Ундина

Из горла,
вместо слов —
влага соленая
да тина болотная
льются
быстрой струей.

В девичьих волосах
спутались ракушки,
солью присыпаны,
а на губах —
оскал.

Дева из страшного сна,
человеческого в ней —
ни грамма.
Дань угасшей любви —
в море тонущий
парусник.

Камнем на дно
уйду
ради встречи с тобою,
море нагонит волну,
метра два
высотою…

Сердце заполонит
тиной болотной —
смерть!
Тихий русалочий смех
пробирает до мозга костей.

Чешуей блестит
хвост рыбий,
словно ножом, вспарывающий
воду,
оголенное плечо
поцелуи манит,
но руки —
как обычно, впрочем —
утаскивают под воду.

Птице нужна
воля вольная,
змея покорно
тишины и покоя просит.
А что же, спрашивается,
русалке требуется,
дабы утолить свой
вековой неутолимый
голод.

Острые зубы твои,
вскрывающие яремную вену,
так же,
со вкусом
прокусывают язык,
когда тонкие губы приникают
в страстном,
диком поцелуе
к до безумия доверчивым
губам
моим…
а я —
прошу большего…

Это подводный ад,
да воздадим хвалу
боли
взаимопричиняемой!..
Аккорд
на расстроенной арфе,
кажется,
душу мою потихоньку расстраивает.

Я не прошу любви,
тем более, той,
что именуется
взаимной.
Но что-то меня томит,
манит
в моря пучины.

Быть бы мне рыбой морской,
плавать
подле тебя,
вассалом твоим
наречься
и службу свою нести
рыбью.

Такова тяжкая доля
двуногих,
хвоста не имеющих
от рождения.
Нас зовёт море,
сирен пение,
а мы —
и страдаем
от плаванья
неумения.

Ундина,
любовь моя!
Что же так горько мне?
Зачем
ты мне не дана,
когда даны
боль
и убивающее неисполнением своим
желание?

Рук твоих
холодок
на продрогшей моей
спине,
голос твой —
в голове —
тихое моря
шипение…