О полисе славном, некогда бывшем в Элладе

О полисе славном, некогда бывшем в Элладе, веду свой рассказ.
Стоял у подножья он кручи прекрасной на выступе брега морского.
По суше вели три дороги к нему, и торгом своим богател он.
А с моря он был ограждённым стремниной с подводными скалами.
Лоцман был нужен хороший и помнящий мели прекрасно,
Чтобы корабль или челн даже утлый до берега целым дошёл.

И были вокруг просвещённые полисы также. Бывало, войной приходили,
Но дело обычное это всегда: ведь сегодня дерёмся, а завтра уж снова торгуем.
Но за морем были не только лишь греки и персы искусствам не чуждые,
Были и орды людей бородатых и диких. Не чтили богов они наших и наших обычаев,
Жаждали только придти, поселиться у нас чтобы жить им в достатке и неге.
Когда же они приходили, то жители полиса плакали, ибо поруганы были обычаи предков.

По суше придти не могли эти люди: в соседние полисы, в земли чужие они попадали,
А с моря - лишь если Эол, Посейдон, да и Тюхе, что в Риме Фортуной зовётся, в тот день отвернулись,
И кормчего им удалось получить - заманить, захватить ли, не важно.
Но сжалились боги. Ваятель искусный, того не желая, случайно рисунок создал,
На который лишь глянет любой человек - тотчас память его покидает.
Не вспомнит уже никогда он ни отчего дома, ни духов своих, ни богов.

Вмиг ваятель жену и детей позабыл. И рабы, что еду и вино принесли, обо всём позабыли,
И ученики, что наутро явились с поклоном, и всяк кто вошёл в его дом и в его мастерскую.
Лишь старый мудрец, совершив гекатомбу, вошёл, завязав себе глаз и закрывши руками другой,
И, наощупь найдя, прислонился к рисунку и глаз свой открыл.
И не мог ничего различить, ибо близко и всё расплывалось.

Тогда, декламируя оды великих, что помнить непросто, он медленно стал удаляться, поставив ладони и справа от глаза и слева.
И смог разглядеть он немного сначала, и оды из уст его мерно лились.
Отступал он всё дальше: на палец от глади рисунка, на ширину в пол-ладони…
Вдруг оды строку позабыл он, и тотчас же обе ладони в испуге к лицу приложил, чтоб не видеть рисунка.
И как ни хотел посмотреть он, как ни говорил он себе, что глядеть будет только лишь в поисках выхода,
Всё ж не открыл он глаза, и наощупь, а после, упавши, ползком он покинул то место и спасся.

Об этом правителю он рассказал. Догадался правитель, как можно людей, из-за моря пришедших,
Заставить забыть их богов и обычаи, чтобы, уж если добраться им боги судили, то среди эллинов эллины стали они.
Повелел он по берегу моря возвесть стену твёрдого камня, и чтоб из камней, составляющих стену
Тот страшный рисунок возник сам собой, коли с моря на берег и город глядеть, 
А вблизи чтобы камень как камень, чтоб кто её строит и чинит и телом и духом был цел.
И согнали рабов, и воздвиглась ограда.

Но в тайне решив сохранить её силу, рабам дали строить лишь каждому малый кусок,
А рисунок, любовь отбирающий к родине, к людям родным занавесили плотно.
Окошко лишь малое в шторе, к рисунку прижатой, давало кусок разглядеть безопасный,
И зодчие двигали штору окошком туда и сюда, и в два места подряд не глядели под страхом верёвки иль плахи.
Когда же достроили, им разрешили взглянуть на рисунок, и их любопытство сгубило.
А мудреца к тому времени старость к рукам прибрала, ну а жители в море и так не ходили, мелей и скал опасаясь.

И жил этот полис, людей непотребных не зная. Лишь персы и эллины с суши в него приходили,
А кто из-за моря добрался - обряды свои, богам чуждые, в море ещё забывали.
Достигнув же города, перенимали у жителей то, что нам мило.
Так шёл год за годом. Однако беда подступила откуда не ждали,
Ведь дикие люди осели и в полисах справа, и слева. По суше они подступили к нам с жизнью своей непотребной.
Но ведь невозможно стеной отстраниться от жизни за нею, ворота для торга открыты бывают.

И жители, плача, гонимы из родины милой уж тем, что богов их не все почитают,
Лелея надежду за морем, вдали от других, основать чудный город,
Взоры свои обратили к судам, что давно уж без дела стояли.
И неизбежно беда их постигла, поскольку лишь горе приносят секреты и тайны, от собственных граждан таимы:
Уже удаляясь по глади бескрайнего моря, в порыве нечаянном, милом, наивном
Желая в последний уж раз посмотреть на родной покидаемый город, они оглянулись.

И волны несут их в теперь уж чужие края.
На том и умолкла кифара моя.