вздремнуть,
мутный свет витражей, где распятия кровоточат
и Венера в мехах отправляет на смерть своих чад...
А проснёшься - и тут же напрочь забудешь всё.
Так велела судьба - будешь тысячу лет весёл
(взяв из прошлого только секс и рок-н-ролл).

Oh, it's just a rainbow on the moon...

Что казалось нам сложным, станет опять простым.
Бесконечное детство и вечного лета дым.
Царство сомкнутых рук, чудом склеенных половин.
Как на телеэкран, мы глядим изумлённо в камин -
наблюдая за тем, как на наших могилах дети
лепят замки песочные - там, на другой планете,
где шаги наши помнят карнизы и выступы крыш,
где с железной и ржавой качели сошёл одинокий малыш,
(может, Себбе, что музыку носит в себе, инаковый),
где все лица в толпе фиолетово-идинаховы,
и не видно за фильтром оранжевого огня,
ни тебя, ни меня,
ни тебя, ни меня.

Капли дождя в замедленной киносъёмке.
Мы сегодня уйдём босыми ногами в потёмках,
об асфальт разбиваясь на миллионы цветов,
Мы сегодня пройдёмся
по лунной радуге...


<2019>