Осколок драмы

          Здравствуйте, дорогие авторы, читатели!
          Хочу поведать вам одну историю, которая произошла с моим приятелем; мы познакомились с ним буквально неделю назад. Он недавно переехал в мой родной город – в подмосковную Балашиху. А познакомились мы случайно, когда я, отдыхая от вымотавшего рабочего дня, прогуливался по вечернему городу. И наконец, решил присесть на глубокую скамейку "бродвея" – это наш знаменитый парк; у жителей давно уже закрепилось такое интересное имя для него. Закурил. Собственно, так с этим человеком я и познакомился: он попросил у меня сигарету, я и поделился. И пока курили, завязалась беседа. Он рассказал, что недавно приехал, и теперь восхищается нашим парком. Я предложил присесть. – После оказалось, что он тоже имеет отношение к литературе, как и я; в итоге я посоветовал ему наш портал. Обменялись телефонами и продолжили вести беседу.
          Лет ему оказалось, что примерно, как мне, разве что он на год постарше. В течение разговора человек случайно на секунду замер, о чём-то задумавшись. Ну, из вежливости, я спросил, мол, о чём он задумался. Тогда он поведал мне одну свою историю из прошлого, о которой я расскажу вам ниже. – Только он взял с меня слово, что настоящего его имени я не укажу, а то, которое он попросит сам – то есть псевдоним. А описание и образы природной лирики представить несложно было и самому' вашему покорному слуге, ведь я нередко наблюдал разные мотивы, которые может подарить нашему впечатлению и вдохновению природа.
          Приятного прочтения, уважаемые! Надеюсь, как литератор я перед вами не посрамлюсь.
        ______________________________               

                Глава первая

          Шумел октябрь. Пёстрым сеевом кружили хороводы опадающих листьев – словно бы шустрые мальчишки, они крылато резвились на мягком, приветливом ветру, который нянчил их трогательную и вдохновляющую сердце свободу; и шаловливо опускаясь под ноги, они хрупко шелестели, хвастаясь торжествующим цветом и мотивом осени: бархатным шёпотом повторяли свои изумительные напевы: «Люби жить, люби творить».
          Шелкогривым всполохом обнимал наш небольшой городок блаженный и благородный закат; кудрявые верхушки берёз нежно были окаймлены розоволицым отблеском прятавшегося за горизонт Солнца, подчёркивая и отмечая всю прелесть осеннего глагола: блистали листья, словно монеты, которыми позолочено-рдяной октябрь умело и талантливо подкупал восторженное дыхание покоя и искреннее предвкушение чего-то важного, чего-то сильного – такого, как чувство, которое наполняет биение сердца смыслом счастливой жизни и мечтания о чём-то прекрасном.
          Я шёл по маленькому уютному парку, прислушиваясь к каждому хрупкому и ласковому звуку напевающей осени, пытаясь иной раз поймать опадающий листочек, как орлёнка. – И тут увидел, как шла девушка с другого конца парка, – моя Иринка! – Она шла с той стороны, откуда он был освещён закатным пологом ярче всего; в руках её был какой-то журнал, который она читала на ходу. Я замер. И даже не осознавал тогда, что стою у неё на пути, – естественно, она на меня наткнулась. Но ни упрёка, ни замечания я не услышал от неё: она медленно подняла на меня глаза и ничего не говорила; как и я. – О! этот карий омут её глаз с золотистым переливом, обрамлённых нитями длинных ресниц! Минимум косметики, ничего вульгарного, без навязчивой безвкусицы: простая, милая, приятная девушка. К тому же, с отличными манерами.
          С минуту мы так молча стояли, смотря друг на друга. Вскоре молчание превратилось в неловкость, и я решился – придя в себя – заговорить первым:
          – Простите, пожалуйста – виноват: вы меня очаровали, и я не смог сдвинуться с места... – И одними губами улыбнулся ей обезоруживающей улыбкой. Я всегда был красавцем – как считали мои знакомые и родные, – и улыбка моя безотказно действовала, как они говорили, на всех, кому я её дарил. Но такое мнение меня нередко как-то даже раздражало: я никогда не любил и не хотел выделяться среди остальных.
          От моего оправдания перед девушкой мне стало даже стыдно. Она это заметила сразу, и степенно и кротко, успокаивающе улыбнулась в ответ, несмотря на комплимент – воспитанная и благородная:
          – Не переживайте. Я сама увлеклась журналом и не заметила вас.
          Всё-таки мечтания мои услышали листья, когда вдохновили на них!
          ...Так мы и познакомились с Ириной. Она позволила мне прогуляться с ней, беседуя – обо всём и ни о чём одновременно, – и проводить до дома. Оказалось после, что она ценит и любит поэзию; а я в свою очередь был сам автором поэтических катренов. По дороге читал ей произведения – как свои, так и классиков. Я был в восторге от этой девушки за её любовь к литературе, ведь мало кого из современных людей встретишь начитанных ценителей литературного творчества – настоящего живого литературного творчества, а не замаскированного под онлайн-пособии и фальшиво выдающегося этим за труд сердца и его ритм.
          И до сих пор мы с Ириной не расставались. С того дня прошло уже почти шесть лет. Много чего пережили вместе – и всегда оставались единым целым: двумя половинками одного счастья.

          И вот сегодня – девятнадцатого октября, две тысячи двадцатого года – я, наконец, решился сделать ей предложение руки и сердца, договорившись с ней встретиться на нашем месте – конечно! без всякого намёка на мотив для встречи: именно там, где впервые увидели друг друга и познали любовь с первого взгляда. – Тот парк был святыней наших чувств.
          Я нарочно пришёл на час раньше назначенного времени: с тем, чтобы заново обдумать, что стану ей говорить, – обдумать, как следует. Салют, подарки, цветы, аплодисменты – всё уже подготовлено: друзья подсуетились, и теперь сидят в засаде; – стоило мне случайно проговориться одному, как буквально за два дня узнали все остальные. Ну как тут отвернуться от товарищеской помощи? – обижать отказом их я бы не осмелился: одна даже мысль об этом была бы оскорбительной.
          Ну что же, осталось только дело за мной. Слова. Слова! Как же их подобрать? Забыл ведь все те, которые не раз прокручивал в голове последнюю неделю. Как же стыдно и страшно! – Но тревога всё равно была не болящей, а какой-то даже сладкой, трепетно нетерпеливой, – какой ведь шаг намерен сделать! Мы же ведь любим друг друга, жалеем так, как могут любить и жалеть давно родные люди; ведь мы две половинки одной жизни...
          Сам думаю, какие слова ей сказать, а невольно вспоминаются случаи из прошлого.
          То вспомню, как Иринка стегала меня веником, когда я опрокинул кастрюлю с компотом, который она варила из груш, собранных у меня на даче; стегала веником и ругала, а сама плакала и смеялась – я ж ведь ошпарился. То есть сам непоседа потерпевшим оказался: переживала она.
          То вспомнился вдруг случай, когда она действительно, считай, спасла меня, – я никогда не умел плавать, и однажды в Сочи, в котором мы гостили, пошли на пляж. Лето тогда выдалось жарким, душным; знойные волны марева дрожали в раскалённом воздухе; по дороге к морю мы видели, как никли и увядали в газонах цветы. Ну как тут в воду не зайти, которую я жуть как не люблю? – а Ирина тогда ещё не знала, что я плаваю не лучше топора, – что ж, пришлось вместе с ней. Пока под ногами была опора, было терпимо, но когда уже пришлось работать телом, стало, мягко говоря, не по себе. И в один момент я исчез из её виду; она сразу не поняла, что творится, ведь решила, что я снова желчно подшучиваю над ней, как и всегда: она знала, что чем больше она злится, тем сильнее у меня желание продолжать шутить и разыгрывать её. – Но, видимо, тогда у неё буквально через несколько секунд после замешательства сработало внутреннее чувство – не иначе, как сработала наша с ней связь: и она нырнула за мной. Вот так и живой я до сих пор...
          И тут вдруг зачем-то вспомнилось, как мы выхаживали её отца, который слёг после того, как он узнал, что его сын от первого брака погиб в аварии; – а ведь он так хотел с ним повидаться... Не навещали друг друга ни один год после того, как сын Ивана Кузьмича получил повышение в крупной торговой компании: только звонки да переписки, которые никогда бы всё равно не заменили живых родных глаз... Но тогда мы с Ириной и сблизились по-настоящему: пока её отец спал, мы часто беседовали; особенно вечерами – о! эти вечера! – одно лишь небо да мы знаем, какими они были чудесными!
          Много чего вспомнилось – и весёлое, и хорошее, и плохое; и при всех событиях мы были, как два лебедя парою. – Вместе до конца и вопреки всему.
          Час пролетел мгновенно. Я тонко улыбнулся, вспомнив, что девушкам свойственно слегка опаздывать, – так принято, словно бы, по какому-то загадочному и неуловимому, общепринятому этикету, – и моя Иринка такая же. Однако она всегда была пунктуальной: если время касается работы, или какой встречи, то она никогда не приходила позже хоть на минуту, чем в то время, которое было оговорено; и раньше не приходила. Но насчёт меня она имела исключение: за мои шаловливые шутки и розыгрыши она всегда приходила на полчаса позже, когда мы договаривались о встрече где-нибудь. Я был уверен, что так будет и на этот раз.
          После последней мысли вспомнил и её поцелуи – нежные, мягкие, тёплые, без всего лишнего и ненужного: простое прикосновение алых лепестков губ. Когда она целовала, я готов был петь – и голосом моим тогда было бы небо; готов был писать новые поэтические сочинения – и пером моим были бы октябрьские клёны, а чернилами майские озёра.
          ...А вот слова, которые хотел ей сказать при встрече, так и не вспомнил. Стало ещё страшнее. Решил подумать над ними ещё раз, не отвлекая мысли на искушающую память. – Но, мне на удивление, Иринка вдруг появилась в другом конце парка. Удивился я тому, что она не пришла позже, как обычно поступала; но так был рад видеть её походку, в которой были отпечатаны благородные и степенные манеры!
          Слова тут же появились сами собой, и казались простыми. Я развернулся корпусом тела в её сторону и ждал, когда она подойдёт. Был спокоен и счастлив.
          – Привет, Илюш, – промурлыкала Ирина, обняв меня за шею и поцеловав так, как она умеет проявлять это внимание. Но при этом в глазах её, мне на мгновение показалось, что что-то изменилось: взгляд тот же, однако что-то в нём меня встревожило – и не знаю, почему.
          – Привет, Иринка! – Я её крепко обнял, приподнял и закружил. – Иринка, милая моя Иринка! Я... – И тут она приложила указательный палец к моим губам и таинственно улыбнулась.
          – Сначала скажу я.
          Я взял её руку в свои и приготовился слушать. А сам предвкушал тот миг, когда скажу ей самые важные в жизни слова, которые сделают из нас семью: я знал, был уверен в том, что она ответит заветным «да».
          Ирина высвободила свою руку из моих и стала поправлять запонку в моём галстуке, и это при том, что она прикреплена была отлично. Такие жесты демонстрируют, когда хотят отвлечь сначала, оказать приятное внимание – с тем, чтобы понять, как сообщить важную новость. «Неужели ты сама хочешь сделать мне предложение, милая? – пронеслись дрожащие слова в моей голове. – Не вздумай, родная, не вздумай! Ты женщина, Иринка. Не хочу, чтобы ты брала на себя такой груз. Не хочу. Я сам должен сделать тебе этот день самым счастливым! Сам».
          Я не заметил даже, как она уже гладила меня по шее, по щекам; и вдруг обняла ладонями моё лицо и так поцеловала, как никогда ещё. И после улыбнулась мне так нежно и так печально одновременно, что я вовсе не понимал, что она хочет сказать; но по её лицу было видно, что она уже нашла слова.
          – Илья... – произнесла она так, будто бы я был из хрусталя, а она меня боялась разбить. Но всё же, не договорив, опустила глаза и замолчала.
          Я обнял её за плечи:
          – Иринка, говори же. Что случилось? – сказал нежно, успокаивающим тоном, а сам думал, что что-то неладное произошло, и стал уже тревожиться и переживать.
          Тогда она решительно подняла на меня взгляд. Губы её подрагивали, и она готова была в любую секунду расплакаться. От этого у меня защемило сердце, и появился обжигающий комок в горле. Я сглотнул и стоял, как изваяние, ничего не понимая.
          – Илюш... – произнести моё имя ей далось сложно. И зачем-то Ирина теперь принялась поправлять воротник моей рубашки. И наконец сказала: – Ты мне не нужен.

          Что было дальше в моих чувствах, я не помню. Разве что оборвалось что-то внутри меня, когда после последних слов Ирины я видел, как в слезах дорогая мне женщина убегает от меня. – Ничего этому не предвещало за все годы нашей жизни. И что случилось, какая этому причина, я не знаю.
          Хотел было побежать за ней, но что-то меня остановило; скорее всего, та искренность в голосе, с которой она произнесла эти слова. И я в них поверил... И единственное, что я понимал тогда сгоряча, так это то, что никогда больше никого не полюблю.
          ...Но кто в силах управлять течением жизни, которая сама придумывает для нас наши судьбы? Кто может остановить ветер? Кто может сдвинуть неприступную скалу? Никто. – Даже я не знал, как сложится моя жизнь... Да и не хотел знать.
          Однако я отказался даже от родных друзей, которые ни на миг не хотели меня оставлять одного: постоянные звонки – что в телефон, что в домофон; при случайной встрече – нытьё и опека, которые меня кошмар как злили и раздражали, потому что привык к тому, что только я кому-то оказываю внимание и поддержку – но никак не мне, ведь я всегда боялся того, чтобы у товарищей возникала хоть какая-то тревога по мне. И однажды я не сдержался – сказал им страшные и обидные слова, прогоняя... Близким друзьям больно сделал, которых я любил всем сердцем! А они любили меня, и пытались всего-то лишь спасти от душевных мучений. «Пусть лучше ненавидят, чем переживают», – так решил. Я и сам себя возненавидел.

          Меня ждало одиночество.