Мой небесный друг

 ПРЕДИСЛОВИЕ

   Эстетика творящего воображения – авторское изложение духовной концепции даосов, как способ развития экстатического сознания и интенсивного созидания в любом творчестве, где источником является сердце, соперничающее в своей деятельности с творчеством Создателя Вселенной и дополняющее его. Как говорили даосы: "Искусство не должно становиться заменителем жизни, а для этого жизнь нам нужно превратить в изощрённое искусство. Только тогда границы реального и нереального размываются, и оба мира меняются местами, словно мироздание – всего лишь проделки Праздного Дракона. Лицо мира постоянно меняется, и человек, как микрокосмос, отвечает на эти метаморфозы, словно эхо, то скрывая под маской-личиной свою истинную суть, то приоткрывая свой одухотворённый лик". Эта книга рассказывает о возможностях нашего преображения через духовное совершенствование и через наше волшебство изменять этот мир, делать его прекраснее, при этом, сохраняя его целостность и естественность.


МОЙ НЕБЕСНЫЙ ДРУГ
 
   В друзьях есть у меня художник, необыкновенный,
   Который уж давным-давно на небе обитает,
   Он как-то в храме образ свой запечатлел, нетленный,
   Так как земные и небесные секреты знает,
   И сразу после этого на небо удалился.
   А жил тогда в одной далёкой он стране, восточной,
   Всю жизнь свою лишь рисовал, богам же не молился.
   Но рисовал искусно, воспроизводя всё точно.
   И после его кисти вещи словно оживали,
   В существ с картин все образы вдруг перевоплощались,
   Деревья, травы и цветы ожившими вставали,
   А люди в двойников иль близнецов их превращались.
   Увидев раз драконов, на стене изображённых,
   В одном из храмов (те, задумавшись, вместе сидели),
   По паре глаз пририсовал им, одухотворённых,
   Они, разрушив стены храма, в небо улетели.
   Но были и картины, что им тоже создавались,
   Как «Облака на небе», и такие как «Путь Млечный»,
   Когда на них смотрели долго, то в них растворялись,
   На небо улетали, в путь пускаясь, бесконечный;
   Иль «Ветер севера» картина сердце холодила,
   Смотрел кто долго на неё, в ледышку превращался,
   И если лёгким был, то его ветром уносило
   Так далеко, что он домой уже не возвращался.
   Когда я спрашивал, как ему это удаётся,
   Что оживает всё, в ответ он только улыбался,
   Но как-то он сказал мне: «Чтобы новый свет рождался,
   Должны ценить мы всё, что в сердце остаётся.
   Ведь мы всегда, когда садимся в тихом кабинете,
   И в медитацию уходим в мудром вдохновенье,
   То видим только то, то ценно нам на этом свете,
   Оно как б вновь рождается для нас в нашем виденье.
   В основе же видений всех лежит наша природа,
   Где истина, естественная, сердце заполняет,
   А разум наш понять «существенное» всё мешает,
   Нам не схватить суть, если нет от разума ухода.
   Лишь сердцем мудрое мы обретаем вдохновенье,
   Когда внутри себя свою природу наблюдаем,
   Но не копируем её, и ей не подражаем,
   Лишь в этом случае способны создавать творенья.
   Овладевая в сердце совершенством, запредельным,
   Высокой одухотворённости мы достигаем,
   В себе меняясь, новым качеством овладеваем –
   Творить всё материальное в пространстве, беспредельном.
   Мы как бы сами для себя становимся богами,
   Способными создать мир через наше вдохновенье,
   Творим мы материальное умом, а не руками,
   И создаём всё, что рисует в нас воображенье.
   Ведь что такое мир, как не иллюзии текучесть?
   Где время в мире всё творит и тут же разрушает,
   И тот из нас, кто этим временем овладевает,
   Способен формы создавать, вдыхая в них живучесть.
   Ведь если мы внимательно рассмотрим все творенья,
   Что в мире возникает, иль откуда-то берётся, -
   Всё то – спонтанности лишь, изначальной, воплощенье,
   Как свыше дар нам кем-то в обладание даётся.
   Так почему не можем в мире мы творить всё сами,
   Все существа и вещи, нужные нам, создавая?
   Мы ж можем, овладев искусством, сделаться богами,
   Своё пространство с временем на всё распространяя».
   – «Но что тогда со всей огромною Вселенной станет? –
   Спросил его я, – и во что мир этот превратится,
   Когда творить начнём все мы? Конец мира настанет,
   От столкновений наших всё движенье прекратится».
   Услышав слова эти, друг небесный рассмеялся,
   Сказав затем: «Не знал, что можешь быть таким наивным,
   Ведь этот мир давно обжит, хоть кажется и дивным,
   И заселён богами весь, когда он создавался,
   Ведь всё, что происходит в мире, раньше замышлялось,
   Все судьбы ваши, как рассказы, боги записали
   В своих твореньях и другим богам всё рассказали,
   И то, что ими сказано, с тех пор осуществлялось.
   Вам только кажется, что сами делаете что-то,
   Но фабула уже сокрыта в вашем поведенье,
   С рожденья и до окончанье жизни – их творенье,
   Так как руководит из вас на небе каждым кто-то.
   Вы – куклы иль игрушки в их руках, всегда послушны,
   И всё, что нужно сделать, вы безвольно совершите,
   И всё свершится так, хотите вы иль не хотите,
   Так как вы, смертные, наивные и простодушны».
   – «Но ведь свободу выбора ещё не отменили
   Для нас, – я возразил ему, бунт, внутренний, скрывая, -
   Так как, дав сердце, боги нам возможности открыли
   Бороться с трудностями и стихией, побеждая.
   Ведь если мы, в себе имея целеустремлённость,
   Способны с миром и судьбой, как и с собой, бороться,
   То знать заранее хотим судьбы определённость
   И понимать, как вам вершин достигнуть удаётся».
   – «Тогда тебе необходимы знанья пробужденья –
   Сказал мой друг, с улыбкой хитрой на меня взирая, -
   Лишь с ними в Небо совершить ты сможешь восхожденье,
   Стать богом среди нас, в своём ашраме восседая».
   – «Но как ашрам построить мне?» – спросил я с изумленьем.
   – «Очистись, – он сказал, – и медитации придайся.
   После чего в душе начнёшь ашрама построенье,
   Отринь всю скверну от себя, стать чистым постарайся.
   Когда семь чакр своих очистишь, в небесах проснёшься,
   Ещё среди богов три чакры обретёшь святого,
   Как три оружия, когда на небо вознесёшься,
   С их помощью ты беса сможешь одолеть любого.
   Получишь чакру ты возмездия, как воздаянье,
   С ней сможешь узнавать все слабые места в сраженье,
   Чтоб нанести врагу в открытой схватке пораженье,
   Который понесёт заслуженное наказанье.
   Другую чакру кармы ты получишь, непростую,
   Которая тебе даст полное освобожденье.
   С ней сможешь изменять судьбу свою, как и иную,
   Сумеешь выйти сам из колеса перерожденья.
   И чакра третья времени – прыжок как в бесконечность,
   С ней будет продлеваться жизнь, излечиваться рана,
   Она позволит обрести бессмертие и вечность –
   Оружие, каким владели Рама и Лакшмана.
   Став богом в небесах, ты на земле можешь остаться,
   Творить и пользу приносить другим, всех исправляя,
   Ты будешь изменять весь мир и сам преображаться.
   Людей всех делать добрыми, жизнь на земле спасая.
   Ты сможем знанья им давать, что им необходимы,
   Чтоб родилось в их душах к улучшению стремленье,
   Тогда и силы станут доброты непобедимы,
   Так ты улучшишь мир свой, всех людей и окруженье».
   Так, после его речи я в безумца превратился,
   Освободился от суетных и пустых познаний,
   Избавился от тщетных на величье притязаний,
   И в мысли об усовершенствовании погрузился.
   Я чаще стал смотреть на небо, подниматься в горы,
   Стремясь в окрестности достичь вершин всех пиков, здешних,
   Стать мудрецом, свободным от всех обязательств внешних,
   И больше не вступать с философами в разговоры.
   Я понял многое во время этих восхождений,
   Но главное – что квинтэссенция всего познанья
   Сокрыта в тайнах духа лишь спонтанного блужданья,
   Как свет во тьме, как сути Истины всей проявленье.
   Когда суть Истины есть мироздания дыханье,
   То эта Истина всегда нам сердце очищает,
   Снимает пелену с глаз и виденье освежает,
   Рождая в душе чувство всей Вселенной обладанья.
   Я, может, через это чувство в бога превратился,
   Так как способен во Вселенной сам вещить все вещи,
   Возможно, это – только сон, но через сон сей, вещий
   Сейчас в душе от страха смерти я освободился.



ВСТРЕЧА С МОНАХОМ ПО ПРОЗВИЩУ ГОРЬКАЯ ТЫКВА

   Я как-то познакомился с художником даосским,
   Носившим Тыква Горькая – Ку Гуа – одно названье,
   Другое было Дао-цзи, скребком владел он, плоским,
   Стирал то, что прав не имело на существованье.
   Имел имён он тридцать восемь всех, замысловатых,
   В зависимости от своих картин, менял их часто,
   Он не любил художников ни бедных, ни богатых,
   И тех, безрадостных, кто чувствовал себя несчастно.
   Я познакомился во сне с ним, он ко мне явился,
   Спросил меня, какое у меня воображенье,
   Сказал, что он – Слепец Высокочтимый, поклонился,
   И предложил совместно с ним создать одно творенье.
   Затем сказал, что Ученик он Чистоты Великой,
   А также Старец из Цзинсяна, вдохновенный,
   И обладает в сердце Пустотой он Многоликой,
   Ещё он Отрок Облаков Гор Снежных, Совершенный.
   Устав уже от всех его имён перечисленья,
   Спросил его я: «А чему могу я поучиться»?
   – «Могу вам преподать искусство всех вещей вещенья,
   Когда у вас из ничего вещь может получиться».
   Спросил его я: «Как освоить мне это искусство»?
   Сказал он: «Просто, нужно взять то, что в вас находилось,
   Необходимо вам на том сосредоточить чувство,
   И постараться воссоздать то, что в уме родилось.
   Обычно все так делают в своем воображенье,
   Но если там вы не берёте, то вы создаёте
   Из пустоты при помощи энергии творенья,
   Вы как бы вещь осуществляете, её берёте.
   Ведь создаётся всё при помощи небесной силы,
   Когда из ничего Ваятелем творится что-то,
   Чтобы понять загадочность золотоносной жилы,
   Нам нужно научиться её видеть у кого-то.
   Рождается ведь это от глубинного сознанья,
   Кто, не взаимодействуя со всей этой средою,
   Её как бы пронизывает светом и собою
   И может повлиять на внутреннее содержанье.
   Горька тыква Ку-гуа, когда кладут её с другими
   Продуктами, но те от неё горечь не имеют,
   Достоинствами обладает тыква та такими,
   Какими Совершенномудрые только владеют.
   Монах сказал, как суть узнать глубинного сознанья,
   Как можно совершать глубинное проникновенье
   Во внутрь мира, невидимого, обретая знанья.
   В даоса добиваться своего перерожденья:


КАЛЛИГРАФИЯ ТВОРЯЩЕГО ВООБРАЖЕНИЯ

   «Нам нужно, для того, чтобы искусствам всем учиться,
   В начале самом, развивать своё воображенье,
   Чтоб так воображаемый предмет мог получиться,
   И из предметов складывать в уме всех положенья.
   Картина всего мира состоит из всех деталей,
   Единая Черта ведёт во всём разграниченье,
   Где все в уме предметы на места свои бы встали,
   Тогда только наступит правил общих выполненье.
   А выполненье правил лежит в полном пониманье,
   Заключено какое в правилами овладенье,
   И лишь на этом нужно концентрировать вниманье,
   Которое ведёт к вещенью в воображенье.
   Что создаёт метаморфозы в глубине сознанья,
   Где совершают в таинстве рожденье блаженства,
   Которые становятся орудием познанья,
   Приводят человека постепенно к совершенству.
   Приход почтенья восприимчивости и познанья,
   Рождает сам процесс неизъяснимого творенья.
   Когда ум обостряет восприятие сознанья
   Для творчества души и беспрерывного вещенья.
   Когда кисть с тушью входят в царство одухотворенья,
   И хаос вдруг рождает некую определённость,
   В которое все черты определяются творенья,
   И внутренность их оживляет одухотворённость.
   И формы создаются от движения запястья
   Своим движением оттачивая утончённость,
   И отделяя свет от тьмы и ясность от ненастья,
   Рождает из вещей всех материальность и сплочённость.
   И так рождается пейзаж и живописность мира,
   От метода борозд в сознании воображенья,
   Скрепляются где связи тайн всех в области эфира,
   Проводится граница в областях разграниченья.
   Есть способы богов, дающие всему рождаться,
   И тайны, что в себе времена года охраняют,
   Когда леса, деревья, горы, могут проявляться,
   И волны и моря пространство миру раскрывают.
   Спадает пелена с глаз, наступает просветленье,
   Незамутнённый ясный взор и жизнь вдали от пыли
   Нас делает художниками в наших всех твореньях,
   С талантом всё преображать, чем нас наделили.
   И только так мы можем от вульгарности освободиться,
   Улучшить в нас ту каллиграфию воображенья,
   Которая способна в нас тогда лишь проявиться,
   Когда избавимся от дел мы, бренных, ослепленья.
   Тогда мы можем на себя взять качества природы,
   И стать тем, чем мы есть, весь мир собою наполняя,
   И недостатки в том, рождается что, справляя,
   Рождая совершенный образец новой породы».


ПЕРВАЯ ГЛАВА. ЕДИНА ЧЕРТА

   В глубокой древности законов не было в природе,
   И правил не было, ничто весь мир не разделяло,
   И простота лишь всюду высшая существовала,
   Как разделилось всё, всё стало чуждым в своём роде.
   Установились правила на общем основанье,
   Обрёл мир лик, основываясь на Черте Единой
   Возникла разница между краями, серединой.
   И закрепились общие от разделенья знанья.
   Единая черта всё сущее объединила,
   И корнем стала всех событий и явлений,
   И действие её природы общий дух открыло
   И в человеке заложило суть всех проявлений.
   Но человек, вульгарный, этого не понимает,
   Поэтому знать нужно правило Черты Единой,
   Отсутствие всех правил это правило рождает,
   Оно пронизывает волей всё, неодолимой.
   Рождается вся живопись в глубинах души нашей,
   Касается ли это линии гор, очертаний
   Предметов всех, что возникают в наших мечтаньях,
   От рек, людей, вещей, и от букашек малых даже.
   Нельзя ни в первопринцип, общий, нам проникнуть,
   Ни исчерпать бытья различные аспекты веры,
   Если в себе не овладеть неизмеримой мерой –
   Чертой Единой, без неё не может мир возникнуть.
   Как далеко б ни шли, как высоко бы не взбирались,
   Мы начинаем познавать мир с самого начала,
   Черты, прежде всего, в сознанье нашем появлялись,
   Всего того, что это в мире бы не означало.
   Сознанье и реальность в общей связи находились,
   Всё, что без правил было, вызывало удивленье.
   С тех самых пор, как мы в реальном мире появились.
   Но что такое мир, реальный? – Мы были в сомненье.
   Воображенье некую картину рисовало,
   Которую всегда мы принимали за реальность,
   Но жизнь всё в изощрённое искусство превращала,
   Она и открывала всех вещей нам актуальность.
   Границы нереального с реальным совмещались,
   И наконец, время пришло, они были размыты,
   Когда на небеса дороги стали нам открыты
   Всегда местами меж собой два мира в нас менялись,
   Проделками Дракона Праздного став мирозданье,
   Лицо мира своею непрестанностью меняло,
   Так одухотворённым наше делало сознанье,
   Искусство заменителем нам нашей жизни стало,
   Дух одухотворённости стал проникать повсюду,
   Причиной оживленья став предметов в мире, многих,
   И жизненностью наполняя всё, подобно чуду,
   И этому есть доказательство времён, далёких.


1. ЧЕТЫРЕ НОЧНЫХ ПОЭТОВ

   В эпоху Тан в период «Дорогого Возраженья»
   Жил Янь Ву-ю, имевший благородные все свойства.
   Однажды он весной пошёл гулять в пору цветенья
   Один в окрестностях Вэйяна ради удовольствия.
   Под вечер в поле шторм с дождём и ветром разразился,
   Такой, что, переждать, решил Янь, было бы разумным.
   Увидел дом, после войны заброшенный, укрылся,
   Но вскоре стихло всё, и озарилось светом лунным.
   Услышал вдруг он во дворе шум и шаги кого-то,
   И, выглянув, увидел тени четверых прохожих,
   Смотрелись странно четверо в одеждах, непохожих.
   О говорили о стихах, о их сложенье что-то.
   Один сказал: «Как осенью – сегодня настроенье
   Из-за луны, которая сияет ярким светом,
   Быть может, сложит из нас каждый здесь стихотворенье,
   О том, что в его жизни сделало его поэтом»?
   «О, да! – второй воскликнул, в белом одеянье, длинный, -
   Слагаю тон, как из крупинок льда, я, тонкий, нежный,
   С особой чистотой, как бы покров зимою, снежный».
   При этом он употребил поэтов стиль, старинный.
   Весь в чёрном третий стал произносить вдруг в возбужденье:
   – «Когда все собираются друзья к кому-то в гости,
   То радуются встречи, свечи жгут, играют в кости».
   И посмотрел, что скажут о его стихотворенье.
   Четвёртый молвил романтично, в жёлтом одеянье:
   – «О, утренний источник как холоден и прозрачен,
   Когда берут в нём воду, в жизни он так многозначен»!
   И погрузил свой взгляд на небо в звёздное сиянье.
   Тут первый, тоже в чёрном, произнёс, собравшись с духом:
   – «Когда, садясь на угли, жар всем телом ощущаешь,
   Внутри бурлит всё, варится, от этого страдаешь».
   И со страданьем улыбнулся, почесав за ухом.
   С рассветом, слов у Яня не было от удивленья:
   Стоял подсвечник, ступка для толченья риса – рядом,
   Ведро с водой, котёл с дырой сиял чёрным нарядом –
   Все эти вещи ночью жили духом в превращенье.


ВХОД ЗА ГОРИЗОНТ

   Единая черта охватывает все пределы,
   С ней можно отдалённого всего в мире достигнуть,
   И недоступное, что свойственно богам, постигнуть,
   Проникнув в запредельные небесные уделы.
   С ней ничего нет, что начало бы не завершило,
   Нас на земле лишь горизонт от неба отделяет,
   Шаг за черту проникновение определяет
   В ту область, где она нас от богов всех отделила.
   Контроль же за Чертой принадлежит лишь человеку,
   С ней внешний вид и внутренняя сущность нам даётся,
   Наверх мы путь прокладываем с ней от века к веку,
   При помощи её, бессмертным стать нам удаётся
   Мы с ней доходим до корней вещей, скрытых от глаза,
   Мысль, несвободная, утрачивает вдохновенье,
   И лёгкость исчезает, нет естественности, сразу,
   Не сможем восхожденье мы свершить одним движеньем.
   И чтоб у горизонта от черты той отстраниться,
   Нам нужно восходящему движению поддаться,
   Чтоб в пустоте умело телом организоваться,
   И в тонкую материю попав, преобразиться.
   Искусным нужно быть в своём преображенье,
   И избегать потоков, восходяще-нисходящих,
   Тогда любые в небе создавать можем творенья,
   Используя земные формы вещей, преходящих.
   Тогда за горизонтом можем мы лишь оказаться,
   Когда поймём, что мир, текущий, правила имеет,
   В нём как, вода, подвижная, вглубь можно опускаться,
   И подниматься как огонь, когда вихрь снизу веет.
   Должны мы знать, когда за горизонтом оказались,
   Что только в небе следуя свободному движенью,
   Вернуться можем мы назад, где раньше оставались,
   Где есть у нас прибежище, след нашего творенья.
   А это – наше сердце, чрез него мы всё свершаем,
   Которое должно и в небе чистым оставаться,
   С ним мы конечные творения пред-осуществляем.
   То, что от нашей самости не может отделяться.
   Даосы знают это правило и соблюдают
   То, что им говорит Черта Единая, прямая,
   Поэтому разрывов, как и смерти избегают,
   Об этом говорит одна история простая:


2. МЫТЬЁ КУВШИНА С ВИНОМ, вывернутого нутром наружу

   В провинции Гуансин жил Су, один мошенник, юный,
   Однажды пьяный в драке своего убил соседа,
   Боясь расплаты, он сразу сбежал той ночью, лунной,
   Вестей не подавал, все думали, что умер где-то.
   Пять лет прошло уже, его дяде случилось
   В реке труп выловить, и им племянник оказался,
   Его похоронил он, где село их находилось,
   Прошло ещё пять лет, вдруг в двери стук раздался,
   Племянник Су стоял в дверях, все очень удивились,
   Все думали, что призрак он, сказал Су: «Испугались?!
   Убив, сбежал я в горы, где даосы находились,
   Учился я у них, и годы быстро так промчались.
   Один бессмертный научил, как можно разделиться
   На много тел в теле одном, когда я научился,
   Решил в одном из моих тел вниз по речке спуститься,
   И дядя меня вытащил, когда там находился.
   Боялся, что скучаете по мне вы, и решился
   Вас посетить на родине и трупом обернулся,
   Чтоб тело показать, что на покой я удалился,
   Но дело есть незавершённое, и я вернулся».
   Женат он не был, и его племянница решила
   Оставить у себя, Су с предложеньем согласился,
   Раз по нужде в кувшин из-под вина он помочился,
   Племянница, кувшин увидев, его отбранила.
   Сказал он: «Не беда, ведь это дела поправимо,
   Я вымою его». «Как вымоешь? – она спросила, -
   В него написал ты». «Всё в этом мире обратимо» –
   Ответил тот. Племянницы тут дух перехватило.
   Залез в кувшин он через горло, узкое, рукою
   И наизнанку вывернул нутро, дно обнажая,
   Затем омыл его чистой проточною водою,
   На стол поставил, как обыденное совершая.
   Затем взглянул на небо и шутливо рассмеялся,
   Подпрыгнул верх, за облако рукою уцепился,
   И оседлав его верхом в дали, небесной, скрылся,
   Кувшин же с вывернутым дном в её семье остался.
   Семья, где был сосед убит Су, как-то утром встала,
   Решила: «Не от Су ли возмещенье прилетело».
   Увидев, что сто слитков серебра в углу лежало,
   Как, видно, то было «незавершённое» Су дело.


ВТОРАЯ ГЛАВА. ВЫПОЛНЕНИЕ ПРАВИЛ

   Чтобы создать в мире какое-то своё миро-творенье,
   Нам надо собственное для себя освоить знанья,
   Всегда придерживаться нужно правил выполненья,
   И полное тогда всего родится пониманье.
   Законов, как и правил, много есть, необъяснимых,
   Которые умом своим мы вряд ли понимаем,
   Понять чтоб, знаньем нужно нам владеть, необходимым,
   Только когда наш совершенен ум, мы всё узнаем.
   На свете много есть такого, что нам неизвестно,
   И чтоб знать, нужно к небесной тайне прикоснуться,
   Явление любое может чудом обернуться,
   Обыденное всё вокруг нас станет интересным:


3. ДВЕ ИСТОРИИ О СОЖЖЁННЫХ ТЕЛАХ

   За южными воротами Пингу селенья были
   Могилы вырыты три, две из них всё пустовали,
   А в третью гроб для погребенья, целый, положили,
   Но что-то было с ним неладное, все это знали.
   На ступе рядом с ним ещё табличка красовалась:
   «В могиле этой даос Чжао похоронен, мирный».
   Скончавшись сорок лет назад, в гробу лежал он смирным,
   К нему же с тех пор ни одна рука не прикасалась.
   Его огню тогда придали, но он не менялся,
   Нетронутыми тело, платье, обувь сохранились,
   Таким же свежим и живым в гробу он оставался,
   Что вызывало страх у всех, его все сторонились.
   Носил он обувь в форме облаков, халат из шёлка,
   Зелёный, шёлк был толстый как пятак из меди литый,
   Поэтому и не истлел, цвет изменился только,
   И гроб стоял в могиле с тех пор с крышкою, открытый.
   В могилах, давно вырытых, что рядом с ним там были,
   Покойников, в семьях умерших, положить боялись,
   Поэтому в том месте никого не хоронили,
   И время долгое они пустыми оставались,
   Могильщик раз решил избавиться от того тела,
   И ночью, вытащив его из гроба, в речку кинул,
   Но труп не уплывал, и не тонул, круги лишь делал,
   Могильщик струсил, из водоворота его вынул.
   К тому же, призрак плакал, и деревня вся проснулась,
   Испуганный, он увидал, что труп весь окровавлен,
   Он быстро в гроб его вернул, где труп был и оставлен,
   Когда зарыл гроб, то спокойствие к нему вернулось.
   С тех пор даоса перестали в том селе бояться,
   Могильщик Ма в живых остался после того дела,
   Могилы рядом заняли вокруг даоса тела,
   Но многим ещё сны в селе о том даосе сняться.
   Жил некий Цзян в Пингу рядом с мостом Сяоси, восточным,
   Он был крестьянин, с отцом всегда творил благодеянья,
   И как-то раз, во время зимнего солнцестоянья,
   Отец помер, его кремировать решил он срочно.
   Когда открыл он гроб, отца труп выскочил наружу,
   Его ударил Цзян мотыгой, тот не шевелился,
   И тут увидел на земле под телом крови лужу,
   Он сжёг туп, совершил обряд, прощальный, помолился.
   А ночью, когда спал он, то отец ему приснился,
   Сказав: «Ты сжёг меня, доставив этим мне страданья,
   Где ж твой сыновний долг? Напрасны мои упованья»!
   В ту ночь Цзян умер, пред отцом так и не извинился.

ОВЛАДЕНИЕ ПРАВИЛАМИ

   Мне друг как-то сказал: «Все мудрецы в Небо смотрели,
   Небесные узоры-письмена там созерцали,
   Внизу же, на Земле, контуры линий наблюдали,
   Поэтому секретами небесных тайн владели.
   Есть то, что циркулем и наугольником зовётся,
   Как нормы в мире, высшие, кругов или квадратов.
   Всё в мире этом нам несовершенное даётся,
   Так как природа формами, различными, богата.
   Отвес есть вертикаль, его же противоположность –
   Горизонталь, что в мире компасом сторон нам служит,
   От их разных пропорций и рождается вся сложность,
   Как красота, с которою воображенье дружит.
   Обычный человек лишь измеренья эти знает,
   От этого он правила обычные слагает,
   Но как круговращеньем управлять – не представляет
   Земли и Неба, так как скрытых тайн не понимает.
   Обычно правилами связан он, и в подчиненье
   Им он находится, и в слепоте так остаётся,
   Поэтому не развивается воображенье,
   Ему первопричин понять умом не удаётся.
   Ведь первопринципа суть тел небес существованья
   Понятна ведь, когда препятствия все устранятся,
   Которые из таких правил могут появляться.
   Тогда Единой лишь Черты достигнут пониманье.
   Как живопись, творящая Земли и Неба формы
   Вещей, творит тушью и кисть многие искусства,
   Так человек с опорой на возвышенные чувства
   Вещить энергией всё может так без всякой нормы.
   От Неба тушь воспринимает – как ей становиться:
   Густой, сухой иль жидкой, или вовсе маслянистой,
   Ведь тушь – это энергия, в ней всё может родиться
   А кисть – сам человек с его фантазией, лучистой,
   Он может тушь сгустить, чтоб сделать контуры и складки,
   И виды, разные, размывки по своему вкусу,
   Чтоб сделать окружение шероховато-гладким,
   Где вещи могут возникать как камни или бусы.
   Лишь, применяя Правила, все древние творили,
   Без Правил воплотить бы не могли мир, беспредельный,
   Когда ж Единую Черту они все проводили,
   То этим хаос разделили, мир ставал раздельный.
   В Черте нет беспредельности, препятствий нет и правил,
   Ведь правило лишь живопись собою и рождает.
   И живопись препятствие собою устраняет,
   Ваятель, создавая мир, без Правил, всяких, правил.
   Когда овладевают принципом круговращенья
   Земли и Неба, то Единую Черту рождают,
   Так Дао через живопись и всё пресуществляет,
   Черта Единая есть Правило в любом творенье.
   Поэтому она гармонию не нарушает,
   Всё, что рождается, само способно завершится,
   И тот, кто ход естественный прервать в мире боится,
   Лишь он энергию небесных сил и обретает.
   Но главное на свете есть всех жизней сохраненье,
   Любое существо покинуть свет, белый, боится,
   Убийство – это неоправданное преступленье,
   Ведь к жизни после смерти уж никто возвратится.
   То, что возникло, не должно насильно разрушаться,
   Иначе это замыслу Небес противоречит,
   Не сможет безнаказанно он в жизни оставаться,
   За этот грех тяжесть вины на его ляжет плечи.
   Одно из правил есть гармонии не нарушенье,
   Природное искусство ненавидит плотоядных,
   Убийц с оружием и мясников всех, кровожадных,
   Таким за форм уничтоженье нету искупленья.
   История одна есть для людей всех поученья,
   Которая нас учит, как за Правило держаться,
   Когда мы за Чертой Единой можем оказаться
   Через убийство, где нас ждёт извечное мученье:
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

4. Искупление за десять тысяч убитых животных

   Глава района Тунгуань (1) Юй Сянь был всем известный,
   В год двадцать третий времени «Открытья и Начала» (735 г.)
   Он путешествовал в краю с инспекцией немало,
   Раз как то посетил проездом храм один он, местный.
   Возле него соломенная хижина стояла
   С большой дорогой рядом, прямо на Вэньсянь (2) ведущей.
   В ней очень странный человек жил, никого не ждущий,
   Которого вся местная округа примечала.
   Он кровью, взятой из вен, собственных, и киноварью
   Копировал Канон, буддийский, весь святых писаний.
   Мужчине было шесть десятков лет, он со стараньем
   Чертил иероглифы, похожие чем-то на твари.
   Он тощим был и выглядел немного желтоватым,
   Скопировал глав несколько сот с небывалым тщеньем,
   Гостей всегда встречал он взглядом, виноватым,
   Дарил написанные главы им с большим почтеньем.
   Ему еду в ответ те, как подарок приносили,
   Но брал у них он только фрукты, овощи и травы,
   Мясного он не ел, такие были его нравы,
   «А почему»? – он рассказал, когда его спросили:
   – «Моя фамилия Цуту, Чжунжэнь меня все звали,
   Отец мой был главой района и имел поместье,
   Я сыном был единственным, и мне всё разрешали,
   Имел я полную свободу, не сидел на месте.
   Поэтому и не заботился я об учёбе,
   Всегда предпочитал игры, азартные, охоту,
   Когда умер отец, рабов оставил для работы,
   Большое состоянье, не нуждался ни в чём чтобы».
   Цуту рассказывал, что свою жизнь он вёл такую,
   Какую он хотел, игрой, азартной, увлекался,
   Всё время веселился и разврату предавался,
   И вскоре то, что дал отец, растратил всё впустую.
   Прошло лет несколько, имел всего Вэньсянь поместье,
   Но он поля все продал, лес срубил, всё, что досталось,
   Как говорят, «пустил по ветру» со всем скарбом вместе,
   И у него от всех богатств лишь хижина осталась.
   Слуг не было, также как средств для жизни, повседневной,
   Он яму выкопал в полу и чан туда поставил,
   В нём мясо стал варить, чан на огонь в треножник ставил.
   Скот воровал он по ночам на мясо ежедневно.
   Цуту был сильным, у него раб Мохэду остался,
   Который десять человек мог унести с собою,
   Цуту вместе с рабом красть скот в дальних местах старался
   В пяти десятков ли (3) от дома их порой, ночною.
   Поэтому их в краже люди не подозревали,
   Когда коров встречали, на себе их уносили,
   А лошадей, ослов всех на верёвке уводили,
   И в хижину их приводили и там убивали.
   Потом сдирали кожу с них и туши расчленяли.
   А мясо клали в чан, и в город утром уносили,
   На рис меняли, или деньги за него просили.
   В большую яму кости они шкуры все бросали.
   И сами своим мясом каждый день вдоволь питались,
   У Цуту в хижине различные орудья были
   Для их охоты на зверей, каких они ловили,
   Дела их десять с лишним лет почти что продолжались.
   Всех, кто встречался на пути им, они убивали,
   И шанцев на спасение те твари не имели,
   Стрелой из лука поражали тех, что убегали,
   И даже в глине ежей жалили, и после ели,
   Так ежедневно к зверям их жестокость проявлялась.
   Однажды заболел Мохэду и сразу скончался,
   Цуту смотрел со страхом, тот от боли извивался,
   Ничем не мог помочь, похоронить лишь оставалось.
   Прошёл лишь месяц и вдруг с жизней сам Цуту расстался,
   Но жившая старуха-няня хоронить не стала
   Его, так как он не дышал, но ещё тёплым оставался,
   Хотя она все вещи погребальные собрала.
   Прошло какое-то там время, и Цуту проснулся,
   И рассказал историю, что с ним во сне случилось:
   Когда его сознанье в сон, глубокий, погрузилось,
   В неведомом он мире неожиданно очнулся.
   Как только он туда попал, его арестовали
   И отвели во двор, где суд над всеми проводился,
   Там посреди двора дворец, огромный находился,
   Была палата там, а в ней шесть судей заседали.
   Судья имел два зала, каждый, в том огромном зданье,
   Суд Цуту в западном крыле был должен состояться,
   Судьи там ещё не было, все ждали заседанье,
   Со стражниками вместе он остался дожидаться.
   Судья, пришедший, Чжан Ан, мужем тёти оказался,
   Глава града Юньчжоу (4), два года назад почивший,
   Увидев родственника Цуту, он вдруг испугался,
   В большом волнении приблизился к нему, спросивши:
   – «Но почему ты – в этом месте, и откуда взялся?
   Когда был в мире том ещё, то много зла наделал,
   Убил существ, живых, десяток тысяч и остался
   Без наказанья, преступления творил там смело.
   Теперь ты здесь! Как я могу тебя спасти? Несчастный!
   Когда ты жил, не думая, и даже не молился,
   Ведь в мире к самому ты тяжкому греху причастный,
   О чём мечтал, когда в мире живых там находился»?!
   Цуту Чжунжэнь, услышав это, очень испугался,
   Стал дядю умолять, встав на колени, поклонился.
   Судья ответил: «Подожди, раз я за дело взялся,
   Придумаю что-либо, чтобы ты всем повинился.
   Я обсужу вопрос с коллегами, имей терпенье».
   И он к своим коллегам-судьям с речью обратился:
   – «Племянник мой Цуту Чжунжэнь свершил ряд преступлений,
   Что сделать для него, чтоб он в том мире повинился?
   Срок жизни не истёк его ещё, но мы не можем
   Его так просто отпустить в тот мир за преступленья,
   Нас не поймут все потерпевшие, но мы поможем
   Ему. Ведь так? Скажите, есть какие предложенья»?
   Решив ему помочь, все судьи так ему сказал:
   – «Таких дел не рассматривали мы на свете, белом,
   Вот если б знатока закона мы бы отыскали,
   То он сказал бы нам, как поступить нам с этим делом».
   Взялись за поиски, законник там нашёлся вскоре,
   Вошёл в зал человек, горбатый, в мантии лазурной,
   Историю ему все рассказали в разговоре,
   О нём и обо всей злодейской жизни его, бурной.
   Сказал эксперт: «Есть только путь один, и есть решенье,
   Но потерпевшие должны с решеньем согласиться,
   Только когда они получать удовлетворенья,
   От наказанья мог преступник бы освободиться.
   Живые существа, что он убил, должны вернуться
   В свою жизнь, во дворе этом суда вместе собраться,
   Я думаю, что в нашем мире все они найдутся,
   Нам только убедить их всего нужно постараться,
   Мы скажем им, что Цуту – здесь, чтоб зла не делал больше,
   Его нужно послать нам в мир живых для исправленья,
   Чтоб он пожил своею жизнью там немного дольше,
   Чтоб проповедовал всем людям о Будде ученье.
   Ведь если человек, как он, в мире ещё родится,
   То он себя вновь уничтожит, вред неся живому,
   И цепь деяний злых с возмездием не прекратится,
   Нельзя давать возможность проявлению, такому.
   «Благодаря тогда его земному исправленью,
   Деяньям благородным, что там могут проявиться,
   Все можете вы в человеческом перерожденье,
   Как не животные, как люди на земле родиться.
   Тогда и люди убивать вас, как зверей не станут.
   Так как природы, исконно-животной, так лишитесь,
   На свет вы все в обличье, человеческом, родитесь,
   И вами помыкать иль есть, убив вас, перестанут».
   Животные услышат, что тела людей получат,
   То будут счастливы, и с приглашеньем согласятся,
   Но если будут не согласны, вспомнят, что он мучал,
   Их убивая, то ему придётся тут остаться».
   Цуту закован в цепи был и в комнате оставлен,
   Во двор животных всех, убитых, судьи пригласили,
   Туда же был и Цуту, весть закованный, доставлен,
   Собравшись в месте, в ста му (5), все они заголосили:
   – «Зачем нас здесь собрали»? – овцы, лошади кричали,
   – «На встрече с вами будет Чжунжэнь», – судьи отвечали,
   Животные затопали, крича от возмущенья:
   – «Он нас убил, и наши души к нему полны мщенья!
   И почему злодей не искупил вину пред нами?!
   Он нас всех убивал и разделял тела на части
   На рынке торговал кусками ног и головами,
   Мы так же с ним бы поступили, будь он в нашей власти»!
   Они расти вверх начали вдруг с этими словами,
   Как будто раздувались все, когда громко кричали,
   Сравнились ростом овцы все и свиньи так с волами,
   А лошади с коровами в два раза больше стали.
   Эксперта судьи тут всё объяснить им попросили:
   Услышав, что людской им облик судьи обещали,
   Звери обрадовались разом все и закричали:
   – «Хотим людьми быть»! И расти внезапно перестали.
   Они, уменьшившись до своей формы, изначальной,
   Охранника два появились и Цуту схватили
   И в кожаный мешок его насильно посадили,
   Верёвкой сверху завязали, он сидел печальный.
   Затем, дубины в руки взяв две с острыми шипами,
   Мешок с размаху стали колотить, кровь засочилась,
   Дубинами его лупили, а потом ногами,
   Так, что земля под лужею, кровавою, вся скрылась.
   Когда кровь поднялась уже на три чи (6) над землёю,
   Они животных выпустили, им, при том, сказали:
   – «Он вашу кровь пил, наслаждался так вашей бедою,
   Сейчас попейте его кровь»! Они все закричали:
   – «Ты нас убил! Теперь твоей мы кровью насладимся»!
   И стали пить его кровь, это кровью наполняясь,
   Опять тела их стали возрастать, всё округляясь,
   Они кричали: «Мы твою кровь пьём! Этим гордимся»!
   Когда кровь вылизали, то земля вновь появилась.
   Сказал эксперт: «Вы получили удовлетворенье,
   Теперь домой мы Цуту приготовим к возвращенью,
   Молился чтоб, людская ваша суть чтоб там родилась».
   Животные пришли в восторг, судейский двор покинув.
   Обрадовались судьи, что прошло всё так прилично,
   Закрыли дело, Цуту из мешка поспешно вынув,
   Поставили перед собой. Он выглядел обычно.
   Тогда судья к нему с такою речью обратился:
   – «Теперь ты увидал, как здесь возмездие творится,
   На небесах ничто не может от глаз наших скрыться,
   Как там бы ты не прятался, и чем бы не укрылся.
   Теперь своё ты счастье обрести там постарайся,
   Когда вернёшься, прояви в познание старанье,
   Скопируй своей кровью всё буддийское писанье,
   И помощью всем страждущим в том мире занимайся.
   Не сделаешь, придётся тебе вновь сюда вернуться,
   Отсюда не сбежишь ты никуда, жизнь потеряешь,
   Тогда уже не сможешь к доброте ты повернуться,
   И не исправишь ничего, здесь только боль познаешь»!
   Лишь после этих слов Цуту Чжунжэнь проснулся,
   Увидел свою няню, старую, придя в сознанье,
   И сразу кровью принялся писать, когда вернулся,
   Канон, священный, древнего буддийского писанья.

   Пояснение
   1. Тунгань – местечко вблизи нынешнего города Сиань в провинции Шанси.
   2. Вэйсян – место возле нынешнего города Сиян в провинции Хэнань.
   3. Ли – мера длинны приблизительно в 0,5 км.
   4. Юньчжоу – город, расположенный к северо-западу от нынешнего города Дунпин в провинции Шаньдун.
   5. Му – китайская мера площади. Один му соответствует 540 кв. м.
   6. Чи – мера длинны приблизительно в 30 см.
   7. Река Цзин – Цзиншуй, один из притоков реки Вэйхэ в провинции Шанси.

ОТКРЫТИЕ ТРЕТЬЕГО ГЛАЗА
 
   Меж знаньем и уменьем была разница, большая,
   Всегда, как меж вещами существует разделенье,
   Ведь знанье это только категория, такая,
   Как изначальный путь, иль как преддверие в уменье.
   Из ничего всё, что в мир входит, как бы, возникает,
   Как Изначальный Хаос. Пустота вдруг разделилась,
   И нечто в том определённое как появилось,
   Единую Черту собой в себе что разделяет.
   Но как проникнуть и увидеть ту определённость?
   Что, в сущности, в себе «неназываемым» зовётся,
   И что в том всём «без правил» и «без действий» остаётся,
   И в «неосмысленности» там несёт всю разделённость.
   Чтоб это всё понять, нам всегда знаний не хватает,
   Но знанья будут за бортом, когда есть в нас уменье,
   Не мыслим мы того, что разум наш не понимает,
   С одним уменьем мы проводим это разделенье.
   В нас как бы Третий Глаз вдруг открывается на вещи,
   Когда невидимое видим, тихое мы слышим,
   Цветов мерцанье, отголоски, что есть в мире, вещем,
   До нас доходят, и мы ароматом его дышим.
   Но как нам сделать так, чтоб этот Третий Глаз открылся?
   Единая Черта пред нами чтобы разделилась,
   И мира, неизвестного, виденье чтоб открылось,
   Где мир наш, истинный, всегда в покое находился.
   Немыслимое начинает вдруг осуществляться,
   И пребывать из ничего, как некое виденье,
   Черты Единой начинается вдруг разделенье,
   И новый мир в струенье начинает проявляться.
   И к нам является оно, как мира сотворенье,
   Как будто в нас оно своё рожденье ожидало,
   И что-то появления преграды все прорвало,
   И сотворило в нас вдруг своё новое рожденье.
   И новое приобрело перед глазами цельность,
   В своей неразрушимой обновлённой ипостаси,
   Как сон, обретший с явью напрямую нераздельность,
   Входящий в нашем осознанье в полное согласье.
   Быть может, это – то, что в мире вечно существует,
   Что проявляется порой, и тут же исчезает,
   Что нас удерживает здесь, и нами управляет,
   Даёт нам смысл тот, каждый что по-своему трактует.
   Ведь подлинное бытие движеньем обладает,
   В нём кроется вся сущность всех вещей и проявлений,
   Но в разных временах несёт всё разные значенья,
   И то, что может нас спасти, оно вдруг проявляет.
   Ведь духи существуют разных свойств и назначений,
   Вещей есть души, как души всей одухотворённость,
   Наличествует в творчестве такой Дух превращений,
   Который смысл даёт всему, как и определённость.
   Ведь обладает бытие цельностью двуединой:
   Дух наделяет всех слепцов своим даром прозренья,
   Так как в себе имеет пустоту и заполненье,
   И может стать всего опорой или серединой.
   Ведь суть деяния всего в основе – Недеянье,
   И «Правила» творенье – суть «Без-правила» основа,
   Нет в этом мире ничего стабильного, такого,
   Где разрушенье не предшествовало бы в созданье.
   Чревато бытие в себе «памятью», изначальной,
   Потенцией, неразделённой, где есть абрис зримых
   Вещей всех, нужных в мире или не-необходимых,
   В среде обычной, или в ситуации, случайной.
   И если нам надоедает простота, бесцветность,
   То в сердце может возникать ритм, одухотворённый,
   Где рушатся преграды, создаётся беспредметность,
   И то, что обретает образ свой, определённый.
   Когда мир феноменов рушится – вещей, явлений,
   То мира, абсолютного, встаёт лицо так зримо,
   Что силой нас влечёт к себе оно неодолимо,
   Становится предметом, целью наших устремлений.
   Впадая в медитацию, мы видим озаренье,
   И все преграды нам разрушить в тот миг удаётся,
   Мы в мире полное испытываем растворенье,
   Когда мир абсолютный в сердце нашем создается,
   И в этом самом кроется весть смысл самопознанья,
   Когда мы проникаем в сферы истинной отчизны,
   Минуты те, когда мы пребываем в созерцанье,
   Становятся счастливым временем всей нашей жизни.
   И наша слепота проходит, видим мы всё ясно,
   Как будто проникаем в сам источник мирозданья,
   На Небесах мы можем утвердиться полновластно,
   Нам в этом помогает изменённое сознанье.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

5. Слепой провидец

   Чжэн Жэньцзюнь (1) сыном Чжэн Циньюэ в то время являлся,
   Высокообразованным он был с обширным знаньем,
   Делами теми же, что и отец, он занимался,
   Владел большим среди столичной знати состояньем.
   За вратами Шандун (2) в Лояне он имел поместье,
   Где с младшим братом жил тогда он, с тётей и кузеном,
   Кузен сестру имел, но с ней не жил уже он вместе,
   За сыном Ян Гучжуна (3) замужем была, военным.
   Из-за своей болезни потерял кузен там зренье,
   Ресницы, брови выросли, так что глаза закрыли,
   От линии волос до подбородка доходили,
   Лицо его сердитости носило выраженье,
   Горячей правая была щека его и красной,
   А левая щека, как лёд, всегда была холодной,
   Когда сердился, то гримаса виделась ужасной,
   О нём немало распространялось молвы, народной.
   К нему Жэньцзюня брат с тётей сочувствие имели,
   Но что же это была за болезнь, они не знали,
   Он много думал, часто проводил время в постели,
   Имел предвиденья дар, и его все уважали.
   В Лояне жил в то время мастер Чжэн, всюду известный,
   Он магом был, гадателем, и находился в блеске
   Своей карьеры чудотворца, храм имел свой, местный,
   Цуй Линь (4) как раз тогда в инспекционной был поездке,
   Через Лоян проехал и отправил приглашенье
   Ему, чтоб встретился Чжэн с ним там для благословенья,
   И чтоб потом в пути его был с ним в сопровожденье,
   Так как о его качествах высокого был мненья.
   Когда в Лоян уж возвращались, Чжэн тут спохватился,
   И вспомнил, что усадьбу Жуньцзюня уже проехал,
   Она лежала на обочине, и он поехал
   Туда, где он во времена, былые, находился.
   Когда к воротам подъезжал, в большое впал волненье,
   Страх в сердце ощущал, считая в чём-то виноватым,
   Он обвинил себя в тот миг в ужасном преступленье,
   Достойным смерти, и сказал, что смерть будет расплатой.
   Когда он прибыл, Чжэн Жэньцзюнь спросил, чего боится
   Он в его доме, страх в обличие своём являя,
   Ответил тот: «Не думал я, что в жизни так случится,
   Что будет у меня за промахи судьба такая.
   Несчастен я, так как смог на глаза вам показаться,
   Чтоб даже быть измученным усталостью и жаждой,
   Я знал, здесь родственник (5) живёт, не мог я удержаться,
   В душе надеялся увидеть я его однажды.
   Самонадеянно пришёл к вам в гости, вы простите,
   Я знаю, что не должен никогда здесь находиться,
   И за моё желание увидеть, извините,
   Того, кто не желал бы в этом мире мне открыться.
   За этот к вам визит я должен жизнью поплатиться,
   Так как запретную границу я переступаю,
   После визита к вам умру я скоро, это знаю,
   Но, рядом будучи, я не могу к вам не явиться».
   Жэньцзюнь сказал: «Здесь – я, мой младший брат и тётя только,
   Здесь никаких других нет у нас в доме незнакомцев,
   Чего боитесь вы? Правда, один живёт питомец –
   Кузен наш, но он слеп совсем, не видит он нисколько».
   Жэньцзюнь ни слова о слепом не молвил поначалу,
   Лишь тут он вспомнил о болезни с холодом и жаром,
   «Неужто это Чжэна беспокоит, ведь недаром, -
   Подумал он, – все о кузене говорят немало».
   Он Чжэну рассказал о состоянье слепого,
   Воскликнул Чжэн: «Он – Власти всей, небесной, представитель!
   А я – в Подземном Мире рядовой всего служитель.
   Как я посмел прийти, ведь недостоин я такого!
   Сюда я прибыл, вовсе не имея намеренья
   Его побеспокоить, я мечтал «ношно и денно»,
   Желая поскорей отдать ему дань уваженья,
   За эту дерзость должен умереть я непременно,
   В высокому чину проситься на приём – негоже,
   Отдать дам уваженья, но всё ж требует обычай,
   А если не отдам, не соблюду тогда приличий,
   Умру, если пойду, а не пойду, умру я тоже».
   И после, взяв бумагу, написал слова такие:
   «Привратник Преисподней отдаёт дань уваженья,
   Спешит Чжэн, некий, засвидетельствовать так почтенье,
   Целует платья вашего край и стопы, нагие».
   В то время младший брат с кузеном забавлялся в зале,
   Подбрасывал монеты, Жэньцзюнь Чжэна им представил,
   Тот прочитал бумагу, извинился, их оставил,
   Кузен кивнул, его ресницы вдруг затрепетали,
   Похоже, зол он был. Жэньцзюнь принёс все извиненья,
   Сказав: «Не знал он, что вы здесь, я это точно знаю,
   Прошу простить его за это его преступленье».
   Ответ был ясным голосом: «Ради тебя его прощаю».
   Жэньцзюнь хотел узнать, в чём дело, но было напрасно,
   Двоюродный брат не давал Жэньцзюню объясненья,
   И даже мать просила, но остался он безгласным,
   Видать, тайны, небесные, не любят разглашенья.
   Прошли года, сказал он матери вдруг: «Собирайся
   Быстрей! Придут солдаты, беспорядки разгорятся,
   К сестре в семью Ян отвести меня ты постарайся,
   Займём у них мы триста тысяч, деньги пригодятся.
   Затем в район реки Цзян и Хуай (6) мы удалимся,
   Чтоб смуты избежать, на время нужно там остаться,
   Спасти сестру, племянника нам нужно постараться,
   Всех членов семьи Ян убьют, где будем находиться».
   Его мать исключительным его всегда считала,
   Поехала в столицу с ним, в семье Ян поселилась,
   И с дочерью всем, что предсказывал сын, поделилась,
   Была та озадачена, когда там увидала
   Его, так как от Чжэна уже слышала о брате,
   И в тайне она мужу своему всё рассказала,
   Просила, чтоб сказал отцу он, тот служи в Палате,
   Был канцлером, поймёт он, как она предполагала.
   Но Ян Гучжун был зол, сказав: «Им деньги, видно, надо,
   Зачем пугать нас страхами, так нам бы и сказали,
   А то выдумывают, ещё требуют награды.
   Уж лучше б попросили деньги честно, мы б им дали».
   Когда сказал своей жене он это с возмущеньем,
   То денег не давать решил он, хоть и был богатым.
   Но дочь сказала матери: «В твоём распоряженье
   Всё, что есть в сундуках моих». Им отдала всё злато,
   Добавив «Беспокоить тестя моего не нужно».
   Мать с сыном пробыли в семье Ян дней ещё четыре
   Сказал сын: «Царство будет оставаться пять дней в мире,
   Желательно в другое место перебраться дружно».
   Дочь триста тысяч злата собрала и им вручила.
   Кузен перед отъездом к сестре с просьбой обратился:
   – «Дай не простой халат». Она ему такой и сшила,
   Он фиолетовым из шёлка с тесьмой получился,
   Узорчатой каёмкой по краям было всё обшито,
   И как подарок отдала ему при их прощанье.
   В тот год вскоре Лушан поднял всеобщее восстанье,
   Когда бежал в Мавэй (7) царь, семья Ян была убита.
   Пред тем, как началась резня, узнав о беспорядке,
   Сестра сбежала за трактир, в траве там затаилась,
   В то время, как бежали по дороге без оглядки
   Ею родные, и поэтому там сохранилась.
   Солдаты из семьи Ян никого не пощадили,
   Убили сотню человек, всех молодых и старых,
   Расправились с детьми, не пожалели даже малых,
   И в кучу у обочины тела их всех свалили.
   Ушли солдаты, она вышла и всех увидала,
   Средь тел была рабыня, с сыном что её водилась,
   Она дышала, хоть руки у ней и не хватало,
   Она сказала ей, когда в сознанье находилась:
   – «Ваш сын в трактире на скамье, его я там накрыла
   Халатом фиолетовым». Та сразу побежала
   Туда, и, к радости своей, его там увидала,
   Он под халатом спал, когда резня там проходила.
   Она взяла его на руки и пошла с ним в поле,
   Шла, плача, на восток, и, оглянувшись, посмотрела,
   Увидела старуху там, та на неё глядела,
   И, подойдя, сказала: «Мы спаслись по божьей воле».
   – «Но кто вы, и что нужно вам »? – сестра тут ей сказала.
   – «О, госпожа Ян, я хотела бы при вас остаться,
   Я – старая, у ваших врат я обувь продавала,
   Меня ваш брат слепой просил, мне некуда деваться,
   Доверил мне предмет волшебный, чтоб вас защищала,
   Благодаря ему спаслись вы, сын в живых остался,
   Под ним невидимым он это время оставался».
   На фиолетовый халат, где сын был, указала.
   Поэтому твой сын и ты резни той избежали,
   Была обречена семья Ян, всех они убили,
   И только силы сверхъестественные защищали
   Тебя и сына, когда те войска здесь проходили».
   Небесные так силы в мир живущих проникают,
   Вершат всех судьбы, исполняют высшие заветы:
   Злодеев всех наказывают, добрых защищают.
   Проводники небесных сил хранят богов секреты.

   Пояснения
   1.Чжэн Жэньцзюнь – о нём сведений мало, а вот Чжэн Цзиньюэ был довольно известной личностью. О нём в «Династических историях Танской династии», а также в «Новой Книге династии Тан» (Синь Таншу) говорится, что он было довольно влиятельным сановником при императорском дворе а период
   2. Врата Шандун – городские врата восточных и северных кварталов столицы Лоян.
   3. Ян Гучжун – (умер в 756 году) известен своим родством с Ян Гуйфэй, возлюбленной наложницей императора Суаньцзуна, правящего с 712 по 756 гг., имеющего большое влияние при дворе, с 752до своей смерти был канцлером.
   4. Цуй Лин – умер в 743 году.
   5. «родственник» – часто в то время к однофамильцам относились, как к родственникам.
   6. Район Цзян и реки Хуай – местность между Чанцзяном (Янчэкян) и рекой Хуай середина восточного Китая, который был в значительной степени избавлен от последующих потрясений.
   7. Мавэй – город в нынешней провинции Шаньси, расположенный западнее Сианьяна. Во время восстания Ан Лушана им было спровоцировано бегство императора Суаньцзуна в этот район нынешней провинции Сычуань, где случился бунт солдат императорской гарнизона, которые убили Ян Гучжуна с членами его семьи. Также императорская наложница Ян Гуфэй, которая, помимо того, что была причиной отступления императора от дел правительства и беспорядков в империи, была убита с вынужденного согласия императора.

ОБЩЕНИЕ С НЕБЕСАМИ

   Небесный друг сказал: «Мир разделён наш на три части,
   В которых изначально три начала существуют:
   Мир Абсолюта, где реальность держит в своей власти
   Всё, Мир вещей, Мир личного «я», где «я» всё трактует.
   Триада эта изначальна и традиционна,
   И чтобы нам реальность, подлинная, проявилась,
   Необходимо чтоб Вселенная нам открылась,
   В своей незримой части, где всё просто и законно.
   В «И цзине», в «Книге перемен» есть три основы:
   Как Небо – Абсолют, и наше бытие земное,
   И человеческая мысль, где знаки все готовы
   Для понимания всего – Учение, простое:
   В соотношении начал, из связи меж собою -
   Особая природа каждого в их проявленье,
   Где Человек – мерило, и он придаёт значенье
   Всему случайному, что в нём становится судьбою.
   Соотношенье Абсолюта с Миром, с Человеком
   Течение истории всей так определяет,
   И каждого возможностью нас свыше наделяет
   Творить и подчиняться времени от века к веку.
   Реальность наша, как и наша личность – Путь познанья,
   Где Истины, Добра и Красоты суть понять важно -
   Путь Абсолютной Истины и мира созерцанья.
   Из этих величин простых и строится жизнь наша.
   Единая Черта триграммы все и порождает,
   Они определяют знаков всех происхожденье,
   Как повествует «Сицычжуань». Фуси при нисхожденье
   Их записал, они с тех пор путь в Небо открывают.
   Поднял он взор и увидал «сян» – символы-знаменья,
   Внизу на нормы «фа» Земли он обратил вниманье,
   Связав их вместе, придал им особое значенье,
   Узрев их соответствие в глубоком созерцанье.
   «На Небе видят мудрецы «вэнь» – письмена-узоры,
   Внизу же линии и конуры «ли» – наблюдают,
   Умом так постигают времена все и просторы», –
   Как нам писанье «Сицычжуань» об этом сообщает.
   Правитель Фуси раз сказал, природу наблюдая:
   – «Вверху – все образы, внизу все формы создаются.
   В изменчивости есть Предел Великий, в неё куются
   Все вещи, два Начала, для начала, порождая,
   В себе четыре образа Начала два рождают,
   Триграмм те восемь порождают, как Небес Писанье,
   Которые всю нашу жизнь потом определяют,
   От самого её начала и до окончанья».
   Так как нам суждено было от Неба отделиться,
   Мы на земле живём под управление, небесным,
   Ничто не может на земле от глаз богов укрыться,
   В ответе мы за каждый шаг пред ними, повсеместно».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

6. Дело с жалобой в Ханцзяне.

   Цао Чжэньтин был магистратом округа Ханцзяня
   Раз ночью он сидел в правительственном кабинете,
   Без головы увидел человека на диване,
   Он голову держал в одной руку при лунном свете.
   Казалось, призрак что-то говорит или болтает,
   Не мог его слов разобрать Цао, как ни старался,
   Он жестами показывал, что он не понимает.
   Настолько это потрясло его, что он скончался.
   Когда члены семьи его в гроб положить собрались,
   Заметили, что тёплая грудь, хоронить не стали,
   Прошло три дня, хоть в доме все о нём и сокрушались,
   Но в траур всё ж не одевались, всё чего-то ждали.
   Той ночью он пришёл в сознанье, рассказал, что было:
   Его в потусторонний мир два стража проводили,
   Он видел бога, от него сиянье исходило,
   На нём была одежда, что в то время там носили.
   – «Вот Цао Сюэси, магистр Ханцзяня»! – доложили.
   Он трижды поклонился, как на Небе полагалось,
   Позволил сесть ему бог, ему стул там предложили,
   А стража охранять его подле него осталась.
   Спросил бог, знает ли он, кто его там обвиняет.
   Сказал Цао, понятия об этом не имеет,
   Заметил бог, что информацией он всех владеет,
   И то, что происходит на земле, отлично знает.
   Взяв документ, он Цао показал его, добавив:
   – «Тебе известно это дело? Ты им занимался»!
   И Цао, прочитав его и на столе оставив,
   Сказал: «Я его знаю. Я им возмущался.
   Другим судьёй текст дела приговора был составлен,
   Когда я ознакомился, остался недовольным,
   Но текст тот в Министерство Наказанья был отправлен,
   Хоть я протестовал, и был свидетелем, невольным.
   Три раза я просил, чтоб дело вновь то рассмотрели,
   Но каждый раз с пометкой «Не допущен» возвращалось
   Ко мне оно, начальник не хотел мой канители,
   И дело в кабинете нерешённым так осталось».
   Сказал бог: «Ясно всё мне, и ты признан невиновным».
   Он призрака с обидой вызвал, тот был на пороге,
   Когда ворвался дух с желаньем мести, неуёмным,
   У Цао от него окоченели руки, ноги.
   Сказал бог: «Цао признан невиновным в этом деле,
   Суд должен справедливо проведён быть, не для вида,
   Только тогда возмещена будет твоя обида,
   Ищи врага, виновника, кого все проглядели».
   Встал призрак на колени, богу низко поклонился,
   А бог, на Цао жестом указав, страже воскликнул:
   – «Живее в мир его верните, где он находился»!
   – «Сюда злодея притащите»! – слугам своим кликнул.
   Цао проснулся и узнал, другой судья скончался,
   К своим обязанностям на другой день возвратился,
   К богам всем с жертвоприношеньем в храме обратился,
   Всю жизнь не потреблял он мяса, Будде поклонялся.

СМЫСЛ ТВОРЧЕСКОГО ИСКУССТВА

   Большого мира в малом происходит сотворенье,
   Где Правилом и линией мир, сущностный, творится,
   Где форм всех, зримых, совершается в нём проявленье,
   Где чувственная восприимчивость может открыться,
   Что позволяет проникать в суть всех вещей, явлений,
   Через «пустые формы» постигать мир, абсолютный,
   И собственные создавать в сердцах произведенья,
   Свой ими наполнять мир, создаваемый, уютный.
   Конкретная вещей суть состоит ведь из понятий,
   Которые рождаются в нас лишь из постиженья
   Природы истиной – происходящих в ней явлений,
   Которые мы получаем через восприятья,
   Когда мы в медитации бываем в погруженье,
   И наша разделённость попадает в Недеянье,
   Которое приводит разум наш вдруг к озаренью,
   И обретаем мы уже особое сознанье.
   И автономным наше «Я» становится для мира,
   Мы растворяемся в природе, путь наш – созерцанье,
   Великие мы тайны видим в глубине эфира,
   Которыми и заполняется наше сознанье.
   Тогда вмещает сердце наше этот мир весь, зримый,
   Вступаем в диалог мы с Высшим Разумом, Небесным.
   Мы обретаем мудрость в своём мире, сотворимом,
   Где всё высвечивается в сиянии, прелестном.
   Быть может, разговор с собой и есть самопознанье,
   Когда творим мы свой мир, истинно-нетленный,
   Ведь сердце человека есть источник мирозданья,
   Куда вмещаем зримый мир мы, равный всей Вселенной.
   Он должен быть единым, цельным, равным Абсолюту,
   И вместе с тем «опустошённым», Небытие включившем,
   В себе Реальность, Подлинную, в тайну превратившим,
   Тогда довериться мы можем своему уюту.
   В нём всё должно простым быть, простоватость избегая,
   Нарочитость, мы от всего должны освободиться,
   Изысканность и утончённость ведь, часто мешая,
   В шаблонность и вульгарность в жизни могут превратиться.
   И для того, чтобы творить – вещить вещи, какие,
   Необходимо от стандартов всяких воздержаться,
   От пошлости и грубости, тлетворной, отказаться,
   Разнузданности избегать во времена, лихие.
   В поэтике «Воды и Камня» есть оригинальность,
   Где мудрости и доброты есть олицетворенье:
   Вода – Камень, Камень – Вода ,– в них общая реальность,
   Как в доброте есть мудрость, в мудрости – к добру стремленье.
   Свет – истинная радость, она каждому приносит
   Сознание необходимости миру даренья
   Своих деяний, добрых, без которых нет спасенья,
   В которое каждый живущий лепту свою вносит.
   Поэтому через своё «Я» правду мы рождаем,
   Гармонию создав между активным и пассивным,
   Налаживаем связь меж субъективным – объективным.
   Всё, что от глаз сокрыто, мы увидеть предлагаем.
   Нет между жизнью нашей и искусством разделенья,
   Всё, что на небесах имеется, всем мы владеем,
   Реальность – одновременное местонахожденье
   Нас на земле и в Небе, что есть там, мы здесь имеем.
   Когда мы засыпаем, то мы Небо посещаем,
   Наш сон – это небесное там наше пребыванье,
   Когда мы путешествие в Астрале совершаем,
   Чтоб получить о будущем и прошлом наши знанья.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

7. Жизнь в Царстве Теней

   «Тревожна жизнь наша, земная, и порой не сладка,
   А есть такие, кто живёт и умирает нищим,
   Богатств нам не хватает, часто даже и достатка,
   Нам трудно обходиться без одежды и без пищи.
   Поэтому частенько все на Небо уповают,
   Легко там можно без всего такого обходиться,
   Там даже тел нет, чтоб в одежды, всякие, рядиться,
   Довольствуются малым те, туда кто попадает,
   И если на земле жизнь переменами богата,
   И многие, не зная сути, действуют вслепую.
   И тратят время и все силы там напропалую,
   На небесах всего того, что на земле, не надо.
   Кто о земных богатствах и о славе не мечтает,
   Тот знает, что дорога та обманчива и страшна,
   Душевные свои он силы там не истощает,
   Зачем ему на всё пустое тратить жизнь напрасно?!
   Там планам не сулит крах, и стремиться уж не нужно
   В Страну Обетованную, волшебное пить зелье,
   Так как там всё достигнуто, и можно всем жить дружно,
   От этого жизнь в радость превращается, в веселье.
   Внимает воли кто Небес, судьба его такая,
   Какую хочет он, ничто ему не помешает
   Творить то, что его свободная душа желает,
   Живёт он в радости, и жизнь его стаёт иная,
   Чем у людей обычных, кто чего-то там желает
   Такого, что о том он не имеет представленья,
   Бессмертный человек всё видит, наперед всё знает,
   Так как земное исчезает в нём обыкновенье.
   Хоть и творят все тысячи и тысячи деяний,
   Не могут выйти за пределы их судьбы ни разу,
   Так как судьба их следует всегда лишь предписанью,
   И всё, что они делают, стаёт судьбой их сразу.
   Но чтоб из круга всех условностей освободиться,
   Необходимо внутренне свободным оставаться,
   Не надо ни к чему в душе желанному стремиться,
   А нужно принимать волю Небес, ей покоряться.
   Что не предписано судьбой, того ты не добьёшься,
   Хоть как ни бейся, а потуги будут лишь пустые,
   Ведь без того, к чему стремишься, ты ведь обойдёшься,
   Если желанья в жизни все окажутся простые.
   Всё сбудется! Что в жизни предстоит тебе – свершится!
   Не нужно изменять свою судьбу и изменяться,
   Лишь так в своём ты мире, внутреннем, сможешь открыться,
   За иллюзорной призрачной мечтою не гоняться.
   Всё, что есть в мире – есть в тебе, в нём удовлетворенье
   Найдёшь ты, если сможешь от плохого отстраниться,
   Ведь грань между добром и злом может тогда открыться,
   Когда поймёшь, что Бога, а что дьявола – творенье».

   Рассказывал мне друг, что данное стихотворенье-
   Людей учило, что внимать нужно Небесной воле,
   К судьбе прислушиваться, быть покорным своей доле -
   Было даоса-инока Хуэйаня (1) твореньем.
   И правда, все живущие ведь в тысячах деяний
   Не могут в жизни выйти за судьбы своей пределы,
   Для этого особые нужны им основанья,
   Но ведь у каждого свои границы и свои наделы,
   Что предначертано, тому и быть, никак иначе,
   Что не предписано судьбой, того ты не добьёшься.
   Пустые потуги! Того не будет, как ни бьёшься,
   Стоят для человека каждого свои задачи.
   Но Сыма Мао был сюцай, который взбаламутил
   Владыки Яньло Подземельное всё Царство ада,
   Он поступить по справедливости его принудил,
   Ему победа – результатом стала, как награда.
   Обид ведь в мире много, никуда не исчезают
   Они, хотя и справедливости можно добиться.
   Обиды даже среди небожителей бывают,
   Порядка нет и там, на Небо если устремиться,
   Хоть кажется и странным но, на Небе правды мало,
   Ведь то, что на Земле, то и на Небо попадает,
   Как гарь и дым, что с облаками ветер поднимает,
   Единая нить всех богов с людьми в мире связала.

   При Линди (2) Хань Восточная династия царила,
   Жил в округе И царства Шу (3) учёный муж, известный,
   Его все звали Сыма Мао, родом был из местных,
   Природа человека умом редким наградила.
   Известно, одним взором мог схватить строк десять кряду,
   Когда лет восемь стало, был направлен он в столицу,
   Но он в речах не сдержан был, сказать мог, что не надо,
   И на экзаменах грубил достопочтенным лицам,
   Со зла экзаменаторы его домой послали,
   Когда он вырос, то раскаялся, стал осторожным
   В своих поступках и словах, его зауважали,
   Он заперся, учением отдался, всевозможным,
   Что происходит в мире, он не интересовался,
   Когда его родители почили, огорчился,
   У их могилы в хижине простой он поселился,
   И прожил шесть лет, никуда от них не отлучался,
   Чем за сыновнюю почтительность и был отмечен
   Особой похвалой, все земляки совет давали
   Экзамены сдавать, на жизнь он не был обеспечен,
   С учёной степенью ему бы чин высокий дали.
   А так Почтительным и Бескорыстным стал бы Мужем (4)
   Бесплатные экзамены сдав, степень получая,
   Став сяолянем, иль ещё экзамены сдавая
   Учёности Обширной (5), с Истиной (6) кто Дао дружен.
   Но Сыма отвечал, нахмурившись: «А мне не надо,
   Учёная стезя захвачена сейчас ворами,
   Которые власть покупают и стают над нами,
   За деньги можно получить государя награду».
   В годы «Сияющей Гармонии» (7) всё так и было,
   Где продавались при дворе все титулы и званья,
   Платил кто, тому счастье положение сулило
   И власть, корпеть не нужно было, получая знанья.
   На должность, каждую, цена царём установилась,
   Платил кто больше, получал тот пост, самый высокий,
   Чтоб стать одним из гунов трёх (8), тогда всем приходилось
   Дать десять миллионов, чтобы путь найти, широкий.
   Чтоб канцлером стать, миллионов пять в казну платили,
   В то время бедные чинов высоких не добились,
   Людишки жалкие их покупали, сладко жили,
   Считать их ровней благородные мужи стыдились.

   Но Сыма Мао беден был, поддержки не имея,
   Он пятьдесят лет прозябал в обиднейшем забвенье,
   Хоть и талант и знания обширные имея,
   Испытывал обиду за своё он положенье.
   Несправедливость была тягостна ему, однажды
   Он проклинал на свете всё в минуты опьяненья,
   И вдруг в уме сложил прекрасное стихотворенье,
   И в восхищении его он прочитал аж дважды.
   И взял Четыре Драгоценности он Кабинета (9),
   И на бумаге написал родившиеся строки,
   В которых осуждались низменные все пороки
   Людишек жалких, так взбесившие его, поэта:

   «Хоть наградили небеса талантом меня в жизни,
   И я умом превосходил друзей всех изначально,
   И мнил себя героем, первым, средь других в отчизне,
   Но я не преуспел, и выпал мне удел, печальный.
   Мне пятьдесят, успеха нет, зарос мой путь травою,
   И на меня внимания никто не обращает,
   Друзья разбогатели и довольны все собою -
   Нет за душою ничего, им деньги помогают.
   Богатый тучу оседлал, и этим он кичится,
   И мнит себя почти царём, таскает слуг за кудри,
   Бедняк всё в жизни потерял, в грязи лишь копошится.
   Смешалось всё, и не поймёшь, где глупый, а где мудрый.
   Как бы хотелось, чтоб путь жизни стал прямым и ровным,
   Но разве знает о том Небо и мечту исполнит?
   Ведь так всё можно потерять и стать в мире бездомным,
   Когда же мою душу, вместо слёз, счастьем наполнит»?

   Закончил Сыма стих, и посмотрел на мир устало,
   Его в мире спасали мыслей лишь эти потоки,
   Ему вдруг показалось, что чего-то не хватало,
   Он взял кисть и ещё к стиху добавил эти строки:

   «Давно известно, что судьба всё в мире предрешает,
   Внимания не обращая на труд наш и знанья.
   Успех, богатство, как и крах, заранее бывают
   Предрешены для всех где-то в глубинах мирозданья.
   Спросить бы тех, кто занимается там расчисленьем
   Всей жизни наперёд, как им так сделать удаётся.
   И почему нам по заслугам там не воздаётся,
   Чтоб одарить нас всех задуманного исполненьем.
   В безвестности достойный так года все коротает,
   Не может он без помощи один наверх пробиться,
   Злодей почёт, достаток, радости все обретает,
   А с ним ворота все способны для него открыться.
   Вот если б стать Яньваном, хоть на миг там утвердиться,
   На Небесах, то много дел можно было б исправить,
   Я справедливости во всём бы мире смог добиться,
   И всё сумел бы на свои места в мире расставить»!

   Пока писал листы стихотворенья, то стемнело,
   Зажёг свечу, при свете прочитал ещё два раза.
   Вдруг охватила его ярость и, схватив их, сразу
   Поднёс к огню, прошло мгновение, и всё сгорело.
   – «О Небо! – он вскричал, – всю свою жизнь я так старался
   Быть честным и прямым, и мне неведомы коварство
   И подлость. Я уверен, что, попав бы к Яньло в Царство,
   И там бы твёрдость духа сохранил, не испугался.
   О Небо! Если бы способно было мне ответить,
   Понять меня, какая ярость душу одолела,
   Готов я, если мог меня бог Яньло бы там встретить,
   Всё высказать ему то, на душе что наболело»!
   И тут почувствовал он в странную усталость в теле.
   К столу он прислонился, задремал, вдруг шум раздался,
   Он видит, кто- то вскакивает на его постели -
   Отряд из семи демонов-военных оказался
   Их морды – тёмные, а изо рта зубы с клыками
   Торчат, а ростом больше трёх чи, и заверещали:
   – «Сюцай! Как смеешь Небо ты хулить! Пойдёшь ты с нами!
   Чиновники из преисподней нас сюда прислали.
   Каким умом или талантами ты обладаешь,
   Чтоб говорить так? Оскорбляешь нас и веселишься,
   С владыкой Яньло в Царстве нашем встретиться желаешь,
   Наверняка, раскрыть пред ним свой рот ты убоишься».
   – «Владыка Яньло ваш несправедлив, а обвиняет
   Других, – сюцай громко воскликнул, глядя на них смело, -
   Он говорит, что клевещу я?! Разве это дело?!
   Так пусть же сам сначала свой характер исправляет»!
   Услышав это, они за руки его схватили,
   Верёвку чёрную накинули ему на шею,
   С сидения стащили, и с собою потащили.
   Сюцай проснулся, закричал, от ужаса немея,
   Он был в поту, холодном, видит, лампа догорает,
   Вот-вот погаснет, и свет пламени едва мерцает.
   Жену, Ван урожденную, позвал, та прибежала,
   О нём забеспокоилась, горячий чай подала.
   Он чашку одну выпил, и сознанье помутилось,
   Тело обмякло, руки, ноги вдруг отяжелели,
   Перед глазами побежало всё и закрутилось,
   Он с помощью жены едва добрался до постели,
   Лёг, утром кликнула его жена, не отозвался,
   В беспамятстве охваченный недугом, непонятным,
   Лежал, и вечером, как труп, в кровати оставался.
   Дыханья не было, пульс сердца был уже невнятным,
   Потом исчез, но был он мягок, как ей показалось,
   Конечностям и телу духа жизни не хватало,
   Хоть грудь была тепла, когда её она касалась,
   Но он был мёртв, Ван госпожа, от горя зарыдала.

   Но что произошло с ним? Почему он так скончался?
   Написанный стих сжёг он, и сиянье засветилось,
   Поблизости там Дух Ночной Скиталец оказался,
   Владыке Яшмовому (10) доложил всё, что случилось:
   – «Сюцай этот, ничтожный и бесстыдный, заявляет,
   Что в мире справедливости совсем не существует,
   Что Небо на Земле с людьми предвзято поступает.
   Творит, что хочет, правду всем по-своему толкует.
   Как будто неизвестно, что все взлёты и паденья
   Находятся во власти лишь судьбы определенья,
   А он перечит Небу, и, к тому же, утверждает
   То, что обычно в нашем мире вовсе не бывает.
   Что умный должен наверху быть, а внизу – тупица,
   Талантливого, умного должно Небо прославить,
   Тупицу же лишить поддержки, сверху вниз отправить,
   Перевернуть всё вверх ногами, не взирать на лица.
   Тогда на времена все мир в стране и воцарится,
   Из берегов своих не выйдут реки все и воды,
   Не хочет он естественному ходу покориться
   Истории, где судьбы селят на земле народы.
   Он смеет говорить, что Небо к людям всем пристрастно.
   Он должен понести немедленное наказанье,
   Другим, кто лживые глаголет речи, в назиданье,
   Иначе, станет на земле всем людям жить опасно».
   Но Золотой Звезды дух Тайбо (11) тут ему заметил:
   – «Хоть Сыма и в речах неосторожен, это – верно,
   Но в жизни он несправедливости так много встретил,
   Его злая судьба его обидела, наверно.
   Меж тем как он блистательным талантом обладает,
   Понятно, что в душе сюцай так глубоко обижен,
   И всеми обстоятельствами в жизни он унижен,
   Поэтому и говорит то, что совсем не знает,
   Хоть опрометчивы его слова, но всё ж разумны,
   Есть истина: «Добро приносит всем богатство людям,
   А зло беду влечёт». Всегда так было и впредь будет.
   Его нужно простить, ведь замечанья его умны».
   – «Но заявляет он, что хочет быть Владыкой ада
   И навести в делах людей порядок, как желает.
   Не может быть для смертного такая вот награда?!
   Безумца бред! Он говорит то, что не понимает.
   Владыкой Преисподней простой смертный стать не может!
   У Яньло столько дел, судебных, и бумаг, различных,
   Что судьи Десяти Дворцов (12), хоть трудятся отлично,
   Не успевают делать всё. Как он ему поможет?!
   И этот книжник думает, что может разобраться
   В том ворохе бумаг, решить дела людей, как нужно?
   Он так умён? Что ему стоит только постараться,
   Всё на земле наладится, жить станут люди дружно»?!
   – «Уж если говорит серьёзно он, то это значит,
   Что велики его таланты и ум в деле этом,-
   Сказал Тайбо, – раз оказался он чем-то задетым,
   Видать, не всё в порядке в делах наших, не иначе.
   В стране Яньвана много странного что происходит,
   Несправедливого. Дел много за сто лет скопилось.
   Понятно, что обида в Небо многих устремилась,
   В дворцах Небесного Чертога (13) отклик свой находит.
   По мненью, моему, хоть, неразумному, нам надо
   Сюцая в Преисподнюю хоть на полдня направить,
   Владыкой ада для решения всех дел поставить,
   Пусть жалобы рассмотрит, казнит или даст награду.
   Когда суд будет честным, то простим все прегрешенья,
   А если же он будет глупым и несправедливым,
   То мы его накажем, чтоб не был он говорливым,
   Чтоб понял сам он, как даётся нужное решенье».
   Владыка Яшмовый там с мненьем Духа согласился,
   Послал его в царство теней с приказом и задачей -
   Владыке Дворца Сэньло (14) всего на день отстраниться
   От власти, вызвать Сыма в ад для трона передачи,
   Чтоб он в аду решил дела все, что в суде скопились,
   И если будет справедлив, в делах всех разберётся,
   Получит блага все, которые князья добились,
   А нет, в ад Фэнду (15) брошен будет, назад не вернётся.
   Яньло же, по приказу, демонов Непостоянных (16)
   Послал к сюцаю, приказав его в царство доставить,
   Сюцай не испугался представителей тех, странных,
   Отправился за ними, чтоб на место всё поставить.
   Возле Дворца Сэньло бес приказал встать на колени,
   Его спросил Сыма: «А кто сидит на возвышенье?
   С какой мне стати ползать перед тем, кто сидит в тени?
   И почему я должен выражать ему почтенье»?
   – «Но это – государь Яньло сам. Он – Владыка ада»! -
   Бес закричал. Сюцай обрадовался, обратился:
   – «Владыка Яньло! Наконец-то встречи я добился
   С тобой, хотел бы выразить тебе свою досаду.
   Ты высоко сидишь на троне в твоём окруженье,
   Где бесов тысячи дела решать все помогают.
   Я – Сыма Мао, сюцай бедный, и без положенья,
   Стою, как перст, перед тобой, меня смерть ожидает.
   В твоих руках – моя жизнь, и меня ничто не греет,
   Решай по справедливости, приму судьбу, любую,
   Уж лучше умереть, чем жизнь влачить такую.
   Ведь говорят: силён кто, тот и истину имеет».
   Сказал Яньло: «Я – одинок, но Тёмного Приказа
   Владыкой чести удостоился стать в царстве оном,
   И все дела вершил я по Пути Небесного законом,
   Ни разу не было от справедливости отказа.
   А ты, какими добродетелями обладаешь
   Или талантами, чтоб заменить меня на троне,
   Дела, какие, нерешённые, править желаешь,
   Силён ли в юридическом, небесном, ты законе»?
   – «Владыка! О Пути Небесном ты тут молвил слово.
   Но суть его любовь есть – справедливость ко всем людям,
   Чтоб поощрять добро, карать зло. Но тебе знакомо
   То, что твориться в мире? Вряд ли это везде будет!
   Все алчные богатое имеют состоянье,
   Кто добр, тот беден, у него лишь к доброте стремленье,
   Тираны все высокое имеют положенье,
   Что позволяет больше им творит всех злодеяний.
   Кто честен и готов помочь, тот терпит униженье,
   Злодеи все обманывают бедняков и нищих,
   Тупицы одарённых оставляют всех без пищи,
   Смеются. Негде жаловаться на все злоключенья.
   Всё – оттого, что все решения несправедливы
   Твои. Возьмём меня, к примеру, я всю жизнь учился,
   И вел себя достойно, ничего я не добился,
   По всем законам жил Небес, и не был горделивым.
   Каков же результат? Всё жизнь я бедствовал, был ниже
   Посредственностей всех. Лежала пропасть между нами.
   Зачем ты нужен нам? Зачем же к Небесам быть ближе,
   Когда ум с глупостью всегда меняются местами?
   И если б правил я, не допустил б несправедливость»!
   Яньло сказал ему презрительно, как бы нарочно:
   – «Содеянное Небеса оценивают точно,
   Хочу добавить, что не к месту твоя говорливость,
   Произойти может расплата раньше иль позднее,
   Она бывает часто как открытой, так и скрытой,
   Как в прошлом, так и в будущей, но нынешней – скорее,
   В твоей жизни, теперешней, голодной или сытой.
   Вот, например, живёт какой-нибудь богач и скряга,
   Построено на бедах лиц других его богатство,
   Возможно, в прошлой жизни, а другой же бедолага
   Концы с концами сводит, пополняя нищих братство.
   Если теперь скупец не делится добром с другими,
   Не сеет их, подобно, как бросают зерно в поле,
   В грядущей жизни непременно будет нищ по воле
   Небес, голодных бесов встретит с палками, большими.
   И точно так же, нынешний какой-то бедолага
   Стал тем кем, кем есть он, из-за прошлых своих преступлений,
   Как видно, в прошлом был он богачом, не знал лишений,
   Недобрыми путями накопил свои все блага,
   И вот он мыкается в бедности и денег ищет.
   Всем помнить надо, с волею небес сообразуясь:
   Творишь добро, то хватит в будущем одежды, пищи,
   С женой-красавицей жизнь проживёшь, ею любуясь.
   Отсюда следует, что человек, жестокосердный,
   Хоть ныне радуется здесь богатству и почёту,
   Но краха в будущем не минет, бед без пересчёта,
   Какой бы не был он в своих делах потом усердный.
   Наоборот, добропорядочный и бескорыстный
   Прославится, и станет почитаем, непременно,
   Хоть будет и унижен, но всё ж образ его, чистый,
   Запечатлеет Небо в памяти всех незабвенно.
   Всё, что сказал тебе, есть истина, не сомневайся:
   Простой ведь смертный видит то лишь, что есть пред глазами,
   Взор Неба устремлён вдаль, что раскинулась над вами.
   Не забывай ты это, и запомнить постарайся,
   О том, что Небо ведает, знать не дано всем людям,
   Сумбурны твои речи, мысли путаны и мелки,
   А знанья слабые, не знаешь то, что потом будет,
   Ты в жизни замечаешь бесов лишь проделки».
   Сказал Сыма: «Владыка, говоришь о воздаянье,
   Которые свершаются всегда в Тёмном Приказе,
   Что всё в них безупречно, и неужто в каждом разе
   Ошибок нет в них, как, исправить в них что, нет желанья?
   Обиженных душ в Преисподней разве не бывает?
   Дай мне дела эти проверить, если не боишься,
   Коль всё по справедливости, ты местью насладишься,
   За лживые слова ведь, головы всем отрубают».
   – «Владыка Яшмовый велел тебя на трон поставить
   На день один, чтоб ты в суде в делах всех разобрался,
   Не справишься, придётся мир тебе живых оставить,-
   Сказал Яньло, – навечно в аду Фэнду оказаться.
   А если суд твой, при разборе, справедливым будет,
   То в жизни, будущей, ты станешь знатным и богатым,
   В истории за это всё прославят тебя люди,
   Расплатою воздастся всем злодеям, виноватым».
   – «Приказ Владыки совпадает и с моим желаньем», -
   Сказал сюцай. Яньло повёл его в залу другую,
   Надел где шляпу он судьи при переодеванье
   С полями вровень с небом (17), как Вселенную большую.
   В халат с расшитыми драконами он облачился,
   Надел пояс, нефритовый, с окрашенным в кровь краем,
   Как будто сам он во Владыку Яньло превратился.
   Забили барабаны, о Суде всем возвещая.
   – «Новый Владыка Яньло шествует»! – все завопили,
   По сторонам стояли все чиновники приказов,
   Которые суд добрых и злых дел всех проводили,
   Все писари, как и глашатаи царских указов.
   С нефритовой табличкой (18) Сына на помост поднялся,
   Поклоны принял он, чиновники что совершили,
   Потребовал, чтоб о делах всех в царстве доложили,
   Разбором с приговорами он табеля занялся.

   Подумал он: «Чудес и удивительных деяний
   Рождается здесь много в этих бесовских пределах,
   Владыка для судебного дал день лишь заседанья,
   И если в срок я не уложусь, не закончу дела,
   Ничтожеством меня он посчитает и накажет,
   Вот будет-то позор! Тогда мне нужно постараться
   Решить дел несколько, чтоб победителем остаться,
   «Он молодец», – тогда Небесный Царь всем слугам скажет.
   И он сказал: «Владыка дал мне день для рассмотренья
   Судебных дел. Мне трудные несите (будь, что будет),
   Которые лежат уже лет сотни без решенья,
   Пусть приговоры станут образцом для ваших судей».
   – «Лежат четыре дела, и прошло уже лет триста,
   Они валяются, и их решить никто не может, -
   Сказали судьи, – а мы ждём все умного юриста,
   Быть может, его разум нам решить дела поможет (19).
   Одно: «О казни верноподданных, несправедливой».
   Одно: «О каре, злой, её повлёк добрый поступок».
   Ещё два: «О захвате власти без всяких уступок»,
   «О вынужденной смерти в миг опасности, незримой».
   Сюцай все свитки просмотрел и тут расхохотался,
   Сказав: «А почему не приняты были решенья?
   Виновник до сих пор ведь ненаказанным остался,
   Видать, Яньло долго тянул простых дел исполненье».
   Он страже приказал всех привести в зал заседанья –
   Истцов, ответчиков, кто в тех делах упоминались,
   Приказ переполох вызвал у всех, кто там собрались,
   По Преисподней сразу разнеслось это воззванье:
   «Как исстари заведено, Суд Тайный совершался,
   А аду и в светлом мире равновесие царило,
   За дело Сыма Мао взялся, мир сразу смешался,
   На тысячу лет жалобами всё заполонило».
   – «Доставлены все в суд»! – Владыке стража доложила,
   – «Подайте дело, первое»! – судьи распорядились.
   Истцы: Хань Син (20), Пэн Юэ, Ин Бу в зале появились,
   Ответчики: Лю Бан (21), царица Люй свой лик явила.
   Сыма позвал Хань Синя, молвил: «Ты служил Сянь Юю,
   Имея чин ланчжуна (23), но не следовал приказам,
   Затем Лю Бана встретил, и последовал указам
   Его, стал полководцем, в его армии воюя,
   Лю Бан стал основателем династии Хань позже
   Толкал вперёд, как говорят, его ты колесницу
   И в руки подавал ему, когда садился, вожжи,
   За что и князем стал, как приближённые все лица.
   Но почему поднял мятеж, и казнен был за это?
   И отчего подал ты жалобу на господина?
   Ведь он тебя благотворил, как собственного сына,
   Ты выгоду ещё искал на стороне там где-то».
   – «Ваше величество, владыка Яньло, уповаю
   На вас я, так как ждал три сотни лет я с вами встречи,
   О том, что было между нами, я вам объясняю,
   С нижайше просьбой призываю вникнуть в мои речи.
   Действительно, став, полководцем, милости добился,
   Служил ему верой и правдой я, путь пролагая
   В горах, где незаметно в Чэньцан (24) войско продвигая,
   Я трижды усмирил там царство Цин, как лев там бился.
   В Жунъяне князю спас жизнь, взял в плен вэйского Ванбао,
   В жестокой битве разгромил войска, большие, Дая
   Потом Сэ полонил, удельного владыки Чжао,
   Ему прокладывал я путь, врагов всех побеждая.
   На севере Ян княжество я усмирил в мгновенье,
   Ци – на востоке, семьдесят где городов всех пало,
   На юге армии же Чу нанёс я пораженье,
   Которая из двести тысяч солдат состояла.
   Убил Лун Цэ я, знаменитого там полководца,
   Дорогу среди неприступных скал войскам проложил,
   В горах Цзюлишань, засады у десяти колодцев
   Устроив, чускую я армию всю уничтожил.
   Послал после чего шесть генералов за Сян Юем,
   И принудил его принять смерть возле переправы
   Уцзян – Чёрной реки, так он погиб, со мной воюя,
   Жесткое то было время, и такие нравы.
   Казалось мне, что подвиги меня так обессмертят,
   Мне, сыновьям и внукам принесут богатство, славу,
   Все блага должен получить был я тогда по праву,
   Не думал я, что гибель и несчастья меня встретят.
   Не мог я знать, когда всей Поднебесной царём будет
   Лю Бан, и Хань династии положит основанье,
   То все мои заслуги, прежние, сразу забудет,
   И, отстранив подальше от себя, понизит в званье.
   А дальше – больше. Государыня Люй с Сяо Хэ вместе
   Придумала коварный план, расправиться со мною,
   Оклеветав меня. Царь ей поверил, и судьбою
   Так стала моя гибель, меня казнили на месте.
   И как мятежника меня за это осудили,
   Не пожалели даже полководческого дара,
   И даже род мой в поколеньях трёх весь истребили.
   На мне вины нет, и за что жестокая мне кара?
   Уж триста лет душит меня в аду эта обида,
   Прошу, Владыка, всё исправить судом, справедливый,
   Никак от прошлого картин не избавляюсь вида,
   От этого бываю я всегда нетерпеливым».
   – «Уж если ты действительно воякой бывал смелым,
   О бунте же не мыслил, выгоды не искал где-то,
   То почему никто не мог дать доброго совета
   Тебе, чтоб ты мог казни избежать ходом, умелым?
   Тебя так просто обманули и оклеветали,
   Как будто не в своём уме тогда ты был, а где-то,
   И взяли просто, будто бы младенца спеленали,
   И на кого намерен жаловаться ты за это»?
   – «На полководца Куай Туна, – тот сказал угрюмо, -
   Он меня предал». Сыма сразу же распорядился
   Позвать того, как только Куай Тун там появился,
   Спросил его владыка: «Скажи нам, о чём ты думал?
   Хань Синь сказал, что был ты с ним, а что потом случилось?
   Ты с полдороги убежал, долг свой не выполняя»?
   Сказал тот: «Всё не так! Картина была там иная,
   И всё совсем не так, как говорит он, получилось.
   Дело не в том, что я на полпути его оставил,
   А в том, что он не слушал моего совета,
   Свои он мненья и решенья выше других ставил,
   На вызов не всегда найти мог нужного ответа.
   Когда Хань Синь прогнал из княжества Ци Тянь Гуана,
   То я послал в Лоян (25) Лю Бану сразу же прошенье,
   Где требовал ему дать титул князя без обмана,
   Но ханьский царь разгневался, не дал своё решенье.
   Он закричал: «Ублюдок! Он стать князем уж мечтает,
   Когда Чу не повержена в прах. О себе печётся,
   Не доведя сраженье до конца, лавры желает
   Уж получить, мне с таким трудно в будущем придётся».
   В то время Чжан Цзыфан был сзади и шепнул на ухо:
   – «Мой государь, когда берёшь кого-то в услуженье,
   О крупном помни, к мелочам имей пренебреженье,
   Дай, что он просит, и не отдавайся спорам, слухам».
   Сказал царь: «Истинный муж титул, настоящий, носит,
   А не поддельный»! Приказал составить тут бумагу,
   Чтобы ему титул князя всех Трёх Ци (26) дать за отвагу,
   Добавил окруженью: «Герой титулов не просит».
   Я понял, что к Хань Синю царь отнёсся с подозреньем,
   И что когда-нибудь ему припомнит это мненье,
   Тогда и сделал я Хань Синю то предупрежденье,
   Чтоб он против Лю Бан срочно начал выступленье,
   Соединившись с Чу, империю бы на три части
   Смог разделить, и сам в одной бы части там остался,
   Тогда реальная была бы сила в его власти,
   Тогда бы только за себя в бою б он мог сражаться».
   Но он сказал: «Когда я принял войско у Лю Бана,
   Друг другу дали клятву мы не предавать друг друга,
   Поэтому хочу вести дела с ним без обмана.
   Хотя и ненавижу его подлую супругу.
   Я убедить его раз множество ещё пытался,
   И говорил, что на его разумность уповаю,
   Но он на уговоры никакие не поддался,
   Сказал, что на предательство его я подбиваю.
   Расправы испугавшись, сделал вид, что не в себе я,
   В места, родные, убежал, и там я схоронился,
   Когда Хань Синь Чу разгромил, уже войск не имея,
   Стряслась беда, но уже поздно спохватился».
   Сыма после рассказа тут к Хань Синю обратился:
   – «Ты не послушался Куай Туна, в чём причина?
   Если б послушался, то, может быт, бы сохранился,
   То стал царём бы, и над царством Трёх Ци господином».
   Ответил тот: «Мне нагадал маг Сюй Фу предсказанье,
   Что проживу всего я семьдесят два полных года,
   И буду в славе жить, в почёте у всего народа,
   Вот почему я не поднял против царя восстанье.
   Мог ли предполагать я, что погибну рано?
   Мне тридцать два лишь года было, и меня убили».
   Тут Сыма приказал Сюй Фу искать всем неустанно,
   Его быстро нашли и к судье препроводили.
   Сказал ему он? «Ты предрёк Хань Синю жизнь, благую,
   Но тридцать два года прожил он и погиб в несчастье,
   А должен был до старости жить, быть приласкан властью,
   Так почему ты лживо предсказал судьбу, такую?
   В погоне за деньгами головы морочишь людям,
   Волшбу творишь ты всуе, о судьбе доброй вещаешь,
   Но сам то ты не знаешь то, что в будущем всем будет,
   Ведёшь себя ты мерзко, очень мерзко поступаешь»!
   Гадатель вскрикнул: «Выслушай меня владыка Яньло!
   Пойми одну пословицу, прежде чем возмущаться:
   «Людей жизнь может продолжаться, может и прерваться».
   Зависит всё от жизни их, как не звучало б странно.
   Поэтому предсказывать судьбу всем трудно магам,
   Хань Синь жить должен долго был – гаданье показало –
   Дожить до лет семидесяти двух, но прожил мало,
   Он многих убивал, сражаясь на полях под стягом.
   Что скрытым его всем достоинствам и повредило,
   И годы пресеклись его, его путь был не гибким,
   И не ценил он благодать, то, что его убило,
   Владыка, а в моём гаданье не было ошибки».
   – «Каким же образом вредил себе он, расскажи-ка,
   Что он такое делал, что ему жизнь сокращало?
   И почему он мало жил», – спросил его владыка.
   Сказал маг Сюй Фу: «Началось всё с самого начала:
   Хань Синь отверг сначала чусцев, к ханьцам он подался,
   В горах, в лесах, дремучих, по дороге заблудился,
   Без пищи, без огня, без всякой помощи остался,
   Два дровосека были там, где он без сил свалил.
   Они на Наньчжан тракт и вывели его, простились,
   Но князя, чуского, погони Хань Синь опасался,
   Что дровосеки его путь покажут им, боялся,
   Мечом обоих зарубил, чтоб не проговорились.
   Быть может, говорить не стоит о простолюдинах,
   Но сделали добро они, смерть получив в награду,
   А чёрная неблагодарность ведь подобна аду.
   Не дарит это преступленье возраста в сединах.
   Поэтому и есть в быту одно стихотворенье:
   «Жизнь кончилась, душа, стреле подобно, улетает,
   А кто сбивается с пути, то брода он не знает,
   К дороге, пройденной, найти он должен возвращенье.
   Коль на добро своим добром другим не отвечаешь,
   Несчастия ждут впереди, если оставил брата,
   Иль зло кому-то сделал, то за всё грозит расплата.
   Стаёт короче жизнь, и десять лет своих теряешь».
   – «Но тридцать лет ему ещё жизни его осталось»! –
   Сыма воскликнул. Ворожей ему тогда ответил:
   – «Вы помните, после побед его народ как встретил?
   И как одно строенье в его честь там возвышалось?
   Как трижды канцлер Сяо Хэ там выдвигал Хань Синя,
   И царь его восславил и велел помост построить
   В три чжана высотой, играть в его честь всем на цине,
   И чествуя, как полководца, праздник всем устроить.
   И царь вручил ему при всех печать там, золотую,
   Хань Синь с охотой принял новый титул «Победитель».
   В то время он поднялся выше, чем царь-повелитель,
   С тех пор попал он в ситуацию так, непростую,
   Как говорят: «Взошёл он на помост, весьма высокий,
   Основы власти своим этим взлётом потрясая,
   Но вот такой скачок вверх оказался недалёкий,
   Его голос гремел, царя все речи заглушая.
   Вассалом мелким был, тут царь поклоны отбивает,
   Чем и десяток лет от своей жизни отнимает,
   И у царя тогда в сердце обида затаилась,
   Так его жизнь ещё на одну четверть сократилась».
   Заметил Сыма: «Раз поклон царь делает вассалу,
   То это может кончиться бедой – позор отчизне,
   Но у него ещё лет двадцать оставалось жизни!
   А это, если в роскоши прожить, её немало».
   – «А вспомните ещё там краснобая Лишэана,
   Которого пришлось Хань Синю на пиру прикончить,
   Который уговаривал там циского Тянь Гуана
   Поспешно сдаться княжеству Хань и войну закончить.
   Тянь Гуань неделю пил вино и буйно веселился,
   Хань Синь воспользовался тем, князь Ци не ждал подвоха,
   Внезапно разгромил его, и тот жизни лишился,
   Живьём изжарил Лишэана, думал, он – пройдоха,
   Что предал он его, но тот уже договорился,
   Что князь Ци перейдёт на сторону Хань без сражений,
   Хань Синь присвоил себе славу за то пораженье,
   И из-за этого его срок жизни сократился.
   Как говорят: «Один уговорил, желая мира,
   Противника царю сдаваться, и тот покорился,
   Другой нанёс удар, внезапный, и во время пира,
   И вот срок жизни на десяток лет и сократился».
   – «Понятно, – Сыма молвил, – но десяток лет осталось».
   – «Да, – тот ответил, – но они ведь тоже сократились.
   Вы помните, когда войска двух княжеств находились
   В Гулине Хань и Чу, тогда сраженье состоялось.
   У князя чускуого Сянь Юя войска было много,
   Он мог поднять треножник (27), став царём всей Поднебесной
   У ханьцев – мало войск, но в местности той горной, тесной,
   Они врагу устроили засады на дорогах.
   В сражении войска Сянь Юя были все разбиты,
   А он совсем один с конём своим в поле остался,
   Бежал к Чёрной реке, где все пути были закрыты,
   И перерезав горло, с жизнью так своей расстался.
   Как говорят: «В горах Цзюли витает дух обиды,
   Сражались смело воины, и все были убиты,
   Коварный план Хань Синя, там врагов всех побеждая,
   Нарушил план Небес, ему срок жизни сокращая».
   Вот так мы в своей жизни что-то и приобретаем,
   Когда наверх неправдой нам подняться удаётся,
   Но с этим вместе мы из жизни что-то и теряем,
   Чего-то отнимается от нас, что-то даётся.
   На сорок лет Хань Синь так жизни сократил срок, длинный,
   Он, жизней не жалея, шёл вперёд – влекли победы,
   Его меч путь ему прокладывал, неся всем беды,
   Угас в расцвете сил, забыв Небес завет, старинный».
   – « Скажи, Хань Синь, – тут Сыма к полководцу обратился, -
   Что можешь ты в своё сказать нам оправданье»?
   Хань Синь со всеми суда выводами согласился,
   Сказав: «Осталось одну жалобу подать желанье.
   Согласен, Сяо Хэ способствовал во время службы
   Моему продвиженью в полководцы, это верно,
   Я это полагал за проявленье его дружбы,
   И думал, что останется таким он впредь, наверно,
   Но вот потом-то с помощью коварного он плана
   Меня к царице заманил в очарованье, неком,
   Где погубили меня с помощью его обмана,
   Успех мой и кончина связаны с тем человеком».
   И неспокойно на душе моей с тех пор, тревожно,
   Не понял я его предательства ко мне и мщенья,
   Хотел, чтобы его вы допросили, если можно,
   Что привело его тогда к подобному решенью».
   – «С тобой понятно, – Сыма молвил, – спросим мы другого.
   Зовите Сяо Хэ, чтоб на места свои всё стало.
   Расскажет пусть, героя как он погубил, такого,
   Его судом судить сейчас нам очередь настала,
   Как выдвинул Хань Синя и сгубил его нещадно,
   Двуличье проявляя, и чего же он добился»?
   И в зале Сяо Хэ пред обществом тут появился,
   И начал громко говорить, оправдываясь складно:
   – «Судья! Для этих колебаний есть своя причина!
   Судьба Хань Синя сперва складывалась неудачно,
   Хоть был талантлив он, но не мел большого чина,
   И выглядел он в общей массы среди всех невзрачно.
   Узнал об этом ханьский царь, ища средь инородцев
   Людей, способных, на своих не обращал вниманье,
   И мало было у него способных полководцев,
   Так встретились тогда они при армии создании.
   И сразу оказались друг другом весьма довольны,
   Кто мог знать, что изменятся вдруг царские все планы,
   Завидовал успехам царь, победам непрестанным,
   И как держался Хань Синь с окруженьем его, вольно.
   Потом возник мятеж Чэнь Си, царь отбыл на сраженье,
   Супруге приказал быть начеку, следить за всеми.
   Царица Люй сказала мне: «Готовит Хань сверженье
   Её и императора, и связан крепко с теми,
   Кто борется с царём, захват столицы всей готовит,
   И надо нам схватить его, он должен быть наказан».
   Я возразил: «Его предательства факт не доказан,
   И вряд ли царь его арестовать сейчас позволит».
   – «Ты, видно, заодно с ним, – тут царица мне сказала, -
   И если не казнишь его, когда мой муж вернётся,
   Тогда тебе не сладко, как изменнику придётся,
   Я всё ему скажу». Схватить мне Ханя приказала.
   Я испугался мести, с её планами смирился,
   Позвал Хань Синя во дворец, где был он арестован,
   В тюрьму был брошен, не сопротивлялся, покорился,
   И обезглавлен там, так как в цепях весь был закован.
   Как видите, я Ханя не хотел исчезновенья».
   Сыма с ним согласился, молвив: «Лю Бан просчитался,
   Благодаря заслугам Ханя, он на трон поднялся,
   Но лично сам Хань Синь не получил вознагражденья.
   За тысячу лет древности обиды не случалась,
   Такой, а посему во времени круговращенье
   Нам справедливость здесь восстановить только осталось.
   Поэтому чуть позже примем мы это решенье».
   Потом все слушал Пэн Юэ жалобу из Ляна,
   Сыма спросил: «За что царица Люй тебя казнила?
   Каков проступок твой? И что ты сделал без Лю Бана,
   В чём государыня тебя в столице обвинила»?
   Сказал Пэн: «Никаких за мною совсем нет преступлений,
   В своей я жизни лишь имел одни только заслуги,
   Когда царь отбыл для мятежников всех усмиренья,
   Ко мне от государыни пожаловали слуги.
   Царица Люй была распутна, евнуха спросила,
   Кто из вассалов, ханьских, что ни есть, красивый, самый
   Сказал он обо мне, она приехать попросила
   К ней во дворец, но с её страстью я был с ней упрямый.
   Когда вошёл в большой Зал Золотых я Колокольцев,
   То государыни там не было, евнух лишь встретил,
   Сказал: «Царица поручила встретит богомольцев
   И вас. Есть дело тайное»! И я ему ответил;
   – «Готов я». Мы прошли в Дворец Великого Доверья,
   Заметил я, что двери его настежь все открыты,
   Я думал там монахи, но закрыли за мной двери,
   Стоял в огромном зале стол с закусками, накрытый.
   На лестнице стояла государыня-царица,
   Она и провела меня к столу и посадила,
   А после чарок двух вина, как их она испила,
   Её страсть обуяла, мной решила насладиться,
   Сказав, что радости меня ждут на её постели.
   Но помня, что слуга царя – я, сразу ей ответил,
   Что это невозможно, и тут чарки полетели
   На пол, паркетный, меня яростный её взгляд встретил.
   И шилом заколоть меня она тут приказала,
   Разрезать на куски, затем сварить, их посолила,
   И даже схоронить останки слугам запретила,
   Кому-то их, как угощение её, послала.
   Когда вернулся государь, она ему сказала,
   Что замышлял измену я, она меня убила,
   И где-то на погосте моё тело схоронила,
   Обида, горькая, меня с тех пор в аду терзала».
   Услышав речь Пэн Юэ, государыня вскричала,
   (Она заплакала и там же находилась в зале):
   – «Владыка Яньло! Всё неправда! Он всё врёт сначала,
   Так как придворные меня в аду все оболгали.
   Представил он по-своему всё! Ведь и вам известно,
   Что в нашем мире мужики заигрывают с нами,
   И женщины от всех мужчин страдают повсеместно,
   Любой, увидев женщину, облапает руками.
   В тот раз действительно я позвала его для дела,
   Хотела обсудить вопрос, решить его, возможно,
   А он решил, увидев роскошь, что ему всё можно,
   Стал приставать ко мне, хотел запачкать моё тело.
   Хотел добиться своего он, ведь он тоже воин,
   Но он – вассал, позволивший себе с царя женой
   Такую вольность, беспардонную, он горд собою,
   Поэтому решила я, что смерти он достоин».
   Пэн Юэ перебил её, вскричав: «Всё – в её власти!
   Ещё и в чуской армии она шашни имела
   С Шэнь Шици, я совсем не помышлял о сладострастье,
   Всегда был прям и честен, не моё всё это дело»!
   – «Всё ясно, – молвил Сыма, – обсуждать нам нет резона,
   Мужчина правду говорит, а женщина лжёт судьям,
   Пэн Юэ прям и честен, и ревнитель -он закона,
   С царицей Люй попозже разбираться ещё будем.
   Мой приговор: «Пэн Юэ – верный, сдержанный весь в чувствах,
   За прямоту и честность высшее получит званье,
   Не допускал с царицей никакого он распутства,
   Как Хань Синь, справедливого достоин воздаянья»!

   Был вызван на допрос Ин Бу. Как только появился
   Цзюцзянский князь, то жалобу подал суду он сразу,
   Владыке, поклонившись, с такой речью обратился:
   – «За жизнь мою государя не подводил ни разу,
   Я вместе с Хань Синем и Пэн Юэ заслуг добился,
   Царю завоевать реки и горы помогая,
   Неоднократно с вражескими полчищами бился,
   За ханьский двор до капли свою кровь там проливая.
   Не помышляли мы о мятеже, но ведь недаром,
   Все говорят, что женщина есть дьявола созданье.
   Передо мной предстал гонец царицы Люй с посланьем,
   В подарок получил её я жбан с мясным отваром.
   Послал ей благодарность я, отведал угощенье,
   Которое на вкус весьма отменным оказалось,
   В бульоне палец вдруг увидел, как мне показалось,
   И сразу в моём сердце родилось тут подозренье.
   Спросил гонца я, что – это, тот только рассмеялся,
   Сказав, что кушанье, привычное, царицы Люи,
   Рассвирепев, я стал пытать его, и тот признался,
   Что блюдо сделано из князя лянского Пэн Юэ.
   Не выдержав, я палец сунул в рот, извергнув в реку
   Всё содержимое, кусочки в крабов превратились,
   Они – напоминание обиды человеку -
   С тех пор в этой реке с названьем «пэнъюэ» водились.
   Не совладав с собой, гонца я казнил там на месте,
   Когда царица Люй об этом случае узнала,
   Она людей для наказания, своих, послал,
   Те привезли её головы – мою и гонца вместе.
   Так я погиб и не успел об этом всём поведать.
   Владыка! Перед вами я колени преклоняю,
   И справедливости прошу, на вас лишь уповаю,
   Из-за неё пришлось мне человечину отведать».
   Воскликнул новоявленный Яньван: «Это – ужасно!
   Погибли мудрые мужья эти совсем напрасно,
   Повелеваю, так как они славу заслужили,
   Чтоб в будущем рождении наделы получили».

   По делу, первому, всех увели. Группу, вторую,
   Ввели в зал, в группе этой истцом Дингун оказался,
   Ответчиком был ханьский царь Лю Бан, стоять остался,
   Дингун же выступая с жалобой, вёл речь, такую:
   – «Войска мои раз ханьского монарха окружили,
   Он обещал отдать мне половину всех владений,
   Я согласился, и его из плена отпустили,
   Но не сдержал потом он данного мне заверенья.
   И, государем став, меня он казнил вероломно,
   Я до сих пор хожу с обидой за его отмщенье!
   Владыка Яньван! Жду я справедливого решенья,
   Всё жизнь в договорённость верил я, себя вёл скромно».
   – «Лю Бан, что скажешь»? Тот сказал: «Есть в этом основанье:
   Дингун любимым был военачальником Сян Юя,
   Таил измену он, его я казнил в назиданье
   Другим вассалам всем, неверным, властью не рискуя.
   Какая здесь несправедливость или же чрезмерность»?!
   Вскричал Дин: «За тебя с врагом я насмерть в битвах дрался,
   Ты говоришь, что якобы я проявил неверность,
   А Цзи Синь, он в Синъяне жизнью за тебя остался,
   Он верным был вассалом, ты не дал даже ничтожный
   Ему чин или титул или пост, вот и выходит,
   Что благодарность места в душе твоей не находит,
   Какая там уж справедливость поселиться может!
   Или история с Сян Бо – родным братом Сян Юя…
   Как помнишь, на пиру он с Фань Гуанем сговорился,
   В Хунмынь на помощь бросился, своей жизнью рискуя,
   И брата предал, и тот головы своей лишился.
   Он проявил неверность, ты ему дал титул хоу (28),
   А случай с Юн Чи, что у Сян Юя ходил в любимцах,
   Ты на него разгневался, считал всё за плохого,
   Потом в Шифаен титул дал, а он был проходимцем.
   Меня обидел ты, врагом смертельным называя»?
   Но ханьский государь молчал. Сюцай сказал: «Всё ясно,
   Дингун, Сян Бо, Юн Чи пусть удалятся, ожидая
   Решение суда, не беспокоятся напрасно».

   Ввели другую группу. Ци истицей выступала,
   Ответчицей была царица Люй. Сюцай представил
   Собранию их: «Женщина Ци недовольной стала
   Тем, что была наложницей, и царь её оставил.
   Царица Люй же первой госпожою величалась,
   Жила в главном дворце, всем хорошо известно было,
   Что её сын займёт престол, но ты вот возмущалась,
   Что не твой сын будет царём, зачем так говорила?
   И почему Лю обвиняешь ты в захвате власти»? -
   Сказала Ци: «Послушай, Яньло, раз было сраженье
   У речки Суйшуй, тогда-то и свалились все напасти
   На село наше, что тогда пришло всё в разоренье.
   Селенье Цицзячжуан нашего являлось рода,
   Дингун с Юн Чи гнались за государем, ханьским, следом
   Над его войском одержали они там победу.
   И много полегло тогда гражданского народа.
   Отец мой спрятал в доме беглеца-царя в укрытие,
   В тот день играла я на сэ (29), он музыку услышал,
   И приказал меня к нему позвать, когда он вышел,
   Меня к греху склонять стал он, как бы войдя в забытье,
   Я воспротивилась, тогда он сделал предложенье:
   – «Отдашься, сделаю наследником престола сына,
   Когда власть в Поднебесной захвачу после сражений,
   Он будет править всей страной по праву господина».
   В знак верности своих слов отдел мне халат, военный,
   Я уступила, сын родился, мой сын, долгожданный,
   Я назвала его Жуи, что значит как «Желанный».
   Ему царь обещал трон, чтоб царём стал непременно.
   Но при дворе сановники пред Люй все трепетали
   А от меня всё окруженье как бы отстранилось,
   И заступаться за меня чиновники не стали,
   Поэтому наследование и не свершилось.
   Когда почил царь, сына Люй царём всех объявила,
   А Жуи нарекла чжаоским князем изначально,
   Перечить не решилась я, путей не находила,
   Кто мог предполагать, что кончиться всё так печально?!
   На этом Люй не успокоилась, нас пригласила
   На пир, Жуи подсыпала отраву, он скончался,
   Когда из горла его кровь шла, то она спросила
   Меня: «Скажи, глазами царь твоими любовался»?
   Я плакать побоялась, на злодейку всё смотрела
   Глазами, гневными, и в это время всё молчала.
   Она мне выколоть глаза иглою приказала,
   Расплавленную медь в рот влить, чтоб я сказать не смела.
   Затем мне ноги, руки топором там отрубили,
   Оставив так в месте, отхожем, чтоб я умирала,
   И за какие же грехи они меня убили?
   Скажи, Владыка, мне»! – Заплакав, женщина сказала.
   – «Ты не отчаивайся, – Сыма ей сказал, – я знаю,
   Как справедливостью поправить твоё становленье,
   Ты станешь матерью-царицей вновь в новом рожденье,
   А сын – государем твой, так я всем повелеваю.
   Вы оба при перерожденье радость обретёте,
   И всё, что претерпели в жизни той, добром воздастся,
   Вы до глубокой старости совместно доживёте,
   И всё, что будете в мире задумывать, создастся.

   Затем сюцай в суд вызывать стал новых подсудимых.
   Истцом был Сян Юй, жаловавшийся на шесть генералов,
   Убивших его на Чёрной реке у перевала,
   Позвал также свидетелей, ему необходимых,
   – «Скажи, – спросил его он, – почему ты так обижен
   На тех шесть генералов, что тебя там закололи,
   А не на Хань Синя, пославших их, они ведь ниже
   Его, и на Лю Бана, ведь был он же в главной роли»?
   – «Хотя в глазах моих по два зрачка (30), я разбираюсь
   Неважно в людях. Так я проглядел того героя,
   Что от меня ушёл. Я доверяю всем, признаюсь,
   Они же придают меня, и нет во мне покоя.
   Я вспоминаю случай, армия была разбита,
   Мне удалось тогда бежать, прорвал я окруженье
   Дорога в одном месте там имела расхожденье,
   В одном из этих месть засада была в поле скрыта.
   Мне встретился крестьянин, я спросил его дорогу,
   Он указал мне, я поверил и попал в засаду,
   Где принял смерть, но если бы подумал я немного,
   То понял бы, что ехать той дорогой мне не надо,
   То не крестьянин был, а Ся Гуан, переодетый,
   Один из генералов Хань, обманов завлекая
   Меня в ловушку, в армии он был злодей, отпетый,
   Ни совести, ни чести в воинских делах не зная.
   И всё же я через кольцо, засадное, прорвался,
   До Чёрной речки доскакал, тогда был вечер, летний,
   А там знакомый генерал Люй Матун повстречался,
   Не думал я, что он предаст меня в момент, последний.
   Я думал, что меня отпустит он, по старой дружбе,
   Тогда всё получилось же иначе между нами,
   Он и четыре генерала рассекли мечам
   Меня, и каждый повышенье получил по службе.
   Эта обида до сих пор мне не даёт покоя».
   – «Всё ясно, – Сыма молвил, – все шесть этих генерала,
   Заслуг особых не имели, но их смерть не брала,
   Старались как-то проявиться с помощью разбоя.
   Воспользовались тем, что потерпел Сян пораженье
   Загнали его в угол, а затем его убили,
   За это титул хоу (28) вшестером все получили,
   И им убиты будут в новом их перерожденье».

   Он это дело отложил, и с этими словами
   Решил продолжить дальше суд, проблемы все решая,
   Вникать стал дальше, заниматься новыми делами,
   Большие залежи дел, нерешённых, разгребая.
   Хорошие дела кончались добрым воздаяньем
   Дурные же дела влекли суровые решенья,
   Писали судьи в книгах будущие все деянья,
   И наказанья брали за дела под наблюденье.
   Записывали в книги будущего все рожденья
   И даты смерти тех, которые должны родиться,
   Выкликивали имена вех тех, кто ждал решенья,
   Кто в очереди там стоял в суде, чтобы судиться.

   – «Хань Синь! Ты верным был служакой, добыл половину
   Всей Поднебесной дому Хань, в семье будет рожденье
   В Деревне Дровосеков, где пасти будешь скотину,
   Но станешь Цао Цао (31), в царстве Вэй будет правленье.
   Сначала будешь ты у ханьцев на посту министром,
   Потом же станешь князем-ваном Вэйского их царства,
   В столице Сюйду сядешь, но расти ты будешь быстро,
   Когда страна разделится вся на три государства.
   Ты обретёшь большую власть, мстить будешь за обиды,
   Хотя мятежных замысла иметь совсем не будешь,
   Твои потомки все на царство иметь будут виды,
   Трон, ханьский, унаследуют, врагов на смерть осудишь.
   Государя Воинственного титул ты получишь,
   Запишут все историки заслуг десять великих
   На твой счёт, и поэтом, всем известным, в жизни будешь,
   Так в образах предстанешь в мире всех ты, многоликих».

   Затем он приговор прочёл государю Лю Бану:
   – «Родишься в доме Хань ты, и как Сяньди император,
   Но будет тебя мучить Цао Цао, как диктатор,
   В тревоге, страхе будешь жить, подвергнутый обману.
   Поскольку в прошлой жизни много зла сделал вассалу,
   Он сторицей тебе отплатит все свои страданья,
   Ты будешь угасать там перед ним мало-помалу,
   Имея – умереть быстрей – одно только желанье».

   Затем он приговор прочёл по делу Люй царицы:
   – «Ты возродишься в семье Фу, супругой Сяньди станешь,
   Тебя презреньем одарят придворные все лица,
   От горя, унижений ты страдать не перестанешь.
   И будут отвергаться Цао Цао все прошенья
   Твои, жизнь станет нежеланной для тебя средь злата,
   В конце концов, ты сама примешь смерть от удушенья,
   За смерть Хань Синя это станет для тебя расплатой».

   Затем же приговор был Сяо Хэ такой зачитан:
   – «Ты возродишься в семье Ян, Дэцзу имя получишь,
   Что Предок значит Добродетельный, будешь начитан,
   Большим познаньям всех детей своих научишь.
   Когда Пэйхун, царь Хань, войдёт в Равнинные пределы,
   Все полководцы бросятся, чтоб получить награды,
   Лишь ты попросишь карту всех земель – свои наделы,
   И лишь в своём уме найдёшь ты радость и усладу.
   Своей ты прозорливостью, в делах много добьёшься,
   Достойным мужем станешь, умом острым обладая,
   Почётом будешь пользоваться, много зная,
   И к Цао Цао архивариусом ты наймёшься,
   За доброту твою, будет такое воздаянье,
   Когда ты трижды проявлял о Хань Сине снисхожденье.
   Но всё ж казнён ты будешь Цао Цао в наказанье,
   Так как завлёк Хань Синя в спальню Лю для убиенья».

   Сыма позвал Ин Бу, цзюцянского в то время вана:
   – «Тебе же предстоит в семье Сунь Цюаня возродиться,
   Ты станешь князем У, великого добьёшься сана,
   Создать столицу в Цзяндун тебе нужно потрудиться,
   Ты будешь процветать, станет влечением охота,
   Стрелять научишься ты метко, все начнут бояться,
   Всю жизнь придётся без врага тебе там оставаться,
   До старости жить будешь ты в богатстве и с почётом».

   Потом он вызвал Пэн Юэ. «Ты – муж, прямой и честный, -
   Сказал ему, – ты у Лю Хуна в семье возродишься,
   В Деревни Лоусанцун, потом станешь всем известный,
   Лю Бэй (32) тебя все станут звать, в царя ты превратишься.
   Потом имя твоё войдёт в историю на вечность,
   Владельцем княжества Шу станешь при своем рожденье
   Прославят справедливость все твою и человечность,
   Одним из трёх столпов будешь при царства разделенье.
   И вместе с Цао Цао и Сунь Цанем будешь править
   Треножника опору ты составишь Поднебесной,
   Твоё величье сердца верного все будут славить,
   Найдёшь своё ты место средь святых в Царстве Небесном».
   – «На части если Поднебесная три распадётся,
   То как удел Шу выстоит против других двух княжеств,
   Таких как У и Вэй, не представляю это даже»?!
   Воскликнул Пэн Юэ. – Что делать мне тогда придётся»?
   – «Всё предусмотрено уже… Тебя мужи поддержат, -
   Ответил Сыма и позвал Куай Туна к беседе, -
   С его умом не выступят против тебя соседи,
   Его талант их от поспешности этой удержит».
   И он к Куай Туну с такою речью обратился:
   – «Ты – человек прозорливый и мудрый, как все знают,
   Тебе я возродиться в Нанъяне повелеваю,
   Чтоб ты стал Чжугэ Ляном, и в Кунмина (33) превратился,
   По прозвищу Волун, что значит, как «Дракон Лежащий».
   Служить ты можешь у Лю Бэя, и с ним находиться,
   Чтоб царство, новое, ему в стране, благо дарящей,
   Создать, где реки, горы и поля, как говорится.

   Сказав это, Сыма позвал вновь Сюй Фу, ворожея.
   – «Ты нагадал Хань Синю жизни семьдесят два года,
   А он прожил лишь тридцать два из этих, не болея,
   Возможно, ты так сокращаешь жизни срок народа.
   А, может быть, судьба такой срок предопределила,
   Что внутренние его силы в войнах надломились,
   И он так быстро умер, ожидает всех могила,
   Когда духовные порывы в битках истощились.
   Что до тебя, то ты в Сянъяне снова возродишься
   В Пан Туна образе или ещё Пан Шиюаня
   По прозвищу «Детёныш Феникса». С врагом сразишься,
   Потоки Западные сможешь взять на поле брани
   Лю Бэю. Проживёшь ты жизни тридцать два лишь года,
   Умрёшь у «Склона Феникса, Упавшем» на Даяне,
   В том возрасте, как Хань Синь, – таково и воздаянье
   За те ошибки при гаданье, что даёшь народу.
   Все, кто гадает людям, им задуматься бы надо
   И твёрдо знать бы, что их ложные все предсказанья,
   Им могут жизнь укоротить, как Неба наказанье,
   Не будет им за разглашенье тайн Небес награды».
   – «Ты полководца дал, но генералов средь войск мало, -
   Заметил Пан Юэ, – их роль важна на поле боя».
   – «И генералы будут, – молвил он, – с ним рядом стоя,
   Велел Фан Куая привести, чтоб войск ему хватало.
   Сказал ему: « Ты в Чжочжоу в Фаньяне вновь родишься
   Под именем Чжан Фэй (34), служить будешь потом Лю Бэю,
   С твоим талантом в жарких схватках ему пригодишься,
   Как «Добродетель Окрылённая» имя имея.

   Владыка ада вызвал Сян Юй (22), жизнь ему даруя:
   – «Родишься ты в семье Гуань из Цзялина в Пучжое,
   Фамилия Гуань – другая, имя – тоже Юя (35).
   Второе имя будет Юнь, как «Облако Большое».
   В Саду вы Персиковом клятву друг другу дадите,
   Она основу дела общего в стране заложит,
   Треножник их трёх царств вы в Поднебесной создадите,
   Войдёт в историю что, и прославит их всех тоже.
   Фань Куаю всё ж не следовало позволять супруге
   Оказывать царице помощь Люй в тех злодеяньях,
   Потом коснулось мужа то, как в замкнутом том круге,
   За что и получили оба в жизни воздаянье.
   Тебе, Сань Юй, не нужно было убивать Цзыина (36),
   Сжигать Сяньян. Недобрую так смерть вы заслужили,
   Уж лучше бы обоих вас уберегла чужбина,
   Где б вы не делали зла, и счастливо бы жили.
   Известно, что Фань был отважным, верным мужем,
   И ты, Сян Юй, средь подвигов свершил три добрых дела:
   Родных Лю Бана и Люй не сгубил, хоть был недружен
   С Лю Баном, не убил (37) его, хоть ссора то велела.
   За это в жизни, будущей, он приобрёл все свойства:
   Отвагу, справедливость, стойкость, верность, храбрость, честность,
   Чтоб не имел в сраженьях никакого беспокойства,
   Что после смерти, как святому, принёт известность».

   Затем владыка Сыма позвал воина Цзи Синя (38).
   – «Служил ты правдой, верой семье Лю и его братству,
   Но не имел и дня с ними ни славы ни богатства,
   За верность был казнён Сянь Юем у заставы Иня.
   Тебе повелеваю в семье Чжао вновь родиться
   В Чаншани, и ты станешь полководцем, всем известным,
   В Шу Западном, все будут звать тебя в уезде, местном,
   Как Чжао Юнь иль Чжао Цзылун, будут все гордится.
   Особенно прославишься в сраженье у Чанбаня (39),
   Когда спасёшь ты повелителя в тяжёлой битве
   У Склона Длинного, какой находится в Данъяне,
   И имя твоё люди будут поминать в молитве.
   И слава по тебе по всей стране распространится,
   Не сможете вы в братстве обходиться друг без друга,
   Совместно будете все жить, как и совместно биться,
   В восемьдесят два года, опочиешь без недуга».

   И вызвал Сыма женщину из рода Ци, сказавши:
   – «Тебе я предрекаю в семье Гань вновь появиться,
   Женой Лю Бэя станешь ты, супругом его взявши.
   Когда царица Люй на красоту Пэна польстится,
   То он преступные отвергнет её приставанья,
   Она будет завидовать тебе, весьма жалея,
   Что станешь ты женой Пэн Юя, в будущем Лю Бэя,
   Таить будет неудовлетворённые желанья.
   Твой сын Желанный – Чжао князь Лю Чанем станет зваться,
   Придворные его звать будут Адуо все в детстве,
   Потом получит императорский он трон в наследстве,
   И сорок два года царём так будет оставаться.
   Почётом, славой будет пользоваться повсеместно,
   За горести такое он получит воздаянье,
   Что было в прошлом, и с женой своей будет совместно
   Благами наслаждаться за все добрые деянья.

   Дингуна Сыма вызвал и сказал так предсказанье:
   – «Родишься в Чжоу, нарекут тебя там Юй Гунцзинем,
   Пост генерала у Сунь Цюаня будет в наказанье,
   Умрёшь в тридцать два года, убит будешь ты Кунминем (33).
   Известно, в прошлом плохо прослужил ты у Сян Юя,
   Что станет неприятностью на службе с Сунь Цюанем,
   Нести ты будешь поражения, всегда воюя,
   Поэтому в бою столкнёшься с сильным Чжугэ Ляном».

   Судьбой Сян Бо и Юн Чи так Сыма так распорядился:
   – «Сян Бо, ты жаден, и позарился ты на богатство,
   Родным ты изменил, с позором изгнан был их братства,
   А Юн Чи за высокий титул врагу покорился.
   Вы совершили против Сян Юй оба преступленье.
   Наречь вас Ян Ляном, Вэнь Чоу я повелеваю,
   И смерть вам от руки Гуань Юя в битве посылаю,
   Так смоются все ваши в вашей жизни прегрешенья».
   – «А как шесть генералов»? – прозвучал вопрос Сян Юя.
   Их Сыма приказал отдать всех под Цао начало,
   Которых захватил в плен Гуань Юй, с Цао воюя,
   Казнил их всех за подлость, что вину их искупало.

   Остались все довольны судом Сыма, справедливым,
   Так как позволил он в мятежное всем жившим время
   Когда велась война Чу с Хань, со злом, неотвратимым,
   Все недовольства высказать, обид с души снять бремя.
   Все говорили жалобы на ту несправедливость,
   Что свойственна всем людям в их борьбе и в их желаньях,
   Когда ищет война в жестокости необходимость
   Очистить души всех через ужасные страданья.
   Когда средь бед проявится вдруг высшее значенье
   Самой у человека жизни, о чём забывают
   Те, кто талантам только своим ищет примененье,
   И кто из-за талантов свою жизнь потом теряет.
   Кто воздаянье требует за зло или отмщенье,
   Иль благо с добротой, которая к ним не явилась,
   Когда страна тогда ещё лежала в разделенье,
   И Трое Царств с враждою в Поднебесной появилось.
   А были те, кто над людьми простыми измывался,
   Творил жестокости кто, планы чёрные так строил,
   Кто за добро платил всем злом, в коней тот превращался,
   Кого Всевышней Бог судьбой такою удостоил.

   Когда переписали судьи все те приговоры,
   То стража пятая с лучами солнца наступила,
   Петух пел, с Сыма платье Князя Тьмы стража стащила,
   Сомкнулись сразу на Вратах Небесные Затворы.
   Владыка Яшмовый сказал, с решеньями смирившись:
   – «Сюцай – муж редкого ума, ему нет в Поднебесной
   Из слуг всех равных, он на Страшный Суд пришёл, решившись
   Порядок навести здесь, в сферах всех моих Небесных.
   За день решил он все дела, что триста лет пылились.
   Заметьте, что дела решал он эти справедливо!
   Хоть судьи и брались за них, в аду что находились,
   Но не продвинулись на шаг, решая торопливо.
   А он добился, бескорыстье восторжествовало,
   В его решеньях о возмездье не было ошибки,
   Так Небо бы всегда в судах своих дела решало,
   Тогда бы и законы были все просты и гибки.
   Жаль, что он в жизни, нынешней, терпит одни лишенья,
   Но в будущем получит все высокие награды,
   Произойдёт в роду Сыма, как Сыма И (40) рожденье,
   Получит пост он канцлера, все будут ему рады.
   Потомкам передаст свой пост и победит Три Царства,
   Объявит Цинь новой своей династии начало,
   Стараться будет сам для процветания немало,
   Создаст империю – Единое Цинь Государство.
   Вершить суд справедливо будет, зло изгнать стараться,
   Чинить только добро, заботиться всегда о ближних,
   Искать согласия меж высших всех людей и низших,
   Чтобы в гармонии с народом и страной остаться».

   Как Императора Небес указ все прочитали,
   Накрыть стол приказал Царь ада, чтобы в путь, обратный,
   Сюцая проводить, его с успехом поздравляли.
   – «Да здравствует Сюцай»! – он слышал возглас, многократный.
   И Сыма Мао духам так сказал пред расставаньем:
   – «Моя жена из рода Ван со мною жизнь делила,
   Все тяготы, лишенья были нашим испытаньем,
   Хотел б я, чтоб и в будущем очаг наш сохранила.
   Прошу вас, разрешить с женой моею вновь остаться,
   Я не хотел бы в будущем моём с нею расстаться».
   Бледнеть кругом вдруг стало всё, согласьем Царь ответил.
   И он жену у изголовья плачущую встретил,
   Открыв глаза, по телу судорога пробежала,
   И сразу его стан весь земной тяжестью налился,
   От радости жена заплакала тут и сказала:
   – «Прекрасно, что ко мне ты с того света возвратился»!
   – «Вот странная история»! – сказал он, повествуя
   Жене рассказ о том, что с ним в Царстве Теней случилось,
   О том, как поколенье в будущем его родилось,
   И жизнь улучшилась их, беды прошлого минуя.
   – «Владыка Высший дал наказ мне срочно возвратиться, -
   Сказал он, – медлить нам нельзя, мы будем всегда вместе,
   Нам суждено совместно новой жизнью насладиться».
   И он сразу скончался в тот же миг на том же месте.
   Когда это узнала Ван, не стала убиваться,
   Устроив погребенье, поминанье мужа быстро,
   На этом свете не желала больше остаться,
   И умерла, чтоб стать супругой Сыма И, министра.

   Историю такую рассказал Мой Друг Небесный,
   Сложив в стихах: «Властью Яньвана полдня обладая,
   Утешил Сыма тех, кто находил сей мир наш тесным,
   Роптал на свой удел, печальный, делать что – не зная,
   «Предел неправде положить» – совет он дал всем людям.
   Ведь от дурных поступков может зло только рождаться
   А счастье лишь от добрых дел в нас может появляться,
   То, что мы делаем для всех, то и у нас всё будет».

   Пролог Троецарствия
   – «Ну как же? Как мог сделать Сыма И, – спросил я Друга, -
   Так чтобы Поднебесная вся воссоединилась?
   Для этого Небесного достичь ведь нужно Круга,
   И сделать через смерть свою, чтоб Небо нам открылось.
   Но не хочу я умирать, чтоб знать, что с нами будет,
   Царём ведь после этого я в царстве и не стану,
   Поэтому о будущем я думать перестану,
   Пусть лучше думают об этом все другие люди.
   И наша Поднебесная ведь тоже разделилась,
   На три отдельных царства, мы имеем в них три власти,
   То, что историей когда-то всё соединилось,
   Живёт сейчас порознь, все разделяют нас на части.
   Как так случается, скажи мне, как это бывает,
   Что целое вдруг рушиться и дробным остаётся?
   Какая сила нас порознь всех в мире разделяет,
   Друг другу каждый вдруг врагом стаёт, за власть с ним бьётся»?
   – «Всё просто, – Друг сказал, – когда единство нарушают
   Того, что обществом в миру веками создаётся,
   Единую Черту своею волей прерывают,
   Всё дробится и по кускам между собой всё рвётся.
   Империя всегда собой гармонию рождала,
   В ней к добрым побужденьям люди все были ретивы.
   К Черте Единой приводила и всех уравняла,
   Только тогда все были дружелюбны и счастливы.
   Никто не мог другого безнаказанно обидеть,
   Когда был справедливый царь, чтил Небо и законы,
   Следил он за народом, преступленья все мог видеть,
   Напоминал собою он всесильного дракона.
   Везде законы, несмотря на лица, исполнялись,
   Кто был виновен, тот и получал всё по заслугам,
   Творил добро кто, почести такому воздавались,
   И люди в справедливости держались друг за друга.
   Но были и преступники, желая отделиться,
   Они Единую Черту деяньем нарушали
   Своим, эгоистичным, чтобы как-то отличиться,
   И самим стать главой, чем всё единство разрушали.
   Чтят прописные истины все письменно и устно,
   Но есть, кто истины свои пытается продвинуть,
   И если удаётся – то другие опрокинуть,
   Когда ничтожества стают героями, то – грустно.
   Когда ведутся о политике иль правде разговоры,
   И кто-то хочет свою истину продвинуть выше,
   Подняться вверх и посмотреть на всех, как будто с крыши,
   Тогда гибнет империя, приходят к власти воры.
   Плодятся царства, и вражда меж ними возникает.
   Когда вместо служенья свои ценят интересы,
   То средь людей стремительно плодятся бесы,
   Они рождают смуту, людей многих убивают.
   Так и в твоей империи родилась раньше смута,
   Которая страны устои все перевернула,
   Лишились многие не только крова и уюта,
   Но также жизней, страна в людской крови утонула.
   Вся нравственность людей менялась, храмы закрывались,
   Все думали, что без законов Неба обойдутся,
   Что истины в их головах свои сами найдутся,
   И с истинами этими все в бесов превращались.
   Монахов и священников всех бесы убивали,
   И ценности свои по всей стране установили,
   А храмы в стойла для скотины грязной превращали,
   Себя считая неподсудными, по-скотски жили.
   Так люди постепенно опускались, скотинели,
   Творя зло безнаказанно, и морально опускались,
   В разврате и обогащенье видели лишь цели.
   И зло, творимое в стране, не замечать старались.
   Когда же вспомнили о Небе, храмы учредили,
   Но в этих храмах не было грехов их осужденья,
   Всем преступленьям своим объясненье находили,
   Считая правильными их, способствуя растленью.
   Когда же церковь власть в стране за зло не осуждает,
   Она божественный порядок воли нарушает,
   Агонию злодейства этой власти продлевает,
   И этим самым от себя народ весь отдаляет.
   Когда царя в стране нет, то плодятся лишь мздоимцы,
   Страна и государство от правленья их хиреет,
   Дела страны вершат временщики и проходимцы,
   Рождается в народе недовольство, смута зреет.
   Их власть непредсказуема, рождаются сюрпризы,
   Их изворотливыми становиться заставляют,
   И вот тогда перерождаются все бесы в крысы.
   Со временем богатства они всей страны съедают.
   И рушится империя на малые уделы,
   Народ теряет всё в них, все становятся рабами,
   И возникают на земле поместья и наделы,
   А бедные довольствуются в жизни лишь гробами.
   Тот выживает лишь народ, где люди все стремятся
   Воспитывать добро, чтобы вокруг добра сплотиться,
   Чтоб от зависимости бесов всех освободиться,
   Только тогда Империя начнёт объединяться».
   – «Но как понять, где люди, а где крысы, и где бесы»?-
   Спросил я Друга. Тот сказал: «Почаще смотри в Небо,
   Ведь думающий человек не только жаждет хлеба,
   Должны намного же его быть шире интересы.
   От власти эгоистов всех нужно освобождаться
   Нельзя, чтоб эго под себя людей всех подминало,
   Для этого всем нужно противостоять стараться
   Тем эгоистам, ненасытным, кому благ всех мало.
   Для этого и нужен царь один – стоять над всеми,
   Чтобы умерить жадность всех тех, кто не знает меры,
   Он должен сам быть справедлив, не потерять чтоб веры
   Тех, праведен кто, и иметь дела свои лишь с теми.
   Забота о народе – его первая доктрина,
   Он должен быть воспитанным идеей этой с детства,
   Чтобы богатую страну передавать в наследство
   Приемнику, когда он доживает до кончины.
   Ведь этим он, по праву, Неба волю исполняет,
   Чтобы народ богато жить мог, и страной гордиться,
   Когда он крыс и бесов из народа изгоняет,
   Как у Мэй Юаня в одной притче его говорится:
   «Хранитель государственных амбаров раз заметил,
   Что начала стена амбара сзади разрушаться,
   Стал рыть под ней он, и проход глубокий встретил,
   Лежала крыса мёртвая в нём, стала разлагаться.
   Стал глубже рыть, другая, глядь, величиною с кошку,
   А с ней и выводок большой размножился крысиный,
   Который размножался и съедал всё понемножку,
   Но главное – он понял разрушения причину:
   Там крысы быстро множились и расширяли норы,
   Что вдруг пустым пространство под стеною оказалось,
   Грозило стен обвалом всех, там не было опоры,
   Ещё чуть – от амбара ничего бы не осталось.
   Фу Хай сказал, увидев норы эти, своё мненье:
   – «Губя людей жилище, жильё крысы расширяют
   Своё, при этом начисто о важном забывают,
   Что держится жильё их на людском только строенье».
   Цзи Юнь сказал, его слова своими дополняя:
   – «Одни за счёт других живут, ведут себя их хуже,
   Зависимости этой разумом не понимая,
   Такие как Ли Линь-фу (41) и Ян Го-чжун (42), крыс не лучше».

   Пояснения
   1. Хуэйань (букв. Тёмная Обитель) – прозванье сунского философа Чжу Си.
   2. Династия Восточная Хань царила с I по III в. Линди правил с 168 по 189 г.
   3. Шу – название древнего царства, находившегося на территории нынешней провинции Сычуань т.е. в Западном Китае.
   4. Во время династии Хань так называемое почётное место (одно место от области в год), которое давалось людям, прославившимся уважительным отношением к родителям. Впоследствии степень сяолиня соответствовала степени цзюйжэня.
   5. Экзамены обширной учёности (Босюэ хунцы) – почётные государственные экзамены, официально утверждённый в эпоху Тан. Они устраивались по особым случаям с целью отбора на государственную службу одарённых людей, которые по каким-либо причинам не имели учёных степеней.
   6. Испытаниями Истины – Дао назывались экзамены, на которых давались темы, связанные с конфуцианской классикой.
   7. Эра Сияющей Гармонии (Гуанхэ): 178 – 164 гг.
   8. В период Восточная Хань гунами называли глав трёх важных ведомств: военного, строительных работ и финансов.
   9. Четыре драгоценности кабинета – образное выражение, подразумевающее принадлежности для письма, тушь, камень для растирания туши, кисть и бумагу.
   10. Яшмовый Владыка (Юйди) – верховное божество в пантеоне богов народной китайской религии.
   11.Золотая Звезда (Тайбо) – китайское название планеты Венеры; одновременно Тайбо – божество даосского пантеона.
   12. По старым китайским верованиям, ад состоял из нескольких отделов (дворцов), в которых вершился суд над людьми. Во главе каждого такого судилища находился правитель, которого называли Яньло, как и верховного правителя преисподней.
   13. Небесный Чертог – место обитания Яшмового Владыки.
   14. Дворец Сэньло – жилище владыки загробного мира Яньвана.
   15. Фэнду – уезд в провинции Сычуань. Согласно народным верованиям, здесь было место обитания Владыки ада (Пещера Яньвана). Ад Фэнду – одно из названий преисподней.
   16. По буддийским верованиям у Владыки ада в услужении находятся бесы, или Демоны Непостоянства, которые забирают души в загробное царство.
   17. Шляпа с верхушкой, имеющей плоскую поверхность, называется пинтяньгуань – букв. «вровень с небом», или «ровное небо». Китайские комментарии толкуют это слово как просторечное название парадного головного убора мянь, которые носили государи и высшие чиновники.
   18. Нефритовые таблички – образное название дощечек, на которых в старом Китае записывались указы, постановления и т.п.
   19. Четыре дела, изложенные в рассказе, принадлежат к числу сложных исторических казусов, о которых часто и по разному поводу говорилось в исторических сочинениях, и которым в китайской истории давалась весьма противоречивая оценка. История Лю Бана и его сподвижников передавалась во многих литературных памятниках прошлого.
   20. Полководец Хань Синь – сподвижник Лю Бана, основателя династии Хань.
   21. Лю Бан – полководец, впоследствии основатель династии Хань, которая утвердилась в результате победы над империей Цинь. Лю Бан правил с 206 по 180 г. до н. э., его посмертное имя Гаоцзу (буквально Высокий Предок).
   22. Сян Юй – военачальник, помогавший Лю Бану в войне против Цинь, а потом ставший его основным конкурентом. В истории он известен также под именем Чуского Бавана (Владыки, или Деспода). Теснимый войсками ЛЮ Бана, он покончил с собой возле Чёрной реки.
   23. Ланчжун – незначительный административный чин.
   24. Чэньцан – название древнего города на территории теперешней провинции Шэньси. Важный стратегический пункт, из-за которого часто происходили сражения.
   25 Лоян – город на территории современной провинции Шаньдун. В эпоху Хань Лоян был столицей империи.
   26. Древнее царство Ци, находилось на территории современной провинции Шаньдун. Сыма Цянь пишет, что Сян Юй «расчленил Ци на три части».
   27. Поднять треножник (символ мощи) – начать обладать громадной физической силой. Выражение встречается у Сыма Цяня в жизнеописании Сян Юй.
   28. Хоу – один из почётных титулов в старом Китае наряду с титулами ван и гун.
   29. Сэ – щипковый музыкальный инструмент типа цитры.
   30. С именем Сян Юя было связано немало легенд. Одна из них говорит о том, что в каждом глазу полководца было по два зрачка, что позволяло ему видет лучше других.
   31. Цао Цао – полководец и государственный деятель эпохи Троецарствия (III в.), провозгласивший себя правителем Вэй. Цао Цао был основным конкурентом Лю Бэя – героем многих сказаний этой эпохи. В официальных историях и литературных памятниках он обычно изображался как человек суровый и жестокий. Цао Цао известен как поэт – один из плеяды Цао (вместе со своими сыновьями).
   32. Лю Бэй – один из потомков дома Хань, живший в период Троецарствия и прославившийся ратными подвигами, которые он совершил вместе со своими названными братьями Чжан Фэем и Гуань Юем. Лю Бэй основал царство Шу, владения которого находились на территории нынешней Сычуани.
   33. Чжугэ Лян, которого также называли Кунминем, и ещё Волуном – «Спящим Драконом», был советником Лю Бэя во время его ратных кампаний. Один из самых могущественных даосов в истории Китая, который мог управлять сознанием людей, ментально узнавая их секреты, и менять даже погоду.
   34. Чжан Фэй – сподвижник Лю Бэя.
   35. Гуань Юй – известный полководец эпохи троецарствия, сподвижник Лю Бэя. Впоследствии (в эпоху Сун и Мин) он был канонизирован и возведён в ранг бога войны. Он также известен под именем Гуаньди – Государя Гуаня.
   36. Во время одного из сражений Сян Юй захватил Сяньян, сжёг императорский дворец и убил Цзыина (сына Цинь Шихуана), который сдался ему в плен.
   37. Поссорившись с Лю Баном, Сян Юй выступил против него. Во время одной из его кампаний он захватил в плен отца Лю Бана (тайгуна) и его жену Люй, однако вскоре их отпустил, чтобы не усугублять ссору с Лю Баном. В третьем случае, очевидно, имеется в виду пир, во время которого Сян Юй мог расправиться с Лю Баном, но не сделал этого.
   38. Цзи Синь – военачальник Лю Бана. За свою верную службу Лю Бану был казнён Сян Юем.
   39. Чанбань (Длинный склон) – место в нынешней провинции Хубэй. Там произошло известное сражение между Лю Бэем и Цао Цао, во время которого Лю Бэй попал в очень опасное положение, но был спасён Чжан Фэем и Чжао Юнем. Об этом драматическом эпизоде, в частности , подробно рассказывается в исторической эпопее «Троецарствие» (гл. 41).
   40. Сыма И (179 – 251 гг.), имел имя Чжунда , был китайским военным генералом, политиком и регентом государства Цао Вэй во время периода Троецарствия Китая. Формально он начал свою политическую карьеру в 208 году при династии Хань имперском канцлере Цао Цао ; быстро поднялся по служебной лестнице. Его успехи в решении внутренних и военных дел, например, в управлении и развитии сельского хозяйства, в качестве способного советника, отражения вторжений и вторжений под предводительством Шу и Ву войск, быстро подавление восстания Мэн Да и завоевание возглавляемого Гунсюном командующего Ляодуна – все это позволило ему за десятилетия заработать большой престиж. Он наиболее известен тем, что защищал Вэй между 231 и 234 годами во главе с конкурирующим государством Вэй Шу. В 239 году он был назначен регентом молодого Цао Фана – после Приемный отец последнего, Цао Руи , умер вместе с другим соправителем, Цао Шуаном . Хотя сначала отношения были дружественными, но вскоре отношения ухудшились в свете коррупции, расточительности Цао Шуана и попыток ограничить политическое влияние Сыма И. В 249 году, после тщательного планирования и создания поддержки, он отстранил Цао Шуана от власти в ходе государственного переворота и казнил его и его соратников. Сыма И продолжал служить как де-факто главный авторитет в Вэе после этого события, хотя в 251 году он столкнулся с некоторым сопротивлением в виде восстания Ван Лина , с которым он быстро справился. Он умер позже в том же году, 7 сентября 251 года, в возрасте 72-х лет, его старший сын, Сыма Ши, занял его место. В остальном, в истории Вэй государственная власть все больше переходила в руки клана Сыма, что открыло путь к установлению династии Цзинь, основанной внуком Сыма И, Сыма Ян , в 266. После того, как Сыма Янь стал императором, он почтил своего деда посмертным титулом Император Сюань Цзинь и названием храма Гаозу.
   41. Ли Линь-фу – первый министр и фаворит танского императора Сюань-цзуна (712 – 755), захвативший власть в свои руки и не дававший продвигаться способным людям того времени.
   42. Ян Го-чжун – брат Ян Гуйфэй, фаворитки танского императора Сюань-цзуна, захвативший власть в свои руки и фактически правивший страной.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЭФИРЕ

   Небесный друг сказал мне: «Путешествуя в эфире,
   Даосы, знанья обретя, бессмертье получают,
   Они все тайны узнают в потустороннем мире,
   Поэтому и знают то, чего никто не знает.
   Они там наблюдают Инь и Яна разделённость,
   И видят, как вещи вещаться, форму обретают,
   Из этого всего рождается определённость,
   Что из неясности мир, совершенный, проясняет.
   Они все тайну познают, как можно сохраниться,
   Напитываясь этими энергиями ровно,
   Как можно от опасности, любой, там отстраниться,
   Нетленность обрести с самою жизнью, безусловно.
   Ведь, чтобы жить, всё, обновляется при очищенье,
   Лишь так продлится нам всегда и удаётся.
   Всё происходит от сгущенья или размягченья,
   Находит середину тот, кто в мире остаётся.
   «Великое единство» существует, и все знают,
   Что прошлое является и будущим, заочно,
   Они – одно и то же, и друг друга лишь сменяют,
   И повторяются всегда, владея миром прочно.
   Всё будущее – в прошлом, всё, что было, снова будет
   Всё проходит что, и в будущем опять бывает,
   Бессмертный прошлое всё в будущем не забывает.
   В мир возвращаются всегда одни и те же люди.
   Чтоб чаще удаляться в прошлое, где мир прекрасен,
   Всем нужно знания иметь, чтоб снова возвратиться,
   И лишь со знаньями в Мир Тени можно удалиться,
   Без них миг путешествия всегда небезопасен,
   Так как остаться можно в мире том, и не вернуться,
   И умереть, от мира, нынешнего, отвратиться,
   Но чтоб мир прошлого способен был для нас открыться,
   Необходимо в оболочку знаний завернуться.
   Та оболочка знаний ещё в древности родилась,
   Единство и спонтанность было там первоначалом,
   Где Высшая лишь Простота ещё осуществилась,
   Незапятнанная познаньем ни большим, ни малым.
   Где Правило Само-естественной Нормой владело
   Как «правило без правил», следуя Земле и Небу,
   Где не было чего-то человеку на потребу,
   Где Простота Всевышняя возможности имела,
   Которая рождала чистую потенциальность,
   Неповреждённую ограниченьями тех правил,
   Что создал человек, когда он рай Небес оставил,
   Желая обрести земную, бренную реальность.
   Как Чжуан-цзы писал о Ле Цзи в этом состоянье,
   Когда тот безразличным был, в Нирвану погружаясь,
   От разделённости и украшательств избавляясь,
   Открыв пустую Простоту без имени названья,
   Лишённую всех сущностей, всех смыслов и понятий,
   Как сказано в «Дао дэ цзине», магу удаётся
   Избавиться от лишнего всего при восприятье,
   Путь в неизменности неназванным так остаётся.
   Начальная хоть простота мала, но в ней всё скрыто,
   Вселенная её никак себе не подчиняет:
   «Я вещи с нею контролирую, мне всё открыто,
   Желаний в безымянном нет, я миром обладаю».
   Чжу Цянь-чжи нам даёт такое вот определенье
   В «Шовэнь цзецзы», как Ван Чун в «Лунь хэн», её описуя:
   «Вся простота – «основа» и «потенция» творенья,
   И для созданья мира – «материал», и в ней творю я».
   Поэтому так важно в Простоте той оказаться,
   В которой нет ещё ни правил, глупых, ни названий,
   Лишь так можно в себе творцом свободным оставаться,
   Быть управителем времён, вещей и расстояний.
   Всё во Вселенной есть, наш мир заполнен весь мирами,
   В одном малом пространстве тысячи миров гнездятся,
   Великое где в Малом (они созданы не нами),
   Их тайны узнавая, мы в них можем погружаться.
   Мир, окружающий нас, создан, и он длится вечно,
   В нем повторяется всё и, рождаясь, исчезает,
   Но сохраняется он, повторяясь бесконечно,
   Уходит в свою сферу, ничто не умирает.
   Даосы могут путешествовать между мирами,
   Так как они умеют в своих мыслях опрощаться,
   И, побывав в других мирах, способны возвращаться
   В тот мир, где рождены они, где создают мир сами.
   Но чтобы совершать все путешествия в эфире,
   Знать нужно, что мы можем в мирах этих затеряться,
   Нам нужно с постоянностью в мир этот возвращаться,
   Своё чтоб выполнить предназначенье в этом мире».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

8. Сраженья армий призраков

   Чэнь Шуня из Жунаня (1) Сяобо ещё все звали,
   Он с юности к познанью проявлял усердно чувства,
   В нём навыки, литературные, все примечали,
   А повзрослев, увлёкся он военным вдруг искусством.
   Он путешествовал, порой в Шаньчжоу оставался,
   Был беден, дома не имел, но раз остановился
   У родственника в доме (дом в горах тот находился),
   Хотел продать тот дом, но в его пользу отказался.
   О доме слухи том ходили, что не всё там чисто,
   И покупать его, узнав об этом, не желали,
   Об этом люди и Чэнь Шуня там предупреждали,
   Но он сказал: «Люблю я жить средь местности, гористой,
   У каждого – своя судьба, чего же мне бояться?
   Идёт всё чередом своим, везде – свои устои,
   Привыкнуть можно ко всему, свою жизнь там устроить».
   И переехал он туда, решив в горах остаться.
   Привычка у него на новом месте появилась:
   Любил он в одиночестве ночами оставаться
   В библиотеке, мыслям своим разным придаваться,
   Чтоб рядом никого с ним из людей не находилось.
   И даже близким заходить туда не разрешалось.
   Однажды ночь он сидел за книгами, услышал,
   Как барабанная дробь где-то рядом раздавалась,
   Он не увидел никого, когда из дома вышел.
   Не знал, откуда барабан бьёт, тишина стояла,
   Вошёл он в дом, услышал снова дробное звучанье,
   И радость испытал, представив вдруг в своём сознанье,
   Что то – предзнаменованье карьеры генерала.
   И он себя поздравил: «Это же отзвуки событий
   Времён грядущих, войско Тьмы мне знаки посылает,
   Когда изменится мой статус и моё здесь бытие,
   Мне ранг высокий и богатство Небо возвещает».
   Приснился воин ночью той, закованный весь в латы,
   Который, подойдя к нему сказал: « Меня послали
   Из армии Златых Слонов, чтоб сделать вас богатым,
   С одной лишь просьбой, чтоб сотрудничать б вы с нами стали.
   Тревогу в лагерях, армейских, ночью сей пробили,
   Возникли разногласия с врагами в мире нашем,
   Военное искусство высоко все ценят ваше,
   Вас ждёт удача, вы всегда амбициозны были.
   Надеемся, что вы проявите к нам снисхожденье,
   Страна хоть наша маленькая, но мы биться можем,
   Империя врагов стоит у наших укреплений,
   Стратег нам нужен, кто нам с ними воевать поможет.
   Ценить мы благодарно будем ваши наставленья,
   И в битвах, с вашей помощью, избегнем мы все беды,
   Все знают, вы способны, и во всех наших сраженьях
   Возьмите руководство, и добьёмся мы победы.
   Меня послал к вам генерал, чтоб получить советы,
   Простите за назойливость, что я к вам так явился,
   Прошу нижайше, удостойте нас вашим ответом».
   Сказав эти слова, военный в латах поклонился.
   Чэнь Шунь ему ответил с благодарностью: «Я знаю,
   Что генерал, небесный, одарён умом и знаньем,
   Войска его сильны и в превосходном состоянье,
   Я предложенье о сотрудничестве принимаю».
   Посланник возвратился, Чэнь Шунь сразу пробудился,
   Почувствовал, что он весь в возбуждённом состоянье,
   И он, как будто, не в себе в то время находился,
   Пытаясь в суть значенья сна проникнуть пониманьем.
   Но вдруг со всех сторон рожки и трубы заиграли,
   Раздался барабанный бой, сильней всё становился,
   Он встал, одежду на себе поправил, поклонился.
   И занавески все, оконные, затрепетали,
   Пронёсся ветер, стук повсюду громкий раздавался,
   Все окна, двери вдруг раскрылись, свечи меркнуть стали,
   И в латах сотни всадников вокруг него скакали
   С оружьем, грозным, и туман от пола поднимался.
   Все воины не больше были нескольких цунь (2) ростом,
   И вскоре, весь заполнив пол, в колонны становились,
   И мига не прошло, как в полк, огромный, превратились,
   Чэнь Шунь напуган был, сказать не мог ни слова просто,
   Внимательно смотрел. Солдат вручил ему бумагу,
   Сказав: «Наш генерал вам посылает сообщенье».
   Чэнь прочитал письмо: «Благодарим вас за отвагу!
   Желаем вам успехов в предстоящем здесь сраженье.
   Наша страна граничит с варварами Сюньлу (3) краем,
   Они давно междоусобицу здесь разжигают,
   Нас грабят и на нас внезапно нападают,
   И не дают нам отдыха, солдат мы здесь теряем.
   Стары все наши генералы, все они седые,
   И воевать уже совсем желанья не имеют,
   Хотят покоя, не влекут блага их никакие,
   Измотаны войска, оружие уж их стареет.
   А Небо сильного врага дало нам, силы мало,
   Чтоб их остановить всех, но тут вы нам подвернулись.
   Чтобы помочь нас, духа вашего нам не хватало,
   Сейчас вы с вами во всю силу нашу развернулись,
   Вы пестовали все свои природные богатства,
   И добродетель увеличили свою намного,
   И вот, вступивши в наше здесь воинственное братство,
   К победе указали нам блестящую дорогу.
   Вы своевременно продвинулись в своём ученье,
   О вашем мастерстве весть в нашем мире разлетелась,
   Мы вашим знаньям придаём огромное значенье,
   Союз нам с вами, вечный, заключить тут захотелось.
   Являетесь вы должностным лицом на нашем свете,
   Всеми вещам этого вы мира насладитесь,
   Надеемся, что примете участие в совете,
   Военном, нашем, указанья дать распорядитесь.
   Мы – малая страна, не откажите нам в надежде,
   Что будете вы с нами, мы бы вам все пригодились,
   Ведь варвары сейчас с бандитами объединились
   Гор Северных империи Тяньан, как было прежде.
   Они планируют напасть на нас средь этой ночи,
   Но поражение потерпят, если все узнают,
   Что с нами вы, и что разбить желаете их очень,
   Одна их только эта весть смертельно напугает».
   Чэнь согласился, свечи все зажёг, чтобы горели,
   Чтоб посмотреть, что будет, воины приободрились,
   После полуночи вновь барабаны загремели,
   Мышиные все дыры стен в ворота превратились.
   Как крепости кругом все стены противостояли,
   С восточной стороны Тяньяна армия стояла,
   А с запада войска Слона, Златого, наступали
   Начала битвы каждой стороны рать ожидала.
   В ответственный момент два генерала повстречались
   На середине, и один сказал после молитвы:
   – «Давайте вместе примем правила для нашей битвы,
   Чтоб обе армии по чести и закону дрались:
   Дерутся лошади Небес пусть по диагонали,
   Чрез шага три пусть скачут и на месте остаются,
   А офицеры пусть крест-накрест меж собой дерутся,
   Пусть колесницы едут прямо, чтоб все наступали».
   Сказал царь Тяньяна: «Согласен»! Началось сраженье.
   И с каждой стороны все барабаны боем били,
   И кони с двух сторон по три шага вперёд ходили.
   Затем и колесницы начали своё движенье.
   Все били в барабаны, в трубы воины дудели,
   Оружье бряцало кругом, солдат всех убивало,
   И стрелы, камни во врагов по воздуху летели,
   Убитых трупов на земле лежало уж немало.
   Кончалась ночь. Тяньяна армия была разбита,
   И ото всюду стоны раненных врагов звучали,
   Их стяги, барабаны, трубы на полу лежали,
   Сдавался враг, земля была вся трупами покрыта.
   Их царь скакал на лошади на юг один, спасаясь,
   Где несколько сот воинов с лекарствами укрылись
   В их крепости, в остатки армии их собираясь,
   Там все, кто в битве уцелел, пока что находились.
   Солдаты Золотого же Слона всех собирали
   Убитый с поля боя, когда Чэнь Шунь наклонился,
   Чтоб посмотреть, как раненных они всех поднимали,
   К нему подъехал всадник, со словами обратился:
   – «Имеют Инь и Ян порядок свой, где достигает
   Он равновесия, то сразу всё с ним процветает,
   Благодаря вам, мы от Неба силы получили,
   Подобно ветру, в битве с нею мы врага сразили,
   Какое ваше мнение об этом всём сраженье»?
   Сказал Чэнь Шунь так: «Мудрость генерала – вне сомненья,
   Провёл он изумительную к бою подготовку
   И умно оценил в решающий миг обстановку,
   Умом сияющему солнцу был в бою подобен,
   Могу его поздравить за военные заслуги,
   Любой в сраженье врага промах был ему удобен,
   Чтобы тотально разгромить всё войско без натуги».
   Так длилось несколько ночей – победы, пораженья
   Чередовались, часто лик царя Тяньян менялся,
   Но каждый раз в бою возвышенным он оставался,
   Непревзойдённым выглядел во всех его сраженьях.
   И, наконец, царь был разбит, настал праздник победы,
   Чэнь Шунь в подарок получил дары, как награжденье,
   Был жечуг, камни драгоценные и украшенья,
   Народ Слона Златого праздновал, забыв все беды.
   Так был Чэнь удостоен чести, получил, что надо,
   Что он всегда хотел, но ограничил он общенье
   Со всеми родственниками, и смотрел награды,
   Закрывшись в доме, как итог его снов награжденье.
   Не выходил он никуда, и все часы досуга,
   Закрывшись, в комнате сидел, без пищи и без платья,
   Стал дряхлым выглядеть, словно под дьявола заклятьем,
   Не принимая родственников всех, и даже друга.
   О нём все беспокоились, причину все искали
   Ухода ото всех, в мир, эфемерный, погруженья,
   Но он молчал, когда его вопросами пытали,
   И запирался в своём доме, при их появленье.
   Раз крепкое вино при разговоре ему дали,
   Когда он опьянел, то внутреннее очищенье
   Произошло в нём, пока спал, лопаты в руки взяли,
   И в зале яму вырыли, найдя там помещенье.
   В гробнице воины лежали стройными рядами,
   Казалось, будто перед битвой они, новой, спали,
   Для пробужденья только барабанный грохот ждали,
   Стоял в гробнице столик, золотой, между ногами.
   Лежала шахматная там доска на нём с конями,
   С фигурами из злата, бронзы в свете, потускневшем,
   Щиты лежали всюду у стен с пиками, мечами,
   Всё для войны было готово в стане, постаревшем.
   Тогда все поняли, что все слова те означали,
   Воинственные, что произносил Чэнь Шунь в постели,
   Фигуры, шахматные, там ночами оживали
   В уме, и духи мёртвых с ним общения хотели.
   Они сожгли останки все, затем землю сравняли,
   Все вещи, драгоценны, из то могилы были,
   Когда Чэнь Шунь проснулся, то ему все рассказали,
   Как в его зале ночью все бои те проходили.
   И после этого Чэнь Шунь пришёл сразу в сознанье,
   Стал жизнерадостным и сильным. И освободился
   От призраков дом, где он после этого женился,
   Но часто время проводил в даосском созерцанье,
   Случилось это в год «Драгоценного Возвращенья» (762 г.),
   Чэнь Шунь стал ясновидящим, и Дао занимался,
   Но не вступал уже он в трансе с мёртвыми в общенье,
   От их влиянья на себя он знаньем защищался.

   Пояснения
   1. Жунань – местечко в нынешней провинции Хэнань.
   2. Цунь – китайская мера длины: 1 цунь – около 3-х сантиметров.
   3. Сюньлу – другое название старинных центрально азиатских кочевников Сюн-ну.
   4.Империя Тянь-ан – легендарная, вымышленная империя.

РАЗДВОЕНИЕ ВЫСШЕЙ ПРОСТОТЫ

   Небесный друг сказал: «Когда Единство раздвоится,
   То Простота вся, Высшая, теряет основанье,
   И из неё две силы могут только появиться:
   Мужская Ян и женская Инь в противостоянье.
   Так разделившаяся простота стаёт вдруг средством,
   Поэтому в себе и целостность сразу теряет,
   В избытке в средстве есть что-то, чего-то не хватает,
   Охват теряя, лишь одним довольствуется местом.
   Ставая средством, превращается в вещь иль орудье,
   Реализует акт свой, целостность свою теряя,
   И обретает ограниченность, форму рождая,
   Становится какой-то утварью иль даже сутью.
   Нет в том спонтанности, универсального единства,
   Нет прежней безымянности, есть место для желанья,
   Рождается одно: отцовство или материнство -
   Две стороны единого – творенья основанье.
   Реализуется в том чистая потенциальность,
   Где время разбивается на промежутки роста,
   Где их текучесть составляют новую реальность,
   Где прошлое и будущее всё дробится просто.
   Универсальность обретает где ограниченье,
   Не цельное, а части получают вдруг значенье,
   Функциональное имеет в этом назначенье,
   Несущее в себе особый способ примененья.
   Так женщина рождается, мужчину порождая,
   Законы, правила в их возникают отношеньях,
   Входит культурное в природное соотношенье,
   Искусственным собою естество всё заменяя,
   Рождая правил множество, моральных, социальных,
   Насилуя природу, создавая всю ментальность,
   Где через Слово уточняется всего детальность,
   Картина мира распадается основ, начальных.
   Все правила, законы порождают преступленья,
   Где человек свои природные свойства теряет,
   Он грабит, лжёт, насилует себя и убивает.
   О мире извращённое имея представленье,
   Он может быть начитанным, приобретя все знанья,
   Но целостность его, природная, при том, разбита,
   В его душе дорога к преступлениям открыта,
   Творить в любое время он способен злодеянья.
   Ведь красота – ещё не доброта, что мир спасает,
   Лишь только доброта нам помогает продлеваться,
   Она даёт нам жизнь и в Небеса путь открывает,
   Лишь только с ней мы человеком можем оставаться».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

9. Злодеяние Юй Сюань-цзи

   Красавицу Юй Сюань-цзи (1) именем Юйвэй все звали,
   Она в столице из семейства Вэй происходила,
   Своею красотой красавиц всех превосходила,
   Была умна, начитана, её все почитали.
   Жила у храма Дао Сянь-и (2) в западной столице
   Чанъань, ума дарами, редкостными обладала,
   Могла, о времени забыв, вся в чтенье углубиться,
   Поэзию любила и сама стихи писала.
   В шестнадцать лет своих уж даосизмом увлекалась,
   В год «Общего Единства» в храме Синь-и поселилась, (860 г.)
   Где с женщинами «Очищеньем Дао» занималась,
   Её стихи о Дао всем по сердцу приходились.
   Она казалась нежной вся, подобно орхидеи,
   Всё время проводя в работе, плодотворной,
   О чистоте и пустоте в письме свои идеи
   Оригинально излагала в форме, стихотворной.
   Мужчин вниманье на себя всем видом обращала,
   Когда один вельможа с ней заигрывать пытался,
   Она не поддалась на его похоть, отказала,
   Добиться он её не смог, потом как ни старался.
   Но умных и талантливый мужей всё ж примечала,
   Которые её своим богатством одаряли,
   И многие её с вином в том храме навещали,
   В приятной где беседе им она стихи слагала.
   Средь них были такие: «Все поля – в цвету, весеннем,
   Слова всех, страстные, к уступчивости нас приводят,
   Звук цитры грустью наполнят нас в саду, осеннем,
   Слезинки в уголке глаз две, горячие, приходят».
   Ещё: «На облака похожи чувств переживанья,
   Прекрасный лик Бессмертного встаёт перед глазами,
   Намного красивей цветка сияет перед нами,
   Как будто, сон вдруг вспыхивает в глубине сознанья».
   Стихи были прекрасны, их любители ценили,
   Она себя красивыми вещами окружала.
   Была красивой и служанка, что ей помогала,
   По имени Люцяо, с ней они вдвоём и жили.
   Люцзяо была яркой, и к тому же, очень умной,
   И знала своё место, не хотела выделяться,
   Была тиха во время в доме их пирушки, шумной,
   Старалась в стороне быть, на глаза не попадаться.
   Однажды Юй Сюань-цзи была приглашена соседом
   К нему и, уходя, своей служанки наказала:
   – «Не выходи из дома! Гость придёт, что ожидала,
   Скажи ему, найти меня где, я вернусь с ним следом».
   До вечера Юй Сюань-цзи там с соседом оставалась,
   Когда же вечером домой вернулась, то узнала.
   – «Был господин, узнав, что вас нет, я ему сказала,
   Уехал, не сойдя с коня, я делом занималась».
   Юй Сюань-цзи с ним была близка и за ним следила,
   Когда услышала, что он уехал, рассердилась,
   Подумала: «Его моя служанка соблазнила,
   Одна она с ним всё то время в доме находилась».
   Тут наступила ночь, она ворота все закрыла,
   Задула свечи все, внимания не привлекая
   И сразу же Люцзяо к себе в спальню пригласила,
   Допрашивать её там стала, палкой угрожая.
   Люцзяо молвила: «Была всегда я осторожна,
   Служу вам долго, вы за время всю меня узнали.
   Как я могла бы это сделать, разве это можно?!
   Хотелось бы мне, чтоб меня вы не подозревали.
   Когда подъехал он к воротам, я ему сказала:
   – «Хозяйки дома нет». С коня он даже не спустился,
   Мне ничего он не сказал, и сразу возвратился,
   Ему тогда я даже дверь ворот не открывала.
   А что касается любовных чувств, он остыли
   Уже давно, когда я вижу где-либо мужчину,
   И не могу я объяснить вам этого причину.
   Быть может, обо мне, как женщине, все позабыли».
   Но Юй Сюань-цзи приказала перед ней раздеться,
   И нанесла ей сто ударом, та же всё твердила,
   Что между ними ничего там не происходило,
   Но не могла от наказанья никуда той деться.
   Когда была избита и почти что умирала,
   Хозяйке, беспощадной, своей так она сказала:
   – «Я полагаю, что ты в жизни главного не знаешь,
   Стремишься к Дао ты Трёх Очищений (3) и желаешь
   Бессмертной стать, но вот не можешь в жизни отказаться
   От удовольствий всех любовных, как и развращенья,
   Безвинную подозреваешь, может оказаться,
   Что стану я, причиной в жизни твоего крушенья.
   Возможно, из-за этого я жизнь так потеряю,
   Но даже, в рай попав, тебе я это не забуду,
   Так как тебя я в этом преступленье обвиняю,
   В твоей жестокости и в том, что ты придалась блуду».
   И с этими словами, умерев, она упала.
   Юй Сюань-цзи испугалась, и её похоронила
   За домом во дворе, в земле её тело зарыла,
   Подумав, что опасности она так избежала.
   Но в первый день луны «Всеобщего Проникновенья» (858 г.)
   Кто-то спросил её: «Где Люцяо»? Она солгала:
   – «После весеннего дождя куда-то убежала».
   Вначале же поверили ей, по обыкновенью.
   Однажды праздник в её доме был, все забавлялись,
   Один гость вышел на двор, задний, обратив вниманье,
   Как мухи в одном месте над землёй собрались,
   Сидели, как он разогнать не проявлял желанье.
   Рассматривая место, крови он следы заметил,
   Шёл запах, отвратительный, по всему нёсся саду,
   Придя домой, слуге он рассказал то, что приметил
   Слова тот сыщику все передал, своему брату.
   Просил брат у Юй Сюань-цзи ему денег дать когда-то,
   Но та на его просьбу ему резко отказала,
   Обиделся брат, так как слышал, что она богата.
   Узнав он, что Люцзяо от неё будто сбежала,
   И чтоб это проверить он со стражей к ней явился,
   За домом стражники лопатой копать землю стали,
   И вскоре стан Люцзяо из земли вдруг появился,
   Лицо и тело прежний вид её не потеряли.
   Во всём Юй Сюань-цзи призналась, её под стражу взяли,
   Отправили в тюрьму, где пребывала в заключенье,
   И на суде, когда её вину всем доказали,
   То её казнить – судом было принято решенье.
   Придворные чиновники помиловать её просили,
   О ней и императору прошенье подавали,
   Но просьбы все их наверху не удовлетворили,
   Помилованье за красавицу в суде не дали.
   Но даже перед смертью, оставаясь в заключенье,
   Стихи она писала: «Получить мне легче злато,
   Чем преданное сердце, когда в чём-то виновата,
   Даже красавице за жизнь другой нет снисхожденья.
   И в месте, затворённом, при сиянье луны, ясной,
   Халат распахивает ветерок мне, шаловливый,
   Как грустно умирать, когда могла бы жить счастливой,
   Всегда прекрасное заканчивает жизнь ужасно».

   Пояснения
   1. Юй Сюань-цзи – (844 – 871), куртизанка времён эпохи Тан.
   2. Храм Сянь-и – даосский храм в квартале Циньжень на юго западе от восточного рынка в столице Чанъань.
   3. Дао Трёх Очищений и Бессмертия. Три Ощищения (Сан Цин) – три высших божества религиозного даосизма. Бессмертие – это стремление последователей даосизма, которое может быть достигнуто только посредством интенсивных усилий, направленных на то, чтобы понять Дао,
   4. Небо – высшее божество древнего Китая.

ВОПЛОЩЕНИЕ АБСТРАКТНОЙ ДУХОВНОСТИ В ДОСТИЖЕНИИ БЕССМЕРИТЯ

   Мой друг сказал: «Как говорило в древности ученье,
   Где досуг заполнял все души чувством в нас, беспечным,
   Что красота есть абсолютного суть обличенье
   В конкретно-чувственное, когда миг владел всем вечным.
   Чтоб человечным стать, к основам нужно возвратиться,
   В себе всю целостность соединить нужно стараться,
   Чтобы самим собой во всех невзгодах оставаться,
   Только тогда пред нами может Небо всё открыться.
   Тот, кто бессмертным жаждет стать, тот должен постараться
   Простое, лёгкое, конкретное найти в эфире,
   Ничтожное и бесконечно малое, отдаться
   Ему, чтобы войти в источник Абсолюта в мире.
   Господство универсального над феноменальным
   И есть духовности во всём той, сложной, воплощенье,
   В абстракции ведь мы всегда находим выраженье
   Того, что и стаёт, при постиженье, гениальным.
   Тыква-горлянка, гриб «фулин» нам тайны раскрывает,
   Того, что есть и чего нет, и в мире быть не может,
   Собой Черту Единую как будто разрывает,
   Показывая, что мир прост, и вместе с тем, и сложен.
   Все чудеса рождаются из всех вещей, обычных,
   Явленья боком вдруг другим к нам могут повернуться,
   А с ними и невидимые стороны проснуться,
   С рождением в явлениях вещей всех, непривычных.
   Универсальное становится парадоксальным,
   Поэтому и придаётся важное значенье
   Даосско-дзэнской мысли при явленье, чрезвычайном,
   Где раскрывается вся глубина Дао ученья.
   Ведь сторона любой действительности есть реальность,
   Духовная, которая едва лишь ощутима
   В материальном мире, там, где Абсолюта дальность
   Её скрывает от чувств наших, и для нас не зрима.
   Ведь простота есть лишь одна из сложных вариаций,
   Того, что происходит вне глаз нашего виденья,
   Где создаются все детали общего творенья,
   Где мы способны видеть лишь одно из аппликаций.
   Поэтому нам чудесам не нужно удивляться,
   Всё, что возникнет на земле, на небесах твориться,
   «Всегда в руках всё Высших Сил», – в народе говорится,
   Нам жить нужно по праву, воле божьей подчиняться».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)
10. Как Ян Чжэнцзянь достигла бессмертия
   Ян Чжэнцзян дочерью была Ян Чуна из Мэйчжоу (1),
   Имела с детства светлый ум и к людям состраданье,
   Была простой всегда, трудолюбивой и здоровой,
   О чистоте и простоте имела пониманье.
   Став взрослой, вышла замуж. Муж был из того же места,
   По имени Ван, ещё в детстве в играх повстречались,
   Росли так вместе, род считался их везде известным,
   Дружны были все члены меж собой, всегда общались.
   Собраться вместе родственники как-то раз решили,
   Чтоб радость всем общения, совместного, устроить,
   Живую рыбу для всех угощения купили,
   И Чжэнцян попросили с нею блюдо приготовить.
   С утра игрой своею гости в зале наслаждались,
   Когда солнце вошло в зенит, еду не подавали,
   Так как к тому моменту гости все проголодались,
   Обеда вкусного из этой рыбы ожидали.
   Но рыбу убивать Чжэнцзян на кухне пожалела.
   Толпа голодных родственников во дворе толкалась,
   Но выйти к ним с пустой кастрюлей она побоялось,
   В стоящем доме у соседей спрятаться хотела.
   Чжэнцзян бежала, испугавшись, прямо по дороге,
   Она прошла ли (2) несколько, не чувству усталость,
   Вокруг не видя ничего, её несли так ноги,
   Придя в себя вдруг, огляделась, удивилась малость.
   По обе стороны цветущие куты стояли
   Они все от кустов, обычных, отличались,
   Над ними скалы, горные, с вершиной нависали,
   Где облака по небу, розовые, на юг мчались.
   Она пошла по тропке, вскоре хижины достигла,
   Жила где женщина-даос, и всё ей рассказала,
   Та, выслушав её внимательно, ей так сказала:
   – «Ты состраданье чувствуешь, видать, мудрость постигла,
   И если любишь всё живое, можешь оставаться,
   Тебя всему я обучу, и высшие дам знанья,
   Но здесь только воды нет, в этом месте обитанье,
   Тебе придётся за водой ходить, травой питаться».
   Чжэнцзян с ней согласилась и у женщины осталась,
   То было место, где сходило вниз с Небес блаженство,
   Достиг где регистратор из Пуцзяна (3) совершенства,
   Бессмертным став, и облако с ним в Небеса поднялось.
   Сама та женщина росой и лишь пыльцой питалась,
   Чжэнцзян без пищи и воды ещё не обходилась,
   Ей за водой к источнику спускаться приходилось,
   С ведром воды потом обратно в горы возвращалась,
   А женщина с гор уходила в поисках кормленья
   Для Ян Чжэнцзян и только на другой день возвращалась,
   Их жизнь так много лет в горах совместно продолжалась,
   Ян с нею трепетно себя вела в их отношеньях.
   Она, как ученица, правила все соблюдала,
   И никогда небрежной не была и не ленилась,
   Однажды за водой пошла, ребёнка увидала,
   Которому был всего годик, очень удивилась,
   Красивым, чистым был, он, её встретив, засмеялся,
   Она его, на руки взяв, погладила привычно,
   Он только хохотал или всё время улыбался,
   Казалось ей, он выглядел, как будто, необычно.
   Так у источника она с ним каждый день встречалась,
   Играла с ним, ласкала, на руках его носила,
   Когда же в хижину она раз поздно возвращалась,
   Хозяйка о причине опоздания спросила.
   И девушка ей рассказала, что там с ней случилось,
   Сказала та: «Увидишь, то неси его к нам сразу,
   Хотелось посмотреть бы на него хоть одним глазом».
   Чжэнцзян его с собою принести так согласилась.
   Когда пошла вновь за водой, тот мальчик появился,
   Она, взяв на руки, несла его, а он смелся,
   Но возле хижины ребёнок мёртвым оказался.
   Имея вес два фунта, в белый гриб он превратился.
   Хозяйка поняла, что это, и ей приказала
   Очистить дымоход и растопить очаг, домашний,
   Затем гриб выпарить, что нарушало быт, всегдашний,
   Так как обычно тот очаг она не зажигала.
   В тот день припасы все кончались и она решила
   Пойти достать для девушки что-либо из съестного,
   Еду на три дня ей и три вязанки дров вручила:
   «Парь гриб, дров хватит, еду ешь ту, ничего другого».
   Вернуться она вечером уже домой желала,
   Но в тот же самый день вдруг непогода разыгралась,
   Шёл дождь, дорога от воды непроходимой стала,
   И десять дней хозяйка в хижину не возвращалась.
   Чжэнцзян ждала её, и в хижине одна сидела,
   Через три дня еда вся кончилась, и голодала,
   От запаха, грибного, ей невыносимо стало,
   Она не выдержала, гриб за несколько дней съела.
   Когда хозяйка в дом вернулась, обо всем узнала,
   Что гиб «фулин» (4) был съеден, и тогда она вздохнула
   И, обратившись, к Чжэнцзян странные слова сказала:
   – «Видать, со своего пути я в сторону свернула!
   Стаёт кто-то бессмертным или нет – Небо решает,
   Дождь сделал все дороги к хижине непроходимы,
   И ныне стать бессмертной мне ещё что-то мешает,
   Как видно, мне усилия ещё необходимы.
   Учитель мой сказал мне, что в горах есть гриб, чудесный,
   Имеет форму человека он, но удаётся
   Не всем его найти в лесу, и нужен путь, небесный,
   Кто съест его, тот в тот же день на Небо вознесётся.
   Я этого ждала лет двадцать, но, видать, напрасно,
   Сегодня ты окажешься на Небе, это ясно.
   Ты съела этот гриб уже, то, кто его съедает,
   Тот истинное Дао в тот же день и достигает».
   И в этот миг вид, внешний, девушки вдруг стал меняться,
   И всюду стало от неё там исходить сиянье.
   Она вдруг лёгкой сделалась и стала подниматься
   Вверх в Небеса ко всем святым, парящим в мирозданье.
   И в Небесах бессмертные все рядом с нею плыли,
   Показывали ей дворцы и райскую обитель,
   И о вещах с ней, неземных, не бренных, говорили,
   Сказали, где живёт владыка мира – Вседержитель.
   Спустя год, и хозяйка хижины бессмертной стала
   И тоже вознеслась на Небеса среди дня бела,
   Случилось в двадцать первый год «Открытья и Начала» (5)
   В цикличный знак «Жэньшэн», когда она гриб «фулин» съела.
   И своему учителю она потом сказала:
   – «Стаёт бессмертным тот лишь, кто съедает гриб, волшебный.
   Не тот, неполноценный кто, иль в чём-либо ущербный.
   И у меня всё это время много занимало.
   Со мной нечто подобное случилось ещё в детстве,
   Смотрела, как родители налоги собирали,
   Монетки две понравились мне, они так сверкали,
   Я их украла, чтоб играть, но не нуждалась в средстве.
   Считалось то, как средств, официальных, похищенье,
   Меня приговорили к отбыванью наказанья
   На целый лишний год среди людей – всем в назиданье,
   Отсрочив так к святым на небо моё вознесенье.
   Потом я вознеслась на Небеса с того же места,
   Откуда секретарь, что из Цюньчжлоу (6), возносился.
   В бессмертного он тоже ещё раньше превратился,
   Как регистратор Ван Син (7) из Гуаньханского уезда». (8)

   Пояснение
   1. Мэйчжоу – нынешняя префектура Мэйшань в провинции Сычцань.
   2. Ли – мера длинны приблизительно 0,5 км.
   3. Пуцзян – в нынешне провинции Сычуань.
   4. Фулин – гриб (pachyma cocos), который широко применяется в китайской медицине. По даосским преданиями является средством, при помощи которого достигается бессмертие.
   5. Циклический знак «Жэньшэнь», означающий год периода императорского правления с девизом «Открытия и начала», соответствует 733 году.
   6. Цюнчжоу – соответствует нынешнему Цюнься в провинции Сычуань.
   7. Ван Син – в «Книге жизнеописаний духов и бессмертных» (Шэньсянчжуан) Гэ Хуна ( 284 – 363) рассказывается о известном Ван Сине времён ханьского императору Уди (правление с 140 – 87 год до н. э.), который, поедая определённый вид калия, обрёл бессмертие.
   8. Гуаньхань – в нынешней провинции Сычуань.

Действие природы явлено для духа и скрыто для человека

   Мой друг сказал: «Любая вещь может иметь звучанье,
   Как и виденье, механизм созданья вещи сложен,
   Что представляет сложность, некую, для пониманья,
   Так как сам дух и человек ведь – не одно и то же.
   Любая вещь в себе самой строеньем обладает,
   Оно по своей плотности бывает часто тонким,
   Как дух, который на пути препятствия не знает,
   Он может по звучанью быть глухим, иль очень звонким.
   Куда б ни шли, где б ни были, всё есть в своих границах,
   Единая черта собою всё соединяет,
   Мудрец своею мыслью чётко всё определяет,
   В его уме вся достоверность может проявиться.
   Ведь «тьма вещей» к незримому единству тяготеет,
   Угадывает смутно Дао кто, тот понимает
   То, что гармония собой все вещи обнимает.
   В любой невидимости корень явленности зреет.
   Все люди связаны с вещами, как явленья рода,
   Единого, но для сознанья эта связь закрыта,
   То, что являет миру всему в тайности природа,
   Для духа оно явлено, для человека скрыто.
   Как эхо, отголоски времени к нам долетают
   Того, что уже нет, и что давно уже свершилось,
   Но что в своём развитии уже определилось,
   Как следствие с причиной, то, что нами управляет.
   Одной черты достаточно, чтоб всё определилось,
   Она стаёт вещественной, как камень преткновения,
   Где в формах и метаморфозах всё уж проявилось,
   Со всеми тонкостями в их грядущем проявленье.
   Круги от одной капли на воде распространяться,
   Так и поступки наши на всё жизнь нашу влияют,
   Единое и единичное соединяют,
   На ход всей нашей жизни воздаяньем отразятся».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

11. Поступки наказываются Небесами

   Пэй Гуаньюань стал губернатором Вэйнань (1) уезда,
   В Хучжой в год «Ию» периода «Эпох дракона» (889 г.),
   Он жадным по природе был, не соблюдал закона,
   Жестоким, подавлял все проявления протеста.
   Со всею строгостью он относился к наказаньям,
   Все люди с подчинёнными его всегда боялись,
   И ненавидели, подальше от него держались,
   Старались не перечить его грубым указаньям.
   Любил играть он в поло, и всегда им занимался,
   Был у него конь, белый, – благородное созданье,
   И даже в сильную жару, в игре он не сдавался,
   Животное всегда страдало в этом испытанье.
   Раз конь жары не выдержал и умер прямо в поле,
   Но Пэй нисколько не жалел его и взял другого,
   Любил он подчинять людей и всех лишь своей воле,
   Страдало всё живое от правления такого.
   В то время был Ван Бяо старостой одной деревни,
   Он был богат, но рано потерял свою супругу,
   Его сын, семилетний, был красив, на всю округу
   Лица такого не было, он был, как отрок древний.
   Отец его с собой брал, когда ездил в управленье,
   Пэй Гуаньюань был очарован красотою этой,
   Когда он видел мальчика, иль с ним встречался где-то,
   Дарил ему подарки, изъявлял благоволенье.
   Он через родственника Вану сделал предложенье:
   – «Нет у меня детей, я с сыном бы хотел общаться,
   Твоим, если отдашь, с тобою буду обращаться
   Я хорошо, хочу я мальчика усыновленья.
   И если совершишь даже большое преступленье,
   Убьёшь кого-либо, иль украсть что-то захочешь,
   Не стану предъявлять я никакое обвиненья,
   Глаза на всё закрою, можешь делать всё, что хочешь».
   Но тот ответил: «Хоть я низкого происхожденья,
   Как и достатка, с сыном разлучаться не желаю,
   Как я смогу, так в будущем его и воспитаю,
   И так он сиротой стал с самого его рожденья.
   Какое бы не выпало мне в жизни испытанье,
   Со всем смирюсь, но никогда я не расстанусь с сыном,
   Совсем не нужно мне того, чтоб стал он господином,
   Люблю его, заботится о нём я в состоянье».
   Пэй Гуаньюань ошеломлён был Ван Бяо ответом,
   Послал его в район на юг, разбойники где были,
   Послал им свою весточку, они его убили,
   Забрал Ван Бяо сына, и стал жить с ним тем же летом.
   В «Синьхай» год «Благосклонности, Великой» (891 г.) весной ранней
   Пэй Гуаньюань вдруг заболел и был совсем бессилен,
   Как будто, одержим был бесом, иль болезнью странной,
   Сам говорил с собой: «Ван Бяо, где ты? Ты всесилен!
   Вернуть тебе я должен сына, и просить прощенья».
   Потом заговорил он вместо Вана: «Я старался
   Всегда быть честным, из-за вас вот с жизнью я расстался,
   Убит бандитами был, Небо попросил отмщенья
   За то, что вы меня на смерть сознательно послали,
   Чтоб с сыном разлучить моим, и чтоб стать между нами,
   На растерзанье отдали бандитам, сына взяли
   И вот пришёл, чтобы забрать жизнь вашу, я за вами».
   И тут опять Пэй Гуаньюань заговорил с собою:
   – «Ребёнка возвращаю я, за вас буду молиться,
   Отдам всё, что хотите, чтоб от кары откупиться,
   Прошу прощенья, будьте снисходительны со мною».
   Ответ был: «Это невозможно»! Пэй тут молвил снова:
   – «Ах вот ты, белый конь, скажи мне, где ты укрывался?
   И, голос изменив, сказал: «Я тебе верным оставался,
   Твои желанья исполнял, пришёл на голос зова.
   Хоть и служить тебе я верой, правдою старался,
   Ни в чём не знал ты меры, оставлял смерть за собою,
   В жару ты загонял меня, и я с жизнью расстался,
   Виновен в моей смерти ты, пришёл я за тобою».
   Пэй вновь заговорил, как и Ван Бяо умоляя,
   Ему оставить жизнь, но конь безжалостным остался,
   Сказав, что «это – невозможно», просьбу отвергая,
   На следующий день Пэй Гуаньюань так и скончался.

   Пояснения
   1. Вэйнань – как и Хучжоу – места в нынешней провинции Шанси.

ЧТО РАЗВИВАЕТ УМ И МЫШЛЕНИЕ

   Как ум охватывает целостность бытья в ученье,
   Стать целомудренной и лаконичной мысль стремится,
   Так и Единая Черта способна становиться
   Основой мысли при глубоком мира осмысленье.
   Ведь мыслить – живописать, когда одно лишь слово
   Стаёт началом мысли и последним заключеньем,
   Один мазок и предстаёт картина в свете новом,
   Как в живописи новичков всех учат упражненьям:
   Когда из тысячи слов одно слово лишь подходит,
   Способное собой прервать цепь слов всех, предыдущих.
   Когда оно смысл изречённого всего находит,
   И высший свет несказанного, из глубин идущий.
   Единая Черта, как пробный камень преткновения,
   И есть то Слово, что всей трудности объединяет
   Те тонкости, метаморфозы, формы в ней скрывает
   В саму суть потаённую и есть проникновенье.
   И это слова нас в канал важнейший вводит,
   Где ритма, одухотворённого, идёт рожденье,
   И рамок, узких и обыденных, всех отторженье,
   Где духа виденье, вселенного, наш ум находит.
   Когда в одном штрихе универсальное значенье
   Вдруг проявляется, где общего неизречённость,
   Предшествуя всем феноменам, в своём истеченье
   Ведёт в амбивалентную двойную вовлеченность,
   Плодят метаморфозой творческую бесконечность
   Вещей, где Абсолют реализует разделенье,
   Где происходит противоположностей рожденье,
   Которыми заполнены пространство, время, вечность.
   Где Дзэн определяет все места и положенья,
   Единое где есть начало и всего основа,
   Где множатся и видоизменяются творенья,
   Где всем этим процессом управляет ясность Слова,
   Где мысль проявлена, как общего мира рожденье,
   Как путь Единого среди Всеобщего созданья
   В Черте Единой, где и происходит разделенье
   Меж Небом и Землёй, мысль формирует всех сознанье.
   Через сознанье открываем мир мы, оставаясь
   В нём тем, кем есть мы, и стремимся быть его творцами,
   И лишь умом процессы, общие, все понимая,
   Становимся мы проницательными мудрецами.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

12. Проницательный Чжао Хэ

   В начале времени «Всеобщего проникновенья» (860 г.).
   Чжао Хэ (1) из Тяньшуя (2) был главой края Цзянъина (3),
   Он славился умом во время своего правленья,
   Известностью неподкупной честности господина.
   Он был способен прекращать судебные все споры
   Сам на основе лишь односторонних заявлений,
   И разрешать дела все, трудные, во всех селеньях,
   О нём все отзывались хорошо при разговорах.
   И даже в юридических вопросах, вроде б ясных,
   Всегда неясности бывают, или искаженья,
   Которые несправедливые несут решенья,
   Но тот, лукавить брался кто, терял время напрасно.
   Решал дела, любые он, на факты опираясь,
   Без спешки подвергая доводы все изученью,
   В делах, судебных, справедливости так добиваясь,
   Снискал в народе о себе большое уваженье.
   Два фермера в Чучжоу (4) префектуре тогда жили,
   Усадьбы урожаи им прекрасные давали,
   Раз договор между собою заключить решили,
   Так как они друг другу в это время доверяли.
   Один сосед к своим полям сто му (5) ещё добавил,
   Заимствуя до осени часть поля у другого,
   Но денег не было, тогда ему вексель оставил,
   Что осенью от долга он избавиться такого.
   Когда настало время, урожай новый родился,
   Он денег часть отдал, ещё немного не хватало,
   Когда принёс остаток, думал, что он расплатился,
   Но тот сказал, что принесённой суммы ему мало.
   Сосед сказал, что деньги отдал и принёс доплату.
   Тот возразил: «Расписки не давал я в полученье,
   В это значит, что нет всего долга погашенья,
   И только суд может решить, кто в этом виноватый».
   Сосед подал иск в суд, судья сказал ему при встрече:
   – «Я верю вам, но суд всегда, во время разбирательств,
   Решает всё на ряде приведённых доказательств,
   А если доказательств нет, не может быть и речи».
   Сосед, придя в отчаянье, на суд тот разозлился,
   Но сделать ничего не мог, услышал, что в Цзянъине
   Живёт Чжао Хэ, говорили все о господине,
   Что справедлив он, и тогда к нему он обратился.
   Тот, выслушав его, сказал: «Я понял, что хотите.
   Вы – из другого округа, и будет в этом сложность
   Помочь вам, но пока вы в моём доме поживите,
   Я постараюсь, чтобы вам помочь, найти возможность».
   Наутро он, позвав его, сказал своё решенье:
   – «Я знаю, как помочь, но вы скажите откровенно,
   Не лжёте ли вы, подавая мне это прошенье»?
   Сказал крестьянин: «С вами искренен я, совершенно»!
   Тогда он вызвал сыщиков и дал им указанье,
   Чтобы они отправились в то самое селенье,
   Где жил сосед, арестовали бы на основанье
   Того, кто деньги взял, попавшего под подозренье,
   В том, что он принимал участие в речных набегах
   Бандитов на суда, что на реке происходили
   Хуа-и, и чтобы его в Цзянъин препроводили
   В цепях для опознания грабителей на реках.
   Согласно правилам, в районах тех всех выдавали
   Подозреваемых, кто был причастен к преступленьям
   На реках, и на суд, где их искали, отсылали,
   Соседа заковали в кандалы для доставленья.
   Когда он прибыл к Чжао Хэ, его в суд поместили,
   Но тот сразу подумал, что в нём кто-то обознался,
   Поэтому он за судьбу свою не волновался,
   Представ пред Чжао Хэ, когда его там допросили.
   Сказал Хэ: «Повезло тебе, что ты поля имеешь,
   И можешь содержать себе, с полей своих кормиться,
   Но как с бандитами других на реках грабить смеешь?
   И что тебе в своём большом поместье не сидится»?!
   Крестьянин закричал: «Я – пахарь! Дела не имею
   С бандитами! И даже лодкой не умею править,
   Неужто думаете, что я воровать посмею,
   Прошу вас обо мне все подозрения оставить»!
   Чжао Хэ молвил: «Доказательства мы все имеем,
   И твоё имя в списках у бандитов сохранилось,
   А будешь врать, лукавить, то плетьми тебя огреем,
   Сдерём с тебя всю кожу, чтобы правда нам открылась».
   Тут на соседа страх напал, он стал о стену биться,
   Кричать, что чист он, не замешан в кражах и обмане,
   Ему Чжао Хэ молвил: «Тебе лучше помолиться,
   Украли золото, рубины, шёлк, парчу и ткани».
   Что должен список он ему имущество составить,
   Чтоб он мог тщательно в его поместье всё проверить,
   Для этого он хочет стражу в его дом направить.
   И если не найдут вещей тех, может и поверить.
   Составил список тот, что было в его обладанье,
   И сыщики его богатства все пересчитали,
   Когда предстал подозреваемый на заседанье,
   По перечисленному списку всё в суде сказали.
   Чжао Хэ, как проверил дело, то сказал с восторгом:
   «В речных все грабежах мы не нашли твоего следа,
   Но почему ты деньги спрятал своего соседа,
   Которые вернул тебе он, рассчитавшись с долгом»?!
   Он вызвал в суд истца и пред лицом его поставил
   Тот устрашился и, теряя самообладанье,
   Во всём признался, судья в кандалах его оставил,
   Он за обман понёс заслуженное наказанье.

   Пояснения
   1.Чжао Хэ – один из чиновников того времени, занимавшийся даосской практикой, что дало ему возможность стать выдающимся сыщиком того времени
   2. Тяньшуй – местечко в нынешней префектуре Ганьсу.
   3. Цзянъин – местечко в нынешней провинции Цзянсу
   4 Чучжоу – ныне Хуайнань в провинции Цзянсу
   5. Му – мера площади приблизительно 6 кв. м.

ПУТЬ ЕДИНОГО, ПРОНИЗЫВАЮЩИЙ ВСЕОБЩЕЕ

   Единое предшествует всем в мире феноменам,
   Приобретая в нас универсальное значенье,
   Оно – возникновенье бесконечных всех творений,
   В стремленье к заполненью пустот мира и к заменам.
   В творениях Единое рождает разделенье,
   Метаморфозы образуют эту бесконечность,
   И Дао в мире, как необратимое движенье,
   Творит вещей Тьму, продлевая всей Вселенной вечность.
   Поэтому мудрец готов в жизни к любым явленьям,
   Ему не ведом страх от мистики всех вариаций,
   Что в мире возникают, как побочные творенья,
   В отвратном видит он черты времён прошедших граций.
   Он знает: тленье есть модификация рожденья,
   Всё, что рождается в начале, в конце умирает,
   Он мир весь в целостности, каков есть, воспринимает,
   Готов он в жизни к неожиданным всем измененьям.
   Относится он ровно к высшим существам и бесам,
   Он знает, что мир скрытной стороною обладает,
   Что форма с содержанием из тлена возникает,
   Что явное до времени от глаз скрыто завесой.
   Его путь – путь Единого. Всеобщее пронзает
   Путём он этим, грани все умом свои объемлет.
   Он творчеством своим глубинную суть выражает,
   Так как фундаментальный принцип общности приемлет.
   Он знает, что всё малое Великое скрывает,
   Таит в себе начало окончание любое,
   Всё в мире, что движение собою представляет,
   Способно вечно продолжаться вновь после покоя.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

13. Бесстрашный градоначальник

   Царицей У Цзэ-тянь (1) в Нинчжоу был главой направлен
   Ди Рэньцзи, (2) дом стоял там – губернатора поместье,
   Давно дом злыми духами ещё был тот прославлен,
   Никто из посланных не оставался жить в том месте.
   А те, кто оставался жить, от страха умирали,
   Уже с десяток губернаторов погибло в зданье,
   Привратники, когда Ди Рэньцзи прибыл, то сказали,
   Чтоб отыскал себе он где-то место пребыванья.
   Услышав это предложенье Рэнцзи удивился,
   Спросив: «Но разве этот дом для жизни не пригоден?
   Отремонтировать его! Я в нём бы поселился!
   По виду он красив! Для проживанья главы годен.
   Что скажут, как узнают, что глава другой дом ищет?!
   Подумают, что я каких-то бесов испугался,
   Поэтому хочу жить в собственном своём жилище»!
   И Ди Рэньцзе после ремонта в дом тот перебрался.
   За несколько ночей прошли там странные явленья,
   Увидев их, градоначальник сильно разозлился,
   Вскричав в гневе: «Мой – это дом! Моё здесь появленье
   Законно! Глава города – я! И здесь поселился!
   Ты, признак, хочешь помешать мне, и с пути сбиваешь,
   Против порядка восстаёшь, ведёшь себя нечестно!
   Веди себя достойно, ты ж превратно поступаешь
   Смирись со мной, я не боюсь тебя и сил небесных!
   И если жалоба есть, ты мне можешь показаться,
   Решу твои проблемы, если б ты мне покорился.
   Но помни, никогда не буду я тебя бояться»!
   И в тот же миг пред ним чиновник в платье появился,
   Сказав: «Я был раньше начальником, потом скончался,
   И погребён под деревом был, там, в гробу, зарытом,
   В саду у дома, гроб в земле сгнил и весь разломался,
   Корнями древа тело проросло и всё разбито.
   Я не могу терпеть боль, и всё объяснить старался
   Хозяевам всем бывшим в доме, что до вас здесь жили,
   Они от страха умирали, как я не пытался
   Сказать им, чтоб меня в другом бы месте схоронили.
   Поэтому свой путь в подземный мир я продолжаю,
   Не по вине своей я в этом мире задержался,
   Если б меня вы погребли, то здесь б я не остался,
   На вашу помощь – перейти в другой мир – уповаю».
   И в тот же миг чиновник в воздухе вдруг растворился,
   Под деревом Ди Рэньцзи вырыл то захороненье,
   Труп перенёс на кладбище, устроив погребенье,
   Ни разу больше призрак в здании не появился.

   Пояснения
   1. Царица У Цзэ-тянь – (624-705), жена императора Гао-цзуна, правившего с 649 по 683 гг., ставшая после его смерти регентшей сына, она правила страной, как «император», с 690 по 705 год, основав династию под именем Чжоу.
   2. Ди Рэньцзи – (630 – 700) – влиятельный чиновник императрицы У Цзэ-тянь, занимавший различные посты. По поздним записям, способствовал восстановлению правящей династии Тан.

В «ПРАВИЛЕ БЕЗ ПРАВИЛ» СКРЫТ ВНУТРЕННИЙ ИСТОЧНИК СЕРДЦА

   Мне подсказал Небесный Друг, и сделал я открытье,
   Что истина любая к нам идёт от рассужденья,
   Которое рождается само от осмысленья,
   А бытие любое происходит из небытия.
   Итак, вначале занят ум законов постиженьем,
   Где в хаосе идёт норм с правилами порожденье,
   Затем же происходит от всего освобожденье,
   Рождая в нашем сердце всех метаморфоз творенье.
   И только лишь потом «движенье жизни» происходит,
   И одухотворённый ритм мир, внешний, заполняет,
   Где «Правило без правил» роль в нас важную играет,
   Когда наш ум и сердце своё «я» в мире находят.
   Тогда источник сердца, скрытый в нас, лишь заструится,
   Когда мы в хаосе найдём то, что нас порождает,
   Тогда духовная основа может проявиться,
   Когда в нас механическое чувство отмирает.
   Природа с человеком создаёт своё единство,
   Где всё естественное проникает в наше чувство,
   Тогда лишь истинное порождается искусство,
   Когда объект с субъектом в нас вступает в двуединство.
   Но есть и в этом самом пониманье одна сложность:
   «Объекты не улавливаются чувств восприятьем,
   Они заключены в обители души с приятьем, -
   Фу Цай (1) сказал, – дающем суть их открывать возможность».
   Добавил Бо Цзю-и (2) в своём стихов своих сказанье:
   «Передаём тогда мы то, что сердце уловило,
   На что оно само собой вниманье обратило,
   Естественно, даже помимо нашего сознанья».
   Цзин Хао говорил: «Есть связь меж миром всем и нами,
   Идёт ритм, одухотворённый, от сердца порыва,
   Я в сердце нахожу всё без реальности отрыва,
   Не нужно больше мне смотреть на мир этот глазами».
   А Чжуанцзы (3) сказал, что «сердце Нужное находит,
   Когда сердце диктует, ум с рукой всё воплощают,
   Что сердце уловило, эхом ум воспроизводит,
   Так Истину нам из глубин Вселенной дух вещает».
   Из этого выходит, что все мы не есть мы сами,
   А нечто то, чем на земле всем Небо управляет,
   То, что воздействует на мир, помимо воли, с нами,
   Что создаёт самих нас, и всё делать заставляет.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

   Пояснения
   1. Фу Цай – чиновник и даосский поэт 8-го века. В отрывке «Лэйбянь» он описывает, как Чжан Чжо готовится писать свиток. Этот текст – удивительное свидетельство, раскрывающее подлинное состояние художественного транса, в которое впадает этот художник, прославленный, как гений, вдохновенный и эксцентричный. Фу Цай заключает это отрывок в манере весьма знаменательной: «Это более не область живописи, это – чистое Дао».
   2. Бо Цзюй-и (772-846 гг.) – великий поэт, изучавший способы вхождение в художественный транс посредством даосских медитаций, благодаря которым произошёл перелом, сказавшийся в эстетических теориях эпохи Тан, где параллельно с традиционными требованиями иллюзорно-достоверного способа изображения и формального сходства утверждалась духовная концепция проникновения в тайну духовных и вещественных перевоплощений, что приближало человека к творчеству вещения предметов из Пустоты посредством его собственной духовной энергии.
   3. Чжуанцзы – наряду с Лао-цзы является основоположником более позднего даосизма в его историческом развитии.

14. Нежелательный зять

   Ян Бочэн (1) был вице-премьером при дворе, столичном,
   В год Первый при правлении «Открытья и Начала» (713 г.)
   Династии Тан, государем был обласкан лично,
   Жил в резиденции, большой, в порту у вод причала.
   Пришёл к нему раз посетитель, Ву Наньхэ назвался,
   Лет тридцати, ростом семь ци (2), казался очень грозным,
   Бочэн провёл его в зал, тот сказал тоном серьёзным:
   – «Дворец хороший ты имеешь, я бы в нём остался».
   Бочэн за шутку это принял, но чем дальше – больше,
   Гость этот говорливым и нахальным оказался,
   Сказал, что дело есть, и он терпеть не может дольше,
   Чтоб отослал слуг, на секретность дел своих сослался.
   Когда вдвоём они остались, гость сказал тут Яну:
   – «Я слышал, что твоя дочь вся стройна и грациозна,
   И если станет мне женой, я возражать не стану,
   И не советую перечить», – он добавил грозно.
   Пришёл Ян Бочэн в ужас, с возмущением воскликнул:
   – «Моя дочь выйдет замуж только лишь по обрученью!
   Как можешь говорить такое»! И своих слуг кликнул,
   Чтоб гостя выгнали из дома за его реченья.
   Но Ву Наньхэ, увидев это, очень разозлился,
   Назвал Ян Бочэна старым рабом, в драку ввязался,
   А в драке ростом и всем видом так преобразился,
   Что слуг избил всех, видя это, Бочэн испугался.
   Сказал гость: «Дочь твою возьму сейчас, кто помешает
   Мне это сделать, иль войдёт, то тому – горе,
   Я с ней побуду там пока, здесь ждите, вернусь вскоре,
   Готовьтесь к свадьбе, пусть нас с радостью у вас встречают».
   Не знал, что делать Ян, а гость с себя снял всю одежду,
   Вошёл в покои дочери, взял клетку из бумаги
   И, посадив туда, с ней вышел он, полон отваги,
   Ян Бочен, чтоб помочь ей чем-то, потерял надежду.
   – «Я вышла замуж за него, – тут дочь ему сказала, -
   И ничего тут не поделаешь, и будет хуже,
   Такого, что случилось, в жизни я не ожидала,
   Теперь совет отца мне никакой не нужен».
   Ян понял, что является тот Лисом и Тьмы Князем,
   И дюжине слуг приказал его убить на месте,
   Но тот избил их, уши им замазав липкой грязью,
   И кучей в узел повязал всех верёвкой вместе.
   Ян из-за этого всё время дома оставался,
   О том, что у него произошло, все люди знали,
   Спросил царь, почему он при дворе не появлялся,
   Придворные ему об инциденте рассказали.
   Оставив службу, он к себе в поместье возвратился,
   Устроил собственный двор молодому господину
   Ву Наньхе ничего не делал, только веселился,
   Жил в роскоши, распоряжался всем, подобно сыну.
   Когда его слуги ругали, избивал нещадно,
   Все домочадцы связываться с бесом не желали,
   Кто был против него, он расправлялся беспощадно,
   Все стали его слушаться и гнева избегали.
   Смирившись, Ян Бочен лишь досугом и занимался,
   Шёл в поле и смотрел, как косят хлеб, что колосился.
   Когда сидел под деревом, даос вдруг появился
   И попросил попить, худым он Яну показался.
   Ян пригласил его поесть, вдвоём под сенью сели.
   За трапезой, пока что ели, всё время молчали.
   – «Вы чем-то опечалены»? – спросил, когда поели,
   Даос его, Ян рассказал всё о своей печали.
   Даос, рассказ весь Яна выслушав, расхохотался.
   Сказав: «Бессмертный – я с Небес, приказ имею, царский,
   От Императора Небесного, за дело взялся
   Поймать таких, как Ву Наньхэ, с десяток для острастки».
   Потом потребовал бумагу, кисть для составленья
   Приказа. Ян послал слугу, но тот сопротивлялся
   Исполнить приказанье, так как Ву Наньхэ боялся
   Тогда даос сам дал ему такое наставленье:
   – «Иди, неси всё то, за чем хозяин посылает,
   Не бойся, я составлю письменное предписанье,
   И спесь слетит с него, и он исполнит указанье,
   Вручишь ему и скажешь: «Тебя Мастер вызывает»!
   Тот сделал всё, как говорил даос. Приказ вручая,
   Был поражён, когда Ву Наньхе увидал бумагу,
   Написанную древним шрифтом (3), потеряв отвагу,
   На четвереньках к дереву пустился, всё теряя.
   Даос ему строго сказал: «Лис, старый! Как ты смеешь
   Рядиться в человеческую форму, так бесстыдно?!
   Какой являешься ты тварью – забываешь, видно,
   Какое право вмешиваться в их дела имеешь»?!
   И после этих слов даос к Бочэну обратился,
   Сказав: «Используют на Небе существа такие,
   Убить не можем мы его, но за дела, лихие,
   Я накажу его, что больше он не появился».
   Он прутик, маленький, взял, стал бить, кровь хлестала,
   Лис от ударов облик свой терял и превращался
   В больного зверя, старого, от боли извивался,
   С его облезлой шкуры кровь вниз на землю стекала.
   Хотел Ян дать сокровища, даос же отказался,
   Он ничего не принял, увёл лиса за собою,
   Когда прошли вместе шагов сто, за листвой, лесною,
   И с лисом в небо медленно он высоко поднялся,
   Затем исчез. Ян тут почувствовал себя счастливым,
   А дома вся семья его с победой поздравляла,
   Проснулась дочь, которая до этого лежала
   В кровати в забытье, всё это время, молчаливой.
   Когда она глаза открыла, сразу же спросила:
   – «Я в клетке в городе была, как я сюда попала
   Меня какая-то, как будто, сила усыпила».
   Всё это время она, как бы, в забытье проспала.

   Пояснения
   1. Ян Бочэн – исторический персонаж, был государственным секретарём в министерстве финансов (хубу ланчжун), жил в то же время, что и в этом рассказе.
   2. Ци – мера длины приблизительно 3 см.
   3. Древний шрифт – «шрифт зеркального отражения», который использовался даосами при ворожбе и в тайных записях их сокровенных учений.

ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ И КРЕПОСТИ

   Мой друг сказал: «Когда богатое воображенье
   Имеет кто, тот в воздухе рисует сам картины,
   И с помощью их создаёт свой мир без напряженья,
   Где всё плетётся с помощью волшебной паутины,
   Воздушные где замки в пустоте той зависают,
   И крепости, волшебные, в тех сферах создаются,
   Где множатся чудес виденья и с небес свисают,
   Подобно облакам, с ветрами в Дали что несутся.
   Высокие и низкие где уровни бывают,
   Друг другу противостоят в наряд свой разодеты,
   Где темноту и свет Чертой Единой оттеняют.
   Архитектуру, утварь создают и все предметы.
   На низшем уровне – всё, что «движенья не имеет»,
   Как мыслил Чжан Янь-юнь, (1) в них главное – их мерность,
   Совсем ритм, одухотворённый, на них не довлеет,
   В них то, что в земных формах лишь имеет достоверность.
   На высшем уровне – не постоянство, а духовность,
   Там нет различия средь форм, а важно содержанье,
   То, что для передачи духа служит основаньем -
   Творить метаморфозы – и есть высшая готовность.
   Дэн Чунь так говорил: «Дух живописи так построен:
   Охватывает всё он то, что в мире существует,
   Всё запечатлевая, он те образы рисует
   Многообразия, из коих мир Небес устроен,
   Он дух, живой, передаёт и духом наделяет
   Всё то, что кажется нам неживым в насущном мире,
   Все вещи, что вокруг нас, красотою наполняет,
   Всё одухотворяет через связь богов в эфире.
   Ведь красота и прелесть – это те переплетенья,
   Которые естественный узор свой выявляют,
   Из них невидимый мир создают, и в нём являют
   Богов идеи золотого сложного плетенья.
   Подобно инкрустации из золота на чаше,
   Или дворцы и замки, что не видимы нам глазом,
   Мы видим в пустоте их через ощущенья наши,
   И даже можем воссоздать их в жизни, но не сразу.
   Это и есть божественное одухотворенье,
   Их могут видеть люди те, кто духом обладает.
   Кто связь «ли» – «тай» меж «образом» и «телом» различает,
   Где «правило» – внутри – «фа, «бяо» – с внешнем – «выраженьем».
   И Правило Великое ведёт нас к достиженью
   Черты Единой, за которой открываем Дали,
   Которые приводят нашу сущность к обновленью,
   «Как далеко не шли бы мы в нашем стремленье далее…»
   Юй Цзян-хуа сказал мысль Дао в этом выраженье:
   «Путь мудреца собой вдаль путешествию подобен.
   Он начат с близкого, и тягой к новому удобен,
   Похож на снизу-вверх к горной вершине восхожденье.
   Подъём на девять ступеней с кучки земли – начало,
   Путь в тысячу ли (2) начинается всегда с ног наших,
   Шаг, первый, – линяя, простая, и мало-помалу
   Идём к воздушным замкам к покоренью тайных башен.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

   Пояснения
   1. Чжан Янь-юнь (810 – 990 гг.) – крупнейший критик и коллекционер, написавший труд по истории искусства «Лидай минхуа цзи», состоящих из десяти книг. Первые три книги трактуют о различных теоритических проблемах эстетики, семь других содержат исторический материал об изобразительном искусстве и художниках. Являясь даосом, автор изложил своё видение проникновения в искусство посредством погружения в транс-медитацию расслабления и концентрации, посредством которой можно попасть в состояние изменённого сознания и проникнуть в запредельные сферы инобытия.
   2. Ли – мера длинны, равная 0,5 км.

15. Как нищий Лю Гуань-чи помог Дракону

   Лю Гуань-чи из Лояна жил в Сучжоу (1) и был нищим,
   Во времена династии «Великих лет» правленья (766-779),
   Он часто побирался, чтоб добыть немного пищи.
   Он мудр был и начитан с безупречным поведеньем.
   Сюцая (2) Цай Ся встретил раз и с ним разговорился,
   Тот был красив, умён, он привязался с первой встречи
   К нему, порой вели учёные о жизни речи.,
   Он был товарищем, приятным, они подружились.
   После одной попойки союз, братский, заключили,
   Когда пили вино, Цай Ся спросил: «Что в жизни ищешь?
   Что б ты хотел бы сделать, чтоб тебя бы все любили?
   Какая в жизни цель твоя»? Ответил тот: «Я – нищий».
   – «Как? – удивился Цай Ся. – По стране ты просто ходишь
   И попрошайничаешь? Но какую цель имеешь?
   Неужто таким способом закончить жизнь ты хочешь,
   Ведь есть же у тебя мечта, какую ты лелеешь»?
   – «Но чтоб мечту осуществить, богатым стать мне надо, -
   Сказал Лю, – но без денег ведь удачу не поймаешь».
   Спросил Цай Ся; «А сколько денег ты иметь желаешь»?
   Сто тысяч золотых мне в жизни было бы наградой».
   – «М-да, – молвил Цай Ся, – жить вот так без средств существованья
   Есть всё равно, что полететь без крыльев попытаться,
   И годы требуются, сколотить чтоб состоянье,
   Без этого ведь не возможно в росте подниматься.
   Моя семья живёт в Лояне, и она богата,
   Из дома мне пришлось уехать по причинам, неким,
   Скучаю по семье, по дому, по библиотеке,
   И по всему тому, что было для меня так свято.
   Давно не слышал я о них, есть у меня желанье,
   Хотел бы попросить тебя к ним съездить и проведать,
   Я оплачу расходы, а им нужно бы поведать,
   Что я жив и здоров здесь, и в хорошем состоянье.
   За это бы сто тысяч получил ты в награжденье,
   Таким путём закончились бы все твои блужданья,
   С деньгами ты б осуществил свои в жизни стремленья,
   За краткое мгновенье в моём доме пребыванья.
   Как ты на это смотришь? Есть поехать ли желанье»?
   – «Конечно, я хочу, – Лю Гуань-чи сразу согласился, -
   Это – то самое, к чему я долго уж стремился,
   Чтобы закончились мои бесцельные исканья»!
   Таким путём, Цай Ся пообещал вознагражденье
   В сто тысяч золотых, в те времена суммой, большою,
   С одной лишь только целью его дома посещенья,
   И дал ему письмо, сопроводив речью такою:
   – «Я благосклонность испытал здесь твоего почтенья
   И все формальности раз устранились между нами
   Тебя хочу я посвятить в суть тайны, сокровенной,
   В моей семье – драконы все, живут что под мостами.
   Семьи место – мост у реки Вэй (3), там все обитают,
   Туда придёшь, закрой глаза и стукни по опоре,
   Когда придёт к тебе страж (он вход в царство охраняет),
   Скажи, откуда ты, и он откроет все запоры,
   Тебя пропустит в наш дом, а когда увидишь маму,
   То попроси её, чтоб младшую сестру позвала,
   Отдай письмо ей, чтоб она всё точно прочитала,
   Скажи ей о твоём вознагражденье потом прямо.
   Так как мы братство создали, ты там чужим не будешь,
   В письме прошу сестру, чтобы отдала дань уваженья
   Тебе, ты пребыванье в нашем доме не забудешь,
   Получишь сто тысяч златых монет, как награжденье».
   Отправился Лю Гуань-чи в родной город рано утром,
   Нашёл мост у реки Вэй, чистая вода струилась.
   «Но как попасть внутрь, в другой мир, где царство находилось»? -
   Решил затем воспользоваться он советом мудрым:
   Закрыл глаза и постучал рукою по опоре
   Моста, когда открыл глаза, кругом всю поменялось,
   Вместо реки, дворца сооруженье возвышалось,
   Из врат слуга в пурпурном одеянье вышел вскоре.
   Он поприветствовал Лю и спросил, что тот желает.
   – «Я из Сучжоу, – Лю сказал, – пришёл от господина
   С письмом, чтобы отдать, мать ожидает весть от сына».
   Слуга сказал, чтоб ждал Лю, он у матери узнает.
   Забрав письмо, вошёл он во дворец, и возвратился,
   Сказав: «Вас госпожа ждёт! Вам прошу, за мной идите,
   И этикету следовать во всём благоволите».
   Пройдя чрез анфиладу комнат, в зале очутился,
   Его ждала в центе сорокалетняя царица,
   Она пред ним предстала в фиолетовом наряде,
   Её увидев, поспешил Лю в пояс поклониться,
   Но что-то было устрашающее в её взгляде.
   И, поблагодарив его за весть, она сказала:
   – «Мой сын уже три года на чужбине обитает,
   О нём было не слышно, и я ничего не знала,
   Я думала, что до сих пор он где-то там страдает.
   Благодаря письму, я успокоилась немного,
   По молодости совершил одно он преступленье
   Против властей, чтоб быть не схваченным из опасенья,
   Пришлось ему срочно бежать из нашего чертога.
   Здесь до сих пор ещё всё сохраняется опасность
   Для его жизни, мы три года за него страшимся,
   Когда же всё уляжется, в делах возникнет ясность,
   Вернётся он, надеемся, и за него боимся».
   Лишь после этих слов она его сесть пригласила.
   Сказал Лю : «С вашим сыном раньше братство мы создали,
   Раз так, то и с его сестрой мы, как родные, стали,
   Хотелось, чтоб она меня знакомством одарила».
   Ответила царица: «Эту просьбу получила
   От сына я, дочь будет с нами уже очень скоро,
   Она уж собралась, готовится для разговора».
   Тут о её прибытии служанка доложила:
   – «Идёт младая госпожа»! Лю встал и поклонился,
   Ей было лет шестнадцать – полное очарованье:
   Красива и умна, вся – как небесное созданье,
   Сказала первые два слов, и Лю изумился:
   – «Я знаю вас, что прибыли вы от моего брата,
   По взгляду вижу, что вы обладаете тем знаньем,
   Что ценится так средь людей, но нет ему признанья,
   Лишь оттого, что недостаточно ещё богаты».
   И, поклонившись, у ног матери она уселась.
   Приказ был отдан подавать еду, что состояла
   Вся из изысканных блюд, что прислуга подавала
   В посуде, золотой, что как пищей богов смотрелась.
   За трапезой у матери глаза вдруг покраснели,
   На Лю Гуань-чи она вдруг странно как-то посмотрела,
   Как будто за обедом самого съесть захотела,
   У девушки тут от волненья щёки побелели.
   Сестра, глядя на мать свою, вдруг строго ей сказала:
   – «Друг брата к нам пришёл, чтобы помочь твоему сыну,
   Чтоб положение с его проступком лучше стало,
   Поэтому должны мы оказать честь господину.
   Ты ж хочешь, чтобы сын опять скорей к нам возвратился,
   И всё, что натворил по молодости он, б забылось,
   Нам нужно, чтобы гость наш, возвратившись, сохранился».
   И после этих слов она к Лю Гуань-чи обратилась:
   – «Мой брат в письме мне написал, что вы там породнились,
   Поэтому сестра я – ваша, так меня считайте,
   Хотела, чтоб ко мне, как к родственнице, б относились,
   Доверьтесь мне, и ничего от меня не скрывайте.
   Я знаю, что вы бедный. Можем сделать вас богатым,
   С деньгами обретёте при дворе вы положенье.
   Просил брат передать вам сотню тысяч денег златом,
   Такую сумму можем дать мы вам без осложненья.
   Но это ж очень много денег, как вы унесёте
   Из мира нашего в мир ваш, чтоб с тяжестью добраться?
   Быть может, равноценное вы что-то обретёте
   По весу, чтобы было легче вам перемещаться,
   Как думаете вы? И с моим доводом согласны»?
   Ответил Лю: «Мне за письмо не надобно награды.
   Не нужно ничего. Вы беспокоитесь напрасно».
   Но та сказала: «Мы вас одарить подарком рады».
   Сказала мать: «Речь не идёт о вашем награжденье,
   Сын написал, что вы бедны, и по стране блуждали,
   Как нищий, побирались, он хотел, чтоб мы вам дали
   Богатство. Это будет воли сына исполненье.
   И мы хотим, чтобы исполнилось его желанье,
   Не можете отвергнуть вы благодеянье наше,
   У нас есть драгоценность – «Для Защиты Царства Чаша».
   И принести её в зал дала слугам указанье.
   Потом продолжился пир. Начала опять царица
   Смотреть на гостя взглядом, где желанье возрастало,
   Слюна текла из уголков рта. Ей сестра сказала:
   – «Вам, матушка, нужно сдержать себя, остановиться»!
   И, обратившись к гостю, она так проговорила:
   – «Моя мать не здорова, вам покинуть нас бы надо,
   Простите нас за спешку, вам за всё – наша награда»!
   Вручила ему чашу, до врат замка проводила.
   И, расставаясь с Лю Гуань-чи, она ему сказала:
   – «Подарок – Чаша из Цзибин (4), семья вам подарила,
   Она народ свой от всех бедствий и зла защищала,
   Но над народом вашим, танским, не имеет силы.
   Тому продайте лишь, кто деньги за неё предложит -
   Сто тысяч золотых, другим её не продавайте,
   Её тот купит, кто лишь оценить её так сможет,
   За меньшую цену вы никому не отдавайте».
   Сказав эти слова, она два раза поклонилась.
   – «Теперь должна я оставаться с матерью больною, -
   Ещё раз, в пояс поклонившись, она с ним простилась.
   Лю сделал три шага, и мост увидел пред собою.
   Он осмотрелся, рядом чистая река бежала,
   И не было уже дворца с огромною стеною
   В руках его чаша из меди, жёлтая, лежала,
   Не более трёхсот или пятьсот монет ценою.
   – «Меня там одурачили, – подумал Лю вначале, -
   Кто может вещь купить, такую, за сто тысяч златых,
   Как видно, это есть моя судьба – не быть богатым».
   И с этой чашей он побрёл по улице в печали.
   Но всё же он ходил на рынок, и продать пытался
   Её, но за неё лишь цену низкую давали,
   Но помнил он наказ сестры, продать не соглашался,
   Прошло полгода уже так, цену не поднимали.
   На Западном раз Рынке чужестранец появился,
   Увидев чашу, он обрадовался (был богатым),
   Спросил цену. Сказал Лю: «За две сотни тысяч златых
   Продам». Купец, услышав эту цену, удивился,
   Заметив осторожно: «Вещь свою имеет цену,
   Ведь ценность лишь в полезности цену и обретает,
   Как в мире стоит всё, что равнозначное обмену,
   Не думаю, что кто-то в ней нуждается в Китае.
   Куплю её, если продашь мне за сто тысяч златых».
   Цена была такая, как сестра предполагала.
   Лю эту чашу купцу продал, сразу став богатым,
   Купец сказал Лю, когда эта чаша его стала:
   – «Ты знаешь, что на юге Чаша защищает царство
   Цзибин от всевозможных бедствий и разных напастей,
   И без неё не может обойтись то государство,
   Так как живут в нём люди все, подверженные страсти.
   Живут горячие мужчины там, не как в Китае,
   Никто ни в чём друг другу в жизни там не уступает,
   И если по какой причине Чаша исчезает,
   То войны начинаются там и неурожаи.
   Мы слышали, что выкрал эту чашу сын дракона,
   Прошло четыре года, страна в смуту погрузилась,
   Никто не признает ни правил там и ни законов,
   Казна и знать вся из-за войн, кровавых, разорилась.
   И предложил царь все налоговые поступленья,
   Что за полгода в городах и сёлах всех взимали,
   Отдать в качестве награды за её возвращенье
   Вот и собрали эту сумму и мне передали».
   Но расскажи мне, как она тогда к тебе попала»?
   И Лю Гуань-чи тут рассказал купцу, как это было.
   Когда купец всё выслушал, сказал: «Мне ясно стало,
   Как после похищения всё здесь происходило.
   Хранители Цзибина жалобу наверх подали
   Властям небесным, те дракона в розыск объявили,
   Чиновники, небесные, его везде искали,
   А он сюцаем сделался, его не находили.
   Не знал он, как проникнуть в дом свой, чтоб вернуть нам чашу,
   Так у его дома его стражники искали,
   Поэтому и заключил с тобой он дружбу вашу,
   Домой к себе послал, чтоб эту чашу тебе дали.
   Сестре письмо он написал, чтоб мать тебя не съела,
   Поэтому тебя она там дома охраняла,
   Когда рядом с тобою на пиру там мать сидела,
   И эту чашу в твои руки после передала.
   Когда же чаша к нам вернулась, то уже отпала
   Опасность для него быть схваченным стражей, небесной,
   Его уже искать нигде не будут повсеместно,
   И для него пора в дом возвращения настала.
   Но он через пятнадцать дней домой только вернётся,
   Когда я с чашей через горы перейду на юге,
   Так что, ты скоро можешь позабыть о своем друге,
   К себе в небесный свой чертог он вскоре вознесётся.
   Произойдут это, когда река Лу разольётся,
   Когда шторм молнией и ливнем разразится,
   И волны разбушуются на ней, и он взовьётся
   С огромных гребней их, к себе на Небо удалится.
   Запомнил Лю Гуань-чи купца это предсказанье,
   И в срок, назначенный, своими увидал глазами,
   Как вместе с молнией дракон поднялся над волнами,
   Летя над тучей, грозовой, в глубины мирозданья.

   Пояснения
   1. Сучжоу – Город в нынешней провинции Цзянсу.
   2. Сюцай – первая степень учёного, полученная на государственных экзаменах в уездном городе.
   3. Мост через реку Вэй – этот мост во времена Танской династии находился в районе Западного Рынка города Лояна, столицы империи Тан, которым является ныне городом Чанъань.
   4. Цзибин – город в районе нынешнего Кашмира в Индии.

КАК ПОПАСТ В НЕИЗВЕДАННОЕ И УЗНАТЬ БУДУЩЕЕ

   Всё неизведанное, будущее, есть в прошедшем,
   Тропа протоптана во времени, определённом,
   Шаг первый – есть черта как связь грядущего с ушедшим,
   Как скованная цепь проявленного с отстранённым.
   Уже осмысленное нам бывает непонятным,
   Простое кажется нам лёгким и элементарным,
   Но ясное, при рассмотрении, стаёт невнятным,
   Когда вдруг проявляется в значении бинарном.
   И вещь, любая, гранью вдруг сверкнёт, парадоксальной,
   И у поверхностного двери есть тайн, вглубь ведущих,
   И ключ, что открывает путь внутрь к сложностям, сакральным,
   А в ничтожном скрыт рост всех, к величию идущих,
   Мудрец обычно дел великих не предпринимает,
   Чтоб трудности распутать, с лёгкой стороны берётся,
   Когда себя в большое предприятье погружает,
   Ему распутать малым сложное всё удаётся.
   Ведь малость – первый шаг, ведущий разум к уточненью,
   И без него не может с ясностью картина проявиться,
   Всё состоит ведь из мельчайших единичек измеренья,
   Лишь с ней способна целостность в Единое сложиться.
   Есть в недоступном, отдалённом, первое дыханье,
   Которое всё изначально одухотворяет,
   Как точка, что за горизонтом, где есть возгоранье,
   Откуда солнце, утреннее, над чертой всплывает.
   Она и высветляет всё и вещи освещает,
   Она даосу дарит, как бы, новое рожденье,
   Неся с собой ему чудесные все обретенья.
   Движеньем Дао его в жизни путь определяет.
   Движенье это – как бы кисти миллион ударов,
   Писал Юнь Сян (1): «В чём У Чжэнь бывает несравненным -
   В своей способности скрыть суть божественного дара
   В одной черте чёрт миллион ударом, совершенным».
   Да Чжун-гуань (2), как утверждал, что лишь одной чертою
   Легко создать весь мир свой на одной пустотной тверди,
   Когда десятки тысяч чёрт с окружностью, кривою,
   В одну Черту вмещают, так он, делая всё, чертит.
   Кто трудностью такой в искусстве сам овладевает,
   Тот может в другом месте, раздвоившись, появиться,
   В Единую Черту он внешний мир свой заключает.
   Он может всюду возникать, где хочет воплотиться.
   Чжу Цзи-хай уровням, как маг, трём придаёт значенье:
   Как восприятие явлений внешнего всех мира,
   Как внутреннее осмысленье этих впечатлений,
   Себя, как выраженье, воплощением в эфире.
   Так в первом ценит он, как «фу», богатство восприятий,
   Второе «мяо» – глубину – таинство совершенства
   И в третьем – «гуне» – обретеньем мастерства – блаженство,
   Которым наделён Творец наш мира и Создатель.
   Лишь так познаем мы грядущее и неизвестность,
   Когда на Небесах увидим меж вещами связи,
   Которые соединяют в мире повседневность,
   В переплетеньях образуя судеб наших вязи.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

   Пояснение
   1. Янь Сян (1588-1655) – даос, маг и художник, отказавшийся от всех официальных постов и в обществе и в искусстве. В своём произведение «Хуа чжи» он высказал много глубоких замечаний и эстетических размышлений, свидетельствующих об его оригинальности и остроте, по поводу проникновения в тайны искусства перевоплощения, перемещения во времени и пространстве, а также творения из Пустоты различных предметов вещения.
   2. Да Чжун Гуань (1623-1692) – даос, автор трактата «Хуа Цюань» (1670). Мастер письма в стиле «параллельной прозы» (пяньвэнь), достаточно строгой, но сложной для восприятия неподготовленного читателя, где изложение принимает ясность раздвоенности и амбивалентности, что помогает нам попасть в параллельное пространство при помощи соответственных даосских медитативных практик. Касаясь искусства осмысленного восприятия, она отражает большое ортодоксальное течение «Четырёх Ванов». Трактат, кроме того, содержит важные примечания даосов Ван Хая и Юнь Шоу-пина.

16. Гостиничный Двор для Помолвок

   Вэй Гу из Дулина (1) стал с детства круглым сиротою,
   Поэтому он так в любви близких людей нуждался,
   Жену себе он с самой юности найти пытался,
   Не смог, как видно, так было задумано судьбою.
   В году втором «Первой Гармонии» (807) остановился
   Вэй Гу в гостинице, что расположена на юге
   Сончена (2) у дороги в Цинчэн в городской округе,
   Где встретиться с одним чиновником договорился.
   Тот предложил ему префекта дочь из Цинхэ (3) в жёны,
   Пан Фана некого, с которой мог он обвенчаться,
   Ведь Фана вся родня была из царских приближённых,
   Что и ему давало шанс в карьере несколько подняться.
   Их встречу у ворот храма Лунсиня намечалась.
   На западе от постоялого двора с рассветом,
   Чиновник перед службой подойдёт, как ожидалось,
   Вэй Гу в сердце своём желал успеха в деле этом.
   Поэтому отправился туда он ранним утром,
   Луна ещё стояла низко и ярко светила,
   Увидел старика на лестнице он у стропила,
   Тот, сидя на ступеньке, читал свиток с видом, мудрым.
   Вэй Гу через плечо взглянул на текст и, удивившись,
   Подумал, что же за письмо?! Что им обозначалось?!
   Такая письменность ему ни разу не встречалась.
   Старик читал текс, к мешку с тканью прислонившись.
   Он ближе подошёл, смотрел всё – шрифт был незнакомым:
   Ни «восьмичастным» мудрецов, для всех других закрытым,
   Ни шрифтом «головастиков», ни шрифтом «насекомых» (4),
   И даже не монашеским, писалось что санскритом (5).
   Спросил тогда он старика: «Скажи мне, что ты знаешь?
   Я в юности учился, знал Святые все Писанья,
   Что в мире есть, и те, чем пишут западные знанья,
   Но никогда не видел шифра, на каком читаешь».
   Старик ему ответил: «Ты не мог видеть такого,
   Простому смертному, чтобы понять шрифт, знаний мало,
   Так как это письмо – не мира этого, другого».
   – «Ну как оно, однако же, сюда, в наш мир попало?
   Его мог только принести другой мир посетивший».
   Старик ему ответил, рассмеявшись над словами:
   – «Тогда ты близок к истине, меня это спросивши,
   Я – из другого мира, и заведую делами
   Людей, живущих здесь, в мирах могу перемещаться.
   Мы – из другого мира – землю часто посещаем,
   Ведь мы способны меж мирами все передвигаться,
   Следим мы за порядком, и о будущем всё знаем.
   Чиновников Небес здесь много из другого мира,
   Когда идёшь по улицам, кого ты замечаешь?
   Ты думаешь, людей ты видишь только, но не знаешь,
   Что половину средь них видишь духов из эфира.
   Но ты не можешь отличить их от людей, обычных,
   Ты думаешь, всё делается по людской здесь воле,
   Что делают все, что хотят, не думая о доле,
   Что выпала им в жизни в их делах, земных, привычных».
   – «Вот как! – воскликнул Вэй Гу. – А за что ты отвечаешь»?
   – «Веду реестр я браков, и людей соединяю».
   Обрадовался Вэй Гу и вскричал: «Ты верно знаешь,
   Женой кто будет у меня, жениться я желаю.
   Уж с юности хотел вступить я в брак, найти невесту,
   Чтобы потомство мне произвести на свет, большое,
   Но десять лет пытаюсь, и не нахожу я места,
   Чтоб заключить хоть с кем-то обручение, какое.
   И вот я кое с кем здесь встретиться договорился,
   Кто взять мне в жёны предложил дочку префекта Пана,
   Я думаю, что, наконец, успеха я добился».
   Старик ему ответил: «Нет. Жениться тебе рано.
   И тем, кому судьбой назначено соединиться,
   Не смогут в брак вступить с кем-то другим, по своей воле,
   Тот, через брак кто даже к какой должности стремится,
   Возьмёт женой дочь мясника иль игрока не более.
   И ту не станешь дочери префекта Фана мужем,
   Так как твоей жене сейчас от рода лишь три года,
   Когда исполнится семнадцать ей – тебе ждать нужно,
   Чтоб продолжательницей стать, женой, твоего рода».
   – «А что в твоём мешке лежит»? – спросил Вэй Гу у духа.
   – «Нить, красная, – сказал старик, – её употребляю
   Я для того, чтоб тайно связывать ноги друг друга.
   Кто браком связаны с приходом в мир, я их всех знаю.
   И если даже семьи их враждуют меж собою,
   Кто благородный, а кто низкий по происхожденью,
   То мною они связаны уж после их рожденья.
   Решает Небо так. Их брак определён судьбою.
   Таких, как ты, на свете много, им ещё не ясно,
   Погоней если они даже будут заниматься,
   Искать кого-то для себя, найти жену стараться,
   Их ноги связаны с другой. И будет всё напрасно.,
   И ноги твои связаны уже с другой невестой,
   Поэтому помолвки никакой не состоится,
   Какой же смысл искать жену тебе в каком-то месте?
   Ждать нужно лишь, когда жена с тобой соединится».
   – «Скажи, а где живёт она, семья её большая?
   Чем занимается? – спросил он. – Что есть между нами?
   Богата ли, и должность у её отца какая»?
   – «Она – дочь госпожи Чэнь, та торгует овощами.
   Находится же её лавка от нас в двух кварталах».
   – «Могу увидеть я её? Она в лавке бывает»?
   Старик сказал: «Да, можешь, она – в лавке с дочкой, малой,
   И постоянно в руках держит и не отпускает.
   Если пойдёшь за мной, то покажу твою невесту».
   Уж рассвело, а человек, с кем Вэй договорился,
   К назначенному времени так в храм и не явился
   Старик, свернув свой свиток, взял мешок. Шли к тому месту.
   На рынке увидал он одноглазую старуху,
   С трёхлетней девочкой, по её виду, безобразной.
   – «Это – твоя жена», – старик шепнул ему на ухо.
   Вэй Гу тут разозлился (он нашёл её ужасной).
   Вскричал: «Как так?! Ждать долго, чтобы получить такое»!?
   Но лучше мне убить её, чтоб свадьбы с ней дождаться,
   Семейное не будет с нею счастье, никакое!
   Хотелось б одиночеством всю жизнь мне наслаждаться»!
   Сказал старик: «Ей суждено богатой стать с тобою,
   С рожденьем сына укрепит твоё происхожденье,
   Обласкан будешь только с нею ты своей судьбою,
   Предписано так Небесами при твоём рожденье.
   Зачем же убивать её? Уж лучше б ты смирился,
   Всё, что начертано на Небесах, так и случится». -
   Сказав это, старик исчез, как будто растворился.
   Вэй Гу не думал, что узнав всё, так он огорчится,
   Ворчал: «Бес сделал демоническое предсказанье,
   Неужто всё бывает, что предсказывают духи?
   Уж лучше взять красотку из борделя, в наказанье,
   Чем дочь, уродливую, одноглазой мне старухи.
   Я – родом из семьи со статусом, и чтоб жениться,
   Мне в жёны надобно найти кого-то с положеньем,
   Чтоб было наше одинаково происхожденье,
   Нет, не могу я с этим обстоятельством смириться».
   Он маленький нож заточил, слуге отдал, сказавши:
   – «Ты верен мне, и долго уже в моём доме служишь,
   Ради меня если ты девочку трёх лет, нож взявши,
   Убьёшь сейчас, то десять тысяч золотых получишь».
   Его слуга пойти на рынок сразу согласился,
   Нож спрятав в рукаве, убить ту девочку собрался,
   Её зарезал, с рынка убежав, с толпой смешался,
   Весь рынок от содеянного в ужас погрузился.
   Слуга и Вэй Гу сразу же из города сбежали,
   Вей Гу спросил слугу: «В какую часть ударил тела»?
   – «Хотел ударить в сердце ей, но тут мне помешали,
   Попал меж глаз ей, к сожаленью, так всё вышло дело».
   Они из города уехали подальше спешно,
   Прошли года, и тот постыдный случай забывался,
   Вэй Гу просить женской руки раз несколько пытался,
   Но получал отказ, попытки были безуспешны.
   Через четырнадцать лет получил он чин и должность,
   В Сяньчжоу (6) став администратором при управленье,
   Префект Вань Тай дал управлять финансами возможность
   Ему, он, проявив себя, добился уваженья.
   И, оценив его способности, он согласился
   Отдать ему свою дочь в жёны, ей семнадцать было,
   Она была красавицей, и он ею гордился,
   Она между бровями пластырь на людях носила.
   Не расставалась никогда с ним, и когда купалась,
   И даже спать когда ложилась, его не снимала,
   А через год она супругу своему призналась,
   Рассказывая, плакала, когда то вспоминала:
   – «Я у префекта дочь, приёмная, а не родная,
   Отец мой был главой Сончэна, а потом скончался,
   Мать с младшим братом умерли – история такая,
   Так с детства грустно путь мой, жизненный, и начинался.
   Меня взяла Чэнь матери сестра и полюбила,
   Тогда её поместье у гостиницы стояло,
   Она, чтоб заработать, овощами торговала,
   Меня, чтобы сберечь, всё время на руках носила.
   Когда мне был года три, всё это и случилось,
   Тогда я на руках у моей тёти находилась,
   Была я ранена ножом безумного бандита.
   И до сих пор отметина та пластырем закрыта.
   Шрам ещё виден. Дядя получил в Лулоне (7) должность,
   Меня из милосердия удочерил он сразу,
   И выдал за вас замуж. Вот такая была сложность».
   Спросил Вэй Гу: «А твоя тётя была одноглазой»?
   – «Да, – молвила жена, – откуда ты-то это знаешь»?
   – «Ведь я хотел тебя убить, – муж рассказал, как было,-
   Наверное, меня за всё ты это презираешь»?!
   Жена ему сказал «нет», так как его любила.
   Потом они друг друга ещё больше обожали,
   У них родился сын Кунь. Он Яньмыня (8) стал главою,
   Ей дали титул «Госпожа Тайюань» (9), все уважали,
   Так были они вместе соединены судьбою,
   И поняли, судьба людей жизнь предопределяет,
   И всё, задуманное Небесами, – неизменно,
   Сбывается то, что предписано всем, непременно,
   Без воли Неба ничего на свете не бывает.

   Пояснения
   1. Дулин – место на юго-востоке от нынешнего города Чанъань в провинции Шанси.
   2. Сончэн – нынешний город Шанцю в провинции Хэнань.
   3. Циньхэ – место восточнее нынешнего города с тем же именем в провинции Хэбей.
   4. Китайские шрифты «насекомых», «восьмичастный», «головастиков» – особые стили написания китайских иероглифов, которые иногда бывает трудно прочитать.
   5. Санскрит – этим языком обычно были написаны буддийские сутры.
   6. Сяньчжоу – ныне Аньянь в провинции Хэнань.
   7. Лулон – в эпоху Тан был генерал-губернаторством Северо-Восточного Китая.
   8. Яньмынь – ныне Дайсянь в провинции Шаньси.
   9. Титул «Госпожа Тайюань» – во времена Танской династии матерям и жёнам влиятельных правителей присваивался официальный титул с названием той местности, где проходило их правление.

ОБРЕТЕНИЕ БЕСССМЕРТИЯ

   Мэн-цзы сказал: «Рожденье – сущности всей обретенье,
   Где все достоинства – ни в целостности обладанья,
   А в совокупности достоинств, и где устремленье –
   В малом объёме большее освоить есть желанье,
   Где микрокосм сам в макрокосм способен превратиться,
   Где в сердце корни всех вещей становятся виденьем,
   Где через духа с сердцем связь в их в общем становленье
   К бессмертию, все-продолжающемуся, стремится.
   Когда дух, или как идея, мысль всем управляет,
   Когда ещё сам замысел предшествует рожденью,
   Как говорил Вань Вэй (1): «Есть в мире «пред-осуществленье»,
   Которое продумывает что-то и рождает.
   То, что осуществится, – прошлого есть повторенье,
   Когда придёт «мысль ясная» с «глубоким пониманьем»,
   Что обладает «тщательностью и проникновеньем».
   Что в глубине себя всем замыслам богов внимает.
   Бессмертье – это то, что вечно в прошлом остаётся,
   Оно рождается на свет, как всем напоминанье,
   Того, что скрытое в своём составе несёт знанье,
   Чему в глубинах мира сохраниться удаётся.
   Бессмертье так рождается всегда от вдохновенья,
   Из пустоты той, что в себе сиянье сохраняет,
   Всеобщая Сокровищница из себя рождает
   То, что всегда бессмертно в своём вечном становленье,
   Будь то наполнено хоть и времён забытых архаизмом,
   Иль грациозного изящества, блеском творимым,
   Иль от рождения первооснов примитивизмом,
   Всем, что является в гармонии необходимым.
   Бессмертье – это пустота, а пустота – свобода,
   Но пустота, которая всю полноту имеет,
   Где есть возможность в её суть для выхода и входа,
   Где, обновляясь, всё потенцией вновь стать владеет.
   Чтоб стать Бессмертным нужно пустотою напитаться,
   Но пустотой, несущей Двуединое Начало,
   Где спрятана сила энергии в пустотном малом,
   Способная всегда в Великое преображаться.
   Как Гу Кай-чжи (1) сказал: «Использовать своё уменье
   Возможно только в пустоте, при полном погруженье
   В Ничто, где происходит совершенства достиженье,
   При мысли своей в некую среду переселенья».
   Тогда она в небытие рождает заполнённость,
   Которая навечно как всплеск мысли остаётся,
   Она и есть там сути нашей всей определённость,
   При помощи её Бессмертным стать нам удаются.
   Хоть говорят, что всё из Ничего может родиться,
   Но всё не так, наш отпечаток в прошлом мы скрываем,
   Он помогает нам на свете снова появиться,
   Как и не умирать, когда мы Знаньем обладаем.

   Пояснения
   1. Вань Вэй (699-759) – даос, прославленный поэт и художник, написавший два трактата «Шань шуй лунь» и «Шань шуй ми цзюэ», где сформированы общие понятия проникновения в незримый мир, откуда рождаются фундаментальные Итины, через которые можно проникнуть в параллельный мир и обрести всеобщую гармонию с Космосом.
   2. Из трактата Гу Кай-чжи «Вэй Цзинь шилюэ хуа цзянь» – «Гимн расцвету живописи в период Вэй и Цзинь».

17. Чужой в мире Бессмертных

   В год Первый «Всех драконов Духа» эры Тан правленья (705 г.)
   В уезде Чжушань (1) префектуры Фаньчжоу (2)поселился
   Простолюдин (3) Инь Инькэ в своём собственном именье,
   Он на своём участке с утра до ночи трудился.
   В теченье двух лет рыл колодец позади строенья,
   Хотя уже и вырыл тысячу чи (4) глубиною,
   Воды всё не было, Инь Инькэ не терял терпенья,
   Рыть продолжал, ища источник под твердью, земною.
   Прошло уж больше месяца, рабочий, что рыл яму
   Услышал крики вдруг собак, кур, птиц, что исходили
   Откуда то из глубины земли, из-под ног прямо,
   Он углубился, и вдруг камни ему ход открыли
   В пещеру, каменную, он вошёл, там тьма царила.
   Прошёл шагов он десять, держась за стену рукою,
   Внезапно сбоку лучом света нишу озарило,
   В конце её был освещён пол солнцем иль луною.
   Он шёл, пещера на вершине, горной, вдруг открылась.
   Пришла к нему мысль, что он в другом мире очутился,
   У края бездны в изумлении остановился,
   Внизу у ног средь тысяч скал лощин гладь расстелилась.
   Все камни, как бы, из стекла лазурного сияли,
   Дворцы из серебра и злата на горах стояли,
   Огромные деревьев ветви всюду нависали,
   Красивые цветы в ущельях всех благоухали,
   И бабочки на крыльях, с веера, над ними вились,
   На чаши, чтоб нектар собрать, цветов, больших, садились,
   А птицы, ростом с журавлей, по небу проносились,
   Из скал источники с соком амброзии струились.
   Текли прозрачные ручьи с молочною водою,
   Дыханье ароматов исходило вверх от коих,
   Рабочий стал спускаться вниз, всё глядя над собою,
   На стены замков и дворцов с палатами покоев.
   Он подошёл к вратам, где надпись серебром гласила:
   «Дворец, Небесный, Духа, Горного, Древа Корицы».
   Решил в ворота постучать он, чтобы убедиться,
   Что он – на Небе, а не земле, чтоб убедиться.
   Два человека выскочили (ростом пять чи (4) были),
   Их лица были из нефрита с белыми зубами,
   Черноволосы, в лёгких тканях, с босыми ногами,
   На головах же золотые шапочки носили.
   Увидев пред собой рабочего, они спросили:
   – «Как вы сюда попали»? Он сказал им, излагая
   Свою историю, тут врата изнутри открыли
   Другие небожители, двух стражей обвиняя
   В том, что в раю вдруг неприятный запах появился,
   И недовольны были все, кто в этом замке жили.
   Те объяснили им: «Из мира, внешнего, явился
   К нам человек, и мы ещё о нём не доложили».
   В малиновом халате староста принял решенье,
   Сказав, чтоб вежливо пришельца в мир обратно проводили,
   Рабочий поклонился, спрашивая разрешенья,
   Чтоб показали ему рай, везде чтоб поводили:
   – «Раз уж пришлось в раю мне ненадолго очутиться,
   Позвольте высказать вам сокровенное желанье -
   Увидеть рай, у смертных о нём скудные ведь знанья,
   Чтоб рассказать о нём, когда смогу я возвратиться».
   Привратники отправили запрос и получили
   От власти разрешенье удовлетворить надежду,
   Его к источнику, чистейшему, препроводили,
   Где он помылся сам весь, постирал свою одежду.
   Затем прошли к источнику с водой, бело-молочной,
   Омыл он руки, рот прополоскал в чане, открытом,
   Напился вволю, наслаждаясь жидкостью той, сочной,
   Почувствовал себя счастливым, опьянённым, сытым.
   Повёл его к дворцу страж, но войти не разрешили,
   Он только внешним видом дворцов, райских, любовался,
   Полдня они, осматривая все дворцы, ходили,
   И у подножия горы один дворец остался.
   Внизу лежал Город Дворцов с воротами из злата,
   Камней, красивых, серебра, с нефритом украшений,
   Висела надпись, вся резьбой отделана богато:
   «Царство Шагов к Бессмертной Вечной Жизни достиженью».
   Спросил рабочий стражника: «Какое царство это»?
   Сказал: «Здесь – начинающий Бессмертных нахожденье,
   Всех мудрецов, мыслителей, творцов, певцов, поэтов;
   Семь сотен тысяч дней они находятся в хожденье;
   Они затворены здесь, чтоб добиться совершенства,
   Лишь после этого по разным сферам разлетятся,
   Чтоб в Небесах, различных, своим даром наслаждаться,
   Жить радостно от их труда, испытывать блаженство.
   Они могут бывать потом в Нефритовой Столице (5),
   Иметь свою печать, свободу их передвиженья,
   В домах и кабинетах их над чем-либо трудиться,
   Избрать повсюду могут своё местонахожденье:
   Жить на горах Пэнлай, Гуй-е, в парке Кунлун свободно,
   Росой питаться, ветром, персиками и цветами,
   И могут отправляться, куда будет им угодно,
   По всем местам, вместе с драконами и облаками».
   – «Но если так, то почему Бессмертных мир – под нашим, -
   Спросил рабочий, – под землёй находится, моею»?
   Ответил ему стражник так: «Это земля – не ваша,
   Она в бессмертном веденье находится, скорее.
   То, что внизу иль наверху, не могут отличаться,
   В любом из двух миров есть свои вехи достиженья,
   Шаги могут везде к Бессмертию распространяться,
   Внизу мир – мир покоя, а вверху мир – мир движенья».
   И после этих слов сказал страж: «Нужно возвращаться».
   Они на гору поднялись, где замки все стояли,
   Рабочий выпил тот напиток, чтобы сил набраться,
   Ему сказал страж: «Вам скажу ещё одно, чтоб знали,
   Вы были здесь недолго, но у вас прошло лет много,
   И через старую пещеру нет вам возвращенья,
   Другая предстоит уже в мир смертных вам дорога,
   Ключ нужен от Небесных Врат, пойду за разрешеньем».
   Рабочий стал благодарить его и поклонился,
   Он был признателен, что страж оказывал вниманье,
   Тот вниз спустился за указом, вскоре возвратился,
   В руках держал он с золотой печатью предписанье.
   Затем страж прочитал тот документ, Портал открылся,
   Он ввёл рабочего в него, и ветер вдруг поднялся,
   Тот шага не успел пройти, куда-то провалился,
   И сразу мир весь, окружающий, вдруг поменялся.
   Его несло сквозь облака, услышал он: «Прощайте,
   Когда прибудете, родной мой город посетите
   Чинчэнь, моего родственника там Чжэньбо найдите,
   И от меня ему привет, сердечный, передайте»!
   Как облака рассеялись, в пещере оказался
   Рабочий к северу Фаньчжоу на горе, высокой.
   Все звали место то «Грот, Горный, Звезды, Одинокой»,
   Он стал искать колодец, от него провал остался.
   Искал он дом Инь Инькэ, но в народе говорили,
   Что жил такой давно, но поколения сменились,
   И его родственники там уже давно не жили,
   И все дела, которые он вёл, совсем забылись.
   Уже Седьмой шёл «Целомудренного год Начала» (791 г.),
   Искал людей он из своей семьи, но их не знали,
   С тех пор как он работал, прошло времени не мало,
   Всё изменилось на земле, другими люди стали.
   Он этим чуждым ему миром уж не наслаждался,
   Жил, ничего не совершая, горем весь убитый,
   И пятью корнеплодами (6), земными, не питался,
   Как нищий, он бродил бесцельно всюду, с толку сбитый.
   В Цзянгэ (7) раз встретили его на Горке, Петушиной,
   Но он на одном месте не мог долго оставаться.
   Как люди говорят в одной пословице, старинной:
   «Туда, где раньше жил, не стоит снова возвращаться».

   Пояснения
   1. Чжушань – нынешняя провинция Хубей.
   2. Фаньжоу – ныне Фасянь в провинции Хубей.
   3. Простолюдин (мытарь – «байсин») вольнонаёмный или простой предприниматель из обычного народа, не принадлежавший ни к какому сословию, был свободным и носили простую одежду, обычно не имел слуг или рабов
   4. Чи – мера длинны приблизительно в 32 см.
   5. Нефритовая Столица, гора Пэнлай, парк Куньлунь, гора Гуй-е – легендарные места даосского пантеона: Нефритовая Столица – место нахождения высшей даосской элиты; гора Пэнлай – одна из трёх горных островов в Восточном море, на котором живут Бессмертные; парк Кулун- находится в Западном Китае на горе Кулун, где живёт Мать-богиня Запада – Сиванму, и где растут персики бессмертия; гора Гуй-е также является обителью Бессмертных, где питаются только ветром и росой, и откуда, подобно облакам и драконам, путешествуют по всему миру.
   6. Пять корнеплодов – основные продукты питание, такие как рис, бобы, различные виды пшена и проса и т.д.
   7. Цзяньгэ – местечко в нынешней провинции Сычуань.

ТРЕТЬЯ ГЛАВА. МЕТАМОРФОЗЫ

   Мой Друг Небесный говорил: «Чтоб не было в нас страха,
   Когда мы с головою погружаемся в творенье,
   Должны мы помнить наставленье Ку-гуа монаха,
   Кто дал нам путь Небесного Преображенья:
   «Считалась «Древность» в давности «Орудием Познанья»,
   Орудье не должно ставать главою в обученье,
   Чтобы познать Орудье, нужно преобразованье,
   Чтоб не ставать прислужником от него в становлении.
   Всем преобразованиям противно подражанье,
   Ведь имитации всегда лишаются размаха,
   Творец, когда лишается, как и природа, страха,
   Создаст такое, где заложены его лишь знанья.
   Ведь «Совершенный человек – без правил». То, что значит,
   Не то, что он – без правил, просто, всё он изменяет.
   Где «Правило – в отсутствии всех правил», не иначе.
   Лишь с этим Правилом всегда открытия бывают.
   Величье Правила – в великом преобразованье,
   Лишь только в нём заложена способность к измененьям,
   Познав его, мы создаём все собственные Знания,
   Какие исключают подражанья примененье.
   Метаморфоза в даосизме – это превращенье,
   Когда учителей нет, есть одно лишь основанье –
   Не механически осмысливать свои деянья,
   Направив к преобразованию свои стремленья.
   Не забывать нужно о собственном существованье,
   Самим собой во всём необходимо оставаться,
   Собою быть, своими качествами управляться,
   Использовать лишь для себя накопленные знанья.
   Природа нам дала всё, взгляд наш, бороду и брови,
   Все внутренности в животе, всё, что для жизни надо,
   И с этим обновляемся мы, не стыдимся нови,
   В своих преображеньях лишь находим мы отраду.
   Когда к любому мы готовы все преображенью,
   То всё, что происходит, есть естественно и просто,
   Бессмертье обретаем мы посредством в себе роста,
   Весь мир – Отчизна, мы в ней постоянное движенье».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

О НАШИХ ДВОЙНИКАХ В РАЗНЫХ МИРАХ

   Мы оттиск свой во всех мирах, явлениях имеем,
   Хоть в мире существует разрежённость и сгущенье,
   Но мы в самих себе всех сфер имеем ощущенье,
   Претерпеваем от всех сфер, на все сферы довлеем.
   Поэтому наш сгусток есть во всех сферах в наличье,
   Во всём присутствуем мы, и всем миром управляем,
   Ведь есть Сознанье Общее, куда мы проникаем,
   Где формируется «я» наше – всё наше обличье.
   Поэтому везде есть наши двойники в эфире,
   С кем связаны мы напрямую, и о ком всё знаем,
   Ночь, каждую, ими стаём, когда мы засыпаем,
   И с ними путешествуем мы параллельно в мире.
   Чрез них мы можем знать о будущем, как и прошедшем,
   Когда мы жили, и когда мы будем в мир являться,
   Там, где мы проявлялись или будем проявляться,
   Поэтому скорбеть не нужно обо всём ушедшем.
   Всё, что давно прошло, к нам снова может возвратиться,
   И не теряется ничто, что что-то означало,
   Ведь мир весь повторяется, чтобы ему продлиться,
   А в круговом движенье нет конца и нет начала.
   Поэтому мы с двойниками будем оставаться,
   Где ни были бы мы, переходя в их воплощенье,
   Ведь таково нашей природы самосохраненье,
   Так через их бессмертье в мир мы можем возвращаться.
   Но можно в сферу к двойникам своим проникнуть также,
   Для этого необходимо только отстраниться
   От мира, окружающего. И сможет открыться
   Мир, параллельный, но здесь знать одно лишь важно,
   Что то, что рядом с нами, не всегда всем видно людям,
   Мир этот существует и их жизни не мешает,
   Когда там что-то происходит, то туман скрывает
   От взора их то всё, что беспокоить их всех будет.
   Когда туда кто входит, ему нужно раздвоиться,
   Контроль установить над видимым и над собою,
   Как будто сразу в двух своих сознаньях находиться,
   Одну реальность этих сфер не смешивать с другою».
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

ВХОЖДЕНИЕ В ПОТУСТОРОННЮЮ СФЕРУ ИНОБЫТЬЯ СВОЕГО СОЗНАНИЯ
 
   В начальной стадии в потустороннее вхожденье,
   Когда способна внутренняя сфера открываться
   Нам важно знать сосредоточие и расслабленье,
   И нужный миг, когда мы этим можем наполняться.
   В «И цзине» говорится: «Чтобы что-то нам предвидеть,
   Знать надо Небо, чтобы нам оно оповестило,
   И действовать после того, как оно проявило
   Себя и свою волю, чтобы Истину увидеть».
   Нам кажется, что Небо – круглое, Земля – квадратна,
   Поэтому иллюзии наш разум замутняют,
   И искаженья всего множатся в нас многократно,
   И от действительности нас всё больше отдаляют.
   И чтоб нам в истинный мир разумом своим пробиться,
   Понять необходимо все законы мирозданья,
   Для этого нам нужно в своё сердце углубиться,
   Где открываются ошибки внешнего сознанья.
   Открыта Истина в Гармонии и Единенье,
   Где равновесье Ян и Инь единство достигают,
   Поэтому всегда сил двух взаимное стремленье,
   Приводит всё в порядок, мир собою продлевает.
   Мужчина в своём погруженье к женщине стремится,
   А женщина мужчину по природе всей желает,
   Лишь так гармония способна пред-осуществиться,
   Где противоположное собой овладевает.
   Где противоположность есть орудие познанья,
   Где раскрываются два мира, вместе единятся,
   Где подлинность самих вещей способна проявляться,
   Где мудрое проникновенье входит в суть сознанья.
   Пусть даже через сон, где есть виденье и влеченье,
   А забытье есть то, что нас куда-то направляет,
   Ведь жизнь в реальности есть лишь иллюзия виденья
   Того, что окружает нас и мир наш составляет.
   Поэтому мужчина часто к женщине стремится,
   Через неё он двойника своего обретает,
   Как Ян и Инь в своём стремлении соединиться,
   Недостающее где каждый из них получает.
   Имеет он мотив жениться на волшебной деве,
   Чтоб трансформироваться в измененье своём, вещем,
   Как все зачатья происходят во Всемирном Чреве,
   Где во Всём Всеобъемлющем рождается суть вещи.
   Обычно скрыты образы красавиц в сердцах наших,
   Тех, кто спускается с Небес к нам с высшим порученьем,
   Нам открывая в мир иной, чудесный, путь вхожденья,
   В мир тот, где всё намного совершеннее и краше.
   (Согласно размышлениям монаха Ку-гуа «Горькая тыква»)

18. Вэй Аньдао и Богиня Земли

   Давно Вэй Аньдао был сыном Вэй Чжэня в столице,
   Участвовал в экзаменах раз много безуспешно,
   Хоть много знал, но в нужный срок не мог он уложиться,
   Смотрел студент на своё будущее безутешно.
   Отец же его Вэй Чжэн царским канцлером являлся,
   Его любил, но за провалы не мог не сердиться.
   Аньдао понял, что пока он дома оставался,
   Ему от жизни ничего не суждено добиться.
   В период Тан династии «Решимости Великой» (2)
   Решил покинуть дом отца в Лояне, утром рано
   К Вратам шёл Западным Ци-*** (3) по улочке он, тихой,
   Как в утренней тиши вдруг зазвучал бой барабана.
   Солдаты из лейб-гвардии там мимо проходили,
   Десятков несколько, в броню закованных, шло рядом,
   И улицу всю расчищали, как перед парадом,
   И офицеры их везде порядок наводили
   С большими палками в куртках, узорчатых, спешили.
   А позади них царская карета появилась
   Со знаменем Луны – знак – женщина там находилась,
   Флагов же Солнца не было, их при царях носили.
   За ней шло слуг сот несколько из евнухов, служанок,
   Несли навес, под пологом, большим, где восседала
   На лошади красавица, за ней шли с опахалом
   Рабы (их знать использовала во время стоянок).
   Эта красавица смотрелась, как императрица,
   В роскошном платье с жемчугом и перьев зимородка,
   И были в её окруженье важные все лица,
   Подумал Вэй Аньдао: «Кто была эта красотка?
   В столице и царица Цзэ-тянь тоже проживала,
   Но на красавицу она лицом не походила,
   И почему же стража ей дорогу очищала,
   Как делалось, когда та из дворца так выходила»?
   Он поражён её красой был, красотой наряда,
   Гадал, кто из дворцовых дам мог пышно разодеться,
   Смотрел ей вслед, любуясь ею, не мог наглядеться,
   За нею следовала приближённых кавалькада
   Верхом на лошадях из дам и прочих приближённых
   С секирами и луками – до тысячи по счёту.
   – «Кто это»?! – спрашивать стал он прохожих, удивлённых,
   Никто не видел тот кортеж из встречного народа.
   Уж рассвело, один из евнухов за ними мчался,
   Его остановил Вэй и спросил: «Это – царица»?
   – «Нет», – на скаку ответил тот, не мог остановиться,
   И взглядом показал на тот кортеж, что удалялся,
   Сказав: «Пройди шагов сто, красные ворота будут,
   В них постучись, тебе откроют, и тогда узнаешь,
   Тебе там, за вратами, растолкуют это люди,
   И сразу ясно станет то, что ты не понимаешь».
   Вэй сделал так, велел как евнух, когда с глаз тот скрылся,
   Он постучал в ворота, но ему не отвечали,
   Потом ворота вдруг открылись, стражник появился,
   Он в мантию одет был с канвой цвета киновари.
   Его спросил: «Вы – Вэй Аньдао»? «Да», – студент ответил.
   – «Вас ждёт Земли Богиня» (1), – страж сказал и поклонился.
   Когда вошли они во дворик, его евнух встретил,
   Была там баня приготовлена, и он помылся.
   Из ванны вышел он, ему в одежду предложили
   Переодеться, в мантию их, бледно-голубую,
   В туфли и шапочку, скрижаль двора ему вручили
   Со всеми предписаньями, папку и кисть, большую.
   В роскошную одежду Вэй Аньдао облачился,
   Тут евнух произнёс: «Сейчас мы можем отправляться».
   Аньдао сел на лошадь, эскорт рядом находился,
   Заметил евнух: «Нам отсюда нужно выбираться».
   Они из квартала Цихуй на запад повернули,
   По улицу Туньли к воротам Цзяньчу (4) поскакали
   Покинув город, на дороге к северу свернули,
   А на обочине пути дозорные стояли.
   Когда их мимо проезжали, то они склонялись,
   А после их приветствия мгновенно исчезали,
   Похоже было, что они так эскорт охраняли,
   Ли двадцать так они от города им попадались.
   А вскоре на пути их большой город появился,
   Когда они ворота городские миновали,
   Дворец, великолепный, в самом центре находился,
   Их стража, горожане и придворные встречали.
   В огромном зале во дворце их ждал приём, роскошный,
   От вкусных яств, разнообразных, там столы ломились,
   Сверкало роскошью всё в том убранстве времён, прошлых,
   И музыканты гимн исполнили им, поклонились.
   Красавицы, их ожидая, у стола стояли,
   Когда вошёл Аньдао в зал, ему все поклонились,
   Придворные ему внимание все оказали,
   Чиновники, вельможи – все, что в зале находились.
   А вскоре через заднюю дверь группа слуг вступила,
   И, поклонившись, в ожидании у стенке встала,
   Раздался слабый звук, свой образ женщина явила -
   Та, кого в квартале Цихуй Вэй увидал сначала.
   Она была с короной, в ритуальном одеянье,
   Как будто посетить храм для молитвы собиралась,
   Она к нему шла, и лицом к лицу с ним оказалась,
   Встав рядом с ним, осталась так, как будто в ожиданье.
   И евнух, чтоб все слышали там, сделал заявленье:
   – «Земли Богине предназначено самой судьбою
   Студента Вэй Аньдао стать законною женою,
   Сегодня празднуем мы все богини в брак вступленье».
   Сказал он Вэю, чтоб жене своей тот поклонился,
   Она его за поклон этот поблагодарила,
   И поклонилась тоже, обряд свадьбы проводился,
   Затем к столу его на пир его любезно пригласила.
   А с наступленьем темноты пир этот прекратился,
   Сняв все одежды, пышные, нагой она осталась,
   Когда соитие произошло, Вэй удивился,
   Красавица-супруга девственницей оказалась.
   Так вместе десять дней они друг другом наслаждались,
   Всё время в спальне проводили, всё было в избытке:
   Одежда, принадлежности все, кушанья, напитки,
   Была жизнь, обеспеченная, ни в чём не нуждались,
   Они купались в счастье, вдруг жена ему сказала:
   – «Теперь жена твоя – я, но я всё же неспокойна,
   Родителей твоих я, как невеста, не узнала,
   Неужто с ними познакомиться, я недостойна?
   Невежливо ведь будет, если мы о нас не скажем,
   Что мы уже женаты, и без их благословенья,
   А я хотела б выразить своё им уваженье,
   Хотела б съездить к ним, и погостить у них бы даже.
   Таким бы образом мы ритуал наш б завершили,
   И я официально бы женой твоею стала».
   Они отправиться к родителям его решили,
   Так время отправленья их к родителям настало.
   И по приказу приготовили им колесницу,
   Нефритом, разукрашенную, золотой резьбою,
   И сев в неё она отправилась опять в столицу,
   Повозок несколько с подарками взяла с собою.
   Её сопровождала, как тогда, стража со свитой,
   Точно такая же, в ней евнухи и дамы были,
   И, как в тот раз, все камни, драгоценные, носили:
   Серёжки золотые и подвески из нефрита.
   Карету называли все «фазаньей колесницей» (5),
   Над нею высился навес, держали все портреты
   Её и флаги, лунные, придворные все лица,
   Вэй ехал вместе с её стражей за её каретой.
   Пройдя ли десять, красную палатку увидали
   Из разноцветных занавесок, все остановились.
   Все женщины и евнухи в ряд перед нею встали,
   С едой и винами столы в палатке находились.
   Богиня ей компанию составить попросила
   Аньдао, и туда он вместе с нею удалился,
   И с нею яствами, вином, прекрасным, насладился,
   Почувствовал, как в нём восстановилась его сила.
   Затем пустились вновь в путь, госпожа вдруг приказала:
   В семь раз уменьшить число всадников из её свиты,
   Когда же прибыли к воротам Цзяньчунь, то сказала,
   Чтоб все остались кроме двадцати у врат, открытых.
   Когда в дом прибыли Аньдао, все там удивились,
   Что был в одежде, странной, он, в карете, драгоценной,
   Вэй в ноги поклонился в церемонии, почтенной,
   Родителям, они от его вида изумились.
   – «Где был ты? Мы тебя уж больше месяца искали.
   И о тебе вестей не слышали и испугались.
   Как мог оставить ты наш дом»?! – они ему сказали, -
   Без спроса нашего! Мы для тебя всю жизнь старались»!
   – «Женился я, – сказал он, – вы меня за всё простите,
   Так получилось, к браку этому меня склонили,
   Без вашего уведомления меня женили,
   Сейчас я познакомлю вас с женой. Вы подождите».
   Родители ещё не выразили удивленья,
   Как въехали через ворота всадники с каретой,
   И во дворе служанки начали приготовленье
   Для свадьбы, слуги были все нарядно разодеты.
   Циновками с подушками двор сразу застелили,
   Подарки всюду для всех домочадцев разложили,
   Резьбой украшенные ширмы там установили,
   Свекровь со свёкром на скамьи сесть рядом пригласили.
   Вошла тут госпожа в своём наряде, как царица,
   И после церемонии невесты представленья,
   Подарки стали раздавать всем в виде поздравленья,
   И каждый, кто их получал, не мог не поклониться.
   И после церемонии, прошедшей, завершенья,
   Родители, поздравив новобрачных, им сказали:
   – «Невеста получает двор, восточный, во владенье,
   Хотели б мы, чтоб рядом с нами вы там проживали».
   После чего все слуги сразу же засуетились,
   В восточную часть стали уносить все украшенья
   Особняка, благоустраивали помещенье,
   Где новобрачные после прибытья разместились.
   Родители были встревожены, переживали,
   Невесты было незнакомо им происхожденье,
   Откуда женщина эта взялась, они не знали,
   И сами строили различные предположенья.
   В то время правила страной Цзэ-тянь, императрица,
   Законы были строгими, родители боялись,
   От действий, безответственных, беда могла случиться -
   За ослушанье наказанья ко всем применялись.
   Отец Вэй Чжэнь об этом доложил императрице,
   – «Должно быть, она – дьяволица, – та отцу сказала, -
   Но знаю я, как укротить любую демоницу,
   Монахи при дворе есть, я их для того набрала.
   Не беспокойся, два монаха знают заклинанья,
   Цзюй-си и Хуай-су, в твой дом я их сейчас направлю,
   И если она – дух, то выгнать её их заставлю,
   Пусть в твоём доме совершат буддийские камланья».
   Царица вызвала монахов, им всё рассказала,
   – «Лиса, возможно, это или демон», – те сказали, -
   У нас средства есть, чтоб она из дома убежала,
   Мы ими много всяких нечистей так изгоняли.
   Нам нужно, чтобы у невестки стол для нас накрыли,
   Чтоб вечером нас ждали и расставили сиденья,
   Обряд произведём мы там во время угощенья,
   И завтра просим, чтобы все приготовленья были».
   Вэй сделал дома всё, исполнив просьбу тех монахов,
   Невестка приготовила для них всех угощенье,
   При этом ни малейшего не выказала страх,
   Родители с надеждой ожидали посещенья.
   На следующий день оба монаха появились,
   Решили, пообедав, применить своё искусство,
   Когда пришли к невестке и ей низко поклонились,
   И в страхе испытали её превосходства чувство.
   Когда невестка перед ними в образе предстала,
   Они словно удар по головам их получили,
   Упали на колени и пощады попросили,
   Из глаз, из носа, изо рта их кровь сочиться стала.
   Они немедленно императрице доложили,
   Когда она спросила их, они ей рассказали:
   – «Искусство против демонов своё мы применили,
   Но потерпели пораженье, колдовать те стали.
   Не знаем, кто она, но в ней такое превосходство,
   Что даже рядом с нею нам стоять не безопасно.
   Красой она с Небесной Девой лишь имеет сходство,
   Мы – в затрудненье, кем она является не ясно».
   Слова эти услышав, молвила императрица:
   – «Есть у меня советник Мин Чун-ян (6) для дел решенья,
   Он может с духами Земли и Неба сам сразиться,
   Искусством обладает он Великого Творенья (7).
   Он может применить это искусство у вас дома».
   Императрица за Мин Чун-янем слугу послала,
   Предупредил тот Чжэна: «Ситуация знакома,
   Сегодня вечером ты оставайся в центре зала,
   Жди, а над комнатой невестки должно появиться
   Сей ночью существо, как необычное явленье,
   Одержит если верх, то дело может разрешиться,
   А нет, то другим способом найдём ему решенье».
   Вэй Чжэнь так сделал, как сказал маг, в полночь появилось
   Над домом существо, как облако, огнём сверкая,
   Оно клубилось, молнии вниз посылая,
   Но было уничтожено вдруг и, распавшись, скрылось.
   Вэй Чжэнь послал слугу к невестке, чтоб узнать, что с нею,
   Она была в порядке, выглядела, как и прежде,
   Он попросил вновь мага, чтоб избавиться скорее
   От наважденья, оставаясь всё ещё в надежде.
   И снова то же существо в дракона превратилось
   И с воем, барабанным боем над домом парило,
   Но вновь было рассеяно, когда в огне явилось,
   Невестке своим видом ничего не причинило.
   В другую стражу существо со страшными зубами.
   Опять над её домом в виде тучи оказалось
   С железным обручем, с пылающими волосами,
   И вновь быстро рассеялось, ни тучки не осталось.
   А, исчезая, даже, заикаясь, извинилось,
   Когда настал день, Вэй Чжэнь, видя это, испугался,
   Не знал, что делать, в доме ничего не изменилось,
   Чун-янь, подумав о случившемся, ему признался:
   – «Те методы, которые использовал сначала,
   Есть заклинанья против лис, все борются такими,
   Они неэффективны, чтобы вред ей причиняло,
   Знать надо, кто она, владеет силами какими»?
   Он взял реестры алтарей и жертвоприношений,
   И с ними вызвал демонов Восьми Внешних Пределов (8):
   Рек, гор, протоков и святых всех возвышений,
   Деревьев, духов местностей всех чёрных, как и белых.
   Когда к нему все эти духи полностью явились,
   Средь них он не нашёл с невесткой схожестей, причинных.
   Тогда к себе он вызывать стал духов, разночинных,
   Восьми Небесных Сфер, Бессмертные где расселились.
   Но среди них, он не нашёл, кто был бы с нею схожий,
   Тогда сказал он: «Нет существ, духовных, равнозначных
   Ей, на Земле иль в Небе на неё кто был б похожий,
   Нет никого силы такой средь сущностей, прозрачных.
   На миг своими увидать бы мне её глазами,
   Тогда б я понял, кто она, и как к ней относиться,
   Нашёл б я метод, и она могла б мне покориться,
   Неплохо было, если б встретился я с ней и с вами».
   Вэй Чжэнь тут приказал обед устроить в её доме,
   Чун-яня попросил, чтоб к ним он присоединился,
   Как только тот её увидел, тут же повалился
   Без чувств, стал умолять, как будто находился в коме,
   Просил пощады, а его лик становился синим,
   Из носа, рта, глазниц на землю кровь тут побежала,
   Вэй Чжэнь не знал, что делать, а жена ему сказала:
   – «Аньдао нам сказал: его жена – Земли Богиня.
   Ни Цзю-си, ни Хуай-су, ни Мин Чун-яня советы
   Не могут контролировать её с их знаньем Дао,
   Лишь сын может помочь, она ведь предана Аньдао,
   И только он способен повлиять на неё в этом.
   Пусть он её попросит нас оставить, ведь он может,
   К нам проявить сыновнюю почтительность и к роду».
   Отец к себе сына позвал, его невестку – тоже,
   Сказал им вежливо: «Свою имеем мы природу,
   Хочу я, чтобы сын мой перед вами извинился,
   Прошу вас проявить к семье всей нашей снисхожденье,
   Мой сын имеет низкий статус и происхожденье,
   А вы – возвышенное существо, чтоб покорился,
   Ведь, выйдя замуж за него, вы счастьем одарили
   Всех нас, но, всё же, мы быть недостойны рядом с вами,
   На одном уровне, не можем быть мы все богами,
   И мы хотим, чтоб сына нашего вы б отпустили.
   Кроме того, законы есть Цзэ-тянь императрицы,
   И они строги, нам беды бы нужно опасаться,
   Нельзя при жизни нам с богами браком сочетаться.
   На нас ведь могу наказанья царские свалиться,
   Ведь от неё исходят наказанья и награды,
   Поэтому, учитывая наши пожеланья,
   Если невестка нас оставит, будем очень рады,
   Хоть будем и грустить о вас мы после расставанья».
   И не успел закончить речь Вэй, как та разрыдалась.
   – «Мне посчастливилось, что сын ваш смог на мне жениться, -
   Сказала,– но, как женщине, мне нужно подчиниться
   Велению свёкров своих. Я б навсегда б осталась
   В семье у вас». И она тут же слугам приказала
   Карету приготовить, чтобы с ними попрощаться.
   – «Но так как женщиной являюсь я, – она сказала,-
   Не смею без мужчины так одна я возвращаться,
   Когда я прибыла, ваш сын со мною находился,
   Поэтому прошу у вас я скорбно разрешенье,
   Дать молодого Вэя мне в пути в сопровожденье».
   Услышав это, Вэй Чжэнь с лёгким сердцем согласился.
   В тот день она с Аньдао в путь отправилась обратно,
   Опять её повозки стали возрастать с поклажей,
   Возрос её кортеж за их вратами многократно –
   Вся свита прибыла за ней со слугами и стражей.
   И сразу же, как в резиденцию свою вернувшись,
   Она официальную одежду всю надела,
   И в тронном зале, как императрица, на трон села,
   В дела свои, земные, с головою окунувшись,
   А Вэй Аньдао на скамейке, малой, уместился,
   Стал наблюдать за тем, что в зале том происходило,
   Где странной внешности народ повсюду появился,
   Чем дольше, тем на встречу больше их всех приходило:
   Они все выражали ей глубокое почтенье,
   В цветистых шапочках, в старинных одеяньях были,
   Их рост был больше чжана (9), длинные мечи носили,
   Стояли перед нею, сложив руки, как в моленье.
   В толпе средь них стояли духи Пяти Гор, Священных (10),
   Потоков, Четырёх Великих (11), и степей, бескрайних,
   Лесные духи гор, высоких, горизонтов, дальних,
   А также духи государств царей, обыкновенных.
   В конце приёма всех лиц имя странное назвалось:
   – «Дочь Управителя Небес Далу (12) из мира смертный»,
   И ею там императрица Цзэ-тянь оказалась,
   Её же в зале не было средь духов и Бессмертных.
   Богиня, повернувшись к Аньдао, смеясь, сказала:
   – «Это – твоя царица. Нужно дать ей указанье,
   Пройди в соседний зал, я не хочу, чтоб увидала
   Она тебя здесь в зале и в моего мужа званье».
   Прошёл в соседний зал он, и царица появилась,
   Богиня ей сказала: «Проходи, есть порученье».
   Царица нерешительно в поклоне вся склонилась,
   Богиня взглядом указала на одно сиденье,
   Сказав: «Садись! Судьбе согласно, я женою стала
   Вэя Аньдао, подданного из твоих владений,
   Но суждено расстаться было нам, и я страдала,
   Видать, такое было наше предопределенье.
   Ему я сострадаю до сих пор, но к сожаленью,
   У человека коротка жизнь, если б я осталась
   С ним, то продлить ему жизнь лет на триста постаралась,
   А так, недолго проживёт он при твоём правленье.
   При мне бы он чиновником стал, и сумел б подняться
   До ранга третьего, я в его доме поселилась,
   В семье его я не могла уж больше оставаться.
   Родители его просили, чтоб я возвратилась.
   Я не смогла осуществить свои все намеренья,
   Но, к счастью, вы здесь у меня, и я вам очень рада,
   Дайте ему пять миллионов денег с назначеньем
   Чиновничьего ранга вплоть до пятого разряда.
   Не надо больше! Боюсь жизненная его сила
   Невелика. Ему не надо перенапрягаться,
   Его природа даром живописца одарила,
   Ему нужно свободным живописцем оставаться».
   Велела Вэю выйти и царице поклониться,
   Сказав: «Он – подданный ваш, вы поклон его примите,
   Когда к себе вернётесь, то к нему благоволите,
   Я помогать вам буду, беда с вами не случится».
   Дала императрица Цзэ-тянь своё обещанье,
   При встрече с Вэйем испытала некое смущенье,
   И с колебаньем приняла его повиновенье,
   Затем же удалилась после общего прощанья.
   Богиня, после этого, к Аньдао обратилась,
   Сказав: «Чтоб твоё творчество навек запечатлелось,
   Мне нарисуй известных всех лиц, как бы мне хотелось».
   И с ним на целый месяц во дворце своём закрылась.
   Она созвала императоров и лиц, известных,
   Всех живших со времён, древних, с краёв всех Поднебесной,
   Аньдао рисовал их на фоне пейзажей, местных,
   Чтоб их на память всех запечатлеть в сфере, небесной.
   Когда изобразил он всех философов, поэтов,
   То сделал копии всех, чтоб для смертных сохранились,
   Собралась галерея всех известностей портретов,
   Которые в десятки свитков все объединились.
   Аньдао разрешенья попросил, чтоб удалиться,
   Так пребывание его на Небесах кончалось.
   Устроила банкет богиня, чтобы с ним проститься
   В слезах держала его за руки, когда прощалась.
   При расставанье одарила жемчугом и златом,
   И слёзы лились из их глаз, когда он с ней прощался,
   Была вся колесница в украшении, богатом,
   Когда он с каплями дождя на землю опускался.
   Как только он достиг с её богатствами столицы,
   И въехал через врата Цзяньчунь, в пункт свой назначенья,
   То тут же вызван стражниками был к императрице,
   Склонился перед Цзэ-тянь, выразив своё почтенье.
   Она его в своём роскошном зале принимала,
   Спросила, где он от всех больше месяца скрывался,
   Затем о необычном своём сне всё рассказала.
   Совпало всё, когда он с ней на небесах встречался.
   Она дала пять миллионов и пост предложила
   Ему – быть управляющим делами князя Вэя (13),
   Цзэ-тянь портреты лиц, известных, у себя хранила,
   Что ей отдал Аньдао, к ней признательность имея.
   Портреты эти с теми же портретами совпали,
   Что у царей в библиотеке раньше находились,
   Когда их в древности художники все рисовали,
   Так и до наших дней портреты эти сохранились.
   В период «Замысла Божественного» Вэй скончался,
   Он прожил жизнь недолгую, скучая по супруге,
   Он больше не женился, всё жизнь верным оставался,
   В местах так, разных, они жили, помня друг о друге.

   Пояснения
   1. Богиня Земли – как аналог Небесного Правителя, верховного бога древнего Китая, очень высокопоставленного бога.
   2. Периоды «Решимости Великой» и «Божественного замысла», -переменные периоды правления императоров танской династии.
   3. Квартал Ци-*** – городской квартал столицы Лоян, расположенный на южном берегу реки Лу.
   4. Врата Цзяньчунь – Врата в центре восточной стены южной части столицы Лоян.
   5. Фазанья колесница – так называемый «Памятный экипаж» (куцзу), который в народе называют «Фазаньей колесницей» (дицзу), предназначенный для выездов царских особ женского пола из дворца для нанесения визитов родственникам.
   6. Мин Чун-янь – умер в 679 году, императорский советник, обладавший волшебным искусством очищения мест от разных духов.
   7. Искусство Великого Творенья – обозначение великого Бога, живущего во Вселенной, так называемое Единое Божество Великого Творенья, олицетворяющее собой все природные процессы, происходящие в мире.
   8. Восемь Внешних Предков – божества, отвечающие за стороны света, такие как северо-восток, восток, юго-восток, юг и т.д.
   9. Чжан – мера длины, приблизительно, 3 метра.
   10. Пять Гор Священных – традиционно расположенных по сторонам света и являющихся пятью небесными направлениями царств инобытия. Это – гора Тайшань в провинции Шаньдун (Восток), Хэншань в провинции Хунань (Юг), Хуашань в провинции Шанси (Запад), Хэншань в провинции Хэбей (Север) и Суншань в провинции Хэнань (Центр – Надир).
   11. Четыре Великих Потока – Чанцзян (Янцзыян), Жёлтая Река – Хуанхэ, река Хуай и река Цзи, в настоящее время соединена с рекой Хуанхэ.
   12. Небеса Далу – "Великие Всеобъемлющие Небеса", в воображении даосизма – сакраментальная сфера, состоящая из нескольких "небес", включая Небеса Нефритовой Ясности, где заседает правитель Вселенной – Нефритовый Император.
   13. Князь Вэй – один из приближенных императрицы У Цзэ-тянь.

СМЫСЛ СОХРАННОСТИ ЖИЗНИ

   Когда У-ди (1) в ученье Дао разочаровался,
   Так как замедлить не сумел он своего старенья,
   Однажды с Сиванму – Царицей Запада – встречался
   И высказал с обидой ей своё такое мненье:
   – «Бессмертные есть разве в Поднебесной моей люди?
   Я пробовал все тайные снадобья и искусства,
   Но видел лишь обман, вздор для успокоенья чувства,
   И понял, что бессмертья нет, и никогда не будет.
   Когда-то, в скорости, умру я. В этом я уверен!
   Ведь наша смерть всегда – как завершение итога,
   Даосов пил пилюли, был в питье-еде умерен,
   И преуспел лишь в том, что стал болеть реже намного.
   Маг Луань Да советовал мне как-то обрядиться
   В одежду царскую, чтоб встретить духов и разведать
   Богов все тайны, – в облаченье в море погрузиться
   И с Императором Морей в пучине пообедать.
   Но отказался я, увидев тщетность всех попыток,
   Тем, кто родился на Земле, бессмертье не даётся,
   Хоть и имеет он вначале своих сил избыток,
   Благодаря здоровью лишь продлиться удаётся».
   Сиванму, те слова царя услышав, рассмеялась,
   Сказав: «От всех пилюль бессмертья вам не будет проку,
   Ведь вы, как все другие тут, подвержены пороку,
   Вам только в мире, тленном, доживать свой срок осталось».
   Она семь персиков достала, и из них два съела,
   А пять дала У-ди, и тот плоды эти отведал,
   А косточки с собою взял, она узнать хотела,
   Зачем он это сделал, и тогда он ей поведал:
   – «Хочу в своём саду их посадить, они – прекрасны».
   Царица только рассмеялась и ему сказала:
   – «Ты можешь посадить их, ждать плодов будешь напрасно,
   В твоём саду таких деревьев ведь не вырастало.
   В три тысячи лет раз мои деревья плодоносят,
   О моих тайнах и уменье лишь даосы знают,
   Но эти знания они от всех людей скрывают,
   Бессмертие не каждый может обрести, кто просит».
   Мой друг небесный рассказал мне несколько историй
   О связях смертных и Бессмертных, что с Небес к нам сходят,
   Иль жителей подводных, что приходят со дна моря,
   Они из разных сфер друг к другу интерес находят.
   Мир наш весь заселён невидимыми существами
   В которые и мы, закончив путь свой, превратимся,
   Оставив этот тленный, мир в другом мире родимся,
   Бессмертие вновь обретя, но кем мы станем сами?!
   Ведь мир наш сложен, удивительное с нами рядом,
   О нём в глубокой старине все мудрецы писали,
   Так как в своих ученьях Небес тайну понимали,
   И видели нетленный мир за всем земным нарядом,
   Но красота и прочность вся в земном мире ветшают,
   И то, что плоть свою имеет, всё в прах превратится,
   И только в тонком мире может стержень сохраниться,
   Трудом который люди в своей жизни обретают.
   И стержень, что даёт нам жизнь, он нами создаётся
   Тем, что даём другим мы и обратно получаем,
   Себя не только бережём, но жизнь других спасаем,
   Бессмертие в награду нам за это всем даётся.
   Когда добры ко всем мы, после смерти переходим
   В иной мир, отведённое заняв в нём положенье,
   Лишь только добродетель обретает в нём спасенье,
   Когда добры мы, то всегда себя мы в нём находим.
   Нам в мире Небо, каждый раз, даёт шанс проявиться,
   Рождаясь в этом мире, связь мы с Небом не теряем,
   Так как на Небеса нам нужно будет возвратиться,
   После того как путь земной свой в мире завершаем.
   Поэтому так важно в жизни нам всем приглядеться
   К тем знакам, духам и посланцам, что нам посылают
   Небесные создания, что нами управляют,
   Не можем никуда мы от которых деться.
   Ведь в нашей жизни контролируемо всё заранье,
   И шага мы не ступим, чтоб за нами не глядели,
   За всё с нас спросится, что делать мы бы не хотели,
   И будет нам за всё награда или наказанье.
   Поэтому так важно нам со всеми духами общенье,
   Они нам знаки подают через глаза и уши,
   Должны мы делать то, в чём наше есть предназначенье,
   Мы Небом посланы на Землю, чтоб спасать все души.

   Пояснение
   1. У-ди (140 – 87 гг. до н.э.) – шестой государь династии Хань.

19. Спасение У Бао-аня

   У Бао-аня звали Юнгу, был происхожденьем
   Он из Хэбея (1), пост капитана лишь занимая
   В Фань-и в Сучжоу (2), славился достойным поведеньем,
   Собою образец для подражания являя.
   Его земляк Го Чжунсян был племянник Го Яньчжэня (3),
   Имел таланты, знанья, выбиться мечтал в премьеры.
   Прославиться всегда он грезил в боевых сраженьях,
   В походах сделать на войне блестящую карьеру.
   Случилось, что тогда на юге начались волненья
   Мань-варваров (4), Ли Мэн там губернатором являлся
   В Яочжоу (5), по императорскому повеленью,
   Он с силами за подавления восстанья взялся.
   Перед уходом Ли Мэнь на прощанье с Го Яньчжэнем
   Сказал: «Чжунсян – осиротевший сын моего брата,
   Хотел бы я в его карьере сделать повышенье,
   Сейчас он очень беден, но чтоб стал потом богатым,
   Для этого нужна ему военная карьера,
   Хотелось, чтобы где-то он бы в битве отличился,
   Чтобы заслугами бы положения добился,
   Ведь он очень талантлив, у меня в него есть вера.
   Тогда б он занял важный пост. Его в поход возьмите,
   Пусть примет он участье в подавлении восставших.
   Его способности на поле боя примените,
   Чтоб смог продвинуть его я, славу его узнавши».
   Ли Мэн внял его просьбе, взять с собою согласился,
   Помощником своим назначил управлять войсками.
   У Бао-ань, узнав это, к Чжунсяну обратился
   С письмом, и просьбу выразил ему словами:
   «Мне повезло, что, как и вы, я из того же места,
   И, как и вы, я одному принадлежу лишь клану,
   О вашей высшей нравственности слышал повсеместно,
   И что к военным подвигам стремитесь неустанно.
   Хоть вами я в душе и постоянно восхищался,
   И видел раньше вас издалека неоднократно,
   Но даже поприветствовать я раньше вас боялся,
   И думал, что поймёте мои чувства вы превратно.
   Вы – канцлера племянник, и, уменьем обладая,
   При свите генерала Ли Мэн место получили,
   Которому разбить мятежников на юге поручили.
   Куда отправился он с вами, войско возглавляя.
   Из генералов всех он самый необыкновенный,
   Блистательных побед на многих полях битвы, давший,
   Что гарантирует успех походу, несомненный,
   За несколько дней усмирите вы этих восставших.
   Насколько помню я себя, всегда любил учиться,
   Но посвящал себя классической литературе,
   И так как отдавался я только своей культуре,
   На поприще всех служб не смог поста трудом добиться,
   Из-за моих наклонностей, талант мой не ценился
   На службе, ценится где только ратное раденье,
   Поэтому по службе не было и продвиженья,
   Я должность капитана округа только добился.
   Сейчас сижу вдали я, на заброшенной заставе,
   Которая меня от вас пространством отделяет.
   И мечтаю я, чтобы полезным быть, о славе,
   Но здесь моей срок всей службы постепенно истекает.
   Что будет дальше с моей службой, и где, – я не знаю,
   Но вряд ли будет по карьере моё повышенье,
   Принять участие в походе вашем я желаю.
   Меня принять к себе – я посылаю вам прошенье.
   Хочу я быть полезен вам, и проявлю старанье,
   Хоть и умения и навыки мои ничтожны,
   Чтобы облегчить на сраженьях ваше пребыванье,
   Я буду делать всё для вас, что сделать в бою можно.
   Веду я тщательный отчёт и точную отчётность,
   Могу носить ваш кнут и лук, и быть во всём полезным,
   Моим способностям в бою найду свою пригодность,
   Племён я знаю языки, народов нравы, местных.
   При вашем же домой победоносном возвращенье,
   Самым последним в вашей свите буду я держаться,
   Чтоб милость вашу заслужить, в бою буду стараться,
   Поэтому прошу вас, призванным быть, разрешенья».
   Весьма Го Чжунсян тронут был, письмо это читая,
   И попросил у генерала Ли Мэн разрешенья,
   Секретарём его назначить в своё управленье,
   Всем качествам, его умение предпочитая.
   Но прежде чем Бао-ань прибыл к месту назначенья,
   Чтоб в подавлении восстания принять участье,
   Сам генерал на варваров Мань начал наступленье
   И разгромил в бою врага передовые части.
   В Яочжуо Ли Мэн, воодушевлённый той победой,
   Проник на территорию Мань-варваров глубоко,
   Но был разгромлен и убит, Го Чжунсян одиноко
   Бродил в лесах, попал к врагам в плен, испытал все беды.
   Поскольку варвары хотели получить богатства,
   Писать всех пленных домой семьям письма заставляли,
   За тридцать чтоб рулонов ткани те их выкупали,
   Или друзьям, чтоб заплатили те во имя братства.
   У Бао-ань в Яочжоу узнал о пораженье,
   А также обо всём, что с армией Ли Мэн случилось,
   И получил письмо от Го Чжунсяна с изложеньем
   Всех бед случившихся в плену, в письме том говорилось:
   «Надеюсь, что вы – в здравии, мне стыдно вам признаться,
   Я не ответил на письмо вам, началось сраженье,
   И враг нанёс нам сокрушительное пораженье,
   На поле боя многим суждено было остаться,
   Ли Мэн убит в бою был, я в плену врагов остался.
   Сейчас дни доживаю здесь в тяжёлом положенье,
   От родины так далеко, я слабым оказался,
   Наверное, не вынесу я мук и униженья.
   Нет во мне силы, как в Чжун И (6), такого же терпенья,
   Который мирно, не ропща, врагам тем покорился,
   Или как граф Цзи (7), когда, сделавшись рабом, смирился,
   Во мне нет их той силы трудностей преодоленья.
   Во мне – одна лишь горечь и великое страданье,
   Всё тело в синяках от ран и от плетей побоев,
   В душе моей, однако, теплится ещё желанье
   Из плена выбраться и обрести хоть миг покоя.
   Не знаю, как мне вытерпеть все беды и несчастья,
   Быть пленником в краю, заброшенном, – такое горе,
   Жара сменилась холодом, я мёрзну в дни ненастья,
   Возможно, заболею и умру, несчастным, вскоре.
   И иногда безумие меня переполняет,
   Я слёзы не могу сдержать, так всё кругом не мило,
   Желание уйти из жизни мной овладевает,
   Мне кажется прекрасным сном всё то, что раньше было.
   И если б вы увидели меня, то б не узнали,
   Настолько я за это время плена изменился,
   Наверное, ко мне бы только жалость испытали,
   От жизни всей я в старика, почти что, превратился.
   Когда ваше письмо пришло, я выбил разрешенье
   У генерала, чтоб вы к нам присоединились,
   Так как по духу и родне мы с вами породнились,
   И ваши взгляды мне близки, и к жизни отношенье.
   И генерал Ли Мэн знал раньше о таланте вашем,
   Просил приехать вас, и быть секретарём на службе,
   Я сделал всё, что вы хотели получить, по дружбе,
   Но поздно прибыли вы, были мы в походе нашем.
   И, может быть, это спасло вас, вы не пострадали,
   Ведь если б вы тогда на службе с нами находились,
   То к пленным бы, в живых оставшись, присоединились,
   И те же муки бы в плену, как мы здесь, испытали.
   Сейчас в беде пока я нахожусь здесь, величайшей,
   И силы все мои иссякли, делать что – не знаю,
   И положение моё ухудшилось тягчайше,
   И я в душе на вашу помощь только уповаю.
   Я должен оставаться здесь, так варвары решили,
   Чтобы родные выкуп за меня большой прислали,
   Так как племянник канцлера – я, как они узнали,
   Рулонов шёлка выкуп в тысячу определили.
   Лишь за доставку вести сто рулонов шёлка надо
   Отдать им, что долг выкупа намного повышает,
   А если деньги не придут, не будет мне пощады,
   Судьба меня на муки, тяжкие, здесь обрекает.
   Прошу вас дяде сообщить о моём положенье,
   Иначе плен мой может моей смертью обернуться,
   И было бы спасением тех денег поступленье,
   Я мог бы, пока жив ещё, домой к себе вернуться.
   Так вы б могли вернуть мою потерянную душу,
   Пока она ещё с телом моим здесь не рассталась,
   Я выплачу долг всем вам, моё слово не нарушу,
   Лишь только бы надежда в моём сердце сохранялась.
   И если дяди уже нет, то к вам я обращаюсь,
   Я с этой просьбой, деньги у друзей вы соберите,
   И отослать мне их скорей возможности найдите,
   О том, что вы найдёте их, я в вас не сомневаюсь.
   Пока живу в плену, я – раб, бродячим духом стану,
   Когда умру, не будет мне пристанища, покоя,
   Я в этом мире в вечности бродить не перестану,
   Но не хочу сейчас смириться я с судьбой, такою.
   Прошу вас, господин У, мой вопрос не забывайте!
   Попробуйте деньги добыть, меня освободите,
   Я буду вам признателен, молю, меня спасите,
   Одна надежда – только вы, меня здесь не бросайте».
   Бао-ань опечален был, прочтя письмо такое,
   Но канцлер уже умер, он один лишь оставался,
   Кто мог ему помочь. Он состояние, большое,
   Своё распродал всё сразу, срочно за торговлю взялся,
   Так как, рулонов двести получил он от продажи,
   Что для освобождения бы друга не хватило,
   И поселился в Яочжоу, голодал там даже,
   Копил всю выручку с продаж, ему что приходила.
   Так десять лет он торговал, собрал семьсот рулонов,
   Но нужной суммы, чтобы отослать, не получалось,
   Жил в бедности, но честно, и не нарушал законов,
   И даже денег, чтоб послать семье, не оставалось.
   Жена с ребёнком жили в Сучжоу и голодали,
   Они так обнищали, не могли уже остаться
   В их доме, и в дорогу к мужу стали собираться,
   Так как, без его помощи – протянут ноги – знали.
   Жена на ослике с ребёнком в Лунань (8) направлялась,
   Чтоб мужа разыскать, еду в коробку загрузила,
   Еда в пути кончалась, смерть голодная грозила,
   Она еду просила у прохожих, побиралась.
   Она сидела с сыном на дороге, горько плача,
   В то время в Яочжоу губернатор вдруг сменился,
   Ян Аньчжу новым губернатором и был назначен
   Туда, он ехал, женщину увидев, удивился,
   Спросил её: «Скажи, ты горько плачешь, в чём причина»?
   Она сказала: «Муж служил мой честным господином,
   До капитанского он в Фанъи дослужился чина,
   Со мною жил в Сучжоу префектуре вместе с сыном,
   Но друг его попал в плен, и он для его спасенья,
   Себе поклялся, что всё сделает, что в его воле,
   Распродал всё имущество, и наши сбереженья
   Собрал для выкупа его из вражеской неволи.
   Но денег не хватило, и торговлей он занялся,
   Взял из семьи все наши деньги, дома что имели,
   В Яочжоу уехал, с нами больше не встречался
   Уж десять лет, совсем мы с сыном дома обеднели.
   Я стала такой нищей, что к нему с сыном собралась,
   Так как жить не на что, есть нечего, а путь наш длинный,
   Поэтому и плачу, я без всяких средств осталась,
   Не знаю, как нам дальше жить в нашей Стране Срединной»?
   Янь Анчжу ей сказал: «Я на почтовом отделенье
   Ждать буду вас, снабжу в пути вас всем необходимым,
   Надеюсь, путь не станет к мужу ваш, неодолимым,
   Пусть сбудутся во всём благие мужа устремленья».
   Когда она пришла туда, он дал ей денег много,
   Чтобы в пути она ни в чём уж больше не нуждалась,
   И сразу же в Яочжоу сам отправился в дорогу,
   У Бао-аня стал искать, пока та добиралась.
   Взяв его за руку, сказал: «Труды читал я древних,
   Следил за их деяньями, всем, что о них писали,
   И восхищён я вашим чувством долга и морали,
   Что унаследовали вы, верша их ежедневно.
   Вы ради друга и его в плену жизни спасенья
   Оставили жену и сына, сами обнищали,
   Уж десять лет ему на выкуп деньги собирали,
   Увидев вашу бедную жену, был в потрясенье.
   Так сжалось моё сердце, найти надобно возможность
   Помочь вам собрать выкуп весь, и как можно скорее,
   Но трудность в том, что я вступил только вот в свою должность,
   И денег, заработанных, ещё я не имею.
   Четыреста рулонов я возьму пока со склада
   Во временное пользованье, они вам помогут,
   Потом обратно их верну, вам надо их в дорогу
   Взять, будет за освобожденье полная расплата.
   Но главное – чтоб друг ваш побыстрее возвратился».
   У Вао-ань в восторге был, и выкуп тем отправил,
   Нарочный сразу же богатство варварам доставил,
   Прошло всего лишь десять дней, Го Чжунсян появился.
   Он измождён был и с усилием передвигался,
   Ступая окровавленными на ступнях ногами,
   Был весь сильно осунувшимся и больным казался,
   Обмен приветствием сопровождался их слезами.
   Ян Анчжу канцлеру служил, и ванну приготовил
   Его племяннику Чжунсяну, дал ему одежду,
   И в его честь роскошный пир в своём дворце устроил,
   На родину Го возвращения сбылась надежда.
   Ян Аньчжу возвёл Го Чжунсяна в лейтенанта званье,
   И наделил его средствами в знак вознагражденья.
   Чуть позже пленник, бывший, чтобы выразить признанье,
   Решил в знак благодарности Аньчжу сделать даренье,
   Купив у варваров десять красавиц для услады.
   Но Аньчжу принимать подарок этот отказался,
   Сказав: «Я не мошенник, и не нужно мне награды,
   Не ради же вознагражденья я для вас старался.
   Вы на свободе из-за чувства долга Бао-аня,
   Благодаря ему случилось лишь освобожденье,
   У вас есть старая мать, что на вашем попеченье,
   Вы лучше деньги на её потратьте содержанье».
   Чжунсян сказал: «Я – человечек маленький, ничтожный,
   Благодаря лишь вам, я смог на родину вернуться,
   Если б не ваша была помощь, умер б там, возможно,
   Любой поступок мой в плену мог смертью обернуться.
   Хоть мой взгляд ограничен, но как мог я не заметить
   Великий ваш поступок, и в долгу я не останусь,
   Я должен ваше милосердие как-то отметить,
   Мой если дар отвергните, то с жизнью я расстанусь».
   Аньчжу, услышав речь, не мог от дара отказаться,
   Сказав: «Раз так, для младшей дочери возьму я няню,
   Других не нужно мне, придётся с ними вам расстаться,
   Их отпустить на родину, препятствовать не стану».
   Аньчжу У Бао-аня, щедро одарив, простился,
   За подвиг свой тот наделён был небольшим наделом,
   Домой он с драгоценными вещами возвратился.
   Го Чжунсян к матери домой поехал, первым делом,
   Пятнадцать лет её не видел, а потом в столицу
   Отправился и был назначен цензором в Вэйчжоу (9),
   Где он женился, смог на службе быстро отличиться,
   И послан казначеем был в провинцию Дайчжоу (10).
   Когда срок полномочия истёк, то мать скончалась.
   Похоронив её, себе сказал он: «Долг отдавши,
   Когда, сыновний, я в семье, обязанность осталась
   Пред Бао-анем». И своё поместье он, продавши.
   Занялся поиском того, кто спас его из плена.
   У Бао-ань тогда район Фаньи уже оставил,
   Администрацией Пэйшаня, что в Мэйчжоу, правил,
   (В то время в его жизни случилась перемена).
   Но вскоре умер он с женой, гроб в храме находился,
   Когда узнал об этом Го Чжунсян, то разрыдался,
   Пошёл туда, в одежду, траурную, облачился,
   Был в горе, что его долг, неоплаченным, остался.
   Извлёк из гроба кости их, и поместив в корзину,
   Нёс на спине их до Вэйцзюня (11), босиком шагая,
   Нашёл для погребенья им цветущую равнину,
   Потратил свои деньги все, могилу воздвигая,
   На камне сделал надпись, восхваляя их деянья.
   Построил рядом хижину и сам там поселился,
   Три года в трауре жил, каждый день за них молился,
   Молитвою стараясь, вознести им воздаянья.
   Когда траур закончился по сроку истечении,
   В Ланьчжоу (12) стал администратором пятого чина,
   Был совестливым, добродетельным в своём служенье
   Любил как своего брата У Бао-аня сына.
   Отвёз его в Ланьчжоу, одарил его благами,
   Нашёл ему жену; отца и мать его прославил.
   Когда же умер, то им ценности свои оставил,
   Своё всё состояние с домами и садами.
   Когда попал в плен Го Чжунсян, вождь оценил заслуги
   Его, вначале он к нему, как к гостю относился,
   Кормил тем, что сам ел, предоставлял ему услуги,
   Но тот бежать пытался, так как пленом тяготился.
   Его в лесах преследовали, наконец, схватили,
   Его другой начальник оказался злым, суровым,
   Избил его и подвергал день, каждый, пыткам, новым,
   К нему враждебно относились, постоянно били,
   Чжунсяну удалось сбежать, но вновь его поймали,
   И наказания его опять ужесточились,
   Его плетьми пороли, как раба, огнём пытали,
   Попытки убежать из плена снова повторились.
   Тогда его злым варварским монахам передали,
   А те к подошвам его ног дощечки две прибили,
   Чтоб не сбежал от них, в большую яму поместили,
   Отбросы пищи, чтоб не помер, в яму ту бросали.
   Так в яме семь лет с досками он жил, не видя света,
   С трудом перенося невыносимые страданья,
   От Бао-аня ожидая на письмо ответа,
   Пока не спас его, благодаря своим стараньям.

   Пояснения
   1. Район Хэбей – во времена правления династии Тан помимо провинции с таким же именем в этот район входили нынешние провинции Шаньдун и лежащая в северном районе реки Хуанхэ часть нынешней провинции Хэнань.
   2. Суйчжоу – ныне Суйнин в провинции Сычуань.
   3. Го Яньчжэнь – (657 – 713), генерал; получивший в 712 году пост канцлера.
   4. Мань-варвары – группа чужеродных народов, в эпоху правления династии Тан в Юго-Западном Китае в середине 7-го века в районе нынешней провинции Юньнань возникло государство Наньчжао. Между Китаем и Наньчжао происходили частые конфликты.
   5. Яочжоу – место нынешней местности Яоань в провинции Юньнань, южнее Даяо.
   6. Чжун И – известный дворянин китайской древности из государства Чу, став пленником князя Цзин, показал удивительную стойкость и преданности своему отечеству , в конце концов, был отпущен на свободу.
   7. Граф Цзи – Су Ю граф Цзи, дядя последних царей династии Шан (с 16-го по 11-й века до н. э). Его предостережения царям не были услышаны, из-за чего он симулировал безумие, став рабом.
   8. Лунань – область в районе нынешней Яоани провинции Юньнань, южнее Даяо.
   9. Вэйчжоу – нынешний Линчю в провинции Шанси.
   10. Дайчжоу – нынешний Дайсянь в провинции Шанси.
   11. Вэйцзюнь – старинное имя, оставшееся со времён правления Танской династии, префектуры Вэйчжоу нынешнее название Дамин в префектуре Хэбей, место рождения У Бао-аня.
   12. Ланьчжоу – нынешний Ланьсянь в провинции Шаньси.

ОБ ОБЩЕНИИИ С НЕБЕСНЫМИ ЛЮДЬМИ

   Решают Небеса великих всех людей рожденье,
   Для этого с Небес Бессмертные на землю сходят,
   Где чудеса творят и нужных им людей находят,
   Так происходит Небу людей нужных появленье.
   Случатся путём тем непорочные зачатья,
   В седьмой день в седьмой месяц царь У-ди (1) на свет родился,
   Когда Ткачиха с Пастухом Небес была в объятьях.
   Посланник с неба с вестью к матери царя явился.
   Потом сам царь У-ди с Небесной Девой повстречался,
   И император Чжао-ди на свет так появился,
   Прибыв в Хэдун, царь увидал, на землю свет спускался
   С Небес на скит, который весь в сиянье озарился.
   В скиту красавицу нашёл со сжатыми перстами,
   Никто не мог разжать ей руки, как все ни старались,
   Царь прикоснулся только к ней, персты разжались сами,
   После чего царь и девица браком сочетались.
   Во время же соития девица рассказала
   Ему таинства Хуань-ди с Сунюй (3) при их сближенье
   Так как она сама небесной тайной обладала,
   И знанием Небесных Сыновей (4) происхожденья.
   Так чрез четырнадцать лун предок Яо появился,
   Сошёл он в чрево прямо с Неба. Был силён, отважен,
   И в возрасте уже восьмидесяти лет родился,
   Даос об этом Лао-цзы свидетельствовал даже.
   Когда жена У-ди скончалась, её обрядили,
   Все знали, что она небесного происхожденья.
   Чудесный аромат от неё шёл при погребенье
   В гробу в Юньлин – «Кургане Облаков» – похоронили.
   Стонал от горя государь, его все утешали,
   Не мог о ней не думать, любовь снова возвращалась,
   Велел разрыть могилу, там её не оказалось,
   Гроб пуст был, только платье, туфли ещё в нём лежали.
   Другой случай, Хо Цзюбин полководец был, известный,
   Служил государю У-ди он с преданностью, верной,
   Однажды встретился с одною девушкой, прелестной,
   Которая была Волшебной Девой и Бессмертной.
   Но он её сближенью с ним во сне сопротивлялся.
   Когда ж она сошла на землю, чтоб с ним повстречаться.
   От встреч он уклонился, чтобы чарам не поддаться,
   Презрев любовь богини Шэньцзюнь, он от ран скончался.
   Таких историй много, где существ проникновенье
   С Небес на землю, небожителей, богов и духов,
   Рождает множество свидетельств и народных слухов,
   Идёт всех знаний, новых, от встреч тех возникновенье.
   Те знания потусторонний мир нам открывают -
   Обетованную Землю, Обитель всех Бессмертных,
   Где необычные в местах тех люди обитают,
   Владея тайными искусствами сфер, многомерных.
   Сфер посещенье тех – цель все даосов и монахов,
   Где смерть с рождением, как тела с духом, в связь вступает.
   Куда тайной ведомое сознанье проникает,
   И избавляет от земных всех заблуждений, страхов.

   Пояснения
   1. У-ди – (140 – 87 гг. до н. э.) шестой император династии Хань
   2. Млечный Путь разделяет две звезды Пастуха из созвездия Волопаса и Ткачихи, из созвездия Лиры. По восточной легенде один раз в год седьмого июля в Небесах небесные сойки устраивают мост через Млечный Путь, по которому переходит Пастух к Ткачихе, чтобы заняться любовью. Информация, данная в сообщении о времени рождения У-ди, связана с представлениями древних китайцев об особом мистическом единстве течения времени жизни человека и Вселенной, которые выражались в специфических цифровых комбинациях в их календаре В нём первому из циклических знаков двенадцатеричного цикла, знаку цзы (эмбрион, ребёнок) гармонично соответствовал седьмой знак – у (полдень), котором, в свою очередь, в космологии соответствовали страны света – север (цзы) и юг (у). Следует обратить внимание на то, что движение времени по календарю отсчитывается с севера на юз, т. е. влево. Движение от севера к западу, т.е. вправо, обратное течение времени, в китайской космологии воплощало принцип Инь, женское начало, тогда как левая сторона была связана с манифестацией принципа Ян, мужского начала.
   3. Сунюй – даосская бессмертная, составила для императора Хуан-ди эротические наставления, соответствующие достижению бессмертия.
   4. Тяньцзы – («Небесный Сын» или «Сын Неба») – официальных титул всех императоров.

20. Старый садовник Чжан

   Жил в Люхэсяне (1) близ Янчжоу Чжан, садовник, старый,
   Был у него сосед Вэй Шу, который поселился
   В период Лян царей династии «Небесной кары»,
   До этого на службе в префектуре находился.
   Дочь, старшая Вэй Шу, достигла возрасты невесты,
   Отец послал за одной свахой, чтоб найти ей мужа,
   Она была умна и знала женихов все, местных,
   Ей доверяли, находила зятя, кто был нужен.
   Услышав это, старый Чжан её у ворот встретил
   И радостно в дом пригласил, стал угощать едою,
   Вином, сказав: «Соседа подросла дочь, я заметил,
   Хотелось, чтобы стала бы она моей женою.
   Её отец вас попросил ей подыскать супруга,
   Ведь вас к себе он вызвал только с этим порученьем,
   Вы пожените нас, и обретёте во мне друга,
   И будет от меня большое вам вознагражденье».
   Услышав это, сваха начала громко браниться,
   И стала обвинять в разнузданности и распутстве:
   – «В каком же молодая будет находиться чувстве
   С тобой, старым козлом?! Тебе пора угомониться»!
   – «Я стар и немощен, но быть со мною ещё можно,
   Мы будем садоводством вместе жить, любя друг друга
   Ведь вам уговорить её отца будет не сложно,
   Сейчас я одинок, но будет у меня подруга».
   Но сваха говорить не стала, ушла, негодуя,
   Наутро старый Чжан позвал её к себе вторично,
   Она его спросила, ненароком, критикуя:
   – «Ты очень стар, и как себя оцениваешь лично?
   Где это видано ещё, чтоб девы с положеньем
   За стариков-садовников вдруг замуж выходили?!
   Семья богата, дочь – красавица, на загляденье,
   Без свах к ней сватаются, парни все её любили.
   Для дочери – домов немало с превосходным вкусом,
   Вы не подходите друг другу, вам с ней не остаться,
   Подарите вы если даже с бриллиантом бусы,
   Не буду за вино я над семьёй Вэй насмехаться».
   – «Но можешь ты им предложить»? – спросил старик упрямо. –
   Судьбы моя такая, если та не согласится».
   После чего в семье Вэй сваха заявила прямо:
   – «Старик-садовник Чжан на дочери хочет жениться».
   Услышав слова эти, Вэй ужасно разозлился:
   – «Как можешь презирать так, сделав это предложенье?!
   Чтобы пойти на это, я ещё не разорился,
   Ты ж знаешь, я всегда был ведь с высоким положенье».
   – «Я знаю, – сваха молвила, – настаивал он очень,
   И отказать я не могла, так как его боялась,
   Поэтому в мужья вам предложить и попыталась,
   За это награждение большое он мне прочил».
   Тогда сказал, как в шутку, господин Вэй ей сердито:
   – «Скажи, отдам дочь за пятьсот я тысяч слитков златом,
   Так как совсем не думаю, что он такой богатый».
   Вернувшись к старику сваха сказала всё отрыто.
   Садовник молвил: «Хорошо»! И господину Вэю
   Привёз всю эту сумму денег на тележке вскоре,
   Семья была поражена. Старик сказал: «Имею
   Я денег много. Не вопрос!» – заметив в разговоре.
   Вэй пояснил: «То была шутка, что сказал я ранее,
   Откуда столько денег у себя старик имеет?
   Я не предполагал, что он богатствами владеет,
   Не стал шутить бы, если знал об этом я заранье.
   Что же мне делать»? И тогда своим он дал заданье,
   Чтоб выяснили мненье дочери, как бы случайно.
   Она была не против старика. Вэй чрезвычайно
   Был рад, что не нарушил данного им обещанья.
   После того, как старый Чжан на деве Вэй женился,
   Свою профессию садовника он не оставил,
   Он землю обрабатывал и в поле находился,
   И фрукты , овощи всем продавал, народ их славил.
   Жена вела хозяйство, и работы не стыдилась,
   Что было совсем родственником её не по нраву.
   Отговорить её те не могли, когда трудилась,
   Без страха в том, что обретёт простолюдинки славу.
   Так продолжалось много лет, Вэй Шу один знакомый
   Раз, как-то упрекнул его: «Всему ведь есть границы,
   Есть семьи бедные, но знатный, но возле дома
   Отдать садовнику дочь?! Им лучше бы переселиться.
   К тому ж он старый. Если ты от дочери отрёкся,
   То почему б уехать не позволить им куда-то,
   Чтоб не краснеть, что дочкой, молодой, старик увлёкся,
   И сразу захотел на ней жениться через сватов»?
   Вэй Шу дочь с зятем пригласил с вином в дом для веселья,
   Когда у всех, кто пил вино, поднялось настроенье,
   Отец своим намёком высказал им намеренье,
   Подальше чтобы справили от них те новоселье.
   Сдержавшись, старый Чжан сказал: «Я с самого начала
   Хотел уехать с ней, но тут причина заключалась
   В том, что семья ваша б по дочери скучала,
   И лишь поэтому дочь ваша рядом оставалась.
   Теперь, когда вас не устраивает нахожденье
   Нас здесь, ничто мешать не будет нашему уходу,
   Нам тоже неприятно, когда множество народу
   Вокруг нас, мы не любим быть их центром наблюденья.
   Есть небольшое на горе Ван-у (3) моё поместье,
   Мы завтра же туда поедем, будем находиться
   Там, раз вы не желаете, чтоб жили рядом вместе».
   А утром старый Чжан с женой пришли с семьёй проститься.
   Сказал Чжан тестю: «Если будешь тосковать по дочке,
   То брата старшего её пошли сестру проведать
   На юг к горе Тяньтан (4), там, где на маленьком кусочке
   Стоит небесный мой дворец, мы сможем отобедать».
   Затем велел жене надеть плащ, шляпу из бамбука,
   Сесть на осла, а сам последовал за нею с тростью,
   О них больше неслышно было. Долгая разлука
   С семьёй дочь разлучила, брат не мог пойти к ним в гости.
   А много лет спустя Вэй Шу о дочери вдруг вспомнил,
   Представил её в нищете, с грязными волосами,
   И сыну о желании, сестру найти, напомнил,
   Чтобы узнать, как ей живётся с мужем за горами.
   Когда брат Вэй И-фан пришёл на юг к горе Тяньтана,
   То увидал куньлуньского раба (5) в горах на поле,
   Пахал тот плугом с жёлтым волом, пас стадо баранов,
   В высокой местности вокруг раскинулось раздолье.
   Спросил брат: «Есть поместье Чжана, старого, здесь где-то»?
   Куньлуньский раб, отбросив свою палку, поклонился,
   Сказав: «Я провожу вас. Оно здесь, на склоне этом,
   Он долго ждал, чтобы к нему кто-то из вас явился».
   И вместе с ним по косогору начал подниматься,
   Затем пошёл он на восток, вершина где стояла,
   По тропке, горной, узенькой, в долину стал спускаться,
   Туда, где у подножия речушка протекала,
   И перейдя её, прошёл изгибы, повороты,
   Пейзаж ставал другим, дорога в гору поднималась,
   Как будто, в мир, иной, и всё, земное, там менялось,
   И рядом с облаками вдруг вошли они в ворота,
   С горы сошли, путь взяли в северное направленье,
   Пересекли ещё реку (она в небе терялась),
   Повсюду видели в горах воздушные строенья,
   Картина, сказочная, перед взором открывалась.
   Перед дворцом, прекрасным, они вдруг остановились,
   У красных врат в одеждах синих стражники стояли,
   Вокруг в тумане журавли и фениксы летали,
   А из дворца мелодии, божественные, лились.
   – «Это – поместье семьи Чжан», – сказал раб, поклонившись,
   Вэй И- фан удивлён был, в тот момент врата открылись,
   В одеждах фиолетовых служанки появились,
   И проводили в главный зал, большой, за дверью скрывшись.
   Великолепие убранства брата поразило,
   Везде там чистота сияла блеском, благородным,
   Краса во всём воображение превосходила,
   Наполнено всё было ароматом, бесподобным.
   Послышался подвесок жемчугов звук, приближаясь,
   Рабыни молвили: «Идёт хозяин»! Дверь открылась,
   Фигура юного мужчины в зале появилась,
   С лицом прекраснейшим, в сиянии преображаясь.
   Его с полдюжины девиц-рабынь сопровождали,
   Он был в плаще, пурпурном, поверх красного кафтана,
   Весь в красном, ноги в красных туфлях по полу ступали,
   Когда брат присмотрелся, в человеке узнал Чжана.
   Сказал Чжан, старый: «Ты меня через сестрёнку знаешь,
   Все мира тяготы людей сродни лишь пребыванью
   В огне, пока ты хладнокровия не достигаешь
   И чистоты, пока не будешь прилагать старанья,
   Подвержен будешь пламени страстей и беспокойства,
   Не сможешь обрести даже минуты ты покоя,
   Поэтому нужны нам так душевные устои,
   Которые нас наделяют благородства свойством.
   Необходимо миром, внутренним, нам заниматься,
   Что делает твоя сестра сейчас в своём стремленье,
   Ты можешь подождать, в её покоях оставаться,
   Когда придёт в себя, то выразит тебе почтенье».
   Он жестом пригласил его присесть для ожиданья,
   А сам в мир, внутренний, на это время погрузился,
   Как будто весь он с головой вошёл в своё сознанье,
   И так сидел, пока И-фан с ним в зале находился.
   Но вскоре девушка-служанка в зале появилась,
   Сказав: «Я получила от хозяйки указанье,
   Она сейчас от медитации освободилась,
   И может брату уделить уже своё вниманье».
   И брата девушка во внутренний зал проводила,
   Где должен был он встретиться с сестрой своей, родною,
   Пока её он ждал, его убранство восхитило
   И мебель драгоценная вся сестриных покоев.
   Все балки были сделаны из красной древесины,
   На двери – инкрустация, как панцирь черепахи,
   А на стенах висели разные волшебные картины,
   Где жили между облаков даосы и монахи.
   А окна разукрашены лазоревым нефритом,
   Из нитей жемчуга все занавеси там висели,
   Пол выложен мозаикой был из кусков гранита,
   Ступеньки лестницы, как будто, зеркалом блестели.
   Не знал брат, из какого сделано всё материала,
   Такого в мире никогда не видывал он чуда,
   Блеск и великолепие сияло там повсюду,
   Пред ним его сестра в нарядах, царственных, предстала.
   Она приветствовала брата, о родителях спросила,
   Но мысли её далеко, как будто, где-то были,
   Она его в огромный зал обедать пригласила,
   Где стол, большой, с изысканной едой для них накрыли.
   Таких он с роду не вкушал прекрасных угощений,
   И вкусных вин не пробовал ни на одном приёме,
   Затем его препроводили на ночь в помещенье,
   Когда он спать в постель ложился, вспоминал о доме.
   А утром, ещё в сумерках, Чжан с Вейем повстречался,
   Когда они ещё в роскошном зале чай свой пили,
   Вошли служанки две, о чём-то Чжана известили,
   Услышав от них сообщенье, он вдруг рассмеялся,
   Сказав: «Но если в доме гость, как можно не являться
   Домой до вечера? Ведь это просто неприлично»!
   Затем он повернулся к брату и сказал тактично:
   – «Возникли обстоятельства, и мы должны расстаться.
   Моя сестра желает на гору Пэнлай поехать,
   И мы с твоей сестрой поедем с ней в сопровожденье.
   Вернёмся только вечером, нельзя нам с ней не ехать,
   Ты можешь дома отдохнуть, развлечься с наслажденьем».
   Чжан с этими словами, поклонившись, во двор вышел,
   А вскоре облака пяти цветов там показались,
   Они, как экипажа два, на землю вниз спускались.
   А с ними фениксы летели и спускались ниже.
   Когда были внизу, звучали в эти же моменты
   Небесной музыки гласа, словно роса спускалась,
   Играли струнные и духовые инструменты (6),
   И благостная атмосфера всюду растекалась.
   Чжан, старый, и сестра И-Фана в экипажи сели,
   А свита – дюжина – на журавлях передвигалась,
   Заметил Вэй, в восточном направлении летели,
   Туда, где вотчина Бессмертных всех располагалась.
   Хотя не видно было их, но музыка играла,
   И-фан остался дома, и был окружён заботой
   Служанок, ублаженье Вэйя было их работой.
   А вечером опять та музыка с небес звучала,
   То было знаком – старый Чжан с женою возвратились,
   Как видно, на гору Пэнлай они уже слетали,
   И сразу Чжан к нему зашёл, как только приземлили,
   О путешествии своём И-Фану рассказали,
   – «Тебе тут скучно, видно, было? – Чжан тут извинился, -
   Но смертным в нашем доме нельзя долго оставаться.
   Желательно тебе домой обратно возвращаться.
   Было б прекрасно, если б ты бессмертия добился».
   Когда настало время, то сестра пришла прощаться,
   Сказала добрые слова, родным для передачи,
   Сказал Чжан: «Далеки от вас мы, чтобы нам встречаться,
   Лишь весточку мы можем отослать вам, не иначе».
   Он дал пять сотен лянов (7) злата ему на дорогу,
   Соломенную шляпу, как подарок, на прощанье,
   Сказав ему: « Семья чтоб не попала в обнищанье,
   Когда деньги закончатся, иль станет их немного,
   Тогда получите вы десять миллионов злата
   У Вана, старого, аптекаря, что обитает
   В Янчжоу, что у северных ворот, ведь он богатый,
   Покажете лишь эту шляпу, он её признает.
   Возьмите эти деньги в знак особого признанья».
   И с этими словами Чжан из зала удалился,
   Раба Кунлуня попросив, чтоб с ним он находился,
   Чтоб проводить его в горах до места расставанья.
   Раб проводил его по горной тропке до Тяньтана
   И попрощался, склонив голову, пошёл обратно,
   Вэй И-фан шёл домой, оглядываясь многократно,
   Пытаясь горный путь запомнить до дворца стен Чжана.
   Когда домой вернулся он, все очень удивились,
   Увидев золото, расспрашивать его все стали,
   Что Чжан – бессмертный, его родственники все считали,
   Другие думали: те в Царстве мёртвых находились.
   Соседи же никак весть эту не воспринимали,
   Любые размышленья вызывали удивленье
   Что делать с этим всем, действительно они не знали,
   Шло время, постепенно придавалось всё забвенью.
   Когда шесть лет прошло, закончилось в семье их злато,
   И вспомнил тут соломенную шляпу И-фан Чжана
   При помощи её он получить мог деньги Вана,
   И вновь зажил прилично бы с семьёй всей и богато.
   Но не был он уверен, что было это возможно,
   Кто-то сказал: «Хотите получить без предъявленья
   Письма такую сумму денег, невозможно полученье
   Чего-то на словах, ведь верить людям в мире сложно».
   И-Фан сказал: «Но шляпа есть, она Вану знакома,
   Она и станет в полученье денег подтвержденьем».
   Когда уже средств не осталась больше в семье, дома,
   Отправился в Янчжоу он с семейным порученьем.
   У северных ворот он разыскал аптеку Вана,
   Шагнув к нему, спросил: «Вы – Ван? Пришёл я за деньгами,
   Мне нужно десять миллионов взять старика Чжана,
   Вот его шляпа, как условленный знак между нами.
   Он раньше подарил мне эту шляпу в знак признанья».
   Сказал Ван: «Верно! Деньги есть, но та ли шляпа эта?
   Проверить должен я, вам нужно подождать ответа».
   Тут голос прозвучал: «Могу я сделать опознанье»!
   И сразу вышла молодая девушка, сказала:
   – «Чжан часто приходил сюда, и я с ним говорила,
   Раз попросил он шляпу починить, и я зашила,
   Но чёрной нитки не было, я красной залатала».
   Она вязала ту шляпу, швы внутри все посмотрела,
   Сказала: «Это – шляпа Чжана, он в ней к нам являлся».
   Вэй деньги те забрал, что получить семья хотела,
   И понял, что Чжан истинным Бессмертным оказался.
   А позже, когда вновь семья о дочке вспоминала,
   (Отец раскаивался в том, что не был с Чжаном дружен)
   То Вэй И-фана в горы разыскать её послала,
   Но он бесчисленные горы там лишь обнаружил.
   Бродил он среди рек и гор, охотников встречая,
   Из них никто не знал о старика Чжана поместье,
   Он шёл, пометок, ранее сделанных, не замечая,
   Всё изменилось, будто не был раньше он в этом месте.
   Домой глубоко опечаленный Вэй возвратился,
   В семье все поняли, не будет с нею встреч уж, личных
   Тот первый раз И-фан с сестрою навсегда простился,
   Различны всем пути бессмертных и людей, обычных.
   Они искали Вана. но уехал тот куда-то.
   Прошли года, И-фан в Янчжоу как-то оказался,
   Прогуливаясь, он смотрел на северные врата,
   Вдруг Чжана раб, куньлуньский, на глаза ему попался,
   Спросил: «О, господин, ваша семья как поживает?
   Домой моя хозяйка хоть не может ездить часто,
   Но будто среди вас живёт, всегда вас вспоминает,
   О вас всё знает, чувствуя себя всегда прекрасно.
   Достал монету, золотую, и отдал И-фану,
   Сказав: «Это моя хозяйка вам её прислала,
   Мой господин находится в корчме со старым Ваном,
   Они беседуют там вместе за вина бокалом.
   Присядьте ненадолго, доложусь им, подождите.
   Они вас рады будут видеть. Я прерву их речи.
   Вернусь я быстро, только им скажу, вы посидите»,
   И-фан под флагом (8) сел таверны, ожидая встречи.
   Никто не вышел из корчмы, когда уже смеркалось,
   Решив проверить, как дела, вошёл Вэй , огляделся,
   Трактир гостей был полон, стариков не оказалось.
   Куньлуньский раб, как и хозяин Чжан, куда-то делся.
   Достал монету он, удостовериться желая,
   Что это всё – не сон его, и явь царит повсюду,
   Была монета настоящая и золотая,
   Вздохнув, отправился домой он, удивляясь чуду.
   Монета же была старинная и дорогая,
   Семья, продав её, жила лет много с наслажденьем
   В достатке, не работая нигде, лишь отдыхая,
   Осталось известным Чжана местонахожденье.

   Пояснения
   1. Люхэсянь – местечко в нынешней провинции Цзянсу.
   2. Династия Лян – правила с 503 по 577 гг. в Южном Китае. Здесь идёт речь о периоде "Небесной кары" (502-519) династии Лян.
   3. Горы Ван-у – горы, расположенные в нынешней провинции Шаньси юго-западнее от Янчэнсяня.
   4. Гора Тяньтан – самая высокая вершина горы Ван-у.
   5. Куньлуньский раб – куньлуньские рабы, несколько раз появляющиеся в повествованиях эпохи Тан, описываются как темнокожие и обладающие особыми способностями (в основном сверхъестественными). Согласно историческим источникам, считается, что рабы-куньлуны пришли из внутренней Индии или из Африки.
   6. Духовой инструмент (по-китайски – «шэн»), состоящий из нескольких трубочек.
   7. Лян – китайская мера веса, при династии Тан составляла, приблизительно, 1 лян – 40 грамм.
   8. Флаг постоялого двора – флаги в древнем Китае использовались в качестве идентификаторов постоялых дворов, подобно современным вывескам магазинов.
 
ЧЕТВЁРТАЯ ГЛАВА. ПОЧИТАНИЕ ВОСПРИИМЧИВОСТИ

   Обычно восприимчивость предшествует познанью (1),
   Чтоб мира состоялось адекватное понятье,
   Великие умы в ней развивают свои знанья,
   Стараясь так осмысливать свои все восприятья.
   Чтобы способность эта к частностям не прилагалась,
   Всем нужно побороть познания ограниченье,
   Развить ум, чтоб сомнений в нас не оставалось,
   Чтоб меру уловить Черты Единой назначенье.
   Черта охватывает всю бытья универсальность,
   Из восприимчивости (2) в мире творчество рождает,
   С потоком восприятий возникает гениальность,
   Энергия познанья сердце биться заставляет.
   То Небо порождает, что Земля осуществляет,
   И важно почитать плодов Небес всех восприятье,
   Кто вкладывает в творчество дары и сохраняет,
   Тот совершает чудо из чудес в своем охвате.
   Он праздности не допускает внутренней и внешней,
   Как в «Книге перемен» об этом чуде говорится:
   «Творит без передышки муж в мире, ином, и здешнем,
   Подобно космосу (1), чтоб вместе с ним осуществиться».

   Пояснение
   1. Восприимчивость (шоу) и познания (ши) – здесь речь идёт о происхождении двух понятий из буддийской философии. Согласно «Большому буддийскому словарю» (Фосюэ дацы дянь), понятие «шоу» характеризует способ, каким сердце входит в контакт с внешним миром и его воспринимает; «ши» – название способности понимать и различать. В этом и состоит похвала восприимчивости. Прежде чем художник начинает писать, обучение должно было сделать его видящим. Философия Дзэн-буддизма воспитывала в художниках и в мыслителях, исповедующих его, смиренное и внимательное отношение к миру, в противоположность другим школам буддизма, которые не требовали от живописи ничего, кроме передачи образов доктринальных и исторических, и в следствие этого, не представляющим интереса ни для кого, кроме разряда ремесленников, произведения которых оценивались эстетами, как изделия низкого сорта. Буддизм Дзэн, напротив, не переставал вдохновлять развитие некоторых наиболее высоких принципов интеллектуальной живописи вэньжэньхуа. В философии Дзэн высшая точка несвязанности и духовного озарения реализуется только в сердце в одно мгновение ощущения подлинного бытия. Медитация опирается не столько на писания, сколько на конкретное, даже грубоватое ощущение реальности, самой близкой, самой естественной и самой неожиданной. Абсолют Будды раскрывается в конкретной реальности, самой банальной и непосредственной и, следовательно, уникальной. На это указывает, например, объяснение Учителя ученику, который его спрашивает, кто есть Будда. «Это репа, растущая в Чжаочжоу, которая весит три циня».
   2. Из восприимчивости сердца – естественно, что в контексте философии Дзэн нужно чтить восприимчивость каждого бинома (живопись – тушь, тушь – кисть, кисть – запястье, запястье – сердце). Это – по образцу творческого отношения, которое единит Небо и Землю: совсем как Небо творит и Земля оплодотворена, так и сердце воспринимает, и рука это постигает, и кисть родит. Истинная живопись, как и магия, происходит из одного корня – из проникновения в в тайны мироздания.
   3. Плодов Небес всех восприятье – в соответствие с учением Дзэн всё творчество проистекает из восприимчивости сердца, постигшего сущность явлений, даже если эти явления кажутся нам чудесами..
   4. Подобно космосу – в этой фразе содержится существенная даосская мысль – деятельность творца не в том, чтобы имитировать различные дары природы, но воспроизвести сам акт, который природа творит. Творчество – процесс, идентичный процессу творения Вселенной. Один и другой протекают параллельно. Как говорил Пикассо: «Речь идёт не о том, чтобы имитировать природу, но чтобы творить, как она». Клодель высказывал такое же наблюдение: «Искусство имитирует природу в её следствиях, таких, какими они являются, но в их причинах, в её «способе», в её образе действия, которые суть только лишь сопричастие и отвлечение в предметах самого божественного искусства».

О ЧУДЕСАХ И НЕОБЫЧНОСТЯХ

   Когда кто-либо изучает магии искусство,
   Он может в мире сам, во что захочет, превратиться,
   Тогда-то и рождается особое в нём чувство
   Проникнуть в мир иной, и в мире этом раствориться,
   Он может двухголовым стать иль сделаться девицей.
   Животным быть иль птицею, змеёю или крысой.
   Любая нечисть в облике в него может вселиться,
   И сам он может научиться быть Бессмертным Лисом.
   Но есть опасность в этом всём, кто это понимает,
   Творящий человек не может уж остановиться,
   Стабильности он не способен уже подчиниться,
   Как говорят: Изгонишь крысу, то змея вползает».
   Он оборотнем может стать нежданно, не желая,
   И для того, чтоб контролировать все измененья,
   Необходимо стержень, внутренний, свой сохраняя,
   Собою становиться, когда выйдешь из забвенья.
   Поэтому так много в жизни демонов и тварей,
   Существ, чертоподобных, оборотней, лиходеев,
   Которые, в себе черты особые лелея,
   Теряют целостность и превращаются в детали
   Своих привычек и каких-то вредных проявлений,
   Которые в их мутном, возбуждённом мире возникают,
   Когда теряются возвышенные устремленья,
   Из-за чего они себя теряя, погибают.
   Поэтому всегда нам нужно к чистому стремиться,
   Возвышенные помыслы иметь, не опускаться
   До глубины падения, в полёте находиться
   К небесным целям, чтобы вновь в себе осуществляться.

21. Волшебный мучной паразит

   В Чаньчэне некий Лу Юн жил, был из Уцзюня (1) родом,
   Его все предки ранее экзамены сдавали
   На звание учёных и служивыми ставали,
   И были уважаемы всегда простым народом.
   Лу Юн с младенчества ещё любил есть всё мучное,
   Чем больше ел, тем больше он худел, причин не зная,
   Никто не мог понять из старших, что это такое,
   И он сам удивлялся, этого не понимая.
   Когда подрос немного, то родная префектура
   Его отправила сдавать экзамены в столицу,
   Но он их провали, подвела литература,
   Но смог студентом в университете утвердиться.
   В столице университет Тайсюэ (2) был известным,
   Его вдруг иностранцы почему-то посетили,
   Еду, вино с собою привезли и попросили
   С Лу Юном познакомить их там старожилов, местных.
   Ему сказали: «Мы в стране Наньюэ (3) поселились,
   И выросли средь варваров, собой мы представляем
   Необразованных людей, но в Тайсюэ, мы знаем,
   Всегда мужи, умнейшие, в ученье находились.
   Поэтому пересекли мы море, оказались
   Здесь, чтоб свести знакомство сразу с умными мужьями,
   Таких искали, в вашем заведение оставшись,
   И вот хотели бы построить отношенья с вами».
   Лу Юн отверг все комплименты их и им ответил:
   – «Мне повезло учиться в этом университете,
   Но удивлён вашим вниманием, когда вас встретил,
   Но не понятен интерес ко мне, и слова эти,
   Ведь я талантами, особыми, не обладаю,
   Как мог я заслужить вашу признательность, вниманье?
   Обычно я держусь от варваров на расстоянье,
   Так как обычаев и их культуры я не знаю».
   Потом они обедали и вместе веселились,
   И наконец, ушли. Когда Лу Юн один остался,
   Он в намереньях иностранцев вдруг засомневался,
   Так как, с какою целью приходили, не открылись.
   Они дней через десять навестили его снова,
   В дар принеся шелка и золото, он отказался
   Подарки брать, не знал, какая всего этого основа,
   И в подозрении, касательно их, так остался.
   Однако, те ему о своей цели, наконец, сказали:
   – «Живёте вы в Чанъане, вам здесь голодно живётся,
   Дары мы принесли вам, но вручить не удаётся,
   У нас других нет намерений, вы дары бы взяли».
   Лу Юну ничего не оставалось, как взять злато,
   Они ушли, студенты же когда это узнали,
   То заподозрили их в корысти, ему сказали:
   – «Дары тебе несут не потому, что так богаты.
   Они все любят выгоду и ссорятся, воруют,
   И почему-то выбрали тебя, студентов много,
   Будь осторожней, в чём-нибудь они тебя надуют,
   И лучше бы тебе за городом пожить немного».
   Лу Юн на берегу реки Вэй (4) сразу поселился.
   Снял дом и перебрался тихо, чтобы не добрались
   К нему те иностранцы, в доме он от них закрылся,
   Прошёл лишь всего месяц, у дверей те оказались.
   Лу Юн тут испугался, но они ему сказали:
   – «Когда вы были в университете, мы молчали,
   Теперь же скажем вам, – и за руку его вдруг взяли, -
   Хотели мы об этом попросить ещё в начале.
   Мы прибыли издалека к вам лично не случайно,
   И к вам привёл один нас необычайный случай,
   У вас есть Нечто, что мы обязательно получим,
   За что всегда вам будем благодарны чрезвычайно.
   Мы просим вас (вреда не принесёт вам никакого)
   То, что от вас великой милостью для нас всех будет,
   То, что никто из нас то благо вовек не забудет,
   От вас нам не понадобится ничего другого»
   – «Я слушаю вас», – им ответил Лу Юн напряжённо.
   – «Живёте вы, чтобы есть муку? Мы вас спросить хотели,
   Но вы, при том, худеете, сколько бы вы не ели?
   Ведь это так»? «Да, это так»! – сказал тот возбуждённо.
   – «Муку не вы едите, а тот, в вас кто обитает, -
   Они сказали, – это – паразит, он нам и нужен,
   Дадим пилюлю, вырвет вас, и выйдет он наружу,
   Его мы купим по любой цене, которая бывает.
   Согласны вы его продать нам»? Лу Юн согласился,
   Они пилюлю ему дали, и его стошнило,
   И вырвало, тот паразит наружи очутился,
   Два сантиметра его тело, голубое, было.
   – «Мучным хоть паразитом его все и называет,
   Но существо это магическое, в своем роде,
   И в мире уникальное, муку хоть пожирает,
   Его считают драгоценностью в нашем народе», -
   Сказали иностранцы. «Но как вы его узнали»? –
   Спросил Лу Юн. «Мы видели лучи, что исходили
   От этой драгоценности, когда в Тайсюэ были,
   По этим же лучам мы вас нашли и угадали.
   Тогда вы жили в Тайсюэ, и мы вас посетили,
   Хотели тогда с вами заключить мы соглашенье,
   Решили с ним бы драгоценности приобретенье,
   Но вы исчезли, мы разочарованными были.
   Уже мы больше месяца повсюду вас искали,
   Но ясным утром над рекой мы видели сиянье,
   И обнаружили затем мы ваше пребыванье,
   Вы переехали сюда, и жить у речки стали.
   Чтоб было ясно, объясним вам существа строенье:
   Оно своё магическое свойство обретает
   Путем энергии от равновесья поглощенья,
   Той, что Земля и Небо меж собою порождают.
   Поэтому оно муку легко так поедает,
   И наполняется характером, неодолимым,
   Зерно ведь сеют осенью, плод летом созревает,
   Четыре время года в ней присутствуют в Едином.
   Поэтому оно муки вкус очень обожает,
   Вам приходилось же его питать этой мукою,
   И из-за этого вы не могли владеть собою,
   Вам есть хотелось, вы не знали, что он пожирает».
   – «А можно посмотреть, как это всё происходило»? -
   Спросил Лу Юн. Муки те паразиту сразу дали,
   Насыпали на стол её, смотрели и стояли,
   И существо мгновенно муку эту поглотило.
   Лу Юн спросил их: «Для чего вам нужно это чудо»?
   Сказали те: «Все мира драгоценности стремятся
   К взаимодействиям для равновесия повсюду,
   При помощи его они способны выявляться.
   Оно – как компас, или как прибор для выявленья,
   Всегда с ним можно видеть, драгоценности где скрыты,
   Мы будем точно знать везде, богатств всех нахожденье,
   Таинственные клады с ним для нас будут открыты».
   И положили существо они в ларец, хрустальный,
   Затем в шкатулку золотую, спрятать попросили
   В укромном месте, всего лучше – под кроватью в спальне,
   Лишь до утра в сохранности, чтобы потом купили.
   А утром с десятью телегами там появились,
   Гружёными нефритом, шёлком и парчой, бесценной,
   За десять тысяч золотых монет договорились
   Купить то существо с оценкой, необыкновенной.
   Оставив Юну всё богатство, лишь ларец тот взяли.
   Купил дома, сады он, своей жизнью наслаждался,
   С тех пор его как самого богатого все знали,
   Изысканную пищу ел, роскошно одевался.
   В Чанъане его называли все Владыкой Злата,
   Никто не знал, что кто-то есть богаче его где-то,
   Он был в своей стране из всех купцов самым богатым,
   И страсть имел ко всем вещам, изящным, и предметам.
   Прошёл год, иностранцы к нему с новостью явились:
   – «Поедите ли с нами вы искать в глубинах моря
   Сокровища времён, которые там сохранились?
   Чудес там много, направляемся туда мы вскоре.
   Вам вещи, необычные, всегда по нраву были,
   И мы хотим, чтоб красоты бы в мире больше стало,
   А с красотой случается всегда чудес немало,
   Благодаря вам, мы другой мир для себя открыли».
   Лу Юн богатым был и, времени имея много,
   Свои все склонности осуществить мог очень просто,
   Он сразу с иностранцами отправился в дорогу,
   Корабль их привёз на маленький скалистый остров.
   Для жизни спутники шалаш ему соорудили,
   Поставили треножник там же, что с собою взяли,
   В серебряный котёл затем они жир положили
   И разожги огонь под ним из веток, что собрали.
   Когда в котле жир забурлил, они туда спустили,
   Из ларца, золотого, вынув очень осторожно,
   Волшебное то существо, что у него купили,
   Огонь семь дней поддерживали так, как ярче можно.
   А через семь дней вышел мальчик из морской пучины
   В одежде, голубой, и с чашей, лунной, где лежали
   Жемчужины в три куна, и просил, те отказали
   Отдать то существо, и тот ушёл ни с чем в глубины.
   Как только он ушёл, красавица вдруг появилась,
   В цветах туманно-нежных её одеянье было,
   От пояса с нефритами сияние струилось,
   От красоты небесной девушки глаза слепило.
   И тоже она жемчуг, редкостный, им предлагала
   В обмен на драгоценность, что в котле варилось,
   Но предложенье спутников не интересовало,
   И Дева, что сошла с Небес, со своей чашей скрылась.
   А вскоре прилетел Бессмертный в красном одеянье
   И синей шапочке, но с ними он не торговался,
   А разложил такие жемчуга на красной ткани,
   От них блеск аж на десять бу распространялся.
   И главный иностранец тут воскликнул: «То, что надо!
   Вот величайшее сокровище, что мы так ждали.
   Оно – за все наши труды большая нам награда,
   Сейчас мы можем делать всё, о чём мы мечтали».
   Он тут же потушил костёр, и паразита вынул,
   Который был живым, хоть и семь дней в котле варился,
   Он был таким же драгоценным, хоть седьмой день минул,
   И лягушачий облик его там не изменился.
   Его в шкатулку, золотую, снова поместили,
   Бессмертному в обмен на его жемчуг передали,
   Затем горошины, жемчужные, все разобрали,
   И положили их все в рот и тут же проглотили.
   И главный иностранец тут сказал Лу Юну просто:
   – «Сейчас мы можем, где хотим, повсюду оказаться,
   Ничто вреда не причинит, мы можем не бояться,
   И даже под водой ходить, оставив этот остров.
   Пойдём со мной»! – Лу Юн за его пояс ухватился,
   Последовал за ним. И воды моря расступились,
   Он осмотрелся, видит, в морском царстве очутился,
   И рыбы, что там плыли, от него прочь устремились.
   Бродил он под водой, залы дворца, обозревая,
   Драконы жили где, – обитель их отдохновенья.
   Сокровища и жемчуг, драгоценный, собирая,
   И украшенья, редкие, беря по усмотренью.
   Огромные богатства приобрёл за один вечер,
   – «Ты с ними миллиарды золотых монет получишь, -
   Глава так иностранцев говорил ему при встрече, -
   И самым почитаемым среди людей всех будешь»!
   Он несколько дал раковин ему при расставанье,
   В Наньюэ Лу Юн продал их все, рынок посещая,
   За тридцать тысяч золотых, их нищим раздавая,
   Ему высокий предложили власти пост и званье.
   Давал он деньги тем, кто приходил, в средствах нуждаясь,
   Он был неслыханно богат, и дома оставался,
   И позже от чиновничьей карьеры отказался,
   До старости жил в Минъюэ (5), всем в жизни наслаждаясь.

   Пояснения
   1.Чанчэн и Уцзинь – в Китае есть много мест с такими названиями. Но Лу Юн, вероятно, был из Узиня, нынешнего Сучжоу провинции Цзянсу, так как Чанчэн недалеко расположен от Узиня и имеет нынешнее название Чансин, в отличие от того, что лежит в провинции Чжэзян
   2. Университет Тайсюэ – одно из известнейших учебных заведений старого Китае с высоким государственным рейтингом.
   3. Наньюэ – название государства, которое существовало в древние времена с 203 г. до III века н.э. на юге нынешнего Китая, где жили южные племена, которые до сих пор живут, как национальные меньшинства.
   4. Река Вэй – приток реки Хуанхэ севернее Сияня в провинции Шанси.
   5.Минъюэ – название местечка в районе нынешней провинции Фуцзянь в Юго-восточном Китае.

ВЛИЯНИЕ ЖЕНСКОЙ ЭНЕРГИИ ИНЬ НА МУЖЧИН

   Есть сгустки женской энергетики во всём пространстве,
   Которая как сила затемненья существует,
   Она в борьбе со светом, мужским, в вечном постоянстве
   Находится и мягко побеждает и ликует,
   Без света затемнение не может находиться,
   И неразрывно связано одно с другим навечно,
   Они нуждаются друг в друге, чтобы вместе слиться,
   Их связь и притяженье – во влечении, сердечном.
   И это – от того, что жизнь двум существам даётся,
   Когда одна в другой жизнь есть, как порожденье рода,
   Одно сердце в другом только рождается и бьётся,
   Живёт таким путём и сохраняется природа.
   И женское начало тайну жизни сохраняет,
   Только оно способно новому давать рожденье,
   Жизнь порождая, лишь оно её оберегает,
   Способствуя всему живому в мире продолженью.
   Есть вещи, что мужчина сам умом не понимает,
   В них и сокрыт секрет глубинной тайны мирозданья,
   И только женщина в глубинах сердца тайны знает,
   Которые и делают её ведуньей созиданья.
   Охотника два в горы на охоте углубились,
   Пройдя мост, каменный, в ином вдруг мире оказалось,
   Там в ветхой хижине две девушки им повстречались,
   Охотники, увидев их в том месте, удивились.
   – «Давно мы ожидаем вас», – им девушки сказали, -
   Совсем остаться без мужчин, мы тут уже боялись».
   Охотники, их, не раздумывая, в жёны взяли,
   И с девами, волшебными, три года оставались.
   Они им передали в дар волшебное уменье,
   Охотники за это время мудрецами стали,
   Так как освоили потустороннее ученье,
   И обо всё, происходящем в общем мире, знали,
   Когда же они тайно возвратиться пожелали
   Домой, то девы их вернули, но узнав хотенье,
   Их отпустили, но с собой мешочек один дали,
   И строго запретили открывать при возвращенье.
   Охотники запрет нарушили, мешок раскрыли,
   Оттуда вылетели тёмные, большие птицы,
   И тут же у охотников стали меняться лица,
   Тела в другую форму будто бы переходили.
   Оба уменьшились, тела их стали как тростинки,
   Как будто выползни иль оболочки от цикады,
   Какую сбрасывает та всегда после личинки,
   Как дева из Чжуншаньских гор, сбросившая наряды.
   Чжуншаньская девица, чтоб осуществить желанье
   Попасть на Небо, сбросила земную оболочку,
   Которая приобрела той девы очертанья,
   На платье, сохранив завязки все и узелочки.
   И души так охотников на Небо улетели
   К тем самым своим жёнам, что в ином мире остались,
   С которыми они небесным браком сочетались,
   Так девушки их отпускать в мир, бренный, не хотели.

22. История куртизанки Ян

   Была в Чанъане Ян красавицею, необычной,
   Вся стройная и благородного телосложенья,
   За внешностью следила, была в тонусе отличном,
   Во всём имела грациозные телодвиженья.
   Она считалась куртизанкой. Знатные особы,
   Когда готовили банкеты, её приглашали,
   Они соревновались все между собою, чтобы
   Её заполучить, её имея, побеждали.
   Тогда даже все те, кто никогда не прикасался
   К вину, в её честь, за её здоровье много пили,
   И, глядя на неё, каждый блаженно наслаждался,
   И разорялись те, которые её любили.
   И юноши Чанъаня её дома посещали,
   И с нею своё время без оглядки проводили,
   Без сожаленья состояние своё спускали
   И разорялись, но при этом, счастливы все были.
   Так куртизанка Ян была известной в своём роде,
   И пользовалась спросом у всех в городе влюблённых,
   Она придерживалась правил всё ж определённых,
   И отвергала всё противное её природе.
   А Линане (1) жил в то время один войска предводитель,
   Он молод был, из семьи знатной, мог в неё влюбиться,
   Жена его, из рода же самой императрицы,
   Была строга с ним, а он был всех девушек любитель.
   Они договорились уже с самого начала,
   Неверен кто будет другому, от клинка смерть встретит,
   Но он озлоблен на неё был, одной было мало
   Ему, ведь быть мужчине лишь с одною – чувству претит.
   Поэтому не обращал он на неё вниманья,
   И тайно выкупив Ян, перевёз её с собою
   На юг, где в это время было его пребыванье,
   Так как его жизнь связана была всегда с войною.
   Он поселил её в отдельном доме. Вечерами
   В свободные часы всё время только с ней общался,
   Домой к себе, в свой дом, лишь в сумерках он возвращался,
   И было небольшое расстоянье меж домами.
   Живым умом красавица обычно обладала,
   И преданной к нему в привязанности оказалась,
   Она обязанности куртизанки соблюдала,
   И правил, строгих, всех приличия всегда держалась.
   Доброжелательность к его знакомым проявляла,
   Всегда следила за поступками и за собою,
   И общую симпатию у всех завоевала,
   Из-за чего он предан был ей всей своей душою.
   Прошёл год, заболел он и не мог вставать с постели,
   Хотел увидеть куртизанку, но жены боялся,
   И как-то с другом он, инспектором войск, повстречался,
   Всё тайно рассказал ему об этом своё деле,
   И попросил его, чтоб он придумал план для встречи,
   И чтобы для свидания с любимой сделал что-то,
   Тот рассказал его жене, заметив в своей речи:
   – «Командующий болен, и найти нужно кого-то,
   Кто бы ухаживал за ним, чтоб он бы поправлялся,
   Чтоб был при нём, и за его здоровье был б в ответе,
   И чтоб его чем-то лечить, в лекарствах разбирался,
   Есть у меня одна сестра-рабыня, на примете,
   Позвольте ей заботиться о нём, и быть с ним рядом,
   И оказать ему быстрей достойное леченье,
   Он будет поправляться, и для нас будет наградой,
   Благодаря ей, его скорое выздоровленье».
   Жена сказала: «Будет пусть так, я вас доверяю,
   Рабыня пусть ухаживать придёт, нет возражений,
   Сиделке для леченья мужа своего вверяю.
   Согласна я, пусть будет под её он наблюденьем».
   Инспектор куртизанке приказал, чтоб та пробралась
   К нему, но чтоб в рабыню до того переоделась.
   Жена, об этом всём узнавши, тайно постаралась,
   Поймать её в ловушку, чтобы не куда не делась.
   И во дворе костёр устроить и её поджарить.
   Но муж узнал об этом, и велел Ян оставаться
   На месте, а затем срочно решил её отправить
   На север, чтоб могла она там, где-нибудь, скрываться.
   Инспектору сказал он: «Это всё – моя идея,
   Я не хочу, чтоб своей жизнью она расплатилась,
   Какое счастье, что я жив, возможности имея
   Её спасти из тигра лап, она где б очутилась».
   Он завещал ей часть добра, с рабом своим отправил
   На лодке по реке на север в глухой край, далёкий,
   Он, распрощавшись так с любимой, этот мир оставил,
   Скончавшись от болезни в своей скорби, одинокий.
   Когда она, прибыв в Хучжоу (2), весть эту узнала,
   Инспектору подарки от него все возвратила,
   А где жила духовную скрижаль (3) установила,
   Где под его посмертным именем так написала:
   «Когда, из-за меня ты умер, зачем оставаться
   Одной мне в этом мире? Лучше быть уж мне с тобою!
   Там будем вместе мы любить, друг другом наслаждаться».
   И после этой надписи покончила с собою.
   Все куртизанки – женщины, для своего служенья
   Другим используют все чары, но не остаются,
   Но кто не платит деньги им, они не отдаются.
   Для них любовь – лишь заработок, денег накопленье.
   Но куртизанка Ян своею смертью заплатила,
   Вернув любимого семье подарки все, скончалась,
   Не в это скромность ли была и нравственности сила?!
   Хоть куртизанкой и была, от всех их отличалась.

   Пояснения
   1. Линань – область в нынешней провинции Гуанчжоу в Южном Китае.
   2. Хунчжоу – нынешний Наньчан в провинции Цзянси.
   3. Духовная скрижаль – духовная доска – небольшая доска с именем умершего члена семьи устанавливалась на алтаре в главном зале жилища.

ПЯТАЯ ГЛАВА. ЗАМЫСЕЛ И ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ

   Есть две основы, что причастны к общему рожденью,
   Они и создают реальность, в идеальном смысле,
   И это – тушь и кисть для творчества и вдохновенья,
   Как замысел-осуществленье, слово-знак и мысли.
   Кто-то имеет только тушь, но не имеет кисти (1),
   А кто-то кисть имеет, тушью же не обладает,
   Само искусство, как запястье, кроется в артисте,
   Кто в чём-то ограничен, то способность он теряет.
   Пропитывая кисть, её душою наделяют,
   И кисть, используя тушь, дарит ей свою духовность,
   Взаимосвязь вещей и есть та высшая условность,
   В чём синергетика из хаоса мир порождает.
   Чтоб ясен был вопрос, где кисти одухотворенье
   При помощи чувствительности тела, зренья, слуха
   Есть сущности всегда лишь жизни воплощенье:
   Есть тушь, нет кисть – есть одушевлённость, но без духа.
   «Иметь кисть, туши не иметь» – одно лишь означает,
   Что духа жизни восприимчивость есть, нет уменья,
   Которое даёт искусность, что приобретают
   Техническою изощрённостью (2) и обученьем.
   Творит кисть форму, тушь улавливает все оттенки,
   Похоже всё на плоти и костей соотношенье,
   Когда всё гармонично, то мы делаем оценки
   Того, в чём есть гармония, в чём мира украшенье.
   В деянии кисть – замысел, а тушь – осуществленье,
   Кто-то силён в одном, в другом же в жизни слаб бывает,
   Кисть как вода, а тушь – горы камней всех накопленье,
   Когда две стороны сильны, творенье возникает.
   Всегда великие бытья начала пребывают
   В реальности, конкретной, гор и рек всех, быстротечных,
   В различных всех аспектах и в твореньях, бесконечных,
   И состоянья, разные, собою выражают
   С их лицевой и оборотной стороной, и скрытно
   И обнажённо, в профиль, наискось, иль затемнённо,
   Рассеянно и концентрированно, удалённо
   Иль близко, извне, изнутри, голодно или сытно,
   Прерывно, длительно, в последовательных градациях,
   Цветущее, колеблющее или мимолётно,
   Как реки, горы с бесконечной чередой их граций
   Могли бы души обнаруживать, свои, вольготно.
   И в воплощении своём в людей переселяться,
   В мужчин все горы, реки – в женщин в своих измененьях,
   Всё одухотворённое способно воплощаться
   В то, что своим качествам находит примененье.
   Из кисти с тушью сама жизнь реальность извлекает,
   Творит природа свои собственные все созданья.
   Всеобщностью души, полнотой духа (3) наделяет
   Что подвергается энергии, живой влиянью.

   Пояснения
   1. Когда речь идет о замысле и осуществлении, которые сравниваются с кистью и тушью, то древние философы прибегают к этим двум критериям, задаваясь вопросом: имеет ли художник тушь, владеет ли он кистью? Самые древние критики систематически полагали в основу аксиологии этот двойной критерий. Цзин Хао оценивал в этих символах достоинства великих творцов и деятелей древности: «У Ван Вэя кисть и тушь превосходны. Генерал Ли провозглашает проникновенные принципы и широкую мысль, его кисть замечательна, но, несмотря на всю свою искусность и элегантность, он остаётся плачевно слабым в отношении туши. Сян-хун хот и обладает уникальным мастерством в тайнах туши, в руководстве же кистью он лишён полностью структуры. У мастера Дао-цзы кисть передаёт форму, духовная структура превосходно, но, увы, у него нет туши». Древние связывали кисть с женщиной и рекой, с мистической энергией Инь, возникающей из пустоты, и несущую в себе некую структурную обозначенность, а тушь связывали с мужчиной и горой, обладающих энергией Ян и способностью реализации. Хань Чжао в Сунскую эпоху говорил: «Кисть служит для установления форм и структур, тушь служит для различения света и тьмы, из которых проистекает градация ценностей». Шэнь Цзэ-чжоу говорил: «Роль кисти – уловить форму, роль туши – уловить оттенки». Самое главное – это установить гармонию между кистью и тушью. Как говорил цинский теоретик Фань И: «Правила употребления туши пребывают в в правилах употребления кисти; с того момента, как кисть работает с искусной гибкостью, тушь естественно достигает своей полноты». Дай Си приходит к выводу: «Легко иметь тушь, но трудно иметь кисть». Но Ши-тао замечает, что существует последовательная смена творчества – от сердца до рождения живописи – тушь находится в положении низшем по сравнению с кистью, она пассивно подчинена действию последней. (Так и происходит в жизни в отношении двух полов между женщиной и мужчиной). Он же параллельно использует два термина «лин» и «шэнь». Первый выступает в значении «мировой души» вещей, рождающихся из хаоса, и предстаёт как область действия туши, соответствует мужскому началу. «Шэнь» – «дух», напротив достигается деяниями кисти и есть выражение более высокой сферы бытия, его «одухотворённого ритма» (циюнь), соответствует женскому началу.
   2. Техническая изощрённость и обученье – В «Книге перемен» говорится: «Дело святого очистить прямоту, отправляясь от хаоса». Это – способность дисциплинировать грубую материю, способность открыть, «раскорчевать» первоначальный хаос. («Если не Едина Черта, что могло бы упорядочить первоначальный хаос»?) Чтобы творцу творить в соответствии с Дао, надо осознать существование хаоса (мэн) и пути его упорядочивания (ян). Хаос существует действительно, и вследствие нерасчленённости и первоначальной простоты с самой глубокой древности он лишён правил и упорядоченности. В первоначальной пустоте не было упорядоченности и не было ещё правил – существовал хаос. Прежде, чем принять тушь, надо постараться понять его упорядоченность; осознавший хаос и выяснивший его порядок становится способным открыть хаос, полностью сохранив в нём первоначальную простоту; так творец становится способным к воплощению бесконечных метаморфоз, оставаясь целиком без правил, как Вседержитель. И всё это в конечном счёте благодаря этому основополагающему принципу: «Упорядоченный хаос и есть Формирование».
   3. Полнота духа – Полнотой духа можно назвать бракосочетание кисти и туши, слова и мысли, любой определённой гармоничной законченности. Это, прежде всего, динамизм слияния, когда свободное дыхание жизни одухотворяет материю и дарует ей активное существование, это – не только создание жизни, но и управление этой жизнью, когда творец способен преобразовать усвоенные формы и полученные уроки и использовать эти возможности для формирования своих новых форм и явлений. Эти принципы создают особую действительность, творящую новую Вселенную, где как бы рождается особая бинарность, многообразная и многозначная, столь же живая, как и феномены самой природы, заселённая святыми, бессмертными и даосами, где они, как бы играя на особой доске облачными шашками, творят свои чудеса и создают свою явленность, проецируемую на простых людей, подчиняющихся их биоритму жизни.

23. Как носильщик стал богачом

   В год Первый царства «Целомудренного начинанья» (785 г.)
   В Гуанлине граде (1) жил Фэн Цзюн, который занимался
   Тем, что искал работу, на любую нанимался,
   Чтоб заработать, так как не имел какого знанья.
   Он сильным, искренним был, добрым простодушным,
   Поэтому его легко все брали на работу,
   Он был приветливым, при указаниях послушным,
   Во всём был тщательным и проявлял к семье заботу.
   Однажды встретил он даоса, тот на рынке много
   Купил лекарства, уложил в мешке, тяжеловатом,
   Искал везде, чтоб взять с собой носильщика в дорогу,
   Готов зарплату уплатить в двойне был ему златом.
   Фэн Цзюнь, его увидев, на работу согласился,
   Так как в деньгах нуждался, чтобы из долгов всех выйти,
   За тысячу монет снести в Люхэ (2) договорился,
   Которые получит от даоса по прибытии.
   Зашёл домой, с женою и семью он простился,
   Детей обнял и обещал, что скоро возвратится,
   Что через пять дней с ними уже будет находиться,
   Затем отправился к даосу и с ним в путь пустился.
   Даос сказал: «Мы можем не прямым путём добраться
   В Люхэ, ведь есть путь, водный (3), туда можно плыть с поклажей,
   Найти нам срочно лодочника нужно постараться,
   Цена твоя за переноску груза будет та же».
   Фэн Цзюн согласен был, они с даосом в лодку сели,
   В той лодке только лодочник был; лодка – небольшая,
   Плыла так медленно, пороги камни огибая,
   Что стало ясно, долго они будут плыть до цели.
   Даос сказал: «Нет ветра, и мы медленно плетёмся,
   Нельзя так двигаться, нам нужно выйти из покоя,
   Так мы до места назначения не доберёмся,
   Придётся применить мне мастерство моё, былое».
   Он лодочнику с Фэном приказал пойти в каюту
   Штурвал взял в руки и один на палубе остался,
   И поднял паруса, дуть ветер начал, почему-то,
   Они почувствовали, как корабль в воздух поднялся.
   К ним доносился ветра шум, они будто летели,
   И слышали внизу как будто всплески волн, бурлящих,
   Испуганные, они с места двинуться не смели,
   Как будто слышали речь великанов, говорящих.
   Прошло какое время, даос отдал приказанье
   Наверх им выйти, было озеро между хребтами,
   И лодочник тут понял, что их место пребыванье -
   В бухте Синьцзы, что в Южном море (4), под Лушань горами.
   Даос сошёл на берег, и Фэн Цзюн с мешком поднялся,
   Чтобы сойти на землю, подчиняясь приказанью.
   Даос дал плату лодочнику, но тот отказался
   Взять деньги, так как был в испуганном весь состоянье.
   Даос сказал: «Я знаю, что ты из Сюньяна (5) родом,
   Мне выбрать лодку, лёгкую, твоя как, было надо,
   Так как хотел сюда добраться самым быстрым ходом
   Ты из-за этого ведь не откажешься от платы»?
   И принял его деньги лодочник и поклонился,
   «Видать, бессмертный – он», – подумал так он полагая,
   Действительно он из Сюньяна был, и удивился,
   Как мог об этом знать этот даос, его не зная.
   Повёл даос с мешком Фэн Цзюна между валунами,
   Через пять ли они перед подножьем оказались
   Большой горы, вершина скрылась между облаками,
   По склонам чудные леса стволами вниз спускались.
   Огромный камень у тропинки рядом громоздился,
   Даос ударил малым камнем по нему, что подвернулся,
   Тот раскололся, из него вдруг мальчик появился,
   Воскликнул громко: «Господин, возвышенный, вернулся»!
   Даос Фэн Цзюня ввёл в пещеру, что для них открылась,
   Сначала она круто вниз, как лестница, спускалась,
   Потом всё более просторной, ровной становилась,
   А вскоре ярким светом озарённой оказалась.
   Вошли в огромный зал, где лишь одни даосы были,
   Играли в шахматы, вели беседы, развлекались,
   – «Ты почему пришёл так поздно? – прибывших спросили, -
   И кто с тобой»? Они как будто Фэна опасались.
   Они Фэ Цзюню приказали положить лекарства,
   Велели своим слугам вывести его обратно,
   Сказав: «Не должен простой смертный видеть наше царство,
   Нам не хватало, чтоб судили нас внизу превратно».
   Даос же слугам приказал: «Носильщик наш голоден,
   Пойдите и чего-нибудь съестного принесите,
   Чтоб он домой вернулся сытым, чем-то накормите,
   Помог он мне с лекарствами, для дел, хороших, годен».
   Ему с кунжутными подали блюдо семенами
   И чашу с жидкостью, как молоко, кремообразной,
   Фэн Цзюнь не знал, что это, ел то, что те ели сами,
   Бессмертные, чтоб жизнь продлить, питались пищей, разной.
   После того даос сказал, Фэн Цзюня провожая
   До выхода: «Благодарю за помощь и заботу
   В столь долгом путешествии до неземного края».
   И тысячу простых монет ему дал за работу,
   И вокруг пояса их обвязать велел потуже,
   Сказав: «Развяжешь их, когда домой ты доберёшься,
   Они станут другими, как к своим только вернёшься».
   Спросил, сколько в семье людей, кроме него, как мужа.
   – «С женою и детьми нас пятеро», – Фэн Цзюнь ответил,
   И после этого ещё он получил награду,
   Даос ему дал сто пилюль, при этом так заметил:
   – «Глотать в день нужно по одной, сто дней еды не надо».
   – «Назад далёк путь, – Фэн спросил, – как мне домой добраться»?
   Даос сказал: «Я помогу тебе, ты доберёшься,
   Путь, непростой, только не нужно ничего бояться,
   Спокойным оставайся, и домой быстро вернёшься».
   Он на скалу, похожую на тигра, с ним поднялся
   И попросил, верхом усесться, на неё взобравшись,
   И, каменную голову тканью накрыв, остался
   Стоять, сказав, чтоб тот сидел, за концы ткани взявшись.
   Он приказал ему закрыть глаза и оставаться
   До тех пор, пока тверди его ноги не коснутся,
   Не должен вниз смотреть он, чтобы не перевернуться,
   Лишь только так он может быстро до дому добраться.
   Затем нанёс удары он по камню, тот поднялся.
   Фэн Цзюнь почувствовал, как камень полетел куда-то,
   Как крепко свои веки, сомкнутыми, не старался
   Держать он, видел, как летели облака, как вата.
   Они, как будто шашки на доске, все разлетались
   С горы по небу, где даосы в шахматы играли,
   И в то, что те задумывали, они превращались,
   На землю оседая, людей в игры вовлекали.
   Лишь только ближе к вечеру земли ноги коснулись,
   Фэн Цзюн увидел, что находится у врат Гуаньлина,
   Крестьян повозки по дороге к их домам тянулись,
   Лампады зажигались, слышалось звучанье цина.
   Когда пришёл домой он, в семье очень удивились,
   Что быстро так вернулся, снявши пояс, обнаружил,
   Что все его монеты в золотые превратились,
   С тех пор ему подённый заработок был не нужен.
   Купил большое поле он и дом решил построить,
   И зажила семья богато, зависть вызывая
   У одного соседа, и он козни начал строить,
   О том, что Фэн Цзюн – вор, повсюду слух распространяя.
   В то время в городе произошла большая кража,
   И подозренье на Фэн Цзюна в этой краже пало,
   Его, не мешкая, арестовала сразу стража,
   И дело с обвинением его к судье попало.
   Военным губернатором Ду Я (5) тогда являлся,
   Имел особое явлений всех он пониманье,
   Алхимией и чудесам интересовался,
   И к делу проявил повышенное он вниманье.
   Когда Фэн Цзюня выслушал он, то решил проверить,
   И приказал, чтоб золото, пилюли показали,
   Когда их принесли, их в руки взял, они пропали,
   Он в видимые чудеса отказывался верить.
   Фэн Цзюнь сказал, что есть его рассказу подтвержденье -
   У городских стен камень, на котором он вернулся,
   Когда же губернатор к тому камню прикоснулся,
   И тот исчез, как чудо, некое, и наважденье.
   С тех пор Ду Я ученье Дао изучать стремился,
   Хотел бессмертья эликсир добыть с ним сам и злато,
   Но не известно нам, каких успехов он добился,
   Фэн Цзюнь, дожив до старости, глубокой, был богатым.

   Пояснения
   1. Гуанлин –нынешний Янчжоу в провинции Цзянсу.
   2. Люхэ – место в нынешней провинции Цзянсу. Расстояние между Гуанлином и Люхэ по прямой приблизительно 60 км.
   3. Путь, водный, – имеется в виду водный путь против течения по реке Чанцзян.
   4. Южное озеро – бухта в Синци находится в глубине лушаньских гор, вероятно, это озеро Поян нынешней провинции Цзянси. Место от пункта отбытия – города Гуандина – отстоит приблизительно в 500 км.
   5. Сюньян – старое название нынешнего Цзюцзяна в провинции Цзянси на севере лушаньских гор, недалеко от северной конечности озера Поян.
   6. Ду Я – военный генерал-губернатор из Хуайнани с местом пребывания в Янчжоу (Гуанлин) с 784 по 789 гг.

ШЕСТАЯ ГЛАВА. ТЬМА И СВЕТ
 
   Но прежде чем знать замысел и осуществленье,
   Необходимо в том, что тьма и свет есть, разобраться,
   Тогда лишь только и родится нужное уменье,
   Когда мы творчеством начнём каким-то заниматься.
   Ведь кисти с тушью таково же будут единенье,
   Как Инь и Юнь (1), что Первозданный Хаос (2) образуют,
   Единая Черта здесь производит разделенье,
   И сами вещи по-отдельности все формирует.
   Тьма – женское начало, свет – мужское начинанье,
   Тьма, всё, что свет даёт, в себе самой и поглощает,
   Своим проникновеньем свет даёт тьме основанье,
   На нём из пустоты тьма всё живое порождает.
   Но главное в созданиях всех – одухотворенье,
   Без света тьма рождать чего-либо – не в состоянье,
   Когда царит одно зло, наступает истребленье,
   Без доброты нет жизни, не бывает пониманья.
   Когда рождается что-либо, душу обретает,
   Душа приводит порождённое светом в движенье,
   При свете только всё существенное оживает,
   Рождая в глубине себя к чему-то устремленье.
   Первоначальный хаос (2) свет приводит весь к порядку,
   Во тьме разумное тогда лишь только возникает,
   Когда всё развивается и не идёт к упадка,
   В развитии свет обрести так форму помогает.
   Чтоб упорядочить первоначальный хаос (3,) надо
   Бороться с тьмой, со злом и негативным проявленьем,
   Чтоб воспарила сущность из тлетворного явленья,
   Которая при совершенстве обретёт награду.
   Чтоб целостность вся первопринципа (4) не потерялась
   Нам нужно избегать тяжеловесности в ученье,
   Чтоб лёгкость и непринуждённость во всём оставалась,
   Освоит нужно игру духа в нашем увлеченье.
   Дух, истинный, в душе тогда лишь может появляться,
   Когда на кончике орудия жизнь утвердится,
   Тогда метаморфозы (5) сами будут получаться
   Из коих светлый свет потоком заструится.
   И в творчестве в орудие мы сами превратимся,
   Исчезнет всё (6), заменит «я», к чему мы прикоснёмся,
   «Я» – по себе само (7) в том, с чем в том деле мы сроднимся,
   Мы в своей самости в любую форму обернёмся (8),
   Творенье наше станет нами. В новое рожденье
   Войдём мы, обретая, как бессмертныевсе, вечность,
   И раздавая сущностям всем нашу человечность,
   На всю Вселенную растянем мы своё продленье.
   Добро везде мы будем утверждать, со злом сражаться,
   И, упорядочив Единое в Метаморфозах,
   Свой учреждая мир здесь, создавая его в грёзах,
   Так с нами мира все возможности пресуществлятся (9).

   Пояснения
   1. Инь-юнь – двойное понятие берёт начало в «Книге перемен»; юнь и инь – Небо и Земля – первая сущность, отправляясь от которой осуществляются метаморфозы всех творений. Инь-юнь означает фундаментальное единство Неба и Земли, сочетание дополнительных противоположностей, отправляясь от которых рождаются феномены. Таково же единство кисти и туши, замысла и осуществления, где диалектика мужского и женского начала проявляется не только в самом этом явлении, таком как живопись (в комбинации гор и вод), но и на уровни творения, где содействуют кисть и тушь, замысел и осуществление. Чжу Цзи-хай отождествляет парное понятие «инь-юнь» с известной о позицией инь-ян. Ши-тао также проводит параллель между ними, ассоциируя кисть и гору, тушь и воду. Их единство порождают живописные феномены, совсем как единство Неба и Земли и их бесконечные творения. Живопись, литература, поэзия, философские концепции и само творчество являются микрокосм, сущность и механизм действия которого идентичны параллельному макрокосму. Ментальное отражение мира не менее конкретно и реалистично, чем сам мир, оно является его родственником, рождённым по тем же законам. Тай Дай писал: «В чередовании свёртывания и развертыванья Небо и Земля дают форму всем творениям, которые все, естественно, рождаются под действием» одухотворённого ритма». Так в творчестве кисть в своих деяниях выполняет обязанности ян, тушь со своей пассивностью выполняет обязанности инь. Передать «одухотворённый ритм» при посредничестве кисти – это дело Ян, выявить оттенки при посредстве туши – это дело Инь. Естество их соответствует природе Неба и Земли.
   2. Первоначальный хаос (Хуньдунь) – понятие даосское, в котором, по представлению Чжуан-цзы, нет дыр, и если ему просверлит семь отверстий, как человеку, он умирает. Хаос есть состояние недифференцированности между тьмой и мглой, полным и пустым, формой и бесформенным, между «иметь и не иметь»; он находится на полпути между этими различными положениями. Открытие, восприятие, различие устраняют хаос.
   3. Упорядочить первоначальный хаос – разумное действие упорядочивает этот хаос.
   4. Чтоб целостность вся первопринципа не потерялась – эта целостность теряется из-за трёх пороков, которые приводи Го Жо-сюй: а) слабость и вялость, то, что ничего не прибавляет и не отнимает, с плоским и со слабым нельзя создать что-либо полное и цельное; б) неуверенность в себе, когда сердце не в ладу со своей работой. Всё стаёт неуклюжим; в) отсутствие спокойствие и свободы, когда создаётся напряженность, перерастающая в надрыв.
   5. Метаморфозы – изменение, трансформации, согласно Чжу Цзы-жаю, речь идёт о даосской алхимии, означая полную трансформацию, которой должен подчиниться обычный смертный, лишаясь своей мирской оболочки, прежде чем проглотить пилюлю, которая сделает из него Бессмертного.
   6. Исчезнет всё – как говорил Ши-тао, когда кисть не будет более кистью, а тушь – тушью, и живопись – живописью. Такая живопись будет совершенно невиданной и не будет соответствовать ничему, что вообще можно воплотить живописью. Это – особая даосская концентрация действия, когда творческая деятельности есть целиком деятельность сознания, полностью освобождённая от условий и материальных орудий своей реализации, которые, в конце концов, устраняются. Это звучит в высказывании Чжун-цы о мяснике, который разделывает тушу, и когда его нож не тупится. Это говорит Цзин Хао словами старого мудреца, дающего совет юному художнику: «И теперь, если ты сможешь забыть кисть и тушь, ты постигнешь тайну пейзажа». Как говорил Пикассо: «Техника очень нужна, если ею обладаешь в такой мере, что она совершенно перестаёт существовать, она исчезает». Это ещё можно назвать опьянением, которое вызвано состоянием транса, в котором все возможности материи , формы и техники увядают, чтобы уступить место совершенной автономии «я». В таком состоянии человек становится сильным и храбрым, способным физически уничтожить противника, который в десять раз сильнее его, прибегая к любым способам.
   7. «Я» – по себе само – понятие суверенности творческого «я» в стремлении преодолеть рамки своего конкретного «я», когда «я» становится личностью и многообразием всей своей деятельности с обилием имён, как бы иллюстрируя буддийское понимание личности как бесконечного ряда сменяющихся «я».
   8. Мы в своей самости в любую форму обернёмся , творенье наше станет нами – когда всё в нас настраивается на тот объект, в который мы переходим. Когда наша тело стаёт продолжением чувства и разума, и превращается в то творение, которое мы создаём и ощущаем его в себе, как по даосской теории «вещения вещей и само-трансценденции».
   9. С нами мира все возможности пресуществлятся – из даосских истоков концепции Единого из «Дао дэ цзина»: «Дао рождает Единое, Единое рождает два…»

24. Го Янь-чжэнь освобождает деревню от чудовища

   Го Янь-чжэнь (1), герцогом Дай ставший позже, провалился
   Раз на экзаменах, тех, что царица назначала
   Во времена правления «Открытья и Начала»,
   Отправился на праздник, что в Фэньчжоу (2) проводился.
   Туда он ехал на коне, во тьме вдруг заплутался,
   Увидел тусклый свет вдали, решил, что там есть кто-то,
   Ли десять проскакал, перед вратами оказался
   Большого здания и понял, что там ждут кого-то.
   Прошёл через ворота, обнаружил коридоры,
   Большой зал, комнаты, все освещённые свечами,
   На окнах в зале том были завешены все шторы,
   Как будто пройдёт время – всё наполнятся гостями.
   Еда стояла на столах, как свадьбу бы играли,
   Во всём к чему-то чувствовалось там приготовленье,
   Как будто в этом доме дочку замуж отдавали,
   И всем разосланы были на свадьбу приглашенья.
   Но тишина стояла, никого не было видно,
   Го привязал коня к столбу, поднялся по ступеням,
   И огляделся в зале, было всё не очевидно,
   Не понял он, что-то бродило там, подобно теням.
   Подумал он в уме: «Что это может быть за место»?
   И вдруг услышал женский плач в восточном верхнем зале,
   – «Кто это плачет»?! – он спросил. Рыданья не стихали.
   Подумал он: «Кто это может быть? Знать интересно»!
   Опять спросил: «Ты – призрак или человек? Признайся!
   И почему всё празднично устроено повсюду,
   Но никого нет, плачешь, а ну-ка, постарайся
   Мне объяснить, что это всё, похожее на чудо».
   Ответил голос: «Я принадлежу этой деревни
   И храму Генерала У, что нами управляет,
   Является он нашим божеством ещё с пор, древних,
   Он – бог наш, местный, от опасностей всех защищает.
   И каждый год он требует от жителей супругу,
   Они должны красавицу ему выдавать в жёны,
   Как дух, он умерщвляет их, хранить чтоб как икону,
   Так он имеет в своём храме у себя подругу.
   Отец мой жаден, жители меня купить решили,
   Чтоб в жертву принести ему, чтоб с ним бы я осталась,
   Они ему пятьсот вязанок денег предложили,
   Он тайно согласился, и вот здесь я оказалась.
   И пир устроили они, меня здесь напоили,
   Об этом всём я не догадывалась и не знала,
   И в этой комнате, как жертву, для него закрыли,
   Чтоб стала я, безвинная, женою генерала.
   Мои родители на смерть меня обречь решили,
   Мне очень грустно, страшно с моей жизнью расставаться,
   О, если бы меня вы от него освободили,
   У вас всю жизнь могла бы я рабыней оставаться».
   – «Когда прийти он должен»? – Го спросил её в волненье.
   – «Во время второй стражи ночи», – та ему сказала,
   – «Я силы приложу для твоего освобожденья,
   И если надо, то погибну в схватке, чтоб ты знала,
   Я не хочу, чтоб умерла ты в лапах, похотливых,
   Ты успокойся, я тебя не дам на растерзанье,
   И этим пристыжу всех ваших жителей, ретивых,
   Которые не ведают стыда и раскаянья».
   На время, некоторое, та плакать перестала,
   Го Янь-чжэнь лошадь привязал у северного входа,
   И слугам приказал встать в ряд у главного прохода,
   Как будто челядь дорогого гостя ожидала.
   И вскоре вдали яркий отблеск света появился,
   Большой отряд из колесниц к ним строем приближался,
   Помощник дьявола в халате, красном, в зал явился,
   Воскликнул: «Господин сам канцлер в зале оказался».
   Он быстро вышел, вошли двое в желтых одеяньях,
   И с интересом, стоя, на Го Янь-чжэня воззрились,
   Затем поспешно вышли, духу низко поклонились,
   Сказали: «Канцлер, царский, господина в ожиданье».
   Го молча радовался: «Значит, победить сумею
   Я дьявола, раз суждено мне канцлером стать скоро,
   Я трудности и страх свой в битвах одолею,
   И для начала накажу разбойника и вора».
   Когда помощник с этой вестью к духу обратился,
   От сказанного генерал пришёл в недоуменье
   Неторопливо, думая, с кареты он спустился,
   И в зал прошёл, во всём чтоб убедиться, с намереньем.
   Его вооружённые бойцы сопровождали,
   Со стрелами и луками, мечами, топорами,
   Когда прошли внутрь зала, перед ним охраной встали,
   Но Го Янь-чжэнь приветливыми встретил всех словами:
   – «Добро пожаловать, я рад, что, наконец, дождался,
   Студент – я, Го Янь-чжэнь, представиться имею смелость.
   Я слышал, что вы женитесь, и здесь я оказался,
   Чтоб вас поздравить, шафером на свадьбе быть хотелось».
   Был генерал доволен, предложил за стол сесть рядом,
   И вместе пили, ели они, весело болтали,
   У Го Янь-чжэня нож был, острый, спрятан под нарядом,
   У ног стояла сумка, где припасы все лежали.
   Спросил он: «А вы вяленую оленину ели»?
   Ответил генерал: «Достать нам трудно здесь такую».
   – «Из императорской есть кухни та, что вы хотели,
   Могу вас угостить, доставить радость рад, любую».
   Отрезал он кусочек, положил его на блюдо,
   Сказал, чтоб генерал взял мясо и им угостился,
   Тот свою руку протянул, что взять его оттуда,
   Го ожидал тот миг, когда к нему тот наклонился,
   Отсёк он кисть руки, когда та рядом находилась,
   Кровь брызнула из раны, во все стороны хлестала,
   Отрезанная кисть в свиньи копыто превратилась,
   И сразу генерал сбежал, и стража с ним сбежала.
   Го Янь-чжэнь завернул отрезанную кисть в тряпицу,
   И слугам приказал проверить, куда бог тот делся,
   Но было везде тихо, сам проверил, огляделся,
   Открыл дверь в спальню, плачущую выпустил девицу,
   Сказав: «Теперь у меня есть копыто генерала,
   Пойдём по следу крови и найдём его погибшим,
   Ты можешь отдохнуть, чего-нибудь перекусивши».
   Девица вышла и его красой очаровала,
   Её было лет всего семнадцать. Она поклонилась,
   Сказав: «Клянусь, рабыней с этого момента буду
   Я вашей, вам благодаря, ему не покорилась,
   Моё спасенье никогда я в жизни не забуду».
   Тогда отговорить её Го Янь-чжэнь попытался,
   Но вдруг услышал он снаружи вопли и рыданья,
   С народом девушки родителей плачь приближался,
   Они несли гроб, выражая так своё страданье.
   Они пришли, чтоб девушку забрать для погребенья,
   От горя плакали все, к небу руки воздымали,
   Когда пришли, то велико их было удивленье,
   Когда они её с другим мужчиной увидали.
   Они тут стали спрашивать, Го объяснил, как было,
   Но старики, услышав, почему-то, рассердились,
   Обидел божество Го Янь-чжэнь, что село хранило
   С пор, незапамятных, от бед с ним люди защитились.
   – «Деревни он хранитель наш, – ему все говорили, -
   Мы генералу У всё это время поклонялись,
   Теперь же без защитника от бед всех мы остались,
   Их-за того, что вы ему здесь руку отрубили.
   И если каждый год мы девушку ему слать будем,
   То будет жить он беззаботно, и мы будем рады,
   Но если ритуал нарушим, пострадают люди,
   Получим бурю все мы с молнией, дождём и градом.
   Как смеешь, незнакомец, ты тревожить дух, охранный!
   Что сделали тебе мы, что ты стал к нам всем жестоким?!
   Должны тебя убить мы, чтоб потом мы постоянно
   Не думали о бедах в нашем мире, одиноком».
   Давайте его свяжем, и пошлём так генералу,
   Чтоб приял жертву он от нас – его, как искупленье
   Вины нашей, чтобы его обиды к нам не стало,
   Так принесём в знак примиренья жертвоприношенье».
   Они призвали молодых, чтоб те его связали,
   Но Го Янь-чжэнь им высказал: «Годами вы богаты,
   Но не богаты опытом. Скажу вам, чтоб вы знали,
   Что ваши все поступки здесь расплатою чреваты.
   Прислушайтесь к словам моим. Так в мире всё ведётся:
   Все духи получают от сил Неба разрешенье
   Кого-то в мире защищать. Приказ такой даётся,
   И контролируется Небесами исполненье.
   Всё так же, как и от царя князья все получают
   Приказы, чтобы наводить порядок в этом мире,
   И все приказы эти они с честью исполняют,
   Так как добро должно распространяться везде шире.
   Не так ли»? Старики с его словами согласились,
   Го продолжал: «А если князь вдруг на посту забылся,
   И за красавицами на охоту устремился,
   Что сделает царь, чтоб законы вновь восстановились?
   Царь разве не разгневается, и не примет меры,
   Когда жесток князь будет с теми, за кого в ответе?
   Доверие он потеряет и лишится веры,
   И должен быть жёстко наказан за поступки эти!
   К тому же, призрак так не ломится в чужие двери,
   И если тот, кто называется уж генералом,
   То должен быть хорошим призраком, только не зверем,
   У призрака свиных копыт нет, что покрыты салом.
   И как могли послать вам Небеса зверя с рогами?
   Рогатый зверь – преступный скот для всех Небес, исконно,
   И если я убью его, чтоб свергнуть власть над вами,
   Не поступая ли я, по всем правилам, законно?!
   Средь вас нет никого, кто справедливости б добился,
   Кто не позволил, чтоб красавицы б здесь погибали,
   От рук скотов, рогатых, чтоб при вас их убивали,
   Откуда знаете, что не с Небес я появился?!
   Ведь Небеса затрагивают эти преступленья,
   И если с предложением моим вы все согласны,
   То мы свинью убьём, не будет девушек, несчастных,
   Вам не придётся в храме делать больше подношенья».
   Все жители деревни согласились и сказали:
   – «Сейчас готовы следовать мы вашим указаньям,
   То, что вы объяснили всем, мы этого не знали,
   Убьём эту свинью, она получит воздаянье».
   Го Янь-чжэнь приказал, чтоб люди все вооружились,
   Одни ножи и копья взяли. Следуя примеру,
   Другие взяли палки, что в домах их находились,
   По следу крови шли, нашли могильную пещеру.
   Все копья приготовили, вокруг пещеры встали,
   Под входом, лестница, ведущая вниз, им открылась,
   Собрали дров, их разожгли и внутрь огонь кидали,
   Внизу огромная палата ярко осветилась,
   А в ней огромная свинья как ком, мясной, лежала,
   Лишённая переднего копыта, была в луже
   Крови, вся корчилась от сильно боли и стонала,
   И, дымом подгоняемая, выбралась наружу.
   И жители деревни её сразу же убили,
   Затем с победою друг друга люди поздравляли,
   А Го Янь-чжэню все вознагражденье предложили,
   Он отказался, но они его не отпускали.
   Он говорил: «Я устранил зло – это есть награда,
   Судьба злодея за его жестокость наказала,
   И я доволен, и мне больше ничего не надо».
   К отцу дева, спасённая, приблизилась, сказала:
   – «Быть человеком тебе если выпала удача,
   Ты должен к родственникам по-другому относиться,
   Не пожалел меня ты, моего не слушал плача,
   Продал меня ты зверю, чтоб мог мной тот насладиться.
   Ты тайно получил пять сотен связок денег злата,
   Решил без всякой жалости со мною так расстаться,
   И чувствуешь себя за это всё невиноватым,
   С тобою не могу я больше жить, в семье остаться.
   Здесь если б смелый и гуманный Го не оказался,
   В деревни нашей, и был далеко от нас там где-то,
   То для меня бы никогда не наступил день этот,
   Я умерла бы, если б за меня он не сражался.
   Благодаря ему, жива я, ваш дом оставляю,
   И никогда не буду вспоминать о семье нашей.
   О, господин Го, взять с собой меня, вас умоляю,
   Рабыней у вас в доме навсегда я стану, вашей».
   Она заплакала и Го Янь-чжэню поклонилась,
   Пытался он отговорить её, но безуспешно,
   Второй женой стала его, много детей родилось,
   А он стал канцлером, в царстве дела все вёл успешно.
   Да, очень странная вещь эта – предопределенье,
   Ничто не помешает этому осуществиться,
   И если даже с дьяволом иль духом находиться,
   Срастётся всё, что суждено судьбою к становленью.

   Объяснения
   1. Го Янь-чжэнь – генерал; в 712 году получил пост канцлера.
   2. Фэньчжоу – нынешний Фэньян в провинции Шанси.

МЕТОД ОЗАРЕНИЯ

   В мир этот каждый человек приходит с устремленьем
   К чему-либо, чтоб получить в конечной цели счастье,
   Поэтому так важно обрести ему уменье,
   Своё искусство тренирует он рукой в запястье.
   Руки искусной лишь запястье сотворить всё сможет,
   В нем мастерство в письме, стрельбе, деяниях сокрыто,
   Но лишь в стремлении к добру, оно ему поможет,
   Творя же зло, в свиное превращается копыто.
   Творца запястье – это его разум и уменье,
   Но есть ещё и нечто, что мир тайный открывает,
   Как борозда «цунь» (1), что всему приносит озаренье,
   Как заострённый штрих, что изнутри всё освещает.
   Цунь – есть искусный трюк, рычаг пружины вдохновенья,
   При помощи его всё в нас меняется местами,
   Прозрев, всё видим и выходим мы из ослепленья,
   Всё одухотворяя, мы стаём вещами сами.
   Берёт начало от горы штрих, суть из форм рождает
   Во всё он вкладывает импульс, одухотворённый,
   Все вещи содержаньем, как водою, наполняет,
   Он сам как бы творит в пространстве мир свой, оживлённый,
   Кисть средством «цунь», лицо вещей, живое, раскрывает (2),
   Она как будто придаёт всему своё свеченье,
   Вещь сто разнообразных обликов так принимает,
   Цунь-борозда во всём основа есть вещей вещенья.
   Штриха «цунь» суть вся – это, изначально, потрясенье,
   Что взору, внутреннему, мир волшебный открывает:
   Кусок квасцов, лик смерти, лица дьявола явленье,
   То, что нас из привычной колеи всех выбивает.
   Берёт начало от Горы штрих цунь (3), собой являет
   Особую способность, как использовать все знанья,
   Его основа глубоко сидит в нашем сознанье,
   Порой через него лишь нами боги управляют.
   Но нужно в творчестве всегда стремиться нам к прозренью,
   Ведь наша цель – добро ко всем, что делает нас сильных.
   А самое святое есть среди даров, обильных, -
   Борьба со злом и справедливости восстановленье.

   Пояснения
   1. Метод «борозды цунь» – Го Си так определяет цунь: «То, чего добиваются, касаясь бумаги заострённой кистью, поставленной вкось, – называется цунь. В трактате Сун Няня говорится: «Штрихи, добавленные сухой кистью, – это цунь. Хуа Линь рассуждает: «Цунь добавляют после больших линий, чтобы расчленить объёмы. Другой мыслитель говорит: «Цунь – это мастерский мазок, который что-то усиливает или даже меняет всю картину, эту особенность мастера во Франции называют «кулёр локаль» – «местный колорит» или «особенная фишка» Одним словом, Цунь – это та изюминка, которая делает любое произведение совершенным. Но для того, чтобы обрести это «цунь», нужно слиться с природой, и посмотреть на вещи отстранённым взглядом, только тогда приходит озарение и наступает прозрение, и человек видит истинную красоту вещей, или обретает умение, превращающее его в мастера. Он как бы создаёт свой собственный стиль, который можно получить не только от природной данности, но и, как Манэ, из данности живописной, так он исползует Веласкеса для своего «Флейтиста», Гойю – для своего «Балкона, или Франса Гальса – для своей «Доброй кружки». Но лучше всего – не заимствовать «цунь», а создавать его самому и для себя. Только так можно выразить свои живые чувства. Только так можно, по словам Ши Тао, обрести важность своего «я», как творца, который отдаёт отчёт только самому себе. И только так можно обрести простоту и естественность, когда природное влияние упорядочивает наши абстрактные и интеллектуальные сферы. В мышлении, а также в работе нашей ментальности, когда мы создаём свои поэтические или прозаические произведения, «борозда цунь» нас встряхивает, заставляет проснуться и пересмотреть то написанное и продуманное, что мы уже создали, и как бы проверить его на прочность или целесообразность. Гении всегда себя встряхивают при помощи борозды цунь. Это – как выстрел себе в голову с проверкой, сможешь ли ты после того выжить. В философии цунь – это открытие, прозрение, ключ проникновения к тайнам.
   2. Раскрыть живое лицо вещей – (кай шэнь-мянь) – это выражение было первоначально использовано Ду Фу в эпиграмме «Даньцзинь Инь» («Введение в живопись»):»Во дворце Лянъянь росписи, представлявшие заслуженных министров и святых людей, поблекли, но кисть генерала Ли раскрыла их живое лицо».
   3 .Берёт начало от Горы штрих цунь – только горы накопленного знанья и природные наблюдения могут обучить нас штриху цунь, который является проводником божественного откровения и связующего звена между Небом и Землёй.

СЕДЬМАЯ ГЛАВА. ИСКУССТВО ТВОРЕНИЯ

   Творение любое порождается движеньем,
   Движением, осмысленным и мысль передающим,
   Чтоб открывалась цель, какая-либо, за идущим,
   И наблюдалось бы к Возвышенному восхожденье.
   Нет ничего глупее пустых слов (1), произнесённых,
   Иль некоторых форм или структуры изложенья,
   Должно наличествовать и в простых речах движенье,
   Повторенное сказанного – знак мыслей лишённых.
   Да Ци-цзи (2) говорил, что все протоптанные тропы
   Нужны простому новичку, и лишь для обученья,
   Когда же он своё берётся создавать творенье,
   Свой нужно дальний проложить путь, превзойти всех чтобы.
   Когда приходят к нам дары из сфер всех, недоступных,
   И наше творчество становится определённым,
   Конкретным, близким нам и во всех формах целокупным.
   Его нужно познать, служить чтоб целям, отдалённым.
   За ясным этим всем откроются все океаны,
   Ландшафты неизведанных мест и небес пейзажи,
   В неограниченном ничем исчезнут все изъяны,
   Мы будем пики покорять и свод, небесный, даже.
   Научимся летать мы, и не только в мыслях наших,
   Мы обретём в своих стараниях такое чудо,
   Что сможем сделать всё вокруг себя намного краше,
   Распространив своё влияние на всё повсюду.
   В богов мы превратимся, в мастеров, высших даосов,
   И сможем силой побеждать чертей и духов разных,
   Для нас не может нерешённых быть уже вопросов,
   Всё мы познаем в сферах, высших и разнообразных.
   И в нашем творчестве не будет уж ограничений,
   Мы станем вечно обновляющимися святыми,
   Бессмертие получим, как источник обновленья,
   И будем образцом, поднявшись над людьми простыми.
   Начнём же мы употреблять все силы для служенья,
   Повсюду справедливость утверждать и благо,
   Чтобы достойными быть всех несчастных уваженья,
   И завоёвывать сердца простых людей отвагой.

   Пояснения
   1. Пустые слова – это то, что нас отдаляет от нашей цели. К ним можно отнести пустые философствования, критические замечания, потому что критика никогда не открывает Истины, обыденное пустословие.
   2. Да Ци-цзы (Ученик Великой Чистоты) – один из многочисленных псевдонимов даоса Ши-тао.

25. Куньлуньский раб

   В период «Лет Великих» молодой Цуй жил в именье,
   Служил он в гвардии, считался правильным и честным,
   Его отец, чиновник, пользовался уваженьем,
   Имея тесную связь с Царедворцем (1), всем известным.
   Отец послал его раз к Царедворцу с порученьем,
   Бумаги передать, болел тот, дома оставался,
   Цуй был красив и моложав, и вёл себя с почтеньем,
   Был сдержанным и вежливым, с достоинством держался.
   У Царедворца в доме проведён был он в покои.
   Задёрнуть занавески дал рабыням указанье
   Вельможа во всём доме, множество имея коих,
   Полулежал он в кресле и испытывал страданья.
   К красавицам имел он слабость, ими окружая
   Себя, но и любил вести возвышенные речи
   С друзьями всеми, с Цуем, молодым, рад был он встрече,
   Когда вошёл тот, он кивнул ему, сесть приглашая.
   На их глазах, в то время, три красивые рабыни
   Три золотые чаши фруктами им наполняли,
   Для них кусочки спелой вишни резали и дыни,
   И, поливая сладким кремом, на стол подавали.
   Вельможа приказал красавице в халате, красном,
   Подать одну из чашек Цую, но тот устыдился,
   И к вишням не притронулся, от чашки отстранился,
   Смущения причина тут вельможи стала ясной,
   Подать вишню на ложке велел деве, рассмеялся,
   Цуй съел её волей-неволей, более смущаясь,
   Затем приятный разговор меж ними состоялся.
   Красавица с него глаз не сводила, улыбаясь.
   Когда после беседы пришло время расставанья,
   Сказал вельможа: «Стар я, в одиночестве скучаю,
   Как время будет, приходи, тебя я приглашаю,
   Такие для меня всегда приятные свиданья».
   Велел он гостя проводить красавице-девице,
   Та подняла три пальца, трижды руку повернула,
   И, указав на зеркальце, что было на петлице,
   «Запомни и приди за мной», – ему тихо шепнула.
   Отцу Цуй о визите доложил, домой вернувшись,
   И в кабинет прошёл, свой, и один остался,
   Он будто, чувств, своих, лишившись, во сне оказался,
   Красавицу ту вспоминал, от мира отвернувшись.
   Стих написал: «Я посетил рай, взгляд увидел, звёздный.
   Теперь свет, лунный, в ту обитель девы проникает,
   Момент печальный расставанья был, возможно, слёзный,
   Какую тайну же красавица в сердце скрывает»?
   Не мог постичь он смыла слов и тайну её знаков,
   Он изменился, его близкие не узнавали,
   Когда они за ним все с удивленьем наблюдали,
   Его спросил один лишь раб, свободных от всех страхов,
   Он был рабом куньлуньским (2), его Моли называли,
   Спросил он: «Мне скажи, что за депрессия такая,
   В которую попал ты, ничего не замечая,
   Какие мысли, как пришёл, тебя одолевали»?
   Сказал Цуй, молодой: «Просто, плохое настроенье!
   С чего ты взял, что спрашиваешь о делах, сердечных»?
   – «Откройся мне, и быстро я найду тебе решенье
   Ведь для меня проблем нет в мире, затруднений, вечных».
   Цуй, услыхав слова такие, очень удивился,
   И раньше замечал его глубокие познанья,
   Всё рассказал ему, и, что на сердце есть, открылся,
   Сказал ему раб: «В знаках сложного нет пониманья.
   Всё это – мелочь. Ты б не мучился, сказал мне тут же.
   Три пальца, поднятых вверх, третий двор лишь означает,
   Из десяти дворов, в которых девушки те служат.
   Руки три поворота – она пальцы так считает,
   Пятнадцать – месяца день, что должно завтра свершиться,
   А зеркальце – это луна, знак стражи третьей, точный,
   Она с тобой желает знаками договориться,
   Чтоб ты пришёл к ней, взять её в час, полуночный».
   Цуй в не себя от радости был и воскликнул, обращаясь
   К рабу: «Но как ты сделаешь всё? Как ты мне поможешь»?
   Ответил тот со смехом: «Успокоиться ты можешь,
   Ты вскоре встретишься с ней, время проведёшь, общаясь.
   В ближайшую ночь, ведь, число Пятнадцатое будет,
   Прошу, чтоб дали два рулона тёмно-синей ткани,
   Сошью я для тебя халат, в котором, как настанет
   Ночь, мы проникнем в этот дом, когда уснут все люди.
   Но в доме пёс есть, он к рабыням врата охраняет,
   Его укус смертелен, убивает, пожирая,
   К рабыням он людей привычных только пропускает,
   Собака префектуры Цаочжоу (3) из Мэнхая.
   Он бдителен, как призрак, в кровожадности подобен
   Лишь тигру, только я могу убить его цепями,
   Сегодня сделаю, я устранить его способен,
   Препятствий чтобы не было в том доме перед нами».
   Они, после того, до ночи за столом сидели,
   С вином и разговорами. Раб ночью удалился,
   Сказал, вернувшись: «Пёс убит, путь к дому нам открылся,
   Приступим к делу». И халаты, синие надели,
   Раб Цуя посадил на плечи и наверх взбирался
   На стены, десять стен преодолел и очутился
   Во дворике рабынь, у третьих врат остановился,
   Была дверь отперта, где аромат распространялся.
   Во двор от лампы, золотой, из окон свет струился,
   И вздохи были слышны девушки, что ожидала,
   На лбу её распущенной причёски локон вился,
   А по щеке её слезинка медленно бежала.
   Она чуть слышным голосом печально песню пела:
   «Вздыхает девушка, и думает о нём в забвенье,
   Как он разбил ей сердце, она с ним уйти хотела,
   Но он забыл. Печали песнь – одно лишь утешенье».
   Вокруг стояла тишина, и стражники все спали,
   Цуй занавеску отодвинул и вошёл к ней в ложе,
   Она вскочила с места, с ним взволнованная тоже,
   Воскликнув: «Значит, знаки вы мои тогда узнали!?
   Я знала, что умны вы, и без слов меня поймёте,
   Как видно, вы освоили даосское ученье,
   Ко мне придёте ночью и отсюда заберёте,
   И кончатся мои в неволе этой все мученья».
   Сказал ей Цуй: «Мой раб эту устроил встречу нашу».
   – «А где сейчас находится он»? – та его спросила.
   – «Снаружи ожидает нас». Она его впустила,
   Наполнила вином и предложила ему чашу.
   Затем сказала Цую: «А моя семья богата.
   Мы жили дома в Шоуфане (4), далеко отсюда,
   Имели много мы скота, и серебра, и злата,
   Пока не вторгся мой хозяин, грабил нас повсюду.
   Он и меня своей рабыней стать потом заставил,
   Мне суждено было влачить моё существованье
   В его дворце, где в одиночестве меня оставил,
   При встрече лишь на вас и было моё упованье.
   Хоть я напудрена, накрашена и разодета,
   Нефритовыми палочками вкусные ем блюда,
   На сердце лежит тяжесть, будто заперта я где-то,
   Так я желаю на свободу вырваться отсюда.
   И если даже меня ароматы окружают,
   И если роскошь, украшенья я повсюду вижу,
   Одежды, дорогие, моё тело украшают,
   Мир этот неприятен мне, его я ненавижу.
   Я будто бы в оковах, и тоска меня здесь гложет,
   О вас всю жизнь свою молиться я не перестану,
   И если уважаемый слуга ваш мне поможет
   Бежать отсюда, то рабыней вашей навек стану.
   Цуй, молодой, задумался и не сказал ни слова,
   Тогда Моли заговорил: «Всё это сделать можно,
   Раз девушка из заточения бежать готова,
   Давайте же поможем ей, ведь это же не сложно».
   В восторге девушка была, Моли же ей предложил
   Взять вещи все свои, пока темно, ещё собраться,
   Затем на плечи посадил их, вещи в узел сложил,
   И стал по стенам дома, неся их всех, подниматься.
   С разбегу он преодолел их, как в полёте птица,
   Охранники все спали, не один не шевельнулся,
   Пропажу обнаружили, вельможа как проснулся,
   Но с ними в кабинете Цуя раб смог приземлиться.
   Лишь утром обнаружили, что девушка пропала,
   Мертва была собака, и вельможа ужасался:
   – «Ворота все закрыты, а её вдруг там не стало,
   Она ж не птица, чтобы улететь, дом охранялся.
   Её похитил, верно, плут, шум поднимать не стоит,
   Случайностью буду считать я, и приму все меры,
   И попытаюсь разыскать, никто её не скроет,
   И накажу обоих, чтоб не брали с них примеры».
   Два года в доме Цуя девушка та оставалась,
   Но раз, когда была пора весеннего цветенья,
   И все гуляли в парке «Водопада Омовенья» (5),
   Карета с ней слугам вельможи на глаза попалась.
   Вельможа удивился, когда те всё рассказали,
   Послал за Цуем молодым, его тот испугался,
   И на слугу сославшись, там во всём ему признался,
   Спросил детали все вельможа: как её забрали?
   Затем сказал: «Лишь раб виновен в этом преступленье,
   Теперь она уж с вами, я её уже не трону
   Но раб такой – угроза обществу и трону,
   Пресечь нужно опасность, таково моё веленье».
   Приказ дал стражам пятидесяти, вооружённым,
   Раба, куньлуньского, схватить, к нему живым доставить,
   В броню закованными Цуя дом был окружённым,
   И луки взведены, чтоб стрелы на него направить.
   Кинжал Моли схватил и на стене дома остался,
   Затем одним прыжком вверх прыгнул, стрел всех избегая,
   Как сокол или ястреб в небо высоко поднялся,
   Стрелки в него пускали стрелы, но, не попадая.
   Дождь стрел в него вверх сыпался, но всё напрасно было,
   Стрел стражей выпушено было по нему немало,
   Он поднимался выше, его облачко накрыло,
   Затем он скрылся, семья Цуя ужас испытала.
   Вельможа сожалел о сделанном поступке позже,
   Боялся ночью спать, свою усиливал охрану,
   И слуги с алебардами все сторожили тоже,
   Не спал он ночи все и засыпал лишь утром рано.
   Но через год дозор охраны доме прекратился,
   А десять лет спустя Моли в Лояне увидали,
   На рынке торговал лекарствами, его узнали,
   За время это всё нисколько он не изменился.

   Пояснения
   1. Царедворец – чиновник первого служебного ранга по принятой девяти ранговой системе чиновничьей градации, принятой во времена правления Танской династии.
   2. Куньлуньский раб – куньлуньские рабы, несколько раз появляющиеся в повествованиях эпохи Тан, описываются как темнокожие и обладающие особыми способностями (в основном сверхъестественными). Согласно историческим источникам, считается, что рабы-куньлуны пришли из внутренней Индии или из Африки.
   3. Цаочжоу – ныне Цаосянь в провинции Шандунь
   4. Шуфан –область монгольских орд в нынешней Монголии.
   5. «Омовенье Водопада» – водопад в одном из парков Чан-аня, находившегося в его юго-восточной части, излюбленной место отдыха столичных горожан.

СКРЫТОЕ ТАИНСТВО ЗЕМНЫХ И НЕБЕСНЫХ ПЕЙЗАЖЕЙ

   Пейзаж (1), как «шаньчуань», «горы и реки» означает,
   Есть во Вселенной Земли с Небом связь между собою,
   Как сущность и первопричина, правит что судьбою,
   Они спиритуалистический дух порождают.
   В единстве эти вещи меж собою существуют
   Контраст (2), что есть в природе, есть в наличье в человеке,
   Разнообразье природе различья формируют,
   Есть Люди-Горы, по их сущности, есть Люди-Реки.
   Высокое и светлое в них есть суть Неба меры,
   Глубокое и протяжённое – Земли просторы,
   Всем этим обладают в мире люди, реки, горы,
   Всё это в душах их: разнообразье и размеры.
   Пейзаж Земли и Неба всю структуру выражает,
   Во всём их внутреннюю сущность с красотою, внешней,
   Где Тьма и Свет, туман, на небе облака, дождь, вешний,
   В природе одухотворённый образ составляют.
   Разбросанность и глубина всех гор и вод рисует
   Порядок чёткий вертикали и горизонтали,
   Метаморфозы Неба и Земли «цань» (3), образует,
   В Гармонии где, полной, сочетаются детали.
   Тень, свет, гор плотность, вод текучесть в этом окруженье
   Как будто бы духовное являют напряжение.
   Где Небо с облачками простирается, большое,
   Их череда вид создает движенья и покоя (4).
   Всё – на своих местах, гармонии не нарушает
   Ничто, в спокойствии довольны все своей судьбою,
   И сущность, каждая, свою лишь нишу занимает,
   Река не хочет стать Горой, Гора же стать Рекою.
   Но средь людей не так, есть те, кто к лучшему стремятся,
   Стараясь поменять всё, ход обычный изменяя,
   Чтобы насилием своим чего-то добиваться,
   Но терпят пораженье в мире этом, погибая.
   Ведь даже и Бессмертный, созерцающий в паренье,
   Не может взором охватить Пейзажа всех просторов,
   Огромные пространства, где лежат все реки, горы,
   Секреты разгадать туманов, туч и испарений.
   На время можно кем-то стать, во что-то превратиться,
   Но всё равно, всё подойдёт к своим прочным основам,
   И даже чем-то став, он всё ж к основе возвратится,
   Не может то, что создано, стать совершенно новым.
   Поэтому не знаем мы судьбы хитросплетений,
   И то, что через миг свершится, мы не знаем даже,
   Но тот, кто ткань плетёт всех наших будущих свершений,
   Нас наградит или накажет за свершенья наши.

   Пояснения
   1. Пейзаж (шаньчуань) – буквально, «горы и реки». Этот бином условно принят для обозначения понятия «пейзаж». Понятие это выражает единство двух дополнительно-противоположных понятий. Так и Вселенная выражается биномами «тяньди» – Небо – Земля или Цянь – Кунь, т. е. гексаграммами «И цзина» («Книга перемен»). Чжу Цзи-хай подчёркивает, что категория «чжи» (сущность) и «ли» (первопринцип) теснейшим образом связаны между собой и интерпретированы Ши-тао в спиритуалистическом духе.
   2. Контраст (сянбэй) – Лян Кай в трактате «Хуэйшу пу» в своей философской форме рассуждает так таинстве контраста: «Сянбэй похож на отношение, которое существует между индивидуумами, беседующими взглядом и жестом. То стремящихся к одной точке, то расходящихся в разные точки. Его развитие налево вызывает движение направо, его проявлению ввысь следует проявлению вниз. Существенно, что между каждой точкой и каждой чертой устанавливается принцип выразительной разумности».
   3. Метаморфозы Неба и Земли «цань» образуют – глагол «цань» буквально означает «делать третьего», то есть даосский мастер или художник своей творческой активностью создаёт свойство, которое формирует троицу С Небом и Землёй. Истоки этой мысли , по свидетельству Юй Цзянь-хуа, есть в трактате «Чжун юн», где подобная привилегия предоставляется истинному человеку благодаря его святости; «Один на свете человек, честный душой, способен полностью реализовать свою природу; тот кто смог полностью реализовать свою природу, становится свободным позволить и другим людям полностью реализовать натуру. Позволив и другим людям полностью реализовать их натуру, он может позволить вещам полностью реализовать из природу. Позволив вещам полностью реализовать из природу, он может внести вклад в творческое деяние Неба и Земли. Будучи способен внести вклад в творческое деяние Неба и Земли. Он образует троицу вместе с Небом и Землёй».
   4. Череда движенья и покоя (синцзан) – сближение этих двух противоположных понятий заимствовано из трактата «Лунь юй» Конфуция: «Когда нас используют, мы действуем; когда нас отвергают, мы удаляемся от дела».

26. Месть Чэнь Илана

   Чэнь Ишуан, отец Чэнь Илана, был из Фучана (1),
   Что находился на востоке Танского Лояна,
   Учась в Саньсяне, был он другом Чжоу Маофана,
   Начитанным был и обрёл известность очень рано.
   Он сдал экзамен и, по возвращению, женился
   На дочери Го Инь, с которой раньше он общался.
   А Маофан на тех экзаменах же провалился,
   Но Чэнь Ишуану в вечной дружбе на крови поклялся.
   В период «Драгоценности Небес» по назначенью
   Начальником стал округа Илун (2) в Пэнчжоу месте,
   Отправился туда, но мать жила в своём поместье,
   И с сыном не хотела ехать, к его огорченью.
   Когда же дня отъезда наступила уже дата,
   Его супруга Го, как уроженка из Илуна,
   Решила сшитым ею одарить свекровь халатом,
   Из ткани шёлка, ею сотканным из пряж Гуаньдуна.
   Она поранила в работе палец ножницами,
   И на халате появились её пятна крови,
   И свой подарок преподнося своей свекрови,
   Сказала: «Вот семь лет ухаживала я за вами,
   Сейчас же собираюсь я последовать за мужем
   В далёкий край и не смогу быть больше с вами рядом,
   Ему на его должности уход мой будет нужен,
   Позвольте одарить вас моим скромнейшим нарядом.
   Меня это печалит, не могу от слёз сдержаться,
   Халат шив, я порезалась, следы крови остались.
   Следы хотела смыть водой, они же не смывались,
   И каждый раз по ним я вами буду вспоминаться,
   Увидите их, вы обо мне подумаете сразу,
   Когда в согласье и большой любви мы жили с вами,
   За это время даже не поссорились ни разу,
   Всегда в чувствах гармония царила между нами».
   Свекровь горько заплакала, так им пришлось проститься.
   Чэнь Ишуан сопровожденья стал просить у друга,
   Согласен был Чжоу Маофан свои часы досуга
   Потратить на товарища, и с ним повеселиться.
   А сыну Чэнь Ишуана Илану два года было,
   И Чжоу Маофан к нему с любовью относился,
   Как к собственному сыну. В пути время проходило,
   У древнего ландшафта Ба (3) кортеж остановился.
   Тропа вела вверх по ступеням по крутому склону,
   Внизу леса, протоки, сказочные, простирались,
   Друзья, картину наблюдая, ей залюбовались,
   Река, виляя, походила на тело дракона.
   Чжоу Маофана охватил вдруг импульс, очень странный,
   Он слугам приказал идти вперёд, остановиться
   На станции почтовой, чтоб едою подкрепиться,
   На станциях они обедали все постоянно.
   Чэнь с Маофанем в горы стали подниматься
   Вдвоём, ведя своих коней, шли медленно и чинно,
   А на одной тропе, где стал откос к реке спускаться,
   Внезапно Маофан достал из-под седла дубину,
   Разбил он ею череп Чэнь Ишуану резким взмахом,
   Затем столкнул его в бушующий полок ногами,
   Не испытав, при том, ни сожаления, ни страха,
   Другим сказал он позже с причитаньем и слезами:
   – «Немного я отстал тогда, свою нужду справляя,
   Его вдруг конь попятился, и затоптал до смерти,
   Упал в поток он со скалы, я делал всё, спасая,
   Но тело воды унесли. Мне жаль так, уж поверьте»!
   Всю ночь они несчастье это скорбно обсуждали,
   Все говорили, наступают времена плохие,
   А утром траурную церемонию справляли,
   В конце же, Маофан сказал жене слова такие:
   – «Что делать будем? Мы не будем говорить о теле,
   Его нам не найти в воде, и нам никто не нужен.
   Нет в мире никого, кто что-то знал б об этом деле,
   Поскольку еду с вами, заменил бы я вам мужа.
   Под именем его смогу занять я эту должность,
   С зарплатой, что получим там, на север мы вернёмся,
   С деньгами этими уладим мы любую сложность,
   Свершим обряды, погребальные, когда сойдёмся».
   Была обещана всем слугам щедрая награда,
   Не зная сути дела, женщина с ним согласилась,
   Хотя была несчастна, предложению не рада,
   Пост занял Маофан, подмена друга получилась.
   А через год сказал он ей: «Достиг своей я цели,
   А ты мне поклянись, что не ударишь меня в спину».
   Она тут догадалось, что было на самом деле,
   Но подавила гнев, боялась за своего сына.
   И не предприняла так ничего, из опасенья,
   Была всегда раздражена, казалась всем сердитой,
   К тому же, Чжоу Маофан держал её закрытой,
   И пресекал её родным любые с ней общенья.
   Другую должность получив, в Чанцзяне (4) поселился.
   Потом по истеченью срока своих полномочий
   В Суйчжоу он на службе в префектуре находился,
   Свои посты меняя, осторожно жил он очень.
   Прошло семнадцать лет, лет девятнадцать было сыну,
   Был Маофан уверен, сына Чэня не узнают,
   Своих перемещений он всегда скрывал причину,
   И был уверен, что никто его уж не поймает.
   В Суйчжоу службы срок закончился, и он позволил
   Экзамены сдать сыну Чэня и пройти ученье,
   Должно в столице завершиться было обученье,
   Поехал с ним он и своё внимание удвоил.
   Экзамены должны были в столице проводиться,
   И выбрал Маофан путь, северный, а сын – путь, южный (5),
   Так как хотел на своей родине он появиться,
   Считал, чтоб родину узнать, её увидеть нужно.
   Когда в Саньсян Чэнь Илан прибыл, то остановился
   В трактире, там старуха на него долго смотрела,
   Однако после ужина он там не расплатился,
   Старуха с него денег взять совсем не захотела,
   Сказав: «Не нужно! Ты мне нравишься, похож на внука,
   Когда гляжу я на тебя, его я вспоминаю,
   Но нас давно разъединила долгая разлука,
   И где сейчас он, и случилось что с ним, я не знаю».
   Она сундук открыла и достала халат с кровью,
   Следы которой всё ещё на ткани сохранились,
   Подарок этот был получен ею от свекрови,
   Воспоминания о прошлом перед ней открылись.
   В слезах передала ему, похожему на сына,
   Халат, который взял тот, ничего не понимая,
   Не знал он о судьбе отца, подарок принимая,
   И то, что станет позже он отмщения причиной.
   Не сдав экзамен, он домой в Чанцзян вновь возвратился,
   Мать в сумке обнаружила халат и удивилась,
   Узнав свою вещь, вдруг рыданиями разразилась,
   Сын рассказал, как он в харчевне той остановился,
   И как старуха ему халат этот подарила,
   И денег за обед, что он там съел, она не брала,
   И с внуком своим, почему-то вдруг его сравнила,
   Мать сыну о судьбе его отца всё рассказала:
   – «Это не твой отец, убит он человеком этим,
   Давно я рассказать тебе об этом всём хотела,
   Но ты был мал, такое не рассказывают детям,
   Но видно, всё это судьба исправить нам велела.
   Я, как супруга, повела себя не так, как надо,
   Поэтому несправедливость, что отец подвергся,
   Ещё всё не отомщена, и я была бы рада,
   Если б убийца за своё злодейство в ад бы ввергся.
   И дело тут не в том, что я тогда смерти боялась,
   А просто повода отмстить, ещё не находила,
   Знамение Небес ещё ко мне так не являлось,
   И вот сейчас халат в крови я этот получила».
   Тайком сын наточил нож и того часа дождался,
   Когда Чжоу Маофан уснёт, и горло перерезал,
   И к губернатору пришёл он с головой, признался,
   Что своего отца убийцу ночью он зарезал.
   Тот счёл поступок справедливым, смягчил наказанье,
   Штраф только заплатил он, с матерью домой вернулся,
   Свекровь была жива, и состоялась их свиданье,
   Ей рассказали, как их жизненный путь обернулся.
   Все горько плакали, смотрели на халат с той кровью
   И вспоминали, как история та начиналась.
   Три года ещё мать ухаживала за свекровью
   До самой смерти, пока та в их доме не скончалась.

   Пояснения
   1. Саньсян, Фучан – Саньсян является деревней южнее нынешнего Ияна; Фучан – это нынешний Иян на реке Лу в провинции Хэнань; Лоян – восточная столица Танской импери.
   2. Илун – место в нынешней провинции Сычуань.
   3. Ландшафт Ба – Ба – старинное название местности нынешнего города Чунцин в провинции Сычуань.
   4. Чанцзян – местечко в местности восточнее реки Линьси в провинции Сычуань.
   5. Северные и южные дороги – дорога из западной столицы Танской династии Чанъань в восточную столицу Лоуян пролегала двумя путями: можно было ехать из области нынешнего Линбао провинции Хэнань по течению реки Хуанхэ северный путь, или на юго-восток по течению реки Лу – южный путь.

МОРЕ И ВОЛНЫ

   Раскованностью, безграничной, Море обладает,
   Оно играет основную роль в любом творенье.
   Гора возможности, великие, в себе скрывает,
   Она всем утвердиться помогает в становленье.
   Как Море поглощает что-то или исторгает,
   То простирается Гора, способная склоняться,
   И Море, как душа, имеет склонность проявляться,
   Гора же ритм (1) передаёт и тайны раскрывает.
   Ведь горы – знанья, там, где залежи камней бывают,
   Где в каждом камне мысль особая таится,
   А Море – лишь душа, что эти знанья постигает,
   Через души волненье, где смысл тайн может открыться.
   Гора своих вершин всех, острых, противостояньем,
   Обрывов, бездн, долин, ущелий, всех, чередованьем,
   С тянущимися пиками с блестящими боками
   С их испарениями, дымками и облаками (2)
   О Море заставляют вспомнить нас с его движеньем:
   Подвижность, брызги и взметающиеся провалы,
   Но это не душа Моря, всего лишь проявленье,
   Которые присвоила себе Гора, как валы.
   Лишь качества и Море может походить на Гору:
   Огромность Моря, глубины его, смех даже дикий,
   И миражи (3), вид в коих открывает, многоликий,
   Таких, что от которых ужаснуться можно в пору.
   Там есть киты, подпрыгивающие, и драконы,
   Вздымающиеся вверх и идущие к глубинам,
   Приливы, разрушающие все волной препоны,
   И волны, что подобны высотой горным вершинам.
   Вот этим Море на Гору становится похожим.
   Вот качества, которые берут Гора и Море
   Порою друг у друга, каждый – на своём просторе,
   И мудрецу все эти качества присущи тоже.
   Ведь только он способен проложить путь в тех Далях, дальних,
   Найти Инчжоу даже, остров Фэн (4), в пространствах, ясных,
   И насладиться радостью в Ланъюань (5) в садах, прекрасных,
   Очаровательных стран в Жошуй (6) и Пэнлай (7), сакральных,
   Остров Бессмертных, Сюяньпу (8) и Фангу (9), обитель магов,
   Где вод источников, земли артерий (10) нахожденье,
   Где происходит мирового творчества рожденье,
   И водружение шедеврам всех знамён и стягов.
   Тот, кто в ущерб Горе всего лишь Море понимает,
   Иль Морю же в ущерб лишь только Гору одолеет,
   Тот восприятием поистине не обладает,
   Односторонним взглядом на реальный мир владеет.
   Лишь тот, кто может видеть в Горе Море, В Море – Гору (11),
   И знает, что таять в себе в стихиях эти волны,
   Лишь тот может придать бескрайность своему обзору,
   И одарить себя мировоззреньем всего, полным.
   Есть в человеке всё, есть сущность рыбы или птицы,
   На крыльях, птицей став, летим на горные вершины,
   Иль, чтоб проникнуть в суть, мы в рыбу можем превратиться,
   И в океане проникать в подводные глубины.
   Поэтому нам нужно осторожно относиться
   К тому, что мы едим всегда, ведь может оказаться,
   То, что едим мы, будь то мясо рыбы или птицы,
   Если мы философствуем, нами могут являться.
   Поэтому, когда едим мы их – себя съедаем,
   Ведь в мире то, что существует с нами, всё живое -
   В бинарной связи переплетено между собою,
   И многое о нашей мы судьбе ещё не знаем.

   Пояснения
   1. Передать ритм (май юань) или, точнее, – «артериальную пульсацию». Древние верили, что у земли, подобно человеческому телу, есть пульс и артерии, и они находили в линиях гор выражение движений внутренних течений.
   2. Испаренья, дымки и облака играют важную роль в китайской живописи и верованиях. Прежде всего, потому, что они частично, а порой и полностью берут на себя роль воды в структуре гор и вод. Кроме того, в пластическом плане окутывая гору, они позволяют комбинировать пустое с полным, так вершины гор называются «юньгэнь» – «корень облаков». Ши-тао говорил об испарении, поднимающемся от скал: «Оно – источник формирования облаков Горы. Когда, облачка, плывущие, отдаляются, делаясь лёгкими или тяжёлыми, то образуют туман. Когда испарения скал сливаются, вместо того, чтобы рассеиваться, они формируются в дымки, облака. Когда дымки скучиваются, они образуют облака. Происходит нечто мистическое, во всех них совершается некий обмен между Небом и Землёй. Философско-эстетическое осмысление и художественное воссоздание мира облаков в поэзии и живописи являются едва ли не центрально областью китайской традиционной эстетики. Поэтика облака ведёт свою философскую традицию от Лао-цзы и Чжуан-цзы, в сфере поэзии она наиболее совершенно претворена Ван Вэем.
   3. Миражи – это выражение на современном языке означает буквально: возникающие на океане башни, змеи моря. В комментарии Юй Цзянь-хуа к трактату «Ши цзи» Сыма Цзяня говорится: «На горизонте океана дыхания морских чудовищ, кажется, воздвигают башни».
   4. Остров Фэн (Инчжоу) – один из мифологических островов.
   5. Сады Ланъюань – резиденция Бессмертных упоминается в «Сюйсянь чжуань». Ланъюань был расположен в горах Луньлунь.
   6. Жоушуй – указание на эту реку очень часты в классических текстахю Она отождествляется обычно с Чёрной рекой, расположенной в провинции Ганьсу.
   7. Пэньлай – сказочный остров, который является местом пребывания Бессмертных и вообще обитель чудес. Описание этого острова есть у Ле-цзы.
   8. Сюаньпу – остров Бессмертных, иероглиф «сюань» входил в имя императора Канси, поэтому был запрет на его произношение.
   9. Фангу – остров, где проживают Бессмертные.
   10. Артерии земли (лунмай) – буквально «артерии или пульс дракона». Речь идёт о внутренних движениях энергии , которые китайская традиционная геомантия приписывает горам. Это понятие, пришедшее в эстетику, играет существенную роль в теории композиции, в которой оно определяет единство и естественный динамизм. Вань Юань-ци видит в артериях дракона силу и сущность Пейзажа, первоисточник его внутреннего динамизма. В теории композиции есть конкретные выражения динамики, такие как «кайхэ» и «пифу», которые должен мыслители уловить, пренебрежение же ими ведёт лишь к внешней передаче формы.
   11. В Горе – Море, а в Море – Гора – к этому выражению подходят слова Конфуция из его трактата «Лунь юй» о том, что «мудрый радуется горам, человеколюбивый – созерцанию вод. Первый ценит покой, второй – движение». Однако Ши-тао преодолевает такую раздвоенность конфуцианской традиции, выявляя амбивалентность понятий «гора» и «вода». Само имя Ши-тао переводится как «Каменная волна». Поэтика камня, эстетическое освоение гор составляет одну из граней практики и теории китайского искусства. Есть даосская традиция уподобления себя простоте обычного камня (ши) с конфуцианским стремлением к самосовершенствованию, доведённому до изысканности яшмы и нефрита. Обратим внимание на половицу: «Капля камень точит» – когда знания превращаются в наши умения. Также есть известное пушкинское противопоставление – «волна и камень» – это дань классическому ясному взгляду на мир, ещё не поражённому релятивизмом и скепсисом.

27. Регистратор в чешуйчатом платье

   Сюэ Вэй в первый год времён «Небесного Начала» (758 г.)
   Был регистратором в уезде Цинчэн, что в Сучжоу,
   Служил он одновременно с помощником Пан Цзоу,
   С чинами Лэй Цзи и Пэй Ляо. Их дружба связала.
   Но осенью он заболел внезапно и скончался,
   И никому не отвечал, когда с ним говорили,
   И не дышал, однако, ещё тёплым оставался,
   Родные же его пока не хоронить решили.
   Оставили его лежать, но всё же наблюдали,
   Так двадцать дней прошло, он вдруг вздохнул, как бы проснулся,
   Спросил: «Которое число»? «Двадцатое», – сказали.
   Тогда он им сказал, когда уже совсем очнулся:
   – «Прошу вас, умоляю, быстро в офис мой сходите,
   А лучше, туда сбегайте, без всякой канители!
   Едят ли рыбу сослуживцы мои, посмотрите,
   Скажите, что я жив, и чтоб они рыбу не ели.
   Пусть рыбу ту оставят, и не надо её кушать,
   А спросят, то причину назовите им, любую,
   Их попросите подойти ко мне, меня послушать,
   Я расскажу им странную историю, такую».
   Слуга пошёл к его товарищам, те есть собрались
   Уже рыбный гуляш. Слуга сказал, чтоб прекратили
   Есть рыбу по его приказу, и те растерлись,
   Узнав, что Сюэ Вэй жив, его тут же посетили.
   Он им сказал: «Я знаю, что вы Чжан Би приказали,
   Слуге администратора финансов, вам доставить
   Большую рыбу на закуску, и его послали
   За этой рыбой на реку, чтоб сабантуй свой справить.
   Ведь это так»? «Да»! – те сказали ему удивлённо.
   Сюэ Вэй Чжана Би спросил: «Скажи, вот незадача!
   Рыбак Чжао Ган не хотел отдать, определённо,
   Тебе большого карпа, его в своей лодке пряча?
   А предлагал лишь маленькую рыбу. Так ведь было?
   Но карпа в лодке ты нашёл и в офис с ним вернулся,
   Когда ты в здание вошёл, Лей Цзи там обернулся,
   Спросив тебя: «Денег на рыбу эту-то хватило»?
   В то время Цзоу Пан и Лей Цзи в шахматы играли.
   А Пэй Ляо ел персик. Они рыбу увидали,
   Обрадовались и тебя на кухню с ней послали,
   И повару Ван Шиляну зарезать приказали.
   На каждый из вопросов Чжан Би отвечал – «да» – только.
   – «Откуда знаешь ты»? – все в изумлении спросили.
   Сказал Сюэ Вэй: «Видел всё, когда меня носили,
   Ведь карпом тем был я, сам удивился я настолько,
   Что когда резали меня, не мог глазам поверить».
   Все поразились, рассказать просили, как всё было,
   Как стал он рыбой, и как всё потом происходило,
   И начал он: «Вы можете мне верить, иль не верить,
   Когда я заболел, от лихорадки жар начался,
   Потом оцепенение меня вдруг охватило,
   Не думал о болезни я, с постели сам поднялся,
   И чтоб остыть, пошёл, взяв трость, все напрягая силы.
   Не знаю, был ли это сон иль только лишь виденье,
   Но за стеною, городскою, я вдруг оказался,
   Как будто я обрёл свободу после заточенья,
   Сердце забилось, со своей болезнью я расстался.
   Как будто я уже не знал себя, совсем забылся,
   Шёл в горы, с каждым шагом я, всё больше уставая,
   Решил передохнуть и вниз к большой реке спустился,
   Которая манила, по долине протекая
   Через пейзаж, прекрасный, вода гладью простиралась,
   И мне в реке вдруг искупаться очень захотелось,
   Разделся, прыгнул в воду, платье на камнях осталось,
   Нырнул в прохладную глубь (наверху вода нагрелась).
   Я в детстве любил плавать, но с тех пор не придавался
   Такому удовольствию, сбылось моё желанье,
   Подумал я: «Какое наслаждение – в купанье!
   Вот так бы плавал, и на берег бы не поднимался,
   Но человек не может плавать быстро, как все рыбы,
   Вот если б рыбой стать и на воде всегда держаться,
   Но для того чтоб рыбой стать, ею нужно рождаться,
   Ведь каждый в мире этом – человек иль рыба либо».
   Как только я подумал, рыба рядом мне сказала:
   – «Я вижу, что вы не довольны всей своей судьбою,
   Но можно рыбой стать легко, в воде я рыбой стала,
   Я помогу вам ею стать, согласны вы со мною»?
   И сразу уплыла она вдруг с этими словами,
   А вскоре кто-то появился с рыбьей головою,
   Сидел на саламандре он с большими плавниками,
   И объявил указ, держа его перед собою:
   «Речной Князь для созданий, водных, волю объявляет:
   Чтоб не было во всех крайних решеньях середины:
   Для жителей воды и суши разница бывает -
   Держаться на поверхности иль плавать на глубинах.
   Но прежде чем стать рыбой, разберитесь, что хотите.
   И если у вас к водной глубине нет устремленья,
   То рыбой вам не стать, плывите слепо по теченью,
   Но если в глубине хотите плыть, то и плывите.
   Но регистратор Сюэ Вэй решил плыть на глубинах,
   Он получает от воды, прохладной, наслажденье,
   Он может плыть свободно среди зарослей всех, тинных,
   Поэтому должны уважить мы его хотенье.
   Он от земных наклонов, спадов хочет отвернуться,
   В чистых ручьях, в своей стихии может находиться,
   Я позволяю временно ему здесь поселиться,
   В чешуйчатое платье может он весь обернуться.
   Он получает в нашем царстве право проживанья
   В качестве карпа, красного, и право на съеденье
   Червей и прочего. Но также правил соблюденья
   Должен придерживаться он во время пребыванья:
   В воде не должен лодки опрокидывать волнами,
   Не делать зла другим, своего не позорить рода,
   И по уставам всегда жить подводного народа,
   И быть в согласье с тёмными и светлыми властями».
   И я тут глянул на себя, я был весь в одеянье,
   Чешуйчатом, и мог в воде везде передвигаться
   Свободно, с рыбами мог сексом заниматься,
   Я понял, что осуществилось так моё желанье.
   Будь наверху или внизу, я мог скользить свободно,
   Озёра и все реки сразу моим домом стали,
   В одежде, облегающей, мне было так удобно,
   Что страхи, утонуть на глубине, во мне пропали.
   Я долго плавал, и вот, наконец, проголодался,
   Но ничего не находил поблизости съестного,
   Скользил за лодкой Чжао Гана, но я опасался
   Попасться на глаза его, как и крюка большого.
   Закинул удочку он, и наживка так блеснула,
   Что сразу мне её так проглотить вдруг захотелось,
   Но сдерживался я, сколько во все всех сил имелось,
   Наживка, аппетитная, к себе меня тянула.
   Я знал, что мне нельзя её хватать, но всё сильнее
   Я голод чувствовал, но сдерживать себя старался,
   Но вот от этого я становился только злее,
   Всё кончилось тем, что схватил её, не удержался.
   Тогда я думал: « Ведь я – служащий в рыбьей одежде,
   И я не рыба, и всё это – только развлеченье,
   И если даже проглочу крючок, то есть надежда,
   Что убивать меня не будет у него хотенья.
   Увидит, что я – человек, в офис меня проводит,
   Крючок он вытащит и свою леску намотает,
   Ведь убивать людей вот так нельзя, он это знает,
   Любой, на его месте, эти доводы находит».
   Но Чжао Ган схватил меня, моих слов не расслышал,
   Верёвку протянул сквозь щёки, на дно лодки бросил.
   Тут из кустов на берегу к нему Чжан Би, наш, вышел,
   Сказав: «Пэй Ляо, Его Светлость, рыбу к столу просит!
   К тому же, приказал достать ему рыбу большую».
   А Чжао Ган сказал, что маленькие лишь остались,
   Тот молвил: «Его Светлости не надобно такую,
   Я думаю, что и другие у тебя попались».
   Залез к нему он в лодку и меня там обнаружил.
   Когда меня взял в руки, то я стал с ним объясняться:
   – «Я – регистратор Сюэ Вэй, сейчас мне лекарь нужен,
   Чтоб щёки мне зашить, чтобы потом с людьми общаться.
   Я принял облик рыбы раньше, плавал в этом месте,
   Случайно на крючок я Чжао Гана здесь попался.
   И как вы смеете не оказать мне должной чести»?!
   Но он меня не слушал, когда я с ним так ругался.
   Он нёс меня, на речь внимания не обращая,
   Он направлялся в офис, где чиновники остались,
   А там друзья мои сидели, в шахматы играя,
   Увидев у него меня, они все рассмеялись,
   Сказав: «Большая рыба, весит циня три, иль более».
   По лестнице поднялись, Цзоу Пан с Лэй Цзи играли
   Пэй Ляо персики ел, разрезая их на доли.
   – «Я – ваш коллега»! – я кричал, но вы мне не внимали.
   Довольны были все, большая рыба вам попалась,
   Чжан Би рассказывал, как с Чжао Ганом торговался,
   Тот не хотел её продать, но Чжан Би с ним ругался,
   И как потом в его руках та рыба оказалась.
   Сюэ Вэй тут напрягся, крикнул им, что было мочи:
   – « Я – ваш товарищ, вы хотите, чтоб меня убили?!
   И даже человечности ко мне не проявили,
   Я в ваших качествах сейчас разочарован очень»!
   Но те не слушали и к повару Чжан Би послали.
   Ван Шилян нож взял, положив меня на стол, кухонный,
   А я кричал, открыв рот, чтоб мены не убивали,
   Что разрезать чиновника на части – не законно.
   Однако Ван Шилян, казалось, ничего не слышал,
   Из овощей в миску закуску, вкусную, нарезал,
   Разделочную доску вынул он из стенной ниши,
   Прижал к ней мою шею, и мне голову отрезал.
   Как только голова моя упала, я проснулся,
   Вот пригласил сюда вас, чтобы вы о том узнали».
   И, его слушая, друзья все в ужасе стояли,
   Смотрели скорбно, как их друг с того света вернулся.
   Они смотрели, как губами рыба шевелила,
   И видели всё, когда в шахматы играли,
   Но то, что говорила рыба – им неслышно было,
   Лишь только звуки слышали, но их не понимали.
   И после этого они уже рыбу не ели,
   А Сюэ Вэй поправился, до чина дослужился,
   Став окружным помощником в ***яне (3) в своём деле,
   До своей старости в добром здоровье находился.

   Пояснения
   1. Цинчэн – лежит приблизительно в 20-ти км. западнее нынешнего города Гуаньсянь в провинции Сычуань.
   2. Двадцатое число – в старом Китае были десятые числа, двадцатые и последние(по лунному календарю) каждого месяца свободными, то, что в Европе принято называть воскресенье. История происходит в один из таких воскресных дней.
   3. ***янь – таких названий мест в Танскую эпоху было много.

ВОСЬМАЯ ГЛАВА. ТРИ ПРВАВДЫ, ТРИ ИСТОРИИ
   Жизнь такова – может произойти с нами любое:
   То, что прошло, то и ушло, должно прийти другое;
   То, что случилось, то случилось, хоть оно такое!
   Что можно исправлять – исправить нужно для покоя.

28. Вэй Гао и Рабыня Нефритовая Флейта
   (История первая)
   «То, что прошло, то и ушло, должно прийти другое».

   Вэй Гао (1) был военным губернатором Цичуани,
   Был из семьи вельмож, их при дворе все уважали,
   А в молодости в доме жил, как гость, префекта Цзяня,
   Который имел сына, его Цзянь Цзинь-бао звали.
   Тогда сын Цзяня называл Вэй Гао старшим братом,
   И относился к нему в своём доме с уваженьем,
   Всё время проводил в учёбе – двух классиков чтенье,
   Мечтал экзамены сдать и вельможей стать когда-то.
   Была у Цзянь Цзибао одна девочка-рабыня,
   По имени Нефритовая Флейта. Её звали
   Из-за красы её, она смотрелась как богиня,
   Ей было десять лет, её прислуживать послали
   За другом сына их, служанок в доме не хватало,
   И та взялась за поручение с особым рвеньем,
   И делала всё для него с огромным вдохновеньем,
   Так как в душе к нему чувство, особое, питала.
   Когда прошло семь лет, они любовникам стали,
   Префект Цзянь в этот год же сам отправился в столицу,
   Хотел, чтобы его на должность новую приняли,
   Вэй Гао же пришлось в храм Тоуту (3) переселиться,
   Нефритовая Флейта же с Вэй Гао там осталась,
   Так как префекта вся семья его сопровождала,
   Цзянь Цзиньбао сказал ей, чтоб она старалась
   Заботится о друге, она просьбу исполняла.
   Как только повзрослела, его очень полюбила,
   Их чувства были глубоки – он тем же ей ответил,
   Приемник Цзян – Чэн, семья, что в доме заменила
   Уехавших, была к нему добра, Чэн его встретил,
   Как сына, но пришло письмо вдруг от Вэй Гао дяди,
   В котором говорилось: «Мой племянник загостился,
   Я искренне желаю, чтобы он, учёбы ради,
   Ко мне в столицу бы приехал. С вами бы простился,
   Чтоб он родителям своим долг отдал уваженья,
   И был бы с нами, пусть он отправляется к нам сразу,
   Чтобы на службе у царя начать своё служенье».
   Советник Чэн не мог не выполнить его приказа.
   Он предоставил тут же Вэю лодку и одежду,
   Необходимое всё, чтобы тот в путь отправлялся,
   И попросил, чтобы с любовницей он не встречался,
   Немедля ехал, и разбил быть вместе им надежду.
   На берегу лодка ждала, Вэй Гао не решался,
   Отплыть, всё медлил, знал, что он любовь свою оставил,
   В оцепененье вытер слёзы и письмо отправил
   Цзиньбао, чтоб пришёл тот с ней и с ним бы попрощался.
   Хотел Циньбао отослать в поездку с ним рабыню,
   Но тот давно не выражал родителям почтенье,
   И не решался взять с собой любимую богиню,
   Когда они пришли к нему, он сделал заявленье,
   Сказав ей: «Лет чрез пять иль семь приду я за тобою,
   Дождись, и заберу тебя, ты будешь жить со мною»,
   Надел Нефритовое ей кольцо на палец нежно
   И молвил: «Будем мы любить друг друга безмятежно.
   Ты только жди меня и чаще совершай моленье,
   Мы обязательно увидимся, соединившись,
   Внутри кольца, нефритового, есть стихотворенье
   Не забывай читать его раз, каждый, помолившись».
   Прошло пять лет, Нефритовая Флейта ожидала
   Его прибытия, но прождала его напрасно,
   Уже весной восьмого года она духом пала,
   Почувствовав себя совсем покинутой, несчастной,
   Сказав себе: на Попугайском Острове (4) в моленье:
   – «Семь лет уже прошло, ко мне любимый не вернётся,
   Зачем же жить тогда, когда напрасно сердце бьётся»?!
   И больше не читала она то стихотворенье,
   И ничего она не ела, вскоре же скончалась,
   Семью Цзян тронуло до глубины то отношенье,
   Она с жизнью покончила, Вэй Гао не дождалась,
   Её с кольцом тем погребли, как с жертвоприношеньем.
   А позже в Шу стал Гао губернатором, военным (5),
   Прибыв на место, он услышал, как суды творятся,
   Несправедливые, с усердьем, необыкновенным,
   За лёгкие проступки можно с жизнью распрощаться.
   В тюрьме сидело триста человек, все казни ждали,
   Средь них один был, в стальные закованный оковы,
   Его увидев, он сказа: «Брат старший – глава, новый,
   Из моего он прошлого, мы вместе с ним играли».
   И закричал: «О Ваша Светлость! Помните те годы,
   Когда росли мы вместе? Я – Цзиньбао, Чжан семейства,
   Ни разу никакого я не совершал злодейства,
   Меня ж решили казнить, кровожадные уроды»!
   Ответил Гао: «Как не помнить?! Помню я прекрасно!
   Скажи, сюда попал ты за какое преступленье»?
   – «Когда расстались мы, то я учился не напрасно,
   Экзамены сдав, в Цинчэн получил я назначенье
   На должность главы города, случилось же несчастье,
   Кто-то пожар устроил, зданья в городе сгорели,
   Тот из моей семьи был, я же был тогда в постели,
   Меня схватили, я преступником стал в одночасье».
   – «Проступок семье члена был без злого намеренья», -
   Сказал Вэй Гао, снял вину с него, вернул на должность,
   Затем Цзиньбао получил указ о назначенье
   Быть в его свите, и открылась новая возможность
   Для Цзян Цзиньбао по карьерной службе подниматься,
   Как раз то было время тех великих потрясений
   После войны (6) – порядок наводить везде, стараться
   Избавить население от бед всех и лишений.
   И только спустя месяц Вэй сказал своё желанье
   Цзиньбао: «А Нефритовая Флейта? Что с ней стало?
   Сказал тот: «Вы при расставанье дали обещанье,
   Что через семь лет встретитесь, она вас ожидала.
   Когда же время кончилась, она есть перестала,
   И умерла, так как закончилось её терпенье,
   Уж очень она вас любила, видеть вас желала».
   Было написано на том кольце стихотворенье:

   «Принёс кольцо мне чиж (7), я отдаю моей прекрасной
   Его, как будет тосковать она по мне когда-то,
   Оно пусть приведёт её ко мне той ночью, ясной,
   Во сне, когда мы были счастливы, страстью объяты».

   Когда это сказал друг, Гао Вэй вздохнул печально,
   И благодарность испытал за преданность, такую,
   Стал сутры переписывать Будды (8), чтоб изначально
   Вину свою загладить, и о ней думал, тоскуя.
   Стал храмы строить в её честь, о ней много молиться,
   Но сколько он не думал бы, не мог сбросить оковы,
   Ведь не было возможности её увидеть снова,
   Она ушла и не могла к нему уж возвратиться.
   В то время жил отшельник Цзу, владел одним искусством
   Ли Шаовэна (9), и мог мёртвых вызывать для встречи,
   С которыми могли родные, встретив, вести речи,
   Общаться, как бы наяву, обмениваться чувством.
   Заставил он Вэй Гао перед тем семь дней поститься,
   Нефритовая Флейта той же ночью появилась,
   Увидев её снова, не мог Гао не дивиться,
   Она же, улыбнувшись, в пояс низко поклонилась,
   Сказав: «Ваше Сиятельство, Будды сутры писали,
   И обо мне молились, благодарна вам за это,
   С изображением Будды молельни создавали,
   Перерожусь я через десять дней за это где-то.
   Тринадцать лет спустя я стану вновь служанкой вашей,
   И отплачу за милость вашу, вас всегда любила,
   Так слабость наших чувств двоих нас смертью разлучила,
   Любовь не умерла в нас, такова же судьба наша».
   Вэй Гао на посту своём мог долго оставаться,
   Пост сохранив, благодаря заслугам, предыдущим,
   В правление царя Лун-ю (10), и при Дэ-цзун подняться
   Ещё повыше, обладая взором, вездесущим.
   Потом став президентом царского секретариата,
   Страна при нём в расцвет вошла, богатыми все стали,
   Расширила границы до Большого Каганата,
   Его главы провинций с Днём рожденья поздравляли.
   Он получал подарки, общество ему дарило,
   Сановник Лу из Дунчуана (11) тоже в День рожденья
   Послал в подарок музыкантшу, ей шестнадцать было,
   Она была красива и стройна на загляденье.
   Она, как та, Нефритовою Флейтой называлась,
   Во всей фигуре сохранила то же обольщенье,
   Была похожа, будто бы ею самой являлась,
   На её пальце, как кольцо, виднелось утолщенье.
   Вздохнул Вэй Гао и сказал: «Как мёртвым быть, я знаю,
   И как живым, все люди умерли, потом родились
   Другими, но всё теми же остались, полагаю,
   Слова Флейты Нефритовой во сне в ней подтвердились».

   Пояснения
   1. Вэй Гао – (745 – 805), генерал-губернатор Цычуани. Цычуань – это одна из частей современной Сычуани. Как генерал-губернатор этой области с 785 по 805 года участвовал в сражениях с тибетцами, имел большие заслуги. Он был очень известен благодаря своей властности на посту и щедрости.
   2. Двух классиков – две классические книги: «Книга песен» (Шицзин) и «Книга писаний» (Шуцзин) которые Цзян Цзинбао изучал под руководством Вэй Гао.
   3. Храм Тоуту – известный храм в горах Дабиешан под Уханем.
   4. Попугайский Остров – остров на Чанцзяне (Янчэкян) под Уханем.
   5. Военный губернатор в Шу – Шу считалось старинным название провинции Сычуань, где Вэй Гао был генерал-губернатором с 785 года, и позже вновь вернулся на эту должность, умерев с ней в 805 году.
   6. Имеется в виду война против тибетцев, закончившаяся в конце 8-го века.
   7. «Принёс кольцо мне чиж…» – обыгрывается история Ханьской эпохи (206 г. до н. э. – 220 г.) когда чиж приносит герою нефритовое кольцо, как символ спасения.
   8. Писать сутры и создавать буддийские святыни – совершать благие дела, которые помогают умершим на том свете, способствуя их перерождению.
   9. Ли Шаовэн – даос времён Ханьской эпохи при императоре У-ди, когда он помог царю встретиться со своей любимой умершей женой.
   10. Заслуги при императоре Лун-ю – имеется в виду военная служба Вэй Гао во времена его правления в Сычуани.
   11. Дунчуан – находится на востоке от нынешней провинции Сычуань.

ВДАЛИ ОТ ПЫЛИ

   Когда кто ослепить себя вещами позволяет,
   То он себя обычно мирской грязью загрязняет,
   Вещам господствовать он позволяет над собою,
   И сердце, замутнённое, влачится за судьбою.
   Оно способно породить жестокость лишь в творенье,
   Что и приводит его душу к саморазрушенью.
   Ведь мира пыль и грязь всегда наш разум замутняют,
   Всё человек теряет, ничего не обретает,
   И в его сердце радость возродить ничто не может,
   Сам если он себе в делах стремленьем не поможет.
   Поэтому вещям свободно нужно предоставить
   За тьмой вещей всех следовать, за грязью мира, прочей.
   Пусть вещи мира, пыль и грязь самих себя порочат,
   Нам нужно всё, что загрязняет душу в нас, оставить.
   Тогда лишь только в сердце, чистом, радость возродится,
   И дар с Небес к нам снизойдёт, чтобы помочь творенью,
   Расправим крылья мы, парить над миром будем птицей,
   Всегда готовые душой и телом к обновленью.
   Освободимся от вульгарности, очистим разум,
   И снимем шоры глупости для мира пониманья,
   И наша проницательность в нас возродится сразу
   Мы тут же в сердце обретём божественные знанья.
   Творить, преобразовывать заставит совершенство
   Нас, духом данное, в чреде творений, бесконечных,
   Мы ликованье ощутим и чудное блаженство,
   В тончайшие глубины мира проникая, в Вечность.

29. Необычное превращение
   (История вторая)
   «То, что случилось, то случилось, хоть оно такое!»

   Чжан Фэн из Наньяна (1) в гостинице остановился,
   Что близ Футана (2) на горе Хэншань (3) у основанья,
   В Фучжоу (4), префектуре, где он в офисе трудился
   В году начальном «Целомудренного начинанья» (805 г.).
   День шёл к концу, после грозы кругом всё прояснилось,
   И горные леса были свежи, дымка скрывала
   Чудесные пейзажи, где блаженство находилось,
   Роскошная долина свои тайны сохраняла.
   Чжан Фэн, взяв свою палку, тут же вышел на прогулку,
   Любуясь видами, в леса всё дальше удалялся,
   Повсюду звуки слышались то глухо, а то гулко.
   Пред ним луг, сказочный, с травой, высокой, открывался.
   Зелёная трава рождала чувство восхищенья,
   И от свободы его душу радость наполняла,
   Рядом с шалфеем роща, необычная, стояла,
   С себя он сеял одежду всю, проникнутый волненьем,
   На дерево её повесил, посох там оставил,
   И на траву упал и стал кататься по ней вольно,
   В природу полностью проник, свою свободу славил,
   От радости вдруг дикий рык он испустил невольно.
   Он прыгнул и, как дикий зверь, на лапы опустился,
   Когда насытился всей резвостью, поднялся снова,
   И понял, что он в это время в тигра превратился
   С блестящей шерстью в пятнах, что ему было ново.
   Почувствовал он резвость ног, силу в груди, широкой,
   И понял тут, что ничего с ним в мире не сравнится,
   Он встал и побежал, как молния, к дали, далёкой,
   В горах через ущелья прыгать стал, в кустах резвиться.
   А ночью охватил его вдруг голод, неуёмный,
   Подкрался он к деревне, чтоб схватить там жеребёнка,
   Не смог собаки там поймать, свиньи или телёнка
   Казалось, голод внутри рос, вставал как мрак, огромный.
   А мысли путались, вдруг стал он одержим идеей
   Поймать секретаря Чжэн Фаня из Фучжоу края,
   И голод его гнал и становился всё сильнее,
   Он у дороги спрятался в кустах, всё озирая.
   А вскоре на дороге этой появились люди,
   Чиновники то были, что секретаря встречали,
   Они друг друга спрашивали или отвечали:
   – «А секретарь Чжэн Фань когда в нашем селенье будет»?
   – «Я слышал, что в гостинице он там остановился».
   – «А сколько нужно времени, чтоб он до нас добрался»?
   И тут навстречу человек, идущий, им попался,
   Его спросили: «Секретарь у вас нам находился»?
   – «Да, – тот сказал, – он – господин мой, будет скоро, ждите».
   – «А он идёт один, или же с ним сопровожденье?
   Приветствуя, мы спутать не хотим, нам опишите,
   Какой он, чтобы не случилось недоразуменья».
   – «Скажу, в его сопровожденье будет только трое,
   Однако можете его узнать вы очень просто,
   Он выделяется среди других – большого роста,
   В тёмно-зелёной мантии он старого покроя».
   Чжан Фэн свидетелем являлся того разговора,
   Как будто информация ему предназначалась,
   В кустах он затаился. Так охота начиналась.
   Чжэн Фань со свитой на дороге появился скоро.
   Он был одет в халат, зелёный, толстым оказался,
   Величественное производил так впечатленье,
   Когда приблизился к Чжан Фэну, то стоять остался.
   Тигр прыгнул и его схватил, пришли все в изумленье.
   Тигр побежал с ним горы, люди все остолбенели,
   От Чжэна Фаня только головной убор остался,
   Уже совсем стемнело, идти в горы не хотели,
   Чжан с удовольствием смог его съесть, не опасался.
   От бедной жертвы лишь кишки и волосы остались,
   Чжан Фэн бродил пол лесу, ему одиноко было,
   И его мысли к его прежней жизни возвращались,
   Такая жизнь ему большую радость не сулила.
   И тут подумал он: «Я – человек, вполне свободный,
   И почему мне нравится одним здесь оставаться,
   Ведь для меня людей мир, прежний, более удобный.
   Пора бы мне уже к своим основам возвращаться».
   Отправился на поиски он места превращенья,
   И к вечеру нашёл его, на дереве висела
   Его одежда, трость стояла, как при посещенье,
   Трава, высокая, своею зеленью блестела.
   Он снова на неё лёг и ворочался, метался,
   Когда ему всё надоело, то преобразился,
   И вновь он человеком стал, когда с травы поднялся.
   Взял свою палку и с горы к селению спустился.
   С его ухода день прошёл до его возвращенья,
   Когда исчез он, его слуги поиск проводили,
   Искали всюду, но его следов не находили,
   Когда он появился, то пришли все в изумленье,
   Обрадовались и спросили, где он задержался.
   Солгал Чжан Фэн: «Горный источник я искал, гуляя,
   Набрёл на скит отшельников и с ними я остался,
   Ученье Будды слушал их, минут не замечая».
   – «Чжэн Фаня из Фучжоу тигр сожрал сегодня рано, -
   Сказали слуги, – и останки даже не остались,
   И вы куда исчезли, мы за вас все волновались,
   В горах звери гуляющих съедают постоянно».
   Вы в одиночку не должны отсюда отлучаться,
   Мы рады, что благополучно к нам вы возвратились».
   Прошло немного времени, всё стало забываться,
   Чжан Фэн и друг в Хуайян (5) в гостинице остановились.
   Гостей всех на банкет в гостинице той пригласили,
   Предложил кто-то из гостей: «Устроим состязанье!
   Расскажут пусть все странный случай, тот, что пережили,
   А если же не странный, пусть пьёт чашу в наказанье».
   До Чжана Фэна очередь дошла, и он поведал
   Историю свою, когда он в тигра превратился,
   Среди гостей сын Чжэн Фаня Чжэн Ся там находился,
   Со всеми он гостями на банкете там обедал.
   С сердитым видом он вскочил, за свой нож вдруг схватился,
   Чтобы убить Чжан Фэна из-за чувства свей мести,
   Чтоб за отца было отмщенье, к нему устремился,
   Его едва успели удержать гости на месте.
   Разняли когда их, Чжэн Ся ещё весь был в волненье,
   Кричал, что отмстит, в ссору пришлось мэру вмешаться,
   И чтоб не допустить в своём селе того отмщенья,
   Приказ дал, чтоб не смел тот через брод переправляться.
   Отправил его в Хуайнань (6), Чжан Фэн же удалился
   На запад, имя поменял, чтоб с Чжэн Ся не столкнуться,
   Но тот хотел отмщения и не угомонился,
   И не хотел без этого домой к себе вернуться.
   Кто-то сказал Чжэн Ся, что зло всегда должно караться,
   Отца убийство оставлять не нужно без вниманья,
   Но зло – непреднамеренное, нужно отказаться
   От мести, а иначе ему будет наказанье.
   Чжэн Ся подумал и с таким решеньем согласился,
   Оставил планы мести, сочтя это негуманным,
   Хоть показался ему этот случай весьма странным,
   Он, успокоившись, в уединенье удалился.

   Пояснения
   1. Наньян – местечко в нынешней провинции Хжэнань.
   2. Футан – находится юго-восточнее нынешнего Фуциня в провинции Фуцзянь.
   3. Гора Хэншань – в Китае мего гор с таким именем, но эта гора находится в нынешней провинции Фуцзянь и славится своими аномалиями.
   4. Фучжоу – в нынешней провинции Фуцзянь.
   5. Хуайян – местечко в нынешней провинции Хэнань.
   6. Хуайнань – нынешний Шоусянь в провинции Аньхуй.

В ЕДИНЕНИИ С ПРИРОДОЙ
 
   Способны расцвести мы, силам рек и гор отдавшись,
   Что помогает часто нам с природой нашей слиться
   Во что угодно можем мы так все преобразиться,
   Живым растеньем, деревом, травой иль зверем ставши.
   Единая Черта ведёт нас всех к первоистокам,
   Но тот, кто следует ей, но при этом забывает
   О главном, и увлечь себя вещам всем допускает,
   Теряет дар небесный, отдаваясь всем потокам.
   Но Небо наделяет человека даром только,
   Не наделяет творчеством, сам должен он стремиться
   Творенья создавать, чтоб в своей вечности продлиться,
   Не отклоняться от Черты Единой ни насколько.
   Познавши зло, во что угодно можно превратиться,
   Но чтоб собою стать, и чтоб остаться человеком,
   К своим источникам желательно бы возвратиться,
   И перестать быть в состоянии, неясном, неком.
   И Небо нам даёт лишь то, что мы приять способны,
   Велик дар, если мудростью его овладевают,
   И в нас есть всё, что в мудрецах, прославленных, бывает,
   Любые нам дороги по возможностям удобны.

30. Господин Бао и Властитель Деревни
   (История третья)
   «Что можно исправлять – исправить нужно для покоя».

   Лю Сюнь (1), бывший министр юстиции, был комиссаром
   В Чжэдуне по надзору, проявлял ко всем заботу,
   Держал в узде чиновников, следил за их работой,
   Взяток не брал, и помогал в делах всем людям даром.
   В том округе жил Бао, раньше был Чжуцзи (2) главою,
   Остался там же жить по истеченью полномочий,
   Общался он с главой деревни и его семьёю,
   Который в крае был влиятелен и властен очень.
   Он из народа был, гордился своим родом, древним,
   Семья его была влиятельна, очень богата,
   Его все называли там Властителем Деревни.
   Он был хитёр, имел запасы серебра и злата.
   К тому же, был силен, и взял за правило день, каждый,
   Слать фрукты в семью Бао, разные деликатесы,
   От них и заболела вдруг жена Бао, однажды,
   Болели сердце и желудок, приводили к стрессам.
   Когда же состояние жены серьёзным стало,
   Узнал муж, что от паразитов это отравленье,
   Которых людям всем семейство это рассылало,
   Их разводя во фруктах специально, чтоб леченье
   Не помогло, так они всех этим убивали,
   Кому завидовали, в жажде их свести со света,
   Иль просто так свои деликатесы посылали,
   Чтоб позабавиться делами, злыми, в селе этом.
   – «Что ж делать мне»?! – воскликнул Бао огорчённо.
   Сказали люди: «Лечит тот, кто ими заражает,
   Ведь только этим он жить или умереть решает,
   Жена же без него на смерть лишь будет обреченной».
   Он сразу нанял лодку и отправился с женою
   К Властителю Деревни, они сто ли так проплыли,
   На следующий день в селенье этом уже были,
   Муж обратились к Силачу спасти жену с мольбою.
   Но тот, услышав это, почему-то испугался,
   Он не хотел, чтобы злодейство выплыло наружу,
   Огласки, всенародной, о делах тех побоялся,
   Злодею ведь скандал, его порочащий, не нужен.
   Узнав, что они едут, у реки он притаился,
   Собравши шайку, и во время их в село прибытья,
   С друзьями с колотушками к ним вышел из укрытия.
   Когда к нему официально Бао обратился,
   Обрушился с ругательствами на него и с рёвом,
   На землю повалил его, всё избивая битой (3),
   Хоть Бао был в официальном одеянье, новом,
   Но ничего не мог поделать в том местечке, скрытом.
   Силач тут женщинам сказал, чтобы жену схватили,
   Те в лодку кинулись, жену Бао за руки взяли,
   На берег вытащили и порядочно избили,
   Над нею надругались, когда руки ей связали.
   Больная женщина от этого вся ослабела,
   Потом, когда она вернулась в лодку, то скончалась,
   Сам Бао едва спасся, после такого дела,
   С которого в суде то разбирательство началось.
   Когда в обратный путь с женою мёртвой он пустился,
   Силач же с жалобой на вёслах поспешил в столицу,
   И там нашёл Ли Сюня, к нему с делом обратился,
   И ложно рассказал ему, что не могло случиться:
   Что якобы начальник Бао, местного уезда,
   Ушедший с прежнего поста, приехал к ним с женою,
   Арестовал его вместе с его всею семьёю,
   Поместье всё разграбил, и не оставил даже места.
   Силач был возмущён такой жестокостью разбоя.
   Услышав жалобу такую, Ли Сюнь рассердился,
   Он, взять под стражу Бао, тут же и распорядился,
   Послал военных для установления покоя.
   Те прибыли в село и сразу Бао там схватили.
   Хоть тот и занят был своей жены похоронами,
   И сразу же связали, заковали кандалами,
   Отправили в столицу, где его там допросили.
   Помощник комиссара Дугу делом занимался,
   И той же ночью необычный сон ему приснился,
   Вдруг у его постели призрак, странный, появился,
   От неожиданности виденного он поднялся.
   Он встретил женщину, которая в руках держала
   Чернильницу из камня, ему её протянула,
   А на её грустном лице печать скорби лежала,
   Он взял вещь, словно жалобу, она ему кивнула.
   И стало ему грустно, как он только пробудился,
   Коллегам рассказал сон, и нашёл всё это странным,
   И тот весь день провёл он с ощущеньем, постоянным,
   Что тот виновник его сна с ним рядом находился.
   Когда он с Бао встретился, узнал, что называлось
   Его селенье «Чаша каменных чернил» на юге,
   Ему виденье этой ночи сразу вспоминалось,
   Он Бао стал расспрашивать об умершей супруге.
   Её года, наружность, рост, обличие совпали
   С тем призраком, что ночью в его спальне оказался,
   И в этом до конца уверенным он оставался,
   Поверил словам Бао, они истинными стали.
   Он тут же написал Ли Сюню своё заключенье,
   И Силача доставили с суд, тоже допросили,
   Искусно отметал в свой адрес тот все обвиненья,
   И ложные свидетели слова те подтвердили.
   И Ли Сюнь посчитал, что Бао сделал преступленье,
   Тогда ему десять ударов палкой присудили,
   Он справедливым посчитал бандита заявленье,
   А Бао после наказания освободили.
   Решил суд, чтоб он выплатил тому, как возмещенье
   За причинённый им вред, аж две сотни монет златом,
   Так как он был начальником, и должен быть богатым,
   Такое вынес окончательное суд решенье.
   Хоть Дугу истинные факты донести старался,
   Но ничего в защиту Бао не сумел добиться,
   Никто в том деле, странном, до конца не разбирался,
   Что значило б, с авторитетом Ли Сюня судиться.
   Жены брат старший Бао жил в Янчжоу (4) и, узнавши
   Об этом деле, поспешил к Ли Сюню с объясненьем
   Того, случилось что, но Ли Сюнь, сторону принявши
   Властителя Деревни, уже сделал заключенье.
   Брат рассказал ему, как всё в селе происходило,
   Как мучали его сестру, потом её убили,
   Ли Сюнь же счёл это вмешательством, брата схватили,
   И двадцать палок получил – всё принародно было.
   И не было ни человека в этом окруженье,
   Кто возразил бы, держа аргументы наготове,
   Кто бы назвал все принятые Ли Сюнем решенья
   Несправедливыми, как и нелепыми, в основе.
   И даже юноша Дугу от дела отстранился,
   Сославшись на болезнь свою. Но поздно или рано
   Правда всплывает, как бы кто её не сторонился,
   И справедливость наступает во всём непрестанно.
   В то время Мэн Цзянь (5), тот, который позже стал министром,
   Префектом был в Чанцзоу (6), когда всё в стране сменилось,
   Сменил Ли Сюня на посту и разобрался быстро
   С тем делом, справедливость сразу же восстановилась.
   Ещё на старой службе он узнал об этом деле,
   Со всеми в своих письмах на местах договорился
   Расследовать все обстоятельства, и полетели
   Все новости к нему на службу, где он находился.
   Как только занял пост, арестовал он всё семейство
   Властителя Деревни, за убийство всех судили,
   Общественный был суд, и принародно всех казнили,
   Так в Чжэдуне и пресекли злодейское то действо.
   А Бао выплатили компенсацию. Все знали,
   Как был неправ Ли Сюнь, он всё ещё там находился.
   Народ с приходом нового судьи приободрился,
   Исполнены все были радости и ликовали.

   Пояснения
   1. Ли Сюнь – (763- 823), с 610 пр 814 был комиссаром по надзору в Чжэдуне (на востоку нынешней провинции Чжэцзян).
   2. Чжуцзи – местечко южнее Ханчжоу в провинции Чжэцзянь.
   3. Бита по мячу в поло.
   4. Янчжоу – город в нынешней провинции Цзянсу.
   5. Мэн Цзянь – умер в 823 году.
   6. Чанцзоу – город в нынешней провинции Цзянсу.

БРАТЬ НА СЕБЯ ИХ КАЧЕСТВА (1)

   Небесный Друг сказал мне: «Древние все доверяли
   Своим стремленьям, внутренним,(2) весь мир преобразуя,
   И с трансформациями все себя сообразуя,
   Они, не действуя, поступки действом совершали (3).
   Живя в полной безвестности и славу обретая,
   Они свою судьбу только себе и подчиняли,
   Поэтому они своё «я» и тренировали,
   Всю сущность Рек и Гор Вселенной всей воспринимая.
   Лишь медитации и тренировке удаётся
   Господствовать над всем и пестовать своё искусство,
   Так качество всех Рек и Гор уменьем создаётся,
   Когда в суть, самую, вещей всех проникает чувство.
   Когда ясна структура, цунь творит все превращенья.
   И Океан дарует чувство всей большой Вселенной,
   Простая лужица (4) рождает миг соединенья
   Со светом звёзд на глади её вод, обыкновенной.
   Чувство мгновенности с Чертой Единой единится,
   И Недеянье порождает действовать способность,
   В такой миг может тайна всей премудрости открыться,
   И воссияет Истины, сокрытой, бесподобность.
   Лишь так даруется нам всем таланта (5) проявленье,
   И это знает лишь способностями одарённый,
   Который собирается создать своё творенье,
   Своей души лишь воодушевленьем окрылённый.
   Без этого он будет замкнутым и безысходным,
   Не сможет воплотить в жизнь всё своё предназначенье,
   Заучивать лишь будет чьё-то мёртвое ученье,
   И станет материалом чьей-то данности, расходным.
   Когда Гора раскроет качеств Неба Беспредельность,
   Гора Величья достигнет, чтобы утвердиться,
   Дух Неба через её душу может проявиться.
   Гора и Небо вместе создадут Благую Цельность.
   Способность, творческая, – то, Гора что воплощает,
   Что создаёт в себе изменчивые все виденья,
   Как Человеколюбье всё в своей душе вмещает,
   И формирует Упорядоченность поведенья.
   Одушевленье линий всех, контрастных, есть Движенье,
   А Тишина – то, что Гора внутри себя вмещает,
   Она в изгибах, складках Ритуал свой выражает,
   А в разворотах, сгибах – всей Гармонии скольженье.
   А Сдержанность Горы всегда в её складках таится,
   Гора же свою Мудрость в пустоте своей скрывает,
   А Утончённость в чистой прелести всей проявляет,
   А Мужество же в выступах способно находиться.
   В ужасных безднах же сокрыто её Дерзновенье,
   А Высота – в том, как она себя гордо вздымает,
   Её Огромность выражена в масс нагроможденьях,
   А Малость в подступах своих всех раскрывает.
   Все качества свои Гора от Неба получила,
   Она играет свою Роль, и этим всем довольна,
   Не для того, чтоб Небо себя с ней обогатило,
   Она, как люди, проявляет качества все вольно.
   И человек от Неба качества все получает,
   Ему не нужно, чтоб гуманность извне исходила,
   Горе он радуется (6), где её обозревает,
   Как и Воде, что из Горы в низовье исходила.
   Если Гора такими качествами обладает,
   То почему же у Воды их быть совсем не может?!
   И у Воды есть действия и качества все тоже,
   Она собой Моря и Океаны заполняет,
   Творя так добродетелью Безбрежность, Протяжённость,
   Покорность, нисходя, и Справедливость проявляет,
   Согласность с этикетом и вещей всех Окружённость,
   Согласно с Дао заводи с болотами являет.
   А её Смелость – ход, решительный, и устремленье,
   Как Правило, приводит в унисон водовороты,
   Проникновенность делают её все повороты,
   Повсюду разливаются, бурля, её теченья.
   А Доброта её собою Чистоту являет,
   К Востоку её Воля к постоянству Путь диктует (7),
   Как в мире женское начало жизнью управляет,
   Оазисы в пустынях и истоки образует.
   Творит кто, отправляясь от Горы, без Вод всех знанья,
   Он Морем поглощается, и, берега не видя,
   Или у берега не знает о существованье
   Морей и океанов всех, на горном камне сидя.
   А мудрый знает берег, не даёт увлечь теченью
   Себя Воды (8), и слыша плеск, испытывает радость,
   Нужно лишь знание Горы, чтоб обрести воззренья
   В обширности Вселенной, ощущая в этом сладость.
   Нужно лишь знание Воды, чтоб знать величье мира,
   И ею управлять. Универсальное теченье
   Чтоб жизни проявилось во всей глубине эфира,
   Тогда во Всеохватности есть истинность ученья.
   Когда взаимодействия нет у Горы с Водою,
   То нет универсального теченья и объятья,
   Предстать действительность в сознании может другою,
   С реальностью произойдёт различие понятий.
   Гора с Водой взаимодействует, стаёт всё ясно,
   Тогда реальность раздвигает все свои границы,
   И поиски Огромного в Мельчайшем всём напрасны,
   Как и Мельчайшее в Большом, там всё может открыться.
   Всё сложное стаёт простым, простое стаёт сложным,
   Во всём уже таится как покой, так и движенье,
   Тогда и путешествия повсюду нам возможны.
   Как в прошлое и будущее – лишь одно Скольженье.
   Ни в настоящем, и ни в древнем нет ограничений,
   И без преград нам быть везде скольженье позволяет,
   Когда бессмертны мы, нас сама вечность охраняет.
   Мы здесь и там, живём везде чредой перемещений.
   Всё – в непрерывности, мир связан весь с вечным вещеньем,
   Мы, становясь творцами, и природе помогаем,
   Вещим все вещи, оживляя их всех вдохновеньем,
   И путь из прошлого, свой, в будущее пролагаем», -
   Сказав это, Небесный Друг на Небо удалился,
   До новой встречи временно мы так с ним распрощались,
   И после разговора в творчество я углубился.
   Чрез вдохновенье новые мне тайны открывались.

   Пояснения
   1. Брать на себя их качества (цзы жэнь) – понятия «жэнь», которое понимается как «качества», в том смысле, как говорят, например, о личности, что она обладает неким качеством, чтобы справиться с некой задачей. «Качество» можно рассматривать как «способность» или «воплощённое дело», а также «работа», «опыт», «знание», «задача», «деяние», «привычка» или «роль». Поэтому творчество – это не слепок действительности, а реальность, параллельная миру. Различные конкретные черты, которые ретроспективно представляют Гору и Воду, воплощают абстрактные добродетели, которыми Небо (или Природа) их одарила. Творец не может удовольствоваться воспроизведением и конкретным проявлением этих добродетелей. Он должен подняться в самом себе к их истоку; это значит – к самим этим добродетелям, которые по милости Неба дарованы также и ему. Это значит, что не у Горы или у Воды он заимствует эти разные добродетели, поскольку Небо одарило ими непосредственно его самого.
   Если человеколюбивый человек находит свою радость в созерцании Горы, это не потому, что Гора наделяет его гуманностью , которой он первоначально был лишён. Он обладал сам собственной гуманностью. Развив её сам в себе, он становится способным её найти параллельно в гуманности Горы. Даос, таким образом, вновь утверждает автономность творца, который придёт к своему творчеству не от своих инструментов, не от древних, не от святых, а опирается на собственные свои добродетели. Эта автономия полностью противоположна произвольно активности, или анархии. Это дар, который обязывает творца, одарённого Небом воплотить этот дар в Творчество.
   Однако, Небо параллельно одарило тем же Гору и Воду. Поэтому автономное развитие творчества не может реализоваться в пустоте – оно осуществляется и вписывается органично в структуру мироздания наряду с другими естественными проявлениями творчества самой природы. И человеческое творчество, и создание природы пронизывает единый порядок.
   2. Внутренние стремления (син, или вдохновения) –термин часто окрашен идеей состояния неодолимого и внезапного, «вдохновенной причуды». Мудрецы уделяли внимание «вдохновенному состоянию» творца, которое является необходимым условием творчества, и указывали даже рецепты, чтобы его вызвать и удержать. Даос Ван Ли писал: «Прежде чем взяться за творение, надо, чтобы давление вдохновение было высоким. Прежде чем творить, необходимо воспитывать вдохновение, либо созерцая облака и источники, либо наблюдая цветы и птиц, либо прогуливаясь и читая стихи, либо возжигая ароматные свечи и распивая чай. Как только почувствуешь, что обрёл нечто, что рука зудит и вдохновение бьёт ключом, надо приготовить бумагу и взять кисть. Когда вдохновение исчерпано, надо прекратить писать и не приняться, пока оно не возвратится. Даос Юй Цзн-хуа сопоставляет ряды атрибутов–ролей гор и вод, говоря: «В Горе можно узреть много «ролей» (цзоюн)». Даос Чжу Цзи-хай говорит, что внутреннее стремление «син» близко к понятию «цин» – «чувство, а Ши-тао, подчёркивая его глубинный характер, назвал его чувством, пребывающим «за формой» – (цин цзай син вай).
   3. Они, не действуя, поступки действом совершали – из раздела Недеяния (у вэй) – одно из центральных понятий даосизма. В книге «Дао дэ цзин» говорится: «Кто учится, с каждым днём увеличивает свои знания. Кто служит Дао, изо дня в день уменьшает свои желания. В непрерывном уменьшении человек доходит до Недеяния. Нет ничего такого, чего бы не делало Недеяние. Поэтому овладение Поднебесной всегда осуществляется посредством Недеяния. Кто действует, не в состоянии овладеть Поднебесной.
   4. Простая лужица – согласно притче Чжуан-цзы: «если толща воды недостаточно велика, то ей не под силу нести большой корабль. Если в углубление в полу вылить чарку воды, то горчичное зёрнышко будет для неё кораблём. Если же туда поместить чарку, то она встанет на дно».
   5. Таланта проявленье – (инто) – букв. «точку, которую преодолел». Сыма Цянь в трактате «Ши цзи» говорит: «Человек таланта существует в мире, как шило в мешке: его остриё тотчас вылезает наружу».
   6. Радоваться Горе – известные слова Конфуция из трактата «Лунь юй»: «Мудрый радуется воде, человеколюбивый радуется горе». Мысль заключается в том, что человек не просит этой добродетели у Горы, но находит в горе соответствие своей собственной добродетели.. и вот почему он радуется.
   7. Свой путь к Востоку – известно, что все реки в Китае текут на восток.
   8. Дать себя увлечь течению воды – парафраз из трактата «Лунь юй»: «Мудрый радуется воде».

   Конец



(Продолжение следует)

(Читайте всё это произведение бесплатно на Литнет)

 

Власов Владимир Фёдорович