Король графоманов

 «Вам с Байроном шипела злоба,
Гремела и правдива лесть.
Он лорд – граф ты! Поэты оба!
Се, мнится, явно сходство есть».
А. С. Пушкин «Ода его сият. гр. Хвостову»


Графоманию обычно определяют как «страсть к бесплодному сочинительству». Позволю себе с этим не согласиться. Скорее, это – непреодолимое желание записывать каждую свою мысль, какой бы сомнительной или незначительной она ни была. И – главное! – обязательно донести написанное до читательской аудитории. Любыми средствами и любыми способами.
И ведь срабатывает! Как говорится, капля камень точит. И если на заре рождения профессиональной русской литературы графоманов были единицы, то с каждым годом число пишущих и жаждущих быть опубликованными возрастало. Сначала медленно, потом – едва ли не в геометрической прогрессии.
Появление Интернета стало для графоманов просто эликсиром жизни. 99 процентов прозаических и особенно поэтических произведений, появляющихся в Сети – классический образец графомании.
Но я забежала вперед. Хотя замечу, что графомана  не могут остановить ни безразличие слушателей, ни насмешки критиков. Более того, именно их произведения занимают первые строчки в рейтингах большинства поэтических (реже – прозаических) сайтов. Графоманы нашли наконец свою благодарную аудиторию.
 Как и у любого массового явления, у графоманов есть свои «звезды». Но для того, чтобы стать «звездой», недостаточно просто плохо писать стихи. Нужно, чтобы сам автор был свято убежден в своей гениальности и избранности.
И главное – звезда-графоман в идеале должен быть неординарной личностью, одновременно и заметной, и забавной.
Всем этим требованиям отвечал Дмитрий Иванович Хвостов – герой бесчисленного множества эпиграмм и анекдотов, признанный еще при жизни настоящим «королем графоманов» и, собственно, первый «профессиональный графоман» в русской литературе.
К сожалению, не последний.

В жизни Дмитрия Ивановича Хвостова всегда было что-то необычное, хотя начало ее, как говорится, «ничего не предвещало». Он родился в 1757 году в богатой стариннейшей дворянской семье, родовые корни которой уходят в легендарный ХIII век. С детских лет его окружала литературная атмосфера: в гостях у родителей часто бывали известные поэты и писатели того времени.
Но самое большое впечатление на маленького Митю производила бурная натура знаменитого поэта и драматурга А.П.Сумарокова. Под влиянием таланта «ведущего представителя русского классицизма» он начал писать свои первые стихи, ничуть не смущаясь тем, что был начисто лишен к этому способностей.
Хвостов получил образование в Московском университете, некоторое время провёл в Страсбургском университете. Затем служил в Преображенском полку, откуда вышел в 1779 г. подпоручиком.
И в том же году дебютировал при императорском дворе пьесой «Легковерный», довольно быстро забытой. Зато был замечен императрицей Екатериной (очень любившей писать вообще и пьесы в частности) и поступил на государственную службу. В 1783—1788 годах служил в Сенате. В 1785 г. был избран членом Российской академии.
В 1795 году пожалован камер-юнкером, с 1797 года — обер-прокурор Сената, а в 1799—1802 годах обер-прокурор Святейшего Синода. Стал действительным членом Императорской Академии наук.
Быстрая и блистательная карьера, многочисленные связи в высшем свете, большое состояние. Многие были бы на седьмом небе от счастья и полностью удовлетворены своей жизнью. Только не Хвостов.
Из-под его неутомимого пера нескончаемым потоком следовали басни и сатиры, оды и послания, мадригалы и эпиграммы, элегии и эпитафии. Рифмовать любую пришедшую в голову мысль стало для него навязчивой идеей.
Имя графа Хвостова нашему современнику мало что говорит. А ведь без него трудно себе представить жизнь литературного Петербурга конца ХVIII - первой трети ХIХ веков, более того, без колоритной фигуры графа эта жизнь была бы во сто крат скучнее и однообразнее...
Значительную часть своей жизни Хвостов собирал материалы для составления словаря русских писателей, но не довёл его до завершения. Зато хвостовский перевод «Андромахи» Расина (1794) пользовался успехом у читателей и неоднократно ставился на сцене. Кроме того, Дмитрий Иванович активно участвовал в издании журнала «Друг просвещения». Но все это очень быстро забылось даже современниками.
Консервативность политических взглядов, архаизм стиля и языка и огромные усилия по многократному изданию и распространению своих собственных сочинений привели к тому, что в 1820-е годы граф Хвостов стал популярной мишенью для насмешек со стороны младших литературных поколений и адресатом многочисленных эпиграмм. Его имя осталось в истории русской литературы, хотя и в негативном ключе: в публикациях XIX века Хвостова открыто именовали графоманом.
Однако Д. И. Хвостов никогда не вступал со своими недоброжелателями в конфликт и активно помогал молодым литераторам, не делая разницы между литературными направлениями.
Кстати, мало кому известно о том, что именно Хвостову мы обязаны новшеством, внесённым им в русскую поэзию: воспевание берёзок как символа России, а также героизация образа Ивана Сусанина.
В 35-летнем возрасте он наконец-то женился… И вот тут-то Фортуна широко ему улыбнулась. Он женится на Аграфене Ивановне Горчаковой – племяннице самого Суворова. Как следствие, молодожена тут же произвели в подполковники. Суворов же так прикипел сердцем к зятю-стихотворцу, что приложил немало усилий для карьеры своего нового родственника.
В 1795 г. Екатерина II пожаловала Хвостову звание камер-юнкера 5-го класса, что давало повышение в чине. Правда, обычно такое звание присваивалось молодым людям, а нашему герою в то время было, ни много ни мало, 38 лет. По легенде, когда Екатерину стали упрекать в подобном чудачестве, императрица сказала, что она ни в чем не может отказать Суворову, и если бы он ее попросил, она бы сделала Хвостова и камер-фрейлиною.
Уже в старости Хвостов, знавший эту историю, любил ее часто рассказывать, причем, наивный, обводя повлажневшими от восторга глазами ухмыляющихся в кулак слушателей, обязательно добавлял:
- Так великая умела ценить великого!
Правда, с воцарением Павла Суворов периодически попадает в опалу, что косвенно сказывалось и на Хвостове. Вот тут-то и пригодилось поэтическое хобби: Хвостов написал оду на принятие императором звания магистра мальтийского ордена, чем вернул себе расположение Высочайшей особы.
А в 1802 г. нашему герою (наконец-то!) разрешили принять графский титул, пожалованный ему в 1799 г. сардинским королем (выпрошенный, естественно, Суворовым во время Итальянской кампании).
В 1807 году граф был пожалован званием сенатора и находился на действительной службе до 1831 года. В том же году произведён в действительные тайные советники и назначен присутствовать во временном общем собрании Сената, в котором и числился до самой кончины.
Безусловно, столь стремительное возвышение (тем более, благодаря лишь родству с Суворовым) породило в свете огромное множество завистников. Хвостова не любили, писали, что он «внешностью подл», неуклюж и даже «вельми вонюч». Но самой превосходной мишенью для язвительных шуток стало безудержное увлечение «новообращенного» графа пиитством.
Д. И. Хвостов «Ивану Ивановичу Дмитриеву»:
«То изломаю ямб, то рифму зацеплю,
То ровно пополам стиха не разделю,
То, за отборными гоняяся словами,
Покрою мысль мою густыми облаками;
Однако муз люблю на лире величать;
Люблю писать стихи и отдавать в печать!».
По крайней мере, честно сказано. Не каждый бы осмелился на такую обезоруживающую прямоту.
При жизни граф Хвостов выпустил четыре полных собрания своих поэтических произведений (четырёхтомное в 1817 и 1821—1824; пятитомное в 1827; семитомное в 1829—1834 годах). В дальнейшем они не переиздавались.
Замечу, что Хвостов сам обеспечивал «спрос» на свои публикации. Во-первых, он неутомимо рассылал свои книги – всем, кому мог, и раздавал – где только мог. Тома хвостовской поэзии получали архиереи и митрополиты, такие государственные деятели, как Аракчеев и Паскевич, и даже сам прусский король.
Однако наиболее лакомым кусочком для графомана были учреждения – здесь он мог поистине развернуться. Так, Академия наук получила от него «в дар» 900 экземпляров трагедии «Андромаха».
Мало того: убежденный в своем «призвании» граф рассылал не только стихи, но и свои… бюсты! О том, что он был, к тому же, навязчивым чтецом своих творений, и говорить не стоит.
В литературных кругах бытовал один характерный анекдот. Однажды в Петербурге граф Хвостов долго мучил у себя на дому племянника своего Ф.Ф. Кокошкина (известного писателя) чтением ему вслух бесчисленного множества своих виршей. Наконец, Кокошкин не вытерпел и сказал ему:
– Извините, дядюшка, я дал слово обедать, мне пора! Боюсь, что опоздаю, а я пешком!
– Что же ты мне давно не сказал, любезный! – отвечал граф Хвостов. – У меня всегда готова карета, я тебя подвезу!
Но только что они сели в карету, граф Хвостов выглянул в окно и закричал кучеру: «Ступай шагом!», а сам поднял стекло кареты, вынул из кармана тетрадь и принялся снова душить чтением несчастного запертого Кокошкина.
На похоронах известного литератора Гнедича, Хвостов во время отпевания и панихиды раздавал свои стихи, написанные в память покойного, и разговаривал во весь голос. В конце службы Иван Андреевич Крылов заметил ему:
- Вас было слышнее, чем Евангелие!
«Граф Хвостов был замечательное лицо в литературной войне. Среди друзей Карамзина, особенно молодых, были люди, которые как бы состояли при Хвостове, только им и жили, и с утра до вечера ездили по гостиным рассказывать новости о Хвостове…
В стихах своих граф был не только бездарен, но и смел беспредельно. Он был убежден, что он единственный русский стихотворец с талантом, а все прочие заблуждаются…
У него была одна страсть – честолюбие, и он бескорыстно, разоряясь, ей служил. Говорили, что на почтовых станциях он, в ожидании лошадей, читал станционным смотрителям свои стихи, и они тотчас давали ему лошадей. Многие, уходя из гостей, где бывал граф Хвостов, находили в карманах сочинения графа, сунутые им или его лакеем.
 Он щедро оплачивал хвалебные о себе статьи. Он забрасывал все журналы и альманахи своими стихами, и у литераторов выработался особый язык с ним, не эзоповский, а прямо хвостовский – вежливый до издевательства.
Карамзин, которому Хвостов каждый месяц присылал стихи для журнала, не помещал их, но вежливо ему отвечал: «Ваше сиятельство, милостивый государь! Ваше письмо с приложением получил» и т. д. «Приложением» называл он стихи графа.
В морском собрании в Петербурге стоял бюст графа. Бюст был несколько приукрашен: у графа было длинное лицо с мясистым носом, у бюста же были черты прямо античные. Слава его докатилась до провинции. Лубочная карикатура, изображающая стихотворца, читающего стихи черту, причем черт пытается бежать, а стихотворец удерживает его за хвост, висела во многих почтовых станциях».
Из книги Ю. Тынянова «Пушкин»
Настоящим девизом истинных графоманов мог бы стать эпиграф Хвостова на титульном листе его «Лирических стихотворений», вышедших в 1828 г.: «За труд не требую и не чуждаюсь славы».
Слава, правда, была сомнительной, хотя и громкой. Но насмешки Хвостов встречал с истинной невозмутимостью гения. По принципу: история нас рассудит а потомки оценят. Правда, льстецов у него тоже хватало. Безусловно, большинство из них интересовало не столько творчество графа, сколько его меценатские возможности. Хвостов постоянно организовывал какие-то журналы, что, вкупе с безвозмездным изданием книг и рассылкой бюстов, вконец расстроило его состояние.
Имя Хвостова попало в знаменитую Пушкинскую поэму «Медный всадник»:
«…Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов».
А «бессмертные стихи» эти были такие:
«…Свирепствовал Борей,
И сколько в этот день погибло лошадей!…
Под вётлами валялось много крав,
Лежали они ноги кверху вздрав…»
Кравы — это коровы по-церковнославянски, если кто не понял.
Следует отметить, что Суворов очень хорошо относился к Хвостову, как к мягкому, добродушному и порядочному человеку. Тому свидетельством около 90 дошедших до нас его писем к мужу любимой племянницы. В доме Хвостова на Крюковом канале в Петербурге проживала сестра полководца и его дочь - знаменитая Суворочка.
Но Хвостова-стихокропателя, с упорством маньяка стремившегося покорить недоступный его скромным способностям Парнас, Александр Васильевич переносить не мог и безуспешно пытался его отговорить заниматься этим губительным для его репутации безнадежным делом. Но тщетно! Страсть Хвостова к рифмоплетству была сильнее любых, самых убедительных доводов великого полководца.
Благодаря протекции Суворова, Хвостов, играючи, достиг наивысших государственных постов - обер-прокурора Сената и Синода, а после его смерти, только благодаря великому уважению к памяти Суворова, был назначен сенатором и членом Госсовета, в отставку ушел в чине действительного тайного советника.
 Справедливости ради надо заметить, на этих постах он не подвел своего покровителя. Службе Хвостов уделял много внимания и слыл неподкупным сановником. Ситуация редчайшая для российского чиновника всех времен и режимов!
   При Павле I Суворов попал в опалу. Как родственника, она задела и Хвостова. Непокорный полководец был отправлен под надзор полиции в свое имение Кончанское, а бедный пиит в своем доме на Крюковом канале стал напряженно размышлять, как сменить гнев царя на милость.
Случай не заставил себя долго ждать. Вскоре Павел возложил на себя звание великого магистра Мальтийского ордена. Сметливый Хвостов быстренько накропал на это знаменательное событие оду и отправился во дворец. Но его не пустили. Пришлось бросить оду в ящик для подания челобитных.
Вернувшись домой, граф в страхе довольно долгое время ждал результата своей авантюры. Вдруг что-нибудь в оде срифмовал не так?! Но, слава Богу, Павел остался доволен. Не одой. Вирши, как и всегда, были дрянь. Они понравились императору за исключительную елейность тона, а главное - за порицание упрямства опального дяди.
Расчувствовавшийся Павел, награждая Хвостова орденом, проникновенно вымолвил:
- Я виноват - тебя вымарал, но это в последний раз!
В одном из стихотворений Хвостов написал:
«Суворов мне родня и я стихи плету».
- Полная биография в нескольких словах, - заметил президент Академии наук и недурной поэт Д.Н.Блудов. - Тут в одном стихе все, чем он гордиться может и стыдится должен.
После Италийского похода Суворов вновь попал в опалу и слег. Умирал он в доме Хвостова. Лежа на смертном одре, Суворов давал предсмертные наставления и советы близким, которые входили к нему в спальню поодиночке на цыпочках. Когда вошел к нему Хвостов и стал на колени, целуя руку умирающего, Суворов сказал ему:
   - Любезный Митя... Заклинаю тебя всем, что для тебя дорого, брось свое виршеслагательство, пиши, если уже не можешь превозмочь этой глупой страстишки, стишенки для себя и своих близких, а только отнюдь не печатайся. Помилуй Бог! Это к добру не поведет: ты сделаешься посмешищем всех порядочных людей.
    Еще Александр Васильевич попросил племянника не писать оды на его смерть. Граф Хвостов горько и искренне плакал. Когда он вернулся в комнату, где находились присутствующие на этом печальном событии, те подошли к нему с расспросами.
   - Увы, - отвечал Хвостов, вытирая платком обильные слезы. - Хотя еще и говорит, но уже  без сознания, бредит!
    Данное умиравшему Суворову слово не писать оды на его смерть Хвостов долго держал. Но через двадцать лет все-таки разрешился одним из самых своих бездарнейших опусов. Может быть, поэтому, когда вечно пьяненький поэт-сатирик М.В.Милонов проходил по рынку, находившемуся на Апраксином дворе, и увидал на одной из купеческих лавок портрет Хвостова, он тут же написал на нем экспромт:
«Прохожий! Не дивись, на эту  рожу глядя.
Но плачь, и горько плачь: ему Суворов - дядя!»
Замечу: граф-графоман сочинял далеко не «хуже всех» – хоть в дохвостовскую эру, хоть при его жизни, хоть в наши времена на литературном поприще было и есть великое множество сущих бездарей, к каковым Дмитрия Ивановича отнести никак нельзя. Хвостов стал мифологическим персонажем в силу трех причин. Он жил и писал очень долго. Он был современником культурного переворота, радикально изменившего представления о литературном деле и личности писателя. И – самое важное – он любил литературу во всем ее объеме.
Любил не токмо собственные, но и чужие сочинения, всякого рода сообщества, радеющие о языке и словесности (став в 1791 году членом Российской Академии, аккуратно и с удовольствием – не в пример многим сановникам – участвовал в ее заседаниях сорок с лишком лет), библиографические разыскания, коим отдал немало сил.
Любил едва ли не всю пишущую братию – давно усопших исполинов, патриархов, которых пережил (Хвостов знавал Сумарокова, Василия Майкова, Княжнина, Державина), сверстников из разных литературных станов, молодых даровитых наглецов, что над ним во всю потешались. Любил литературные споры и пересуды, критики и антикритики, обмен новоизданными книгами, комплиментарными посланиями и язвительными шутками.
Словно бы не замечая насмешек или улыбчиво их прощая, а потом ловко подыгрывая забавникам, он предпочел маску простодушного метромана личине поэта-страстотерпца, чуждого презренной толпе и затравленного низкими завистниками.
На старости лет певец Кубры (речки в хвостовском имении, часто поминавшейся в его стихах и столь же часто – в шутовской «хвостовиане») писал о себе:
«Хотя граф Хвостов не скоро принялся за поэзию, но зато был постоянен в ней, ибо всю жизнь свою среди рассеянностей, должностей и многих частных дел он не оставлял беседовать с музами».
Стареющий Карамзин признавался Дмитриеву:
«Я смотрю с умилением на графа Хвостова <…> за его постоянную любовь к стихотворству <…> Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: “Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет”».
Все так.
Но Хвостов оказался удобной мишенью для младших карамзинистов.
«Как пьянство, так и страсть кропать стихи – беда!
Рифмач и пьяница равно несчастны оба:
Ни страха нет в них, ни стыда;
Один все будет пить, другой писать до гроба.
………………………………………………………
Объявлена ль война? Вот радость для урода!
Прочел реляцию – и уж готова ода!
Из сродников его, из ближних кто умрет,
Он рад и этому, тотчас перо берет…»
Но над Хвостовым потешались только современники. На протяжении всего XX века его наследие изучалось литературоведами, избранные стихотворения публиковались в 1931 и 1971 годах.
А в 1997 и 1999 годах выходили однотомные собрания поэтических произведений, что было бы невозможно для абсолютно бездарного графомана.
Хвостов нечаянно оказался прав: история рассудила по-своему, потомки его оценили по справедливости. Тем более, что на фоне современного «цунами» доморощенных стихов, вызванных появлением Интернета, граф выглядит вполне профессионально.
Хотя рекомендовать его для обязательного прочтения вряд ли имеет смысл.