Поликарпыч

               

                рассказ


          Июль в этом году выдался на редкость жарким. Полуденное солнце тяжёлым прессом навалилось на истомлённую землю, выдавливая из неё последние капли влаги, отчего воздух казался густым и тяжёлым, оставляя на асфальте призраки «луж-миражей». За целый месяц на землю не упало ни единой капли дождя. По просёлочной дороге, изнывая от нестерпимой жары, брёл одинокий путник. Двадцати девяти лет отроду, коренастый, крепкого телосложения – всё выдавало в нём человека привычного к физическому труду. А высокий лоб, переходящий в едва наметившуюся лысину, перечёркнутый глубокими морщинами, и прозрачно-голубые, искрящиеся, слегка прищуренные глаза говорили о пытливом уме и не по годам богатом жизненном опыте. Путника звали Иваном.
          «Да! –  разглядывая придорожные луга, сочувственно отметил про себя Иван. – А косить-то в этом году будет нечего. Тяжеловато скотинке зимой придётся…» С такими нелёгкими думами путник подошёл к развилке. Главная дорога, по которой нужно было идти Ивану, поворачивала направо, а прямая, согласно дорожного указателя, вела в деревню Васино. Он решил пойти прямо: очень хотелось пить. Пройдя полдеревни и не обнаружив ни одного колодца или колонки, Иван был сильно озадачен, но дорога, в конце концов, вывела его на деревенскую площадь. Здесь и закончился асфальт…   
          Да и площадью это место можно было назвать только условно. Всё свободное пространство в рытвинах и ухабах, поросшее смесью трав: лебеды, ромашки лекарственной и пастушьей сумки. В центре, на небольшом взгорке, с немым укором пустых окон-глазниц возвышался каменный остов полуразрушенной церкви, окружённый плотным строем необычайно высокой крапивы. «Вот и здесь заросла к вере народная тропа», – со вздохом отметил про себя Иван. Справа – спрятавшееся за непролазной стеной сирени приземистое деревянное здание с покосившимся крыльцом, судя по развевающемуся над ним флагу, было сельсоветом. А сбоку от него – кирпичный, времён эпохи развитого социализма, типовой – он же продуктовый он же хозяйственный и прочих направлений торговли – сельмаг. Только в таком магазине можно одновременно купить «палку» докторской колбасы и пару рулонов рубероида или, скажем, буханку хлеба и мешок цемента. Иван, не раздумывая, направился к магазину. Подойдя к двери, он увидел приколотую кнопкой записку: «Ушла обедать. Скоро буду».

                1   
         

        - Доброго здоровьечка, мил человек, – Иван инстинктивно повернулся на голос. За магазином, чуть-чуть поодаль, на выбеленном временем и дождями спиленном стволе старой ивы сидел худощавый старик. Руки
старика опирались на выставленную вперёд деревянную трость. Прямой с небольшой горбинкой нос, серые, глубоко посаженные, усталые глаза, длинные, по- стариковски белые волосы аккуратно зачёсаны назад. И несмотря на жару, старик был в синем шерстяном свитере, поверх которого одет сильно выцветший, но добротно наутюженный офицерский китель середины прошлого века.               
       - Здравствуйте, – несколько замешкавшись от удивления, ответил Иван, направляясь к старику. Да и было чему удивиться: разве в городе его кто-нибудь так приветствовал? Ну, «здрасте», «здорово», а чаще «привет – привет» и разбежались. А что «здорово», кому «привет» – непонятно.
        - А ты, я гляжу, сынок, никак не местный? По делу пришёл али как? – старик пристально оглядел Ивана.
        - Мимоходом. Хотел «минералки» купить. Отец, не подскажите, когда магазин откроется?
        - Магазин-то? Нинка минут пять как ушла, значит, будет через час, не раньше. Да ты присядь, посиди, в ногах-то правды нет.
          Иван присел на край ствола, как дисциплинированный школьник, повинуясь команде учителя. Хотя, если честно, сидеть на солнцепёке совсем не хотелось. «Какой чёрт направил меня в этот богом забытый уголок?.. Где эта Нинка?.. Когда откроет магазин?.. Сейчас бы, поди, полдороги уже прошёл…»
        - А величать-то тебя как прикажешь? – нарушив невесёлый ход мыслей, спросил старик.
        - Иваном.
        - А по батюшке, если не секрет? – по-хозяйски обстоятельно продолжил он свой расспрос. И было в его тоне что-то отеческое, тёплое, напоминающее из раннего детства безвременно ушедшего деда Васю, отца матери.
        - Просто Иван, – улыбнулся навстречу нахлынувшим воспоминаниям Иван, – а секрета никакого нет, молод ещё.
        - Ну и правильно, – заботливо дотронувшись ладонью колена собеседника, оживился старик, – неча перед каждым встречным именем отца щеголять, своё имя сначала оправдать нужно. А меня вот все Поликарпычем кличут. Так что будем знакомы.
        - Очень приятно, – машинально ответил Иван, вновь погружаясь в воспоминания детства. Беседа явно не клеилась. Старик тактично молчал, словно понимая важность размышлений, но, судя по нетерпеливым взглядам, поговорить с незнакомцем Поликарпычу очень хотелось.
          Вдруг блуждающий взгляд Ивана наткнулся на что-то необычное, что заставило его возвратиться из мира грёз в реальность. На противоположной стороне площади, за аллеей берёз (отчего Иван его сразу и не заметил), среди обветшалого деревенского штакетника, красовался новенький, сделанный из красного облицовочного кирпича трёхметровый забор. А за ним – из такого же кирпича, нет, не дом, а, скорее, в средневековом стиле замок с узкими готическими окнами – бойницами и многочисленными башенками на крыше. Вся эта нелепая вычурность на фоне всеобщей убогости и нищеты,настолько поразила Ивана, что, видимо, изумлением отразилась на его лице.
        - Ну, что, разглядел? Ну, полюбуйся, полюбуйся, – встрепенулся               
 Поликарпыч, наконец-то дождавшийся момента продолжить беседу, – как
люди столичные нынче живут. «Новыми русскими» себя называют. А какие они русские, если от неё, от Рассеи, каменным забором отгородились? Думаешь, нас боятся? Нет, ничего они не боятся – они нами брезгуют. Брезгуют, а всё равно сюда едут, потому что загадили столицу дальше некуда…
          «Старик, пожалуй, прав, – вновь погрузился в размышления Иван, – нельзя применить к слову «русский» приставку «новый». Ты или русский или нет. Тысячу раз слышал это устойчивое выражение и ни разу не задумывался над его смыслом. А ведь это попытка отмежеваться от прошлого. Вот где-забор-то начинается!»
        - …коммунистов ругают за их безбожие, а эти ни Бога не боятся, ни чёрта. Деньги – вот их Бог! – распалился Поликарпыч, и ему уже было не важно, слушает его собеседник или нет – наболело! - Он мне говорит, мол, я эту землю купил, значит, я на ней и хозяин. Здесь будет моё «родовое гнездо». А твоё хозяйство всё в штанах умещается… Вот ты скажи мне, разве Родину можно купить? А?.. По-моему, сначала надо на земле этой родиться, сродниться с ней потом да кровью и тогда уже не возникнет желание купить, продать или поменять Родину. Совсем места для души не оставили. Только деньги, деньги…
          «…Места для души не оставили», – как точно сказал старик?! – Ивану вдруг вспомнилось, что его давние друзья с некоторых пор, попутно подвозя на своей машине, стали брать с него деньги. Мелочь, конечно, но, как говорится, всё с мелочей-то и начинается. «Дружба – дружбой, а табачок – врозь. Вот так и живём – всё больше врозь», – вздохнул про себя Иван.
           –  …вот так и живём, –  как будто прочитав мысли собеседника, вёл свой монолог Поликарпыч, – в каком-то межвременье. Одни равенство обещали, другие – свободу. А на кой русскому мужику свобода? Он свободу-то эту, по простоте своей, понимает как вседозволенность, и потому начинает или бунтовать, или пить, а чаще всё вместе сразу. Да и уравниловка на него действует также. А вот знаешь, за что русский мужик пойдёт на смерть и даже на смерть лютую? – старик пристально взглянул на Ивана. Впервые за время разговора его заинтересовала реакция молодого человека и, словно удовлетворившись, продолжил, – так вот я тебе скажу – за справедливость. У русских, как ни у одного народа мира, обострённое чувство справедливости. Русский мужик называет это – страдать за правду.
          «Правда! А какая она, правда? Правда нынче у каждого своя, –  продолжил свои размышления Иван: – Своя правда и своя справедливость. От того и смотрят друг на друга, как враги. И то верно – межвременье…»
           – Да! Кстати. Ты знаешь, почему все национальности: американец, француз, немец, поляк, чех – обозначаются именем существительным, и только у нас русских – имя прилагательное?
           Иван отрицательно покачал головой.
           – Не знаешь, а я тебе скажу, потому что наши предки были мудрыми людьми и хорошо понимали, что тело лишь приложение к душе. Оттого на первом месте было – «христианин» и только потом «русский». И всегда стремились в первую очередь спасти душу. А отсюда и, пугающая весь мир, великая русская самопожертвенность. Главное душу спасти – не стать трусом или предателем. – Тут Поликарпыч резко замолчал и засобирался 
           – Ну, ладно, прости, сынок, заболтал я тебя своими разговорами – а у тебя, поди, и своих-то дум не передумать. Пора мне, а вон и Нинка идёт. Ну, будь здоров!


                2


             Нинка оказалась доброй, не лишённой привлекательности, женщиной средних лет. Немного склонной к полноте, хотя это обстоятельство совершенно её не портило. Огненно-рыжие крашеные волосы, алая помада и синие тени говорили о том, что она принадлежит к особой касте – сельской интеллигенции. И, как полагается продавщице сельпо, Нинка была чрезвычайно словоохотлива и любопытна. Вряд ли какая-нибудь мелочь, произошедшая в деревне, могла ускользнуть мимо неё.
              – Добрый день, – поздоровался, подходя к магазину, Иван.
              – Здрасте, здрасте, – распустив свои сети обаяния, улыбнулась Нинка.  –  А, Вы к нам по какой надобности? В командировку или так, мимоходом? Пропустив гостя вперёд, сама быстренько заскочила за прилавок и замерла в готовности выслушать рассказ покупателя.
               – Мимоходом, – ответил Иван – Минералки хотел купить.
               – А Вам какую? – подчёркнуто на «Вы», (мол мы тоже не лыком шиты: этикет знаем), продолжая флиртовать, снова улыбнулась Нинка.
               – Любую. Ту, что похолоднее. Очень пить хочется, – уточнил Иван и, чтобы как-то поддержать завязавшуюся беседу, добавил: – Какой интересный старик, ну прямо философ!
               – Какой старик? – не поняв сказанного, переспросила Нинка.
               – Ну тот, что со мной сидел на бревне, с тросточкой.
               – Не было никакого старика, Вы один сидели, когда я шла, –  удивилась Нинка.
               – Ну как же один? Он ещё представился: «Поликарпычем меня зовут», – настаивал Иван.
               – Поликарпычем? – ещё более удивилась Нинка, – Так его уже года три как нет, погиб он. Машина сбила.
               – Как? – теперь уже пришла очередь удивляться Ивану. Он даже вышел из магазина. Посмотрел на сиротливо лежащий ствол ивы. Никого. Иван перевёл взгляд на каменный забор. Забор стоял, только выглядел как-то по-иному: вместо новенького, парадного, был замшелым и обшарпанным.
               – Вот дела?! – подумал Иван, возвращаясь в магазин.
               – Я же с ним разговаривал, я даже тепло почувствовал, когда он положил ладонь мне на колено, – взволнованно обратился Иван к Нинке – А как он погиб?
               – Это отдельная история, – сочувственно произнесла Нинка. – Мутная история.   
               
                Рассказ Нинки

               Всё началось лет семь назад. Приехал к нам в деревню богатей из столицы. Купил себе участок и начал строить дом. Вот тут-то и начались склоки. То он кирпич выгрузит прямо на дороге – ни проехать ни пройти. То детей палкой погоняет за то, что сидели на его досках. Мол, это его собственность – не подходи! В общем, гнилым мужик оказался: ни дня без скандала. Не помню, по какому поводу, но сцепился с ним однажды и Поликарпыч: «Не для того я Родину защищал, – говорит,  – чтобы ты тут беспредельничал». А тот ему: «Пошёл вон, вояка голоштанная, будут тут мне ещё всякие нищеброды указывать! Моя земля, что хочу, то и делаю!» Поликарпыч ему в сердцах: «Сталина на вас нет!» А тот камнем на него замахнулся, но правда бросить не рискнул, потому как свидетелей скандала полдеревни.
               Поликарпыч-то наш был мужик заслуженный. Всю войну прошёл, полный кавалер ордена Славы. Его портрет в советское время даже в районном клубе висел среди героев земляков.
               А как москвич этот дом достроил, так сразу начались гулянки. Мало того с «музоном» на всю деревню, так ещё и со стрельбой. Каждую пятницу, к вечеру, приезжают гости на машинах и гуляют аж почти до утра понедельника. Да так, что вся деревня «на ушах» стоит. Жаловались на него, а что толку – деньги решают всё.
               А когда пришло лето, приехал в деревню на «мерседесе» его сын. Этот днём отсыпается, а вечером посадит в машину наших девок, музыку включит так, чтобы за километр было слышно. Выедет куда-нибудь за деревню, а там вино, наркотики и прочее, сам понимаешь. В общем, много он наших девок попортил.
               И однажды в конце июля, во, ровно пять лет назад, возвращался он ночью с очередной девчонкой, оба пьяные, «в стельку». И сбил машиной Поликарпыча насмерть. Приехали следователи, завели уголовное дело, парня арестовали. Но потом появился папа со столичным адвокатом, и дело приняло совершенно иной поворот. Оказалось, что не парень, а Поликарпыч был пьян и сам попал под машину. Дело потихонечку закрыли. Правду искать было некому, бобылём дед жил: ни жены, ни детей. Похоронили старика с почестями, как ветерана войны. И дело с концом. Только я так скажу: не пил Поликарпыч, совсем спиртного в рот не брал. Да разве кому докажешь?!
               Правда, с тех пор ни сам москвич, ни его сынок больше в деревне не появлялись. Ждут, наверно, когда всё забудется. И даже девка та, что с сыном в ту ночь была, в деревне не показывается. Говорят, что хозяин купил ей где-то в столице квартиру за то, чтобы она молчала.
               Закончила свой рассказ Нинка.


               – А где он похоронен? – впечатлённый рассказом, спросил Иван.
               – Где же ещё? На нашем деревенском кладбище, – и как бы предвосхищая следующий вопрос, Нинка добавила: – Сейчас выйдите на большак, повернёте налево и примерно через метров восемьсот по леву сторону, через луг, ближе к лесу, будет кладбище. А там красный обелиск со звездой издалека виден, он там один.
               Иван поблагодарил Нинку за интересную беседу, попросил ещё, кроме минералки, «маленькую» водки и два пластиковых стаканчика и, расплатившись, вышел из магазина.
               Нестерпимая жара тут же приняла его в свои объятья. Вспомнив про воду, Иван жадными глотками утолил жажду. Ещё раз, будто бы желая убедиться в произошедшем, оглядел пустующий ствол ивы, потом забор и побрёл к большаку. «И как только носит земля таких моральных уродов? Недаром, по-моему, Бисмарк сказал, что у каждого поколения должна быть своя война. Ну, может быть, не война, а трудности. Только преодолевая трудности человек становится настоящим Человеком. Хотя ему это не грозит. Его папа и от войны, и от трудностей любых откупит», – рассуждал Иван.

                3


               Странные мысли овладели Иваном. Мир, в котором он жил и, как ему казалось, хорошо ориентировался, оказался несколько иным и требовал его переосмысления. Все эти «бизнесмены» в кавычках, бизнес которых состоит только лишь в том, чтобы воровать деньги из бюджета государства. «Авторитеты» с их атрибутами – малиновыми пиджаками и золотыми цепями толщиной в палец. Разве это элита современного общества? Это мутная пена, поднятая наверх волной перестройки. Схлынет волна – исчезнет и пена. «Сталина на них нет», – вспомнил слова старика Иван. Кстати, о Сталине. Вот он их репрессировал, репрессировал, а за что они все его так любят? Может быть, при всём том справедливости было больше? Все бедные, зато все равны. Или жёсткость власти нравится народу? Как сказал Поликарпыч, «Свободу русские понимают как вседозволенность». Дали свободу – всплыла пена. Одно слово – Гуляйполе. Недаром народная мудрость называет распущенных людей – «без царя в голове» …
                Тут придорожный подлесок закончился и взору открылось широкое пространство. Справа, до самого горизонта, – кукурузное поле, а слева от дороги, окаймлённый молодым лесом, – луг, в глубине которого за голубым забором располагалось кладбище. Освободившись от грустных мыслей, Иван свернул с дороги и направился прямо к кладбищенским воротам. По пути сорвал несколько полевых цветов, и, перекрестившись по православному обычаю, вошёл в ворота.
               Могилу, действительно, отыскать оказалось легко. Красный обелиск издалека виднелся справа, в конце второй аллеи. Подойдя ближе, Иван отметил: «Всё же мир остаётся не без добрых людей». На могиле трава была выщипана, и даже рядом сооружена небольшая скамеечка. Правда, оградки не было. К обелиску прикручена металлическая пластинка, на которой напечатана фотография. с неё на Ивана смотрел Поликарпыч. Только в чёрном пиджаке со всеми наградами и значительно моложе. Видимо, фотографию делали ещё для портрета в клубе, а других фотографий у старика могло и не быть. Под портретом надпись:

                Андреевский
                Иван Поликарпович
                1923 – 1995

               «Ну, здравствуй, тёзка, ещё раз! – Иван положил на могильный холмик букетик цветов. – Как тебе тут?». Вот решил зайти проведать, – продолжил Иван: – Ты всю жизнь боролся с несправедливостью, а вон оно как вышло, она тебя и победила». Словно отзвуком от произнесённого, в голове Ивана промелькнула мысль: «Каждому воздастся за грехи своя». И в знак согласия с этой мыслью Иван прикоснулся рукой к обелиску. Нагретая солнцем доска оказалась тёплой, как ладонь Поликарпыча. Ивану захотелось как-то зафиксировать в памяти это тепло. И он долго ещё стоял, не отрывая руки от обелиска.
               Наконец, отступив от могилы, сняв с плеча свою походную сумку, Иван поставил её на скамеечку. Достал стаканчики и разлил в них водку. Отрезал от краюхи два ломтика хлеба. Один положил на стакан, а на другой отрезал кружок колбасы. Стакан с хлебом аккуратно поставил на могильный холмик для Поликарпыча: «Знаю, что не пьёшь, но так надо». Взял в руку второй стаканчик: «Царствие тебе небесное, пусть земля будет пухом!» – и залпом выпил водку, закусив бутербродом.
               Помянув старика, Иван засобирался в дорогу. Сложил в сумку разложенные продукты, одел её через плечо. Молча встал напротив обелиска. Ещё раз внимательно оглядел фотографию. И тут Иван заметил, что на куске хлеба, который он положил вместе со стаканчиком на могилу, лежал, бог весть откуда появившийся, пожелтевший берёзовый листок. Иван посчитал это доброй вестью и, не оборачиваясь, направился к выходу. Он был уверен, что за спиной стоит старик и провожает его в дорогу.
               А впереди Ивана ждала трудная, но счастливая, долгая дорога, длиною в целую жизнь.