Как я исполняла обязанности фотографа

Наш младший сын Андрей ещё не начинал сдавать выпускные экзамены за 12-класс гимназии, а бабушка и дедушка, живущие в Америке, уже представляли своего красавца внука на выпускном балу. Они представляли себе его таким, каким видели четыре года назад, стройного с волнистыми, длинными, золотистыми волосами и почему-то обязательно в белой рубашке с бабочкой. Бабушка (это не родная бабушка, а вторая жена моего отца, но это не мешает ей быть получше некоторых родных бабушек) решила, что внуку в подарок надо будет прислать рубашку, и если она решила, что внук получит такой подарок, то он его получит. Мои робкие возражения не возымели никакого действия. После того, как я попыталась её отговорить и объяснить, что у нас всё есть, что не нужно им обременять себя лишними расходами, что не такой уж Андрей хороший ученик, чтобы его засыпать подарками, последовал только один ответ, вернее вопрос: «Какой у него размер?»
И вот пришла посылка, а в ней была белая рубашка, спереди гофрированная и с бабочкой, более подходящая жениху для свадьбы, чем
абитуриенту. А спустя несколько часов после этого мы разговаривали по телефону с бабушкой, и она звонким, помолодевшим голосом, выслушав слова благодарности, кричала: «Сфотографируйте его в рубашке и вышлите нам фотографию.»

- Я её не надену, - косо взглянув, пожал плечами Андрей. – Высокий воротник, бабочка… у меня есть серая рубашка с серым галстуком. Это сейчас модно.
Удивительно, что не раз бывало так, что покупки, которые я делала для Андрея по собственной инициативе, подвергались с его стороны строгой критике. А в этот раз наши вкусы неожиданно совпали, и серая рубашка с галстуком, которую я подарила ему в апреле на день рождения, вдруг заняла первое место в его гардеробе.
Но до выпускного вечера было ещё далеко. Я никак не прокомментировала замечание сына и спрятала американскую рубашку в шкаф, чтобы она не попадалась на глаза. Я сделала это в суеверном страхе, что неудачи и трудности, через которые ему придётся пройти, может быть, усугубятся от того, что кто- то заранее порадовался его несуществующим успехам, будто его вознаградили за прыжок, который повис в воздухе между небом и землёй, как бесформенная фигура, ещё не достойная аплодисментов и, может быть, сулящий одно
разочарование.
Сдать экзамены в двенадцатом классе и получить аттестат зрелости (Abitur) не так просто. В конце четвёртого семестра надо набрать определённое количество очков или пунктов, как их здесь называют. Я знаю девушку, которой не хватило одного пункта, чтобы закончить гимназию. Ей пришлось повторить двенадцатый класс заново. Остаться на второй год в двенадцатом классе можно только один раз, и если во второй раз тоже не повезёт, и пунктов будет недостаточно, то шесть семестров или три года будут потеряны впустую, и неудачник просто останется неучем на всю жизнь.
У Андрея всё складывалось драматично. Экзамен по немецкому языку принёс меньше пунктов, чем все ожидали, и на математике тоже не повезло. Но зато на экзамене по искусству он превзошёл сам себя. В конце концов пришлось держать дополнительный устный экзамен по математике, и когда я вглядывалась в осунувшееся лицо сына, мне как-то трудно было представить, что наступит момент, когда он сияющий и неотразимый в праздничной рубашке с бабочкой предстанет перед всеми в качестве счастливчика-выпускника. Будущее казалось всё более непредсказуемым. И когда я открывала шкаф, и белая рубашка попадалась мне на глаза, то я щурилась и отворачивалась, чтобы её не видеть, будто она была причиной всех странных сюрпризов и не очень приятных неожиданностей, через которые пришлось пройти нашему сыну.
В конце концов всё обошлось благополучно, учёба в гимназии была успешно завершена, экзамены были позади.

– Никогда больше никакой школы. Никогда! – блаженно повторял наш сын.
– Никогда больше родительских собраний, – думала я.
– Поздравляем, поздравляем, – кричала по телефону бабушка. С нами разговаривала чаще всего бабушка, потому что дедушка почти уже ничего не слышал.
– Дай ему трубку, где он наш длинноволосенький !? – умилённо восхищалась она.
– Во-первых, он ушёл на репетицию, – отвечала я, – а во-вторых, он уже не длинноволосенький, он постригся.
– Как постригся? – в голосе у бабушки звучал ужас.
– Как Фидель Кастро, вернее, наоборот. Фидель ещё бороду так и не сбрил за все эти прошедшие десятилетия, а Андрей уже постригся сразу же после экзаменов. Ничего страшного, он выглядит неплохо.
– Ну ладно, с волосами или без, – всё равно пришлите нам фото, сфотографируйте его на балу, – ещё раз напомнила она.

Я извлекла американскую рубашку из шкафа и повесила её на виду, как медаль за отвагу. Она не зря пересекла океан и должна теперь дожидаться того триумфального часа, когда её предназначение обретёт свой истинный смысл.
В эти дни я сына почти не видела, он пропадал в городе, подыскивая себе подходящие туфли и брюки. Я бегала по городу в поисках новых босоножек для себя, и мы потратили уйму денег. Мы были охвачены лихорадочной спешкой, и в то же время нам дышалось легко, и это было приятно.
Каждый второй день Андрей ходил в школу на репетиции. Учитель искусств отобрал десять юношей для выступления в комическом мужском балете, и Андрей тоже был в числе танцоров.
В пятницу в ратуше выдавали аттестаты зрелости. На этот торжественный вечер пришли не только мы, его родители, но и наш старший сын с женой и наша немецкая бабушка. Стульев в зале было в обрез, и мы заняли почти весь ряд, но я весь вечер провела стоя или, вернее, в постоянном движении, бегая с фотоаппаратом от колонны к колонне, чтобы увековечить важные моменты этого события: вот Андрею вручают аттестат, вот дарят розу, вот Андрей улыбается мне, поправляя серый галстук на серой рубашке.
В субботу вечером должен был состояться бал в фешенебельной гостинице Interkontinental, и я с утра молча вывесила белую рубашку в коридор, но так и не дождавшись никакой реакции, строго сказала:
– Андрей, в серой рубашке ты был вчера, а бабушка и дедушка хотят, чтобы ты сегодня надел их подарок, они ждут, что я тебя сфотографирую. Ты же не хочешь, чтобы они расстроились.
– Мы возьмём рубашку с собой, я специально переоденусь для снимков, и все будут довольны.
Я пожала плечами, будь что будет.
И вот мы вечером, нарядные и красивые, прошли через празднично украшенный банкетный зал к нашему столу. И мой муж, Андрюшин папа, тоже прошагал с нами через зал, как ни в чём не бывало пряча за спиной нелепый полиэтиленовый мешочек с запасной рубашкой.
Столы были заранее распределены, они были покрыты белыми скатертями, на них красовались серебряные подсвечники. Зеркала, цветы и ковры подчёркивали торжественность атмосферы. Девушки с открытыми, загорелыми плечами, в новых платьях, купленных заранее в те дни, когда все ещё надеялись, что в июле температура воздуха поднимется хотя бы до двадцати пяти градусов, чего, к сожалению, не произошло, чувствовали себя королевами, а юноши, рослые и стройные, в костюмах, чувствовали себя королями, покорившими мир.
Родители сидели с сияющими лицами и были все без исключения очень счастливы, даже те, которые уже давно развелись. За столом с нами сидели ещё две пары родителей и ещё двое выпускников, а впереди нас расположились девушки с голыми спинами. Мальчики терпеливо дожидались того момента, когда буфет с холодными и горячими закусками будет объявлен открытым, скрашивали своё времяпровождение тем, что попеременно исследовали взглядами то одну девичью спину то другую.
– Ты не хочешь переодеться? – спросил отец Андрея, а потом повторял свой вопрос каждые пять минут.
– Потом, потом, – бормотал Андрей всякий раз, явно недовольный тем, что его отвлекают от интересного занятия.
Вечер объявили открытым, и все ринулись в фойе к закускам, и с этого момента мы нашего сына очень долго не видели. Выпускники уже больше не появились возле столов, где остались сидеть молчаливые родители, которые, кисло улыбаясь, понимающе кивали друг другу.
Молодёжь расположилась в фойе на диванах, на лестницах, на подоконниках, на коврах, концентрируясь группами то в одном месте, то в другом.
Андрей мог бы в этот день надеть рубашку в клеточку или в горошек, мог бы появиться здесь в футболке, думала я, какая разница. Для фотосъёмок, которым не суждено осуществиться, это не играло никакой роли.
Так прошло больше двух часов, трапеза подошла к концу, и выпускники разных классов начали показывать подготовленную ими программу самодеятельности. От этих выступлений родители приходили в неописуемый восторг. Они бегали по залу с кинокамерами и щёлкали фотоаппаратами, толкая друг друга, приседая или вскакивая на стулья, боясь пропустить самые удачные мгновения, когда их чада выглядели наиболее эффектно.
Я ещё не потеряла надежду увидеть сына и держала фотоаппарат наготове. Мы, в конце концов, тоже люди и спустя много лет будем любоваться пусть единственным снимком, сделанным в этот день, даже если Андрей облачён не в белую рубашку, а в серую, которая, кстати сказать, очень ему к лицу.
Но вдруг наш сын, активно работая локтями, протиснулся к нашему столу, схватил кулёк с американской рубашкой и, кивнув мне, чтобы я через пять минут приготовилась к съёмкам, опять скрылся в толпе.
Я поняла, что наступил мой звёздный час. Я торопливо протолкалась к центру зала, чтобы слиться со съёмочной группой родителей, и устроилась напротив подеста, на котором вот- вот должны были появиться танцоры комического мужского балета. Лучи прожектора ещё блуждали по стенам, а юноши уже выстроились, приготовившись показать свой номер. Она все были с зонтиками и в белых рубашках с бабочками, и наш сын был тоже в своей американской рубашке, которая не очень отличалась от рубашек остальных мальчиков.
Раздался голос Паваротти, и танцоры под музыку Верди начали, приплясывая, ходить по кругу, потрясая при этом зонтиками.
Я не переставала старательно нажимать на кнопку фотоаппарата, направляя объектив то в одну сторону, то в другую, но почти каждый раз, когда мне казалось, что я поймала нужный момент, мой танцующий сын поворачивался ко мне спиной, и я фотографировала его стриженный, ничем не примечательный затылок, который для бабушки и дедушки, потеряв свои характерные признаки, вряд ли мог показаться им знакомы и родным без длинных золотистых локонов, разбросанных по плечам.
Музыка делалась всё веселее, мальчики выделывали ногами всевозможные кренделя, выбивали чечётку и изображали маленьких лебедей, а девочки пищали от восторга. Ну а я всё дальше отдалялась от моей мечты запечатлеть Андрея так, чтобы изображение было зафиксировано чётко, чтобы не было размазанным, и чтобы явно можно было различить, кто же именно этот танцор в белой рубашке с бабочкой. Потом мальчики выстроились в ряд, повернулись к публике лицом и начали танцевать что-то вроде кан-кана, высоко задирая ноги. Они задирали ноги очень высоко, а Андрей задирал ноги выше всех, так что почти закрывал ими лицо, и я опять сфотографировала танцора в белой рубашке без лица, понимая, что моя последняя надежда пропала.
Писк в зале стоял невообразимый. Их вызывали на бис, и юноши всё повторяли и повторяли свой танец, хотя уже сильно запыхались и были совсем мокрые.
Долго публика не могла угомониться, но потом включили свет, и все опять расселись по местам. Я надеялась, что Андрей сейчас приблизится ко мне, и я, наконец, сфотографирую его в последний раз крупным планом на фоне свечей и бутылок, чтобы особенно подчеркнуть правдоподобие всех предыдущих кадров, которые у меня, наверное, не получились. Однако Андрей вернулся к столу опять же в серой рубашке с галстуком, сжимая в руках совершенно мокрую, будто её вытащили из стиральной машины, белую рубашку. Она была пропитана потом, с неё почти капало, и Андрея нельзя было упрекнуть в том, что он поступил неправильно, потому что в такой мокрой рубашке разгуливать на банкете опасно для здоровья и можно простудиться.
Я несколько раз сфотографировала его в том, в чём он был, и у меня было легко на сердце от выполненного мной материнского и дочернего долга. Андрей был на балу в двух рубашках, всему этому есть объяснения и доказательства, и нет нужды хитрить или что- то сочинять. Всё было как было, и то, что было – это чистая правда.
На следующий день дома Андрей опять специально нарядился в уже заново выстиранную и отглаженную рубашку с бабочкой, надел пиджак и новые брюки и позировал мне, стоя в одних носках. И, если этот снимок получится, то бабушка и дедушка по крайней мере смогут порадоваться, когда заметят, что внук их человек аккуратный, и в туфлях дома по коврам не ходит.

Leipzig 2000г.