Корни и крона

                Деды   

Деды были разные. Один был сапожник - другой портной.
Один дед был худощавый, поджарый, с седым ёжиком на голове. Очень молчаливый.
С утра до вечера он сидел на своей низенькой табуреточке, обтянутой упругой кожей, держа во рту сапожные гвозди, и стучал, забивая их своим молотком. Пахло клеем - я и сейчас узнаю этот запах. Вся прихожая была завалена обувью, которую со всех окрестных улиц и переулков несли для починки люди знакомые  и незнакомые.
  Я не помню его улыбающимся. Только во взрослом достаточно возрасте я узнала из рассказов родных, что в шесть лет его отдали в подмастерья сапожнику. А его родители (мои пра) уехали в Англию, оставив его сиротой. Его суровость была, видимо, из той поры. Но дед был образован:он знал иврит - читал и писал на нём. Интересовался политикой и постоянно слушал старенький радиоприёмник.
На фронт его не призвали: к началу войны ему было больше сорока лет. Работал он тогда в сапожной артели. И спас семью, в которой уже были три дочери-школьницы, уведя и увезя её далеко на Урал. Когда они вернулись домой, дом был цел, но абсолютно пуст. И только на стене висели большие часы-ходики, которые до сих пор идут на том же самом месте.

   Другой дед был весельчак, гурман, любитель выпить в шумной компании. Он был полный и полнокровный, с остатками волос на круглой голове. Он был портной. Лучший в городе. Своему мастерству он учился у своего деда, который во время этой учёбы частенько охаживал внука портняжной линейкой по голове и спине. Благодаря деду я знала фамилии всех профессоров нашего главного в городе института, потому что все они шили у деда себе костюмы. Он тоже работал с утра до вечера, не выпуская из рук сантиметр. И если не стучала швейная машинка, то мы слышали его бесконечное "бу-бу-бу": работая, он постоянно что-то напевал. Дверь в его мастерскую, в которую превратили одну из комнат дома, для внуков была закрыта. Но иногда со старшим двоюродным братом мы заходили туда и копались в ящике стола, где были грамоты, медали и, кажется, орден, которыми он был награждён, а мы с братом "заиграли"... В армию его призвали из эвакуации. И он дошёл сапёром до Праги. А потом пешком возвратился домой, подхватив по дороге малярию и чудом оставшись жив. Он не потерял вкуса к жизни. И, помнится, много читал.
  Деды были разные. Один был из белорусского местечка, другой с Украины, из Винницкой области. Но их объединяло мастерство и уважение к своему делу, благодарность многих совершенно разных людей и наша к ним любовь.

                Бабушки

   В доме на стене висели два графических портрета. На одном был изображён дедушка, а на другом — необыкновенная  красавица с короткими волосами. Я не могла оторвать от неё взгляд, но никак не узнавала в ней бабушку — маленькую, в платочке, который она никогда не снимала. И только глаза роднили её с незнакомкой на портрете.
   Бабушка была хлопотуньей: четверо детей, внуки, потом первые правнуки… Она вечно всех кормила и подкармливала. Хлопоты были привычным делом для неё с детства:в семье её родителей, жившей в Белоруссии,  было восемь  детей. Она была младшей дочкой, которая с раннего детства помогала матери. Как-то она сказала мне — жалеючи — что мы никогда не пробовали таких вкусностей, которые она ела в детстве. И стала перечислять, что было в глечиках, которые стояли на полочках в доме её мамы, и как она маленькой девочкой управлялась с чугунками, которые надо было ставить и доставать из печи. Я не помню, умела ли она писать, но газеты в её руках видела часто.
   По судьбам её братьев можно проследить историю всей нашей страны: одного из них убили до революции, когда он возвращался с ярмарки. Двое других братьев и старшая сестра уехали в Америку, собирались забрать туда всех остальных, но случился октябрь 1917 года, потом гражданская война и этому замыслу не суждено было осуществиться. По семейной легенде один из братьев был скрипачом в оркестре Голливуда, а его дочь — знаменитая Дина Дурбин — двоюродной сестрой моей маме и её сёстрам и брату. Но… это была всего лишь легенда. А правдой оказалось то, что потомки уехавших - те, о которых стало что-то известно -  стали университетскими профессорами,  совершенно не захотевшими родниться, когда их разыскали в Штатах в 90-е годы. И ещё одна семейная — трагическая - история: по одной версии,  один из братьев, вернувшийся из США, погиб, воюя в партизанском отряде в Белоруссии. А по другой, которую я слышала от мамы,  он был председателем колхоза, его сыновья  служили в Красной армии. Их выдали соседи… И они были расстреляны. Эта версия, к сожалению, более точная...
А самый любимый бабушкин брат, которого знали и мы, её внуки, стал известным в Союзе экономистом.
А бабушка была просто бабушкой, которая просто жила, имея — очень долго —  одно единственное платье, на котором она только меняла воротнички… Мамина мама.
 
Другая бабушка — папина мама — была на неё совершенно не похожа. Она была высокая, статная, с длинной косой, которую укладывала в узел на затылке. Она была атаманшей. В юности — в 17 лет — она сумела вызволить деда из плена банды, устраивавшей погромы, чтобы они смогли пожениться. А во время эвакуации, когда дед отстал от поезда, остановила состав, уговорив начальника поезда сделать это. Мне кажется, она умела всё: была медсестрой, работала на заводе, готовила так, что все, кто вырос на её кухне, автоматически становились гурманами. И прекрасно пела. До сих пор помню : «не брани меня, родная, что я так  люблю его» — по-моему, она чаще всего пела этот старинный русский романс… А сколько она читала… думаю, она знала всю классику — русскую и зарубежную. Судьба благоволила к ней, наверное: в 30-е годы, спасая детей от голода, она смогла вывезти их с Украины. А когда пароход, на котором они плыли в эвакуацию,  попал в ледяной плен, их спасли, потому что на нём находился писатель Алексей Толстой.
Она тоже была из многодетной семьи — три сестры и четыре брата. И там тоже —  вся история страны:старший брат бабушки  был командиром одной из групп отряда самообороны, которые защищали Хмельник от тех самых бандитов, в плен к которым и попал мой будущий дедушка. И погиб, защищая город. Самый младший брат, любимец семьи, умер ещё до войны от туберкулёза.Одна из сестёр, единственная, кто остался в Виннице к началу войны, погибла там со своими детьми, расстрелянная фашистами.
Остальных мы успели застать. Братья бабушки жили в разных точка страны — уважаемые, достойные люди. А её сестра была известным в нашем городе врачом.
 
Бабушки — моё беззаботное детство...

                Папа

   Папа был атеист. Абсолютный. Стопроцентный. Но он был б-жий человек. Когда ему, уже в очень преклонном возрасте, потребовалась операция, последним аргументом для хирурга, который сомневался в благополучном исходе этой операции, стало именно это утверждение. И именно тогда я поняла, какой наш папа сильный и жизнелюбивый человек. Ведь родители — это воздух, которым мы дышим. Но не восклицаем каждую секунду «ах, какой»… Папа был «Ах, какой!». Неимоверной доброты, вечно решающий чьи-то проблемы — большие и не очень: к нам всё время заходили, чтобы узнать нужный № телефона или попросить куда-то позвонить, занять в долг; приходили за какими-то инструментами или звали открыть дверь, повесить люстру, просверлить отверстие… Он никогда никому не отказывал. Обожал детей — всех. Папа сочинял такие сказки, что заслушивались взрослые, когда слышали их. Дети буквально липли к нему. И он опять — чинил велосипеды, смазывал ранки. И качели — чтобы не скрипели на весь двор. А своими внуками он просто дышал... Его страстью был лес: каждый год, стоило только пробиться первым росткам, как дома стояла верба, ландыши, колокольчики — и так до грибов.
   Он любил людей. И ни в ком не видел дурных черт. При этом не терпел нечистоплотности в поступках.
Был талантлив во всём:в юности и молодости занимался гимнастикой, борьбой, греблей; всю жизнь писал стихи и прозу, играл на фортепиано, прекрасно пел и танцевал. Именно на танцах, в институте, куда он поступил после войны, они познакомились с мамой.
        Судьба сохранила его для нас. В 1940-м году папа был призван в ряды Красной Армии, служил в Москве. И защищал её, когда пришла пора. Он был зенитчиком, видимо, очень хорошим. Потому, наверное, его и вернули на свою батарею, когда всех остальных отправили под Волоколамск, откуда мало кто вернулся… И ещё раз судьба, в лице неизвестного нам, справедливого полковника Жукова из штаба ПВО (так вспоминал сам папа) спасла его от расстрела в ситуации, в которой он не был виноват. Вернулся папа домой в звании сержанта только в 1946 году. И до конца жизни отмечал две даты: день Парада победы, участником которого был, и самый святой — победный день 9-го Мая.
Когда-то в юности цыганка нагадала ему рану от лучшего друга и долголетие. Он не поверил ей, пока не произошло первое событие. А вера в то, что сбудется и второе предсказание (3 года всего он не дотянул до названной цифры), помогла нам всем в семье преодолевать бесконечные болезни, которые настигли его в старости. Но вот старым-то как раз его назвать было и нельзя. До конца жизни он сохранил свою статность и роскошную гриву волос. И молодость духа.
А я всю жизнь была папиной дочкой.

                Мама

 Мама...мамочка...мамуля… Первым вопросом, когда кто-то из нас — папа, брат или я — приходил домой, был: а мама дома? И дом был пуст, если мамы дома не было…
    Когда мой брат собрался жениться, родственники его будущей жены, познакомившиеся вначале только с нашим папой, восклицали: золото, золото!.. А я им говорила, вы ещё не знаете нашу маму — она бриллиант. Ровная, выдержанная, спокойная. Никогда не повышавшая голоса. Одним словом гасившая  зашкаливавшие  — по разным поводам —  эмоции папы. Умевшая никого не нагружать своими проблемами и переживаниями, коих было столько за жизнь... Мирившая обиженных и непримиримых. Мудрая… Она была за папой, как за каменной стеной. Но самые главные для семьи решения принимала именно она.
Её судьба могла сложиться совершенно иначе. Ей, единственной из четверых детей, дали высшее образование. И в институте мама, тоненькая, с точёной фигуркой, копной вьющихся волос, светящимися серо-голубыми глазами, всегда была окружена толпой поклонников. Но дедушка не позволил ей выйти замуж за одного из них — болгарина Марко (какое счастье - ведь потом она встретила папу!), который в будущем (по слухам) стал членом правительства Болгарии: вмешалось время — кто знал, как это могло отразиться на семье... После института её направили по распределению на работу в Подмосковье, откуда собирались послать в командировку в Штаты, но опять вмешалось время, да и мама, кажется, уже была замужем за папой, который после войны ещё только заканчивал институт, и эта командировка для неё не состоялась. И поехала она, отработав год в Лианозово, по папиному распределению во Владимирскую область, в заштатный городок Гороховец, который, как мне, 2-х — 3-х летней тогда, казалось, состоял только из 2-х строений: одноэтажного дома, в котором мы жили, и сарая напротив.

А потом мы вернулись  в свой город.
Это была счастливая жизнь — от начала и до конца. Мы жили как все —  просто, совсем не богато (тогда и слова-то такого не было в обиходе). Но мама умудрялась быть законодательницей моды, "финансовым директором»  — в скудные годы я шутя сожалела, что она не финансовый министр страны.  У нас всегда было тепло и вкусно — кормили и привечали всех, кто только не заглядывал; уютно и светло. А у нас с братом было всё: гитары и пианино, книги и пластинки, походы в лес и на речку, в театр и на концерты, дружеские застолья и — самое главное — любовь, в которой мы жили и которую ощущали как абсолютную норму.  А ещё уверенность, что все только так и живут.
У нашей мамы не было каких-то особенных талантов. Она не писала ни стихов, ни прозы, ни картин... Была начисто лишена музыкального слуха: папа всю жизнь подсмеивался,  что она всё поёт на один мотив — послевоенной песни «Летят перелётные птицы». Но как она танцевала… Лучше всех. А как любила природу... И читала, читала, читала...
Мама никогда не была бессловесной: в эвакуации её выбрали секретарём комсомольской организации школы, которую она там заканчивала, в Гороховце она защищала папу перед начальством. А дома, на заводе, на котором мама проработала от начала его становления до своей пенсии, она пользовалась непререкаемым авторитетом как человек и профессионал.
Талант, которым она была одарена природой абсолютно, это был талант женственности.
Я иногда говорила маме: как тебя правильно назвали — Любовь. В конце своей жизни, пролежав несколько лет, она источала такую нежность… Ангельскую.
Мамочка наша... Наша Любочка... Навечно.


                Большая семья
 
   В семье мамы их было четверо: три сестры — довоенных, и младший брат — послевоенный. Мама была старшей. Она и средняя сестра  похожи были на деда и между собой - очень хороши. Младшая сестра и брат, похожие на бабушку — были просто красавцами. Но все четверо были абсолютно разными людьми.
О маме я рассказывала уже. Этот рассказ об остальных.
   Мама, единственная, имела высшее образование. У сестёр за плечами были только техникумы, а вот брат — даже не помню, учился ли он где-то после школы.
Маму я называла главврач — не за образование, а за её мудрость, умение принимать правильные решения, сдержанность и несуетливость.
   Средняя сестра — это была самая настоящая «скорая помощь».  Для всех —  для родных, коллег, знакомых, соседей… Более преданного человека в семье, наверно, просто не было. Она бросалась на помощь, когда её звали и когда не звали. При этом была прямолинейна, говорила в лицо всё, что думала. И эта черта её характера частенько приводила к непониманию, а то и к обидам. Она настолько за всех волновалась, что в какое-то время  все стали реже рассказывать ей о своих проблемах. И это уже обижало её. Мне часто кажется, что я, старшая племянница, осталась перед ней в чём-то виновата…
   Младшую сестру, мы  — многочисленные племянники - просто обожали. Она была необыкновенная красавица с мудрой и доброй душой.  В юности — и по её рассказам, и по рассказам родных — она была настоящей оторвой: лазила по деревьям и заборам, собралась к Сталину за справедливостью… После техникума попала на Кавказ, вышла там замуж и там и осталась до будущих ветров перемен. И всю жизнь страдала от разлуки с большой семьёй. А для всех нас каждый её приезд в родной дом был просто праздником.
Наверное, ей не хватило полученного образования и всю жизнь она очень много читала, знала все новинки  — одно время  работала в библиотеке и снабжала меня информацией о вышедших изданиях. Очень любила искусство — кино, театр. У неё был великолепный вкус. А ещё она обладала невероятной интуицией и слыла в семье настоящей вещуньей.
Мы столько с ней не успели договорить...
Мне повезло: я была первой из числа всех родившихся племянников и мне досталось столько любви от тётушек, которых я одна звала только по имени и на «ты».
   Младший брат, родившийся после войны, стал, мне кажется, для всех настоящим подарком. Сёстры стали для него няньками (мою маму считали его мамой — у них была разница в 19 лет). И бабушка, любившая весь белый свет, его любила всё-таки особенной любовью. Возможно, он несколько смягчил и сурового и сдержанного деда. В детстве он подавал невероятные надежды. Опять же, по рассказам родных, он обладал необычным для маленького ребёнка талантом: он пел оперные арии. Да так, что, когда его видели, старались затащить то соседи в дом, то работающие в швейном ателье или сапожной мастерской. И всегда чем-нибудь одаривали. Взрослые были уверены, что он станет оперным певцом.
Он был ненамного старше меня и в детстве мы часто проводили время вместе. Я вспоминаю: мы сидим на полу в маленькой комнатке бабушкиного дома и достаём из узкого горлышка большой бутыли «пьяные» вишни — бабушка делала вишнёвку — и нам это разрешено. Какая же вкусная была эта вишня!
Около дома разрыли траншеи — то ли газ проводили, то ли ещё что-то — и друзья дядюшки, такие же пацаны, как и он, «закапывают" его в этот песок. А я стою на крыльце и плачу. Так мне его жалко.
А ещё помню, как я его укусила за что-то. Достал своим юмором. Кажется, на руке у него остался шрам…
Потом у него была школа, армия, откуда его комиссовали — он служил в ракетных войсках — а потом завод. У него были золотые руки. И ещё я никогда не видела человека, который столько бы читал. Книгами он был буквально обложен. Наизусть знал Есенина. И Высоцкого.
Из жизни он ушёл первым и самым молодым. За ним уходили сёстры.
 
   В семье папы их было двое: он и его младшая сестра. Мы общались не очень часто, но когда не стало моих родителей сблизились с ней по-настоящему. И я благодарна этому времени, когда лучше узнала свою тётю — мудрую, выдержанную и нежную. К ней невероятно тянулись люди — бывшие коллеги, друзья коллег, родственники,  их друзья:это был не дом, а штаб-квартира. Меня всегда поражало: люди, связанные дружбой целую жизнь, обращались друг к другу на Вы и  по имени-отчеству. И в этом не было никакой натуги.Сколько мы с ней переговорили, сколько она рассказала о большой семье. Как жаль, что и это в прошлом...
 
  По прошествии времени ты начинаешь осознавать, какое это было счастье — большая шумная семья, родные-родные люди. Все живы, все вместе. И как этого не хватает… И сколького мы не успели... Но все живы — в памяти и благодарности за всё. И за вереницу любимых двоюродных.
И эту любовь и благодарность надо передать идущим следом.