Конец эпохи. Русские сантименты

----------------------
Игорь Бондаревский
Собрание стихотворений
Часть I. Непобеждённые мельницы
1977 – 1988
Тексты 88 – 92
----------------------

1

Как это делали старинные поэты –
оставить свет. Проститься и простить.
И в пыльном чреве медленной кареты
от станции до станции грустить.

И ехать много дней. И ждать знаменья свыше.
Однажды вечером услышать гулкий бег
тяжёлых волн морских. И выйти. И ночлег
спросить в гостинице под черепичной крышей.

И письма сочинять до самого утра.
И скомкать все листки посланий бестолковых,
чуть услыхав, как лошадей почтовых
выводят из конюшни кучера.

И разглядеть в окне угрюмых скал вершины,
и чаячий над морем ералаш,
и сохнущие паутины
сетей, и пристань, и пустынный пляж.

И выбежать туда, где холодно и сыро
и пенится прибой. И там понять сполна,
что и твоя судьба среди всех судеб мира –
как будто в шуме волн шумящая волна.

2

Ещё честное слово не вышло из моды,
и никто ещё совесть не мыслит без мук,
и в любом ещё сердце есть жажда свободы,
и без шпаги неловко – как будто без рук.

И вольготно звучат на балах и в салонах
эпиграммы и просто стихи о любви,
и природа – не фон, а родимое лоно
для всего, что свершается между людьми...

И я знаю, что мне это всё только снится,
вызвать к жизни нельзя из-под сомкнутых век
самобраный тот короб с парчою и ситцем,
ту резьбу в хрустале незагаженных рек.

И напрасно я жду, что весёлый монашек
ранним утром взлетит на прозрачных крылах
в колокольную клеть – и руками замашет,
закружит по-шмелиному в колоколах.

Больше в небе не будет тех божьих созвучий,
лишь мотор самолётный взревёт свысока...
Но, чтоб слушать мой плач, наклоняются тучи,
словно букли напудренного парика.

3

Век тяжело уходит на покой.
Во всех гостиных бред сквозь звон приборов чайных.
И всякий, кто в чинах, с весёлою тоской
доказывает пользу обществ тайных.

И всюду злая лесть и подленькая месть,
интриги да бесчестье.
И Бог велит в глуши осесть
и заново обжить старинное поместье.

Окно растворено. Ночная мошкара
к свече слетается и в пламя залетает.
Конец эпохи. Скорбная пора.
Протестовать – ни сил, ни мыслей не хватает.

Из ножен шпагу вынуть? Отягчён
и без того злодействами век старый.
Пусть размышляет тот, кто просвещён!
Пусть соболезнует! Пусть пишет мемуары!

Пусть о любви грустит над лепестками карт
пасьянсных... О любви! Но только не о славе!
Со славой обождём. В России правит Павел,
во Франции безвестен Бонапарт.

4

Прерван бал. Генерал озабочен.
Ждёт курьер, что он вскроет пакет.
Значит – даже для пары пощёчин
с этих пор больше времени нет.

Как над городом мечется вьюга!
Как шумит! И, наверно, – она
по проспектам разносит по кругу
наши клятвы, стихи, имена.

Сплетни тоже навряд ли забыты –
впрочем, вздор дуэлянтской пальбы
вместе с вьюгой летит под копыта
непутёвой гусарской судьбы.

Может, завтра трибун из народа
нас посмеет и в том обвинить,
что гусарскую жажду свободы
с жаждой гибели не разделить.

Будь что будет! Мечтать ли о славе?
Рано ль, поздно – но пробил наш час!
Только сосны сибирские вправе
за грехи наши спрашивать с нас.

5

Под дребезжанье флейт вышагивать в атаке,
а после на привале у костра
признаться приблудившейся собаке,
что жизнь прекрасна, но – увы! – стара.

Считать любовь нестоящим занятьем,
глядеть насмешливо в глубины женских глаз –
и погибать – как сорок тысяч братьев –
на поединках – сорок тысяч раз.

И ни одной из всех своих любовниц
не изменить, и время исчислять
не днями, а восторгами бессонниц,
и чтить грамматику за ижицу и ять.

И прорицать в стихах, и в прозе завираться,
собранье сочинений сочинить,
а в собственной судьбе не разобраться
и, спившись под конец, эпоху оттенить.

И, ни к сияющему, пошлому столетью,
ни к самому себе презренья не тая,
однажды – перед старой, глупой смертью –
сказать: «Литература – это я».