Бамбуковые реи джонок. Василий Обухов

.



XVII Василий ОБУХОВ………………………………………..Валдис ДУБУЛТ


***
И ямбом неотточенным воспетый,
Космический сотрет круговорот
И имя захудалого поэта,
И ржавчиной покрытое перо.

И будет день — я робко и тоскливо
Взгляну в твои лучистые глаза,
И по щеке холодной торопливо
Прокатится горячая слеза.

В последний раз беспомощную душу
Склоня к твоим томительным ногам,
Я удалюсь, похожий на кликушу,
Юродствовать по дальним городам.



………………………………………. Всего того, что дарит счастье, нет
………………………………………. Умрешь, проснешься, вскинешь в небо руки,
………………………………………. Пусть оплетают синие излуки
………………………………………. Две белых ветви пять кровавых лет.

………………………………………. К разбитой чашке, – треснувшее блюдце
………………………………………. За лозунгами новых революций
………………………………………. Тюльпаны, розы, васильки, авось
………………………………………. мир станет лучше желтого безмолвья,
………………………………………. обочину пронзает рог воловий
………………………………………. пустой внутри, а рядом рыбья кость.

………………………………………. Любовь и веру вычеркнув из сводок
………………………………………. вчерашних происшествий, с райских глин
………………………………………. уборщики в оранжевых чжули
………………………………………. смывают лики, тихих пагод своды.


В ТАВЕРНЕ

Памяти А. Грина

Весь вечер мне рассказывал товарищ
(Глотая грог, губами чмокал: пли!),
Что в Зурбагане не было пожарищ,
И в Лиссе не бывали корабли.

Что над Невою гости-мексиканцы
Не пробовали звонких голосов,
И некий принц не отдавал на шканцах
Приказ к поднятью алых парусов.

Что не стрелял стрелок по инсургентам
В ущельи, где их были тьмы и тьмы,
И юноша из Бригге или Гента
Не целовал стыдящейся Фатьмы…

В таверне той, где мы сидели оба
(Неважно, что мы не сидели там), —
Сушил свою заштопанную робу
Какой-то молчаливый капитан.

Сидел в углу. Был уголь в печке красен.
Багряный лик глядел в обычный дринк…
И вдруг сказал: «И все-таки прекрасен
Мой старый друг, герр Александр Грин».


ПОЧТАЛЬОН

Черт! Солнце жжет. И ноги так устали.
Дай отдохну, зайдя сюда, в бистро…
Ну что с того, что вы не прочитали
Полдюжины глупейших чьих-то строк?

Успеете. «Хозяин, кружку пива,
А впрочем, нет, бутылочку вина,
Того-того, где рожица хедива
На этикетке красненькой видна».

Приятно, уф!.. С плеча тяжелый ранец
Свали у ног. Сиди в прохладе. Пей…
Какой смешной, какой забавный танец
Танцует на площадке воробей.

«Мон шер ами, а где же воробьиха?» —
Вспорхнул прохвост, и след его простыл…
Как хорошо. Божественно. Как тихо
Шевелятся зеленые листы

Каштанов… Эх! Ходи от дома к дому
По целым дням, консьержкам говори:
«Бонжур, мадам, письмо мосье Прюдому,
Письмо Кайе, Кашену, Эбари…»

Носи мешок… Вот предок — тот рапиру
Носил всегда на выпуклом бедре,
Он от Кале и до Гвадалквивира
Навербовал прекраснейших метресс…

А я… Ну что ж… «Хозяин, получай-ка,
Пора…» Ого, да я еще не стар!
Как улыбнулась пламенно хозяйка
На мой поклон: «Мадам, о ревуар».

Пусть солнце жжет — ведь это наше солнце
На картузе пусть знак — Почталион, —
Рожденному гасконкой и гасконцем
Почет всегда, везде, со всех сторон…

Угаснет день. Испанская баскина
Легко скользнет на левое плечо,
И сладко затоскует мандолина,
И сердце так забьется горячо.

Я стану петь про бархатные очи,
О предках, что служили королям…
И будет млеть в объятьях синей ночи
Росою орошенная земля.


ЗЕМНАЯ МУЗА

Ты отошла… Так зимний день отходит,
Целуя лед на розовом окне…
Ты отошла, но снова на восходе
Застенчиво вернешься ты ко мне.
Вернешься ты… вдвоем бродить пойдем мы
По тропам тем, где не бродили мы,
Где в синий лед серебряной зимы
Закованы большие водоемы.
Не знаю я, но ведь и ты не знаешь,
Кого собой я буду чаровать,
Когда, вскрылив, как горлица лесная,
Ты станешь мне, летая, ворковать:
«Лежит печаль над этим снежным миром,
Но мне она неведома — поэт
В себе зажег неугасимый свет,
Едва коснулся струн холодной лиры».


СУХУМ-КАЛЕ

Под амбразурой башни генуэзской,
Где кипарисы вместо часовых,
Услышишь стон проснувшейся совы
И моря всплеск внушительный и резкий.

Густым плющом и виноградом диким
Гора покрылась, буйно обросла…
У древних стен гнездится мушмула,
Вся в щупальцах колючей ежевики.

А дальше, где большой полуподковой
К дуге залива, что из серебра,
Припал и дремлет золотистый град, —
Ты видишь лик Шехерезады новой,

И меркнет все — Гренада, Рим, Каносса…
Забыто все… Цветут ее сады,
И к нам стремится синетканый дым
Исчезнувшего в море миноносца.


ОПУСТОШЕНИЕ

Сосуд Любви чистейшей, словно грань
Алмаза, отшлифованного в Берне,
Ты брошен здесь, где виснут смех и брань,
В прокуренной, заплеванной таверне.

Ты брошен здесь, и пачкают тебя
Расчетливые руки проститутки,
И на тебя с усмешкою глядят
Ее глаза — две блеклых незабудки.

Рассвет еще не заглянул в окно.
Табачный дым глотаешь. Алкоголем
Ты гонишь наркотический озноб
И плаваешь под парусом безволья.

Ты ничего не сделаешь, не дашь,
И никому не нужен ты задаром…
И бегает тихонько карандаш,
Сопровождаем треньканьем гитары.


***
Воспоминанье это или сон?
Луч золотой в сиреневом рассвете
Слепительно прорезал небосклон
И засверкал на дальнем минарете,

И мнится, что, отвергнутому, мне
Единое осталось утешенье:
Не наяву, пусть — в дреме, пусть — во сне,
Преодолев в груди сердцебиенье,

Подняться на высокий минарет,
Устами недостойными своими
Произнести в сиреневый рассвет
Твое благоухающее имя.