Пер Гюнтово

«Черт побрал бы всех вас, баб...
Кроме лишь одной-единой»
(Г. Ибсен. Пер Гюнт)

«Можешь взглядом светлый праздник
Вызвать в чьей-нибудь душе?» (там же)

Зря норовил жить без тебя крылатым.
Тесна бескрайность неба и пуста.
Я помню… помню, как со мной была ты.
Вкус губ… Как у запретного плода.

Ночь.
Значит, Сольвейг думает о Пере.
И слезы путеводностью горят…
Ты для меня – родной далекий берег. Жизнь занесла в кипящие моря.
Ты виделась спокойным мирным фьордом, ну а меня пленял безумный шквал.
Но был бы нрав мой абсолютно твердым - сквозь мили б душу так не изливал.
Нет спасу от любви.. и с ней нет мочи.
Моя жизнь водопад – твоя река.

Когда печаль о рёбра когти точит, а неба не хватает для глотка,
Нам остается только вспоминать и скользить по грани, где ни мертв, ни жив.
Наверное, вот так вот, как лунатик, гуляет страсть карнизами души.
И кажется - выскуливают двери непознанную ржавчину ключа.
Упрямо в нелюбовь мою не веришь, когда я сам поверил сгоряча.
Безумная любовь проходит вскоре. Но у таких безумных - никогда.
За что? Ведь я горяч и непокорен.
А ты пожмешь плечами… Просто так.

С любовью сердце - орган наслажденья, рассчитанный на боль души всерьез.
Средь карликовых северных растений я вытянулся нагло. В полный рост. Но что за жизнь-игра без права хода помимо правил? Присно, ныне, впредь… Там слишком много тряпок-душ, бархоток, чтоб сталь души до блеска оттереть в таких унылых копоти да чаде. Конечно, черен буду я для них. Как стих, который в правдой непечатен, среди банально-приторной фигни.

Но тело ведь – оно всего-лишь повод
Душе подзадержаться здесь, внизу.
А взгляд такой – он окрылит любого.
Ресницы взмахом в небо унесут.
И толку, что навешивают гири.
Что нужно жить без своего лица.
Ведь можно обрюхачивать валькирий.
И красть из-под постылого венца.
Кто сер – тот ублажится и огрызком
Запретных завлекающих плодов.
Родился поздно. Берсерку без риска?
В мещанском мире жить я не готов.
Ты знаешь все сама. Зачем об этом?
Ты б не любила, если бы не смел.

Феномен чувств мужских – чтоб спать со светом,
Но жить в кромешной беспробудной тьме.

А что поделать? Может быть, когда-то был выбор: там бело, а там черно.
Теперь – лишь серость с черным. Пара адов. Постичь, который лучше, не дано.
Среди земных летучей гадкой птицей - не повод жить ползком, судьбу кляня.
Пусть нечем было в их глазах гордиться -
Зато и не стыдилась ты меня.

Сочится Млечный путь притоком силы,
Которая для многих слабость днем.
Полетом небо многих искусило.
Прощает – не жалеющих о нем.
Пусть не судьба, чтоб мирно все и чинно.
Любовь не станет крылья подрезать.
Душа для тела – веская причина
Стремиться вновь и снова в небеса.

Все преходяще в мире, чувства тленны. Но это слишком будоражит кровь.
Кто б знал, что у волос переселенок пьянящий запах северных ветров.
И даже здесь, в пустынной атмосфере… Тоска…. О ребра коготки скрипят.
По той, что в нелюбовь мою не верит, когда я ею обманул себя.
Так странно… чувство глубже океана, всех глубочайших впадин, что в нем есть.
Кто б мог подумать, что могу в них кануть. Что крылья иногда – как тот же крест.
Но ведь несчастней севшие на мели, чем те, кто остается в глубине…
Уж если шторм такой разжечь сумели, то порознь вряд ли улежим на дне.
И то, что полыхало между нами, сердца хранят по жизни, огрубев, надежнее.
Вновь вспыхивает пламя. Жизнь - песня. Мы с тобой – ее припев.
Пусть пыль в глаза порой пускал до резей – любовь нельзя похоронить в пыли.
А без тебя вкус сладкой жизни пресен. И понимаешь, что есть соль земли.
Страсть – ветер в голове. Душа – градирня. И к лучшему безумнейший порыв.

Как в притче. Путь сплошной – и путь пунктирный.
Бог шел со мною рядом до поры.
Нес на руках молитвами твоими,
Когда беда встречалась на пути.
Не попрекал сомненьями былыми.
Укоренялся Он в моей груди
Все глубже, удаляясь вверх куда-то.
Свобода становилась все тесней…
Ведь пресность лет – чтоб смаковать остаток
Отпущенных двоим судьбою дней.
А значит, жизнь проходит не впустую.
Уходит юность, облезает лоск.
Но если ветер северный подует -
В нем слышу аромат твоих волос.

Легко пришли – тем легче растранжирил
Дары чужих земель, иных божеств.
Чем Уже горизонт души, тем шире
Рук, разведенных от бессилья, жест.
Зыбучи звезды… Млечные дороги
Вели меня за грань добра и зла.
Пыльцу из душ сшибают лжепророки,
А обретают женские тела.
Возможно, что от южного их зноя
Душа тобою жизненно больна.
Любовь… скорее сфинкс пойдет за мною
На север, чем отвяжется она.

Услышишь ли, о чем тебе скажу я?
Поймешь ли то, о чем я промолчу?
Смысл от тебя бежать в страну чужую,
Чтоб ближе нам не стать ни на чуть-чуть?
Вот так и на сухой закон пустыни
Дожди (потоки чьих-то слез?) плюют.

Ты – женщина. Ты – иногда святыня.
А иногда – лишь временный приют.
Ну что ж, природа женская такая.
Узнать непросто, а понять – вдвойне.
Ведь больно для нее, когда ругают.
Больней – когда по имени, где нет
Ласкательного суффикса, что в имя
Так сладко проникает, будто плоть
Разверзла плоть.
Мы не были святыми,
Когда потопы чувств навел Господь.
Лишь пара тварей в сердце отставалась:
Любовь и нежность вопреки всему.
И отпускали слабость и усталость.
И свет объял довлеющую тьму.
Устав быть мерным чувственным прибоем,
Он вырвался однажды изнутри…

Так странно, что ты слышала любое
Из слов, что никогда не говорил.

Любовь… она земная мудрость наша.
На сердце соломонова печать.
Всего и Заратустра не расскажет,
О ней немой не в силах промолчать.
Признанье – что-то вроде крика Мунка.

Казалось, я уже неисправим.
Но на свободе без тебя – гомункул,
Задохшийся в пробирке нелюбви.
У всех плодов запретных послевкусье
Твоих таких недостижимых губ.

Я думал – на чужбине отвлекусь и
Забудусь, но забыть вот не могу.
Но все же… Пусть горчит годами участь.
За мраком неизбежен звездный час.
Пусть путь мой канул в бренную зыбучесть –
Тем крепче цепь следов сковала нас.

Пожалуй, есть смысл искушать судьбу из
Той вредности, что тянет к небесам.
Бог улыбнется, делом рук любуясь
Сквозь наши вдруг прозревшие глаза.
Ведь чувство восхитительно бездонно,
А унисон сердец сладкоголос,
Где губы – как признания бутоны.
Ну а глаза – бутоны сладких слез.
И расцветает это все однажды.
В душе царит неистовый экстаз
Любви – как будто наслажденье жаждой,
Которую жизнь утолить не даст.