Бросай

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чёрт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживётся.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
утопить, как ведро,
в колодце.
Хорошо им стоять и смотреть,
красить рты в жестяных поцелуях, —
только мне,
как псаломщику, петь
над родимой страной аллилуйя…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Сергей Есенин "Сорокоуст")


Бросай меня, я расшибусь о скалы,
слетевшая с вершин твоей любви, –
цепляться за уступы устала,
а ты — давай, по воле волн плыви
смелей вперёд! Тебя я отпускаю, –
прощаю вольные и мнимые грехи.
Оставь в былом нескладные стихи,
чей груз я так навязчиво таскаю, –
влачу их неоправданное бремя,
как живописец старые холсты, –
в бреду поэтики я коротала время
в зияющем пространстве пустоты…
Случайно нас судьба соединила,
вменяя нам вчерашние долги, –
ты был мне щедрым даром дорогим
спасением от серости постылой…
Открытыми держала свои двери
и проговаривала имя, чуть дыша,
и в запредельное неслась моя душа,
а ты, мой истязатель, мне не верил!
Зиянием исчерпанных глазниц
в заве́се своих призрачных побед,
не видишь отраженьем лунный свет,
а он зерца́ло утренних зарниц, –
когда-нибудь средь будней суеты
посылкою несбыточных надежд
из бездны исцеляющихся вежд
мелькнут мои забытые черты…
Разлука — горечь! Запад и восток
ни ты, ни я соединить не в силах, –
как беспощаден бег часов унылых,
как бессердечно ход его жесток!
Мы ме́чемся по жизни по спирали,
все "завтра" так похожи на "вчера", –
сочувствую с безмерною печалью
забывшему божественность добра!
Тускнеют звёзды от вселенской грусти,
пружинит вакуум пространство бытия,
от снов сумбурных пробуждает явь, –
в разбитом сердце холодно и пусто….
Отступникам всё время — красный свет,
опейся всласть двуличием своим, –
лиловой мантрой прозвучит вослед,
вибрируя во тьме: Ом Ла́ло Алои́м.…




* ве́жды (трад. -поэт.) — глазные веки
** Ом Ла́ло Алои́м… — начальные слова мантры фиолетового пламени, в данном контексте — пожелание счастья

Post scriptum:

Сторона ль ты моя, сторона!
Дождевое, осеннее олово.
В чёрной луже продрогший фонарь
отражает безгубую голову.

Нет, уж лучше мне не смотреть,
чтобы вдруг не увидеть ху́жего.
Я на всю эту ржавую мреть
буду щурить глаза и суживать.

Так немного теплей и безбо́льней.
Посмотри: меж скелетов домов,
словно мельник, несёт колокольня
медные мешки колоколов.

Если голоден ты — будешь сытым.
Коль несчастен — то весел и рад.
Только лишь не гляди открыто,
мой земной неизвестный брат.

Как подумал я — так и сделал,
но увы! Все одно и то ж!
Видно, слишком привыкло тело
ощущать эту стужу и дрожь.

Ну, да что же? Ведь много прочих,
не один я в миру живой!
А фонарь то мигнёт, то захохочет
безгубой своей головой.

Только сердце под ветхой одеждой
шепчет мне, посетившему твердь:
«Друг мой, друг мой, прозревшие вежды
закрывает одна лишь смерть».

(Сергей Есенин. 1921 год)