45-я параллель

Валерий Липневич
Родился в 1947-м. Поэт, критик, переводчик, эссеист, прозаик.

Автор поэтических книг «Трава и дождь» (1977), «Тишина» (1979), «Неведомая планета» (1988), изданных в Минске. «Дерево и река» (1988) – микроизбранное – вышла в Москве. Один из авторов «Время икс» (1989) и «Антология русского верлибра» (1990). Стихи печатались в периодике, переводились на иностранные языки.

Автор книги прозы «Ева, верни ребро!», а также ряда повестей в периодике. Член СП Москвы. Лауреат нескольких литературных премий. Живёт в Подмосковье.

Основные тексты размещены на:

http://www.stihi.ru/avtor/rz95661

https://www.proza.ru/avtor/valeryruz

* * *

Ещё Гёте в своих «Максимах и рефлексиях» говорил: «Оригинальнейшие писатели… оригинальны не потому, что они преподносят нам что-то новое, а потому, что они умеют говорить о вещах так, как будто это никогда не было сказано раньше». Это целиком относится и к стихам Валерия Липневича.

Нужно обладать поэтической зоркостью, чтобы так, например, сказать о приходе весны:

Выворачивает март

твой белый полушубок,

зима,

грязным мехом наружу.

Или о бабочке, проснувшейся в зимний день и обречённо застывшей на оконном стекле:

Она из красно-жёлтого листа,

обведённого чёрным.

Будто в траурной рамке

девичья фотография осени.

Анатолий Аврутин

* * *

На мой взгляд, именно верлибр соответствует поэтическому мышлению В. Липневича – содержание и форма его стихов составляют то счастливое единство, без которого нет настоящей поэзии.

В. Солоухин писал, что в свободном стихе, «если это не шарлатанство, за видимой раскованностью формы должна скрываться и ощущаться железная дисциплина и чувств, и мыслей, и стихотворной речи. В том-то и прелесть настоящего свободного стиха, что внутренняя строгость и четкость его, внутренняя дисциплина его как бы неожиданны, как бы не продиктованы формой и оттого поразительны».

Даже самые отвлечённые понятия в стихах Валерия Липневича, преломляясь через призму его воображения, становятся почти материальными, воспринимаются как нечто реальное, ощутимое, удивляют память узнаванием.

Поэт скажет: «Хрупкие ветви надежд»– и ты вспоминаешь тонкие, хрупкие ветви над темной водой, ветви, которые легко и страшно ломаются в руках, не находящих спасения.

Поэт скажет: «Тяжёлая баржа желания» – и ты узнаешь эту мучительную невозможность желаемого, эту перегруженную баржу, которую не сдвинуть с места...

Неторопливость «крупных планов», их смысловая насыщенность в стихах Валерия Липневича, его пристальное внимание к самым затаенным порывам человеческой души не позволяют читателю легко скользить по строчкам, не дают возможности расслабиться, требуют напряжённой работы, сотворчества.

Светлана Бартохова

* * *

Своеобразие стихов Липневича заключено в том, что они создаются не в распахнутости души, а в осторожном – как точно определил сам автор – угадывании себя, в узнавании среди захлёстывающего его потока окружающего мира. Это, вероятно, и человеческая позиция Липневича, и, безусловно, манера творчества. Стихотворение может начинаться случайным, необязательным наблюдением. Например, плывёт яхта... Как бы с пляжной ленцой подыскивается далее сравнение:

Яхта на горизонте –

как девушка в белой блузе,

что пересекает площадь

наискосок.

Сравнение это, как и наблюдение, весьма изысканно и необязательно. Оно нужно лишь для того, чтобы быть произнесённым, чтобы можно было прислушаться к звучанию этих слов, пытаясь «угадать себя» в них. Угадывание происходит – и сразу вспышка, всплеск энергии и динамичности в стихе:

 

Как парус,

торопясь в завтра,

ты до предела, как ветром,

наполнен сегодняшним днём.

 

В точке угадывания сомкнулись разнородные линии стихотворения, поэтическое пространство замыкается, объединяя в себе и яхту на горизонте, и поэта, сравнивающего яхту с девушкой и с собой, возникающим в стихотворении рядом с девушкой.

Николай Коняев

 

* * *

Ставка на интеллектуальную эмоцию приводит порой к тому, что поэт помимо своей воли, вопреки своему хотению превращается... в литератора, который, если перефразировать знаменитый стих А. Блока, называя все по имени, «отнимает аромат у живого цветка». И Липневич, судя по всему, знает об этом не хуже меня.

Знает и все-таки идёт на риск, ибо главное для него – определить «состав личности», освоить «пространство личности», испытать на излом («блужданием по неведомой планете жизни») ее возможности и невозможности. И здесь ему помогает свободный стих, который выполняет – воспользуюсь выражением самого Липневича – роль маятника, «бьющего по ограничителям», в том числе и по тем, что «постоянно угрожают человеческой исключительности».

Алла Марченко

 

* * *

Лёгкость, изящность, непринуждённость стиля всегда были присущи стихам Валерия Липневича (вспомним его первый сборник «Трава и дождь», 1977 ). Именно эта прозрачность, естественность интонаций выручала поэта и привлекала в его стихах даже тогда, когда стихи не имели глубокого философского подтекста. Что ж, в этом как раз нет парадокса: красота привлекательна и как красота изящной логической формулы, и как красота поэтической формы.

Образы стихов Липневича, так сказать, созерцательного ряда, они точны и, опять же, естественны: «Облако – мечта реки о небе», «…тесто, благодушно дремлющее, как старик на печи».

При этом поэт не просто созерцает события, пусть на первый взгляд и не самые великие, но своим видением как бы заново созидает природу вещей, воссоздает новый смысл явлений:
Нос картошкой,
живот картошкой,
руки и ноги – картофелины.
Вот он, кряхтя, наклоняется
и поднимает такого же человечка.

– Бульба-аш! –
одобрительно разглядывает его
и отбрасывает в сторону –
для внучки,
что на куче сухой ботвы
задумчиво грызёт морковку.
Поэт отказывается от привычных литературных стереотипов, кои для многих его литературных современников стали почти непреодолимы. Добивается он этого не через посредство эффектных приёмов, не через стремление произвести эпатаж, взрывая привычные формы, способы создания образа, стиха. Да, поэт отдает предпочтение белому, свободному стиху. Но это не такое уже и новаторство в поэзии конца ХХ столетия. Так какая же сила несёт эту поэтическую волну в стихах Валерия Липневича, преодолевая сопротивление привычного словесного материала? Я бы сформулировала это так: столкновение поэта с чудом обыкновенного стебля травинки, с безмерностью и непостижимым смыслом человеческого вздоха, взгляда, всего, что непознаваемо, преходяще и поэтому неповторимо.

И ведь в самом деле, цинизм всезнания, стремление творца быть судьёй в высшей и последней инстанции никогда не были действительно созидающими элементами в творчестве.
Любовь Филимонова


По жёрдочке реальности
Перед грозой
Самолёт пролетел
Слушаю дерево
По жёрдочке реальности
Деревенский пейзаж
Ты неловок как Геракл в гостиной
Холодноватое покалывание звёзд
Корова
Без боя падают
Товары для бедных
Запах истории
Бросаюсь с обрыва
Стремительно чуть покачивая бёдрами
Всё ещё живые
Озеро

 
Перед грозой

 

Щурясь от солнца,

сижу босой на крыльце.

Его дерево тепло и шероховато.

Близость реки.

Свежее дыхание луга.

Голубое с зелёным

поделили мир полюбовно.

Июнь обещает лето.

Моё время,

как мёд с ложки,

медленно и золотисто.

Туча

крадётся к солнцу,

как кошка к цыплёнку.

Кричат петухи.

Ласточки стригут над землёй.

Как гроза,

назревает моё время.

Цыплёнок спасается бегством.

Солнце беспечно.

В чёрном глазу

красный

сужающийся зрачок.

О ярость огня,

окружённого тьмой!

Лаконичность молний.

Болтливое торжество грома.

Туча,

как оглушённая рыба,

уплывает по ветру.

Рождение

и чистая

юная жизнь дождя.

Его торопливая,

слепая любовь к земле.

Девичья радость травы.

Просветлённость плодов.

Как гроза,

назревает мое время.

И во мне –

прекрасное, как половодье, –

счастье предгрозья,

предвкушения –

широкое счастье реки,

забывающей

о берегах!

 

Самолёт пролетел

 

взгляните –

реактивный

тянет из облака

белую длинную нить

август –

из зелёной пряжи лета

жёлтую нитку осени

ухватившись за кончик –

звезду –

утро вытягивает из ночи

прозрачную нитку дня

поцелуй

соединит

мою серебряную нить

с твоею

солнечной

время

из человеческих судеб

сучит

суровую нить истории

поэт

из этой массы «Мы»

вытягивает

пытается оборвать

звенящую нить «Я»

(оборвёт –

и не звенит)

и слава за поэтом –

как звук за самолётом

самолёт пролетел

белый –

словно сады в мае –

расходящийся след

 

Слушаю дерево

 

Люди параллельны деревьям,

но лишены корней.

Так же, как мы,

тянутся вширь и вверх,

но забывают о глубине.

Так же, как мы,

торопятся навстречу друг другу,

но, не успевая остановиться,

только ранятся жёсткой корой,

ломая руки, как ветки.

Зелёные рощи детства,

материнский шелест листвы,

суровая забота дятла,

легкомыслие пеночки,

доверчивость зверя.

Визгливый ужас пилы.

Будни деревообделочного комбината.

Полезные вещи.

Блестящая карьера столбов.

О счастье быть деревом!

Уравновешивать кроной

планету в корнях,

её, как любимую,

навеки обняв.

 

По жёрдочке реальности

 

по жёрдочке реальности

обыденные

идём из сказки прошлого

в сказку будущего

настоящее –

единственное

чего у нас не отнять

поцелуи шелестят как листья

и прячут нас как деревья

по тонкой жёрдочке летней ночи

идёт рассвет

как мальчик с удочками

через звонкую речку,

приглушённую туманом

 

Деревенский пейзаж

 

Отчего я так торопливо

отвечаю на приветствие,

когда здоровается со мной

востроносая женщина

в красном платке?

Хорошо выспался и позавтракал.

Праздно стою у реки.

Онтологические проблемы бытия

всплывают к поверхности,

чуть шевеля плавниками.

Она улыбчиво говорит мне «здравствуйте»

и проходит мимо,

обрывая леску моих размышлений.

Мужской пиджак с подвёрнутыми рукавами

болтается на ней, как на вешалке.

Резиновые сапоги.

Вилы на плече.

Трое детей.

Муж алкоголик

сидит за пьяную драку.

Торопливо здороваюсь,

и мне так неловко,

как будто в деревенской аптеке

спрашиваю новейший

противозачаточный препарат.

И противно до тошноты

от этой неловкости,

от этого интеллигентского уменья

к частичным душевным деформациям,

доказывающим тонкость и восприимчивость,

но не угрожающим спокойствию

и комфорту.

 

* * *

 

ты неловок как Геракл в гостиной

ты боишься пошевельнуться

любое

самое осторожное движение

засыпает лавинами мыслей

уносит наводнением чувств

наивное счастье поступка

простого понятного жеста

недоступно тебе

ты медлишь и медлишь

бесконечно смакуя

цепко следя как спектр ощущений

восходит от сладкого к горькому

и опять деградирует к сладости

в витрине каждой женщины

ты успеваешь

поймать своё отражение

а большего тебе и не надо

с любопытством разглядываешь

эти мгновенные фотографии

удивляешься:

все это ты

готовый отлиться в любую форму

но никогда –

застыть

 

* * *

 

холодноватое покалывание звёзд

и чёрная

сосущая пустота

прижался к любимой

и успокоился:

уравновешена

бездна неба

пропастью женщины

 

Корова

 

Красная богородица,

увенчанная рогами,

ты возникаешь в проёме дверей

из темноты,

глубокой,

как откровение.

Ты рассеянно поглощаешь воду

и задумчиво перемалываешь сено,

и втаптываешь золото соломы

в это тесто,

благодушно дремлющее,

как старик на печи.

Ты достойно владеешь

всей мудростью мира.

Как трава и вода,

примирились в тебе

Действие

и Созерцание.

Сенокос –

разящий выхлопными газами

жалкий обломок великого ритуала

в храме Коровы,

под синим куполом неба,

 

* * *

 

Без боя падают

твои первые баррикады,

время!

Непобедимая молодость!

Мы торжествуем,

бездумно преследуя,

настигая вот-вот.

Тридцать.

Часовые проспали.

О коварство и ложь –

окружены...

Дворняжки наших удач

виновато виляют хвостами.

Какие бараньи глаза

у наших наивных побед.

Капитуляция.

Принятие всех условий.

И брюшко –

курган над погибшим героем.

 

Товары для бедных

 

– Скажите, пожалуйста…

– Прямо, а потом направо.

Да, дешёвая распродажа.

Не рвитесь, успеете.

С утра и до вечера,

и всю ночь напролёт.

Этого добра навалом.

Вывеска там –

«товары для бедных»!

Да-да, в полном ассортименте –

свобода, равенство, братство,

родина, честь, Бог…

– Так все-таки есть Бог?!

– Не знаю.

– Но вы же сами говорите!

– В продаже – есть.

Ну а также свежий воздух,

чистая вода,

бескорыстная любовь

и прочие отбросы цивилизации.

Проходите, не задерживайте!

 

Запах истории

 

на заливных лугах гласности

благоухают

вчерашние компосты

и сегодняшние фекалии

это и есть запах истории

сначала пахнет дерьмом

а потом кровью

вдохни поглубже

чтобы уже никогда не спутать

с библиотечной пылью

 

* * *

 

Бросаюсь с обрыва

Переплываю

Срываю кувшинки

Подкрадываюсь с удочкой

Ворую её серебро

А ей хоть бы что

Все так же невозмутима

Спрямляю до канавы

Лишаю рыбы

Чистой воды

Прибрежных зарослей

Заливных лугов

В изнеможении успокаиваюсь

Ненадолго

Повернуть бы её вспять

Стою в растерянности на берегу

Что делать с речкой

Женщиной

Жизнью

 

* * *

 

стремительно

чуть покачивая бёдрами

идёт девушка

в этом «чуть» –

сдержанная сила

так в биении пульса –

спокойствие жизни

так в чётких колебаниях маятника –

неодолимость времени

девушка –

это часы по которым

мы узнаем своё время

 

Всё ещё живые

 

Добиваемся успеха.

Теряем

друзей.

Находим женщину.

Теряем

любовь.

Собираем вещи.

Теряем

свободу.

Копим деньги.

Теряем

сердце.

Наживаем годы.

Теряем

время.

Без времени,

без сердца,

без любви…

Но всё ещё живые.

Как?

Зачем?

 

* * *

 

Кицунэ Миято

 

озеро

возле

вздрагивает как бабочка

на зелёном бархате леса

чем прозрачней вода

тем больше голубизны

забирает у неба

чистое сердце –

зеркало мира

 









Сообщение

Наталья к подборке «По жёрдочке реальности» Валерия Липневича 26 марта 2016 г.

Валерий, блестящая подборка! Поздравляю. Для меня ваше творчество является загадкой. Ваши верлибры - настолько отдельный жанр в свободном стихосложении, что этому, определённо, нужно учиться.

в
Валерий 27 марта 2016 г.
Думаю, что есть вещи, которым при всём старании научиться невозможно.