слишком личное

Однажды любимая женщина пришла домой в слезах.
В душном вагоне метро, в час пик, когда невозможно пошевелить рукой, в зад ей упёрся член.

Я не знаю, действительно ли она видела, кто это сделал, или поддалась стереотипам, но плача в прихожей, она описывала его через конкретные национальные признаки.
Что я мог сделать? Утешать? Мало, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Побежать с молотком на улицу искать кого угодно? Будучи в здравом уме, она этого и сама боялась. Тогда что? Ей было так важно, чтобы я поддержал её хотя бы в её словах, в её проклятьях. И не только здесь и сейчас. Я хорошо знал, что разговоры о других будут с этого момента снова и снова возвращаться в нашу жизнь.  И этого я дать ей не мог. Не только потому, что язык не поворачивался высказать националистические идеи. Но и потому, что с моей смуглой кожей,  чёрными волосами и бородой, когда меня через раз обыскивает полиция... Если начнётся, в родословную смотреть не будут.

Очень страшно признать, что я слабый, не многим сильнее её. Что если мы столкнёмся в переулке с опасностью, мне, может, и хватит духа броситься вперёд, чтобы она смогла убежать, но - видит бог - лучше бы мы убежали вместе.Что при всей моей огромной любви, я не могу поддержать её словом ненависти, когда оно так ей нужно. Признать, что мир вокруг страшный и опасный, а я ни разу не герой. Даже на словах. И всё, что я могу, это обнять её и сдерживать собственные слёзы. Всё, что я могу ей предложить - предельная неуместная честность.

Это не была единственная причина, почему мы расстались. Но с тех пор я всё чаще и чаще стал слышать в свой адрес: “я не чувствую в тебе защиты”. И мне нечем было возразить.

И поэтому я, увы, не могу осуждать русских националистов. Хотел бы. Но не могу. Потому что это больно и страшно быть слабым и жалким, потерявшим любимого человека, антифашистом.