подборка в журнале Нижний Новгород

МНЕ ПРИСНИЛИСЬ СЧАСТЛИВЫЕ ГЛАЗА МИНОТАВРА

* * *
Я тебя забыл, забуду,
забываю, сбыть хочу.
Твое имя, как простуду,
коньяком в ночи лечу.
Все, забыл, за... Вновь шепчу.

Я теряю, рву, сжигаю
письма, ложь прощальных слов.
От тебя навек сбегаю,
от себя навек сбегаю,
чтоб навек вернуться вновь.

Я тебя не знал, не знаю,
не узнаю, не пойму.
Как мальчишка из трамвая
прыгаю в ночную тьму,
в гибель, в снега кутерьму.

Этот дом и город этот.
Этот снег и арка та.
И опять под кругом света
у окна сидит Джульетта:
начинай, мол, петь куплеты,
мальчик, с чистого листа...

* * *
Я обнимаю тьму
аллей ночного сада.
Сиянью твоему
положена преграда.

Пока ты здесь жила,
друг другу докучали
мед твоего тепла
и лед моей печали.

Ушла. Переживу,
перестою в прихожей,
перетопчу листву,
тряся небритой рожей.

Сходить бы по уму
давно в больницу надо.
Стою и глажу тьму
аллей ночного сада.

***
И мы похоронили нашу осень,
не очень-то заботясь о приличьях –
так, забросали ветками и снегом.
И сад, что был так сладко медоносен,
уснул, старик, в плевках и криках птичьих,
накрывшись пустотой, как оберегом.

Забыты грусть и радость – так, поверьте,
гораздо легче. День безукоризнен
и беспощадно чист под снегопадом.
И девочка, что думает о смерти,
в окошко глядя, – воплощенье жизни,
спокойной, безнадежной, как и надо.

Все кончено. И больше не случится –
вино, багрец и золото, невинность,
любовь, как ослепительная вспышка.
Она ждала, ломая в пальцах чипсы
и понимая счастья половинность,
разочарованная, но не слишком.

Плыл снег. Плыл мост. И яблоки горели
в хрустальной вазе, плавя подоконник.
Она молчала, втоптана в молчанье.
День угасал. И вывески пестрели.
И лишь она бледнела, как покойник,
разрезав руки о стекло случайно.

* * *
...когда я понял, что люблю тебя, милая,
когда я понял, что люблю тебя больше жизни,
больше всего на свете, что можно любить –
детей, богов, золота и акаций –
мне приснились не райские кущи с яблоками из меда,
не осенние поля с запахом увяданья,
мне приснились счастливые глаза Минотавра,
преданного Ариадной, преданного богами,
преданного всеми, преданного судьбой,
счастливые глаза Минотавра,
ждущего удара Минотавра,
счастливые глаза Минотавра,
смертельные глаза Минотавра.

* * *
...синее неба, золотистей ржи
нет ничего. Шмель в волнах иван-чая
так бархатист – хоть языком лижи.
Тебе б его шмелиные печали!

...ты у реки. Навстречу легион
гусей – бредет гогочущее войско.
И хоть ты будешь с плачем побежден,
бой принимаешь в панике геройской.

...и это лишь начало дня. Взгляни –
ты в кузове уснул, на сене млея,
среди колхозниц, визга, толкотни:
– Гадюка в сене! Прыгай же смелее!

...пахучий проблеск редкого дождя;
плеснул и стих. Клубника на клеенке,
и запах от пшеничного ломтя,
горячий запах, сладостный и тонкий.

...«тот умер, эта умерла». Чудак.
Однажды с нами бывшее не минет.
И этот день не кончится никак:
беги скорей к столу, твой ужин стынет...

***
ЗВОНАРЬ
В звучном небе, на закате, сам – заплата на заплате,
С плачем долгих пьяных братий: – Эх, давай, Колюха, жарь!
Над конюшней, над загоном, над колхозом-чемпионом
Колокольным ржавым звоном забавляется звонарь.

А народ смешлив до колик: – Это ж Колька-алкоголик,
Бывший сторож и историк. Слазь, зараза, не греши!
Подучили, спирта влили, как солому подпалили:
– Все, ребята, или-или: или бей, или пляши!

Ничего ему не мило. Мать, зачем его кормила?
Молоко твое уныло, растравил печенку страх.
Непослушными руками разрывает ветхий камень –
и швыряет колокольню, как соломинку в волнах.

– Что, пьянчужка, раскричался? Что мутишь, уродец, воду?
Баламутишь домочадцев? Насылаешь непогоду?
Вольно дышишь, волны плещешь в неба глохнущую гарь?
Не губи, бесстыжий ирод! Да уймись же ты, звонарь!

– Поздно, мать. Трудна работа. Волны бьют в борта без счета,
горло каменного флота запружило, замело.
Парус-колокол взовьется, ветра мокрого напьется –
И по вашим постным ликам двинет в небо тяжело!

Прибежавший председатель кроет в бога-душу-матерь:
– Упаси меня создатель от тяжелого греха!
Запихал завхоза в «Волгу» – покатил искать двустволку
на заброшенной кордоне у баптиста-лесника.

А народ смеется пуще: – Жарь, Колюха, жарь погуще!
Может, стерпит божья куща – что бояться почем зря?
...И глядит доярка-дура, сражена ножом амура,
как саднит над полем хмуро ало-черная заря,
и качается фигура золотого звонаря!

* * *
Пора! Уже сохнут рябинные кисти.
В карминах и в золоте волны двора.
Мы слушаем чутко, как сыплются листья,
как листья бормочут: – Пора.

Кому-то приснится еще эта осень –
и всхлип дебаркадеров, и катера,
и плачущий сад с гнилью груш на подносе,
и пьяный паромщик: – Пора.

Кричи. Паникуй. Морщись – плыли? не плыли?
Как в фильме немой снова слушай с утра
в жемчужной, прощальной, сверкающей пыли
крик канувших листьев: – Пора.