Иван

«Война есть не только потрясение,
 но и духовное испытание и духовный суд»
 Иван Ильин
 
Это была первая осень Великой Отечественной войны. Вокруг маленького села Ворошиловградской области, в котором жила девушка по имени Клавдия, шли ожесточённые бои между Советской Армией и фашистами.
 Звуки канонады не замолкали вот уже несколько дней подряд. Когда же всё окончательно затихло, а минуты долгожданной тишины превратились в часы – новый день утренней росой умыл онемевшие от боли хаты и словно родил звуки, голоса и чувства: ЖИВЫ…
Клавдия, вместе с другими молодыми девушками, вышла за село, чтобы похоронить погибших солдат.
 …Поле битвы встретило девушек зловеще. Тягостным безмолвием и прогорклым запахом. Гнилостный и травяной, он смешался с человеческой кровью, дымом пожарищ и бензиново-керосиновой вонью разбитой техники. Солнце только начинало подниматься над горизонтом и его первые лучи особо выразительно подчеркнули весь трагизм этой страшной картины.
Сколько там было убитых! А ещё – оторванных от человеческих тел рук и ног. Казалось, они лежали повсюду, привлекая голодных собак и зверей из леса.
 Девушки крестились, шептали молитвы, то и дело всхлипывали, громко набирали в лёгкие воздух, чтобы не упасть от головокружения. Тут же рыли могилы и хоронили останки.
 Клавдия, статная и красивая, шла отдельно от остальных. Рано оставшись без отца и матери, она привыкла держаться обособленно. При этом девушка всегда с трепетным чувством рассказывала о своём счастливом детстве, которое продолжалось ровно до того момента, как отца «раскулачили» и повесили на старой яблоне под окном их уютного дома на глазах у всей семьи. Мать лишили хозяйства, чем обрекли на голодную смерть вместе с двумя сыновьями и дочерью. И действительно, через короткое время она, горемычная, сгорела от «сибирки», оставив на Божие попечение своих несчастных сирот.
  История жизни Клавдии не была особенной. Таких насчитывались тысячи и тысячи по стране. Начавшаяся война лишь продолжила печальный список испытаний, выпавших на их судьбы...
…Вдруг Клавдия, шедшая впереди всех, вскрикнула:
 
– Ой, девчата, смотрите!..
   
Подруги подошли - и просто застыли от ужаса. В примятой прелой траве лежала человеческая голова. Золотые кудри перебирал ветер, словно пытаясь пожалеть этого несчастного солдата. Голубые глаза были широко открыты и смотрели в такое же голубое небо. Парень был неимоверной красоты, и даже смерть не смогла её отнять.
 Три девушки стояли и смотрели на человеческую голову - всё, что осталось от некогда живого человека. Сильного и красивого… Родного или чужого… Защитника или врага…
  Одна из девушек, Евдокия, резко встрепенулась, расправила плечи и громко сказала:
 
– Ууууу, собача лапа*! Фашист проклятый! Смотри, выбрит-то как начисто. Во всём они такие культурные, немцы эти! Небось, родился на белых простынях, у какой-нибудь фрау, рос да подъедал что получше, да играл вместо кукол с мамкиными жемчугами да серебряными отцовскими пуговицами от кителя. А потом грамоте обучался… А вон как жизнь свою закончил, на чужой стороне, обездушенный и даже безтелесый! Так ему и надо, ироду!..
 
В этот момент лицо Евдокии совсем перекосило от злости:
 
 – Пускай так валяется! Не будем хоронить!
 
Евдокии только недавно исполнилось 18 лет. Из всех своих подруг она одна умела хорошо читать и писать, успев окончить «восьмилетку». Евдокия отличалась бойким характером и обострённым чувством справедливости.
 
– А ну, цыц, Явдоха! – громогласно произнесла другая девушка, Нюся. – И с чего это тебе, шалопутной*, придумалось, что он немец? Куды глаза твои глядят? Вона шрам у него, – и указала пальцем на правую щеку, – точно от батога*! В маво братушки меньшого такой самый! Небось, как и он скакал на гнедой кобыле по полю, замахнулся на неё, буйную да резвую батогом, да по детской нерасторопности себе по лицу и зарядил, дурашка! А батя потома его и бранил, и жалел. А мамка примочки ставила, да все без толку, шрам-то на всю жисть остался. Так и на фронт ушел со шрамом… – глаза Нюси наполнились слезами. – Ясно тебе? Наш это паренёк! Надо бы побеспокоиться об нём.
 
Нюся была средней из девушек. В ближайший воскресный день ей должен был исполниться 21 год. Она осталась жить в сельской хате одна, отца и младшего брата призвали на фронт, а мать умерла годом ранее.
Евдокия посмотрела на Нюсю таким взглядом, что у той ком встал в горле.
 
– Фашист! Фашист он! – кричала Евдокия. – Что ж ты за дура-то такая?
 
– А я говорю наш! Наш! Русский!
 
Не в силах больше слушать доводы обеих, в разговор вмешалась Клавдия.
 
– Будя, девчата! – строго и одновременно ласково осадила она подруг. – Чего судить об нём? Ни шинелки, ни обувки, ни даже хреста нательного. Золотые кудри – всё богатство. Да глаза голубые, как енто небо. Загляни в них, так самого Рая отражение и увидишь. А в Раю-то Бог правит. Херувимы да серафимы Ему служат. А ещё - вести с нашей грешной земли приносят. А ну, как скажут Ему, что такая-то Явдоха, раба Божия, да Нюська, ещё не мужнина жена, да Клавка, самая старшАя, не схотели хоронить творение Его, как положено, по-христиански, а на своё разумение рассудили, что пущай так валяется, человек ентот, вернее голова его. То-то в Раю расстроятся, то-то раздосадуются. Авось, и победы советскому народу за такое жестокосердие не благословят…
 Никто из девушек не мог вымолвить и слова. И тогда Клавдия продолжила:
 
– Человек он! Человек! Образ и подобие. Надобно и хоронить по-человечески.
 
 Клавдия сняла с себя косынку и дрожащими руками завернула в неё голову. Евдокия и Нюся заплакали и тут же стали рыть яму…
Похоронили страшную находку со всеми погребальными песнопениями, которые полагалось петь над усопшими. Евдокия сделала небольшой могильный холмик, Клавдия соорудила крест из сухого дерева, а Нюся возложила к его подножию сухие полевые цветы и душистые травы, чтобы всё, как надобно, по-человечески...
   Кто был этот солдат? Откуда? Неизвестно. Но девушки уговорились называть его Иваном. Клавдия тогда предложила:
 
– Пущай Иваном будет, как мой батя…
 
Нюся одобрительно кивнула, а Евдокия подняла с земли кусок обгорелой фанеры, потом нашла уголёк и аккуратно написала: «Иван, 1941». Табличку оставили на могиле – чтобы все знали.
Солнце уже клонилось к горизонту. Девушки шли в село молча, и только птичьи трели нарушали всеобъемлющую тишину. А может это на птичьих языках души погребенных солдат благодарили своих благодетельниц…
Примечательно, что даже спустя много лет, Клавдия не забыла эту историю, а вернее – чистый, последний взгляд небесно-голубых глаз неизвестного солдата.
 И ещё: Клавдия – моя прабабушка, Царствие ей Небесное, и этот рассказ я записала с её слов.
 
Примечания:
*собача лапа – ругательство, характерное для той местности;
*шалопутная – сумасшедшая, ненормальная;
*батог – кнут.