имя

имя мое. трепещущее, живое, пропахшее листвой зеленеющих, вырезающихся на солнце летних деревьев, зацелованных снующими по веткам потоками света — нежно слепящего, от которого не хочется отворачиваться: слепи меня, солнце, качай меня, ветер.
земля горчит под ногами вязкой грязью, из которой вырезаются первые цветы — они зовут меня по имени, там, вдалеке; сестра машет рукою, счастливая, с веснушчатым лицом и лисьими хвостиками рыжих кос, летающих по ветру. кричу ей в ответ, мол, родная, бегу, погоди, разложи сыр и мед, налей мне молока, еще несколько шагов — буду рядом; зову ее именем — звонким, трепещущим у меня на кончике языка, как родившийся поцелуй.

серая дорога трещала мелкими камнями под моим каблуком, россыпь их грязно глядела в проемы моей скрипучей, нечищеной подошвы. старые ботинки приходится донашивать за отцом и братом — вижу я, вижу взгляды их, коршунов и стервятников, высматривающих со своих высоких столов мои потрепанные штаны в заплатках да мои стертые ботинки — профессора еще, называется. табличка скрипит над головой — не рассмотреть, что на ней написано: от частых дождей, града и пыли буквы размылись, съехали вниз, выстраиваясь в грустную солдатскую шеренгу: «О…В…Л…ц…».
крик пронзил мое сознание разрывающей тонкую кожу у виска стрелой — «я падаю!» — но я ровно стоял на ногах, только перед глазами все двоилось и троилось, и носки моих стертых до фетровой основы ботинок улыбчиво глазели на меня выглядывающей нагой подошвой — мне стало дурно, зеленой пеленой затянулись окна и прохожие, каменная кладка, мои собственные руки, носки моих ботинок. женщина кричала — она не звала на помощь, ее медвежий бас отчитывал какого-то худенького, побелевшего мальчика, у которого завивались рожками кудри на висках, красным горели щеки, да над его головой висела на стене подкова — а еще мое имя. женщина кричала, звала, кажется, меня — я испугался, уставился в конец улицы и понесся навстречу сбитому каменному косяку тупика, размахивая тростью, как третьей ногой. скорее отсюда. ОВЛЦ — «обитель волков, людей и циников», должно быть.

молоко вязко осело у меня на языке, теплом согревая гортань и щеки. сестра улыбалась, глядела на меня и хохотала — «какой ты глупый, что ты насупился, словно ворон?» — а глаза ее блестели прожилками зелени рядом со зрачками, покачивал лепестками, играя с набегающим ветром, одуванчик за ее ухом.