грех грея

теплое тело с живым сердцебиением и быстрым пульсом существует, слоняется по заполненному пылью пространству, и пока тело знает, чему оно принадлежит — у человека есть «бог». думать о боге в религиозном контексте — то же, что, говоря о смерти, упоминать одни лишь полотна ванитас. бог, или, как можно обобщить, макрокосм, занимает собой все стороны бытия, нравится это человеку или нет. эфемерность эта проста так же, как прост для понимания полет птицы — он бесцелен. индивидуализм с самого начала лежит в форме нашего сознания, он впитан в древесину стола жизни, и он не будет деструктивен, пока человек помнит, что его микрокосм — часть макрокосма; коллективизм еще более походит на правду, чем единичное видение человека, потому как его нельзя проконтролировать — вход и выход человека в жизненный цикл — коллективизм — нельзя подчинить своему сознанию или каким-нибудь правилам.
английские эстетисты представили мне деструктивный индивидуализм так (гротескно), что никакой иной в контексте их произведений представить почти невозможно*. в то же время жизненный цикл — не эстетическое произведение, и индивидуализм, а тем более подход к греху и злым деяниям, то есть преступлениям, видится мне совсем иначе, чем игры затуманенного сознания героя.
привычка собирать из всех заработанных понятий строгое определение для всего, что происходит в жизни, слишком сильно въелась представление об общем — о «боге», а сама же составляет часть его, именно личные приоритеты и личные понятия морали составляют коллективный со временем.

парадокс: индивидуальные понятия морали составляют индивидуальную точку зрения, которая, если станет слишком популярной, тут же становится общепризнанной частью коллективного, хотя была ею изначально, но завуалированно и незаметно.

индивидуальное понятие, расходящееся с общественным — преступность, как мы ее называем, для коллектива. осознанный грех же я вижу иначе: осознанный грех — это расхождение индивидуальной морали с индивидуальным сознанием. «Нет, это неправильно, это плохо, но я все равно пойду и сделаю это», — вот то, чему христиане дали название греха, и это не преступление, это «грех», будем называть его именно так, по натуре своей гораздо хуже, чем первое.

преступник знает лучше всех остальных людей, что поступает плохо, но его это не останавливает: не хотите слушать меня — слушайте (читайте) Платона. действие и порыв — это преступление, а вот осознание его, что красть булку хлеба плохо — это уже грех, это уже внутренний голос, который потом терзал Раскольникова, из-за которого леди Макбет омывала руки и никак не могла отмыть с них кровь.

совесть вообще понятие очень гибкое, которое постоянно выступает против любого отхождения, потому что изначально она развивается не на индивидуальной почве, а на коллективной. конечно, Смердяков знал, что убивать человека — это плохо, потому что с детства это где-то сидело у него под коркой сознания, но он все равно убил Федора Карамазова, и совесть вопиела: «Плохо», но плохо не оттого, что человек своим умом дошел до «Плохо», а плохо потому, что знает, тобишь — «Плохо».**

отречения, которые я назвала грехами, по сути своей, конечно, индивидуальны и относятся по-разному к разным людям, но в итоге они все равно общие: общие, может, не у Раскольникова с его соседями или даже со всеми петербуржцами, но общие с историей, со всеми подобными преступлениями в целом. философы очень любят обобщать время понятием «бог», и я тоже этим балуюсь, но я не философ — всего-навсего разные позиции содержатся в течение времени начиная с первобытности, и еще долго просуществуют, это уж точно. грех — такое же начало, как и человеческое сознание, всего-навсего исходящий из другого конца, однако же человек, который намеренно отрицает другие стороны своего существа кроме греховной, как об этом писал один очень любивший сказки лондонский эстетист, по правде, не очень дальновидный, потому что бьет палкой по самой истории, по времени и по зарождению.

*речь идет о «Портрете Дориана Грея», в котором, цитирую свои карандашные размышления с полей книги: 'Попытка, рывок Дориана уничтожить картину — то же, что и попытка уничтожить прошлое, сжечь мосты, которые по природе навсегда останутся статичными, так как картина уже была создана и заимела свое место на стене почета прекрасного, назовем это так, — вечного, стало одной составной красоты общей, мировой. Таким образом человек действительно не смог бы заглянуть в чужую душу (т.е. никто так и не видел изуродованную старостью и пороками картину), но Бэзил смог, так как он — создатель, творец картины, то есть он уже связан с той линией вечного-прекрасного-как угодно это называть, и, как любой феномен, образ, он быстотечен и смертен — потому Дориан Грей убивает его; конечно, скорее всего, для Дориана это был всего лишь порыв, как для героя не слишком-то способного к анализу своих действий, но суть у них была, и была достаточно прямая и отчетливая.'
**теории открытого конца в Братьях Карамазовых очень интересные и я не придерживаюсь точного мнения по поводу того, что же убил отца Карамазова, мне просто необходимо было проиллюстрировать на понятных примерах работу совести