16. Ещё о любимой школе и не только

В нашей школе были очень хорошие учителя, я сохранила в своей душе до сих пор благодарность им. Но, как говорится, «в семье не без урода». В этой огромной бочке мёда была и капля (даже не ложка) дёгтя. По некоторым предметам учителя менялись – жизнь есть жизнь.
В девятом классе к нам пришёл новый учитель истории. Очевидно, он работал в школе не на полную ставку, т.к. был он, насколько я помню, первым руководителем Отдела Народного Образования Солнечногорского района (РОНО). Учителя перед ним трепетали. Это был мужчина средних лет, среднего роста с суровым, неулыбчивым лицом, на котором было, как будто, написано – сам не шучу и другим не позволю. Как звали его, я не помню.
Мы изучали историю СССР. Новый учитель просто замучил нас материалами съездов КПСС, заставлял тупо заучивать огромные куски текстов, «драл с нас три шкуры», кричал на нас на уроках. Самое страшное было, что иногда он просто при всём классе издевался над кем-то из учеников. Я не хочу называть фамилий, приведу для примера только один жуткий, на мой взгляд, случай.
Зима была суровой. Одевались многие очень скромно, но школьная форма была обязательна. В морозы в школу практически все ходили в валенках, другой тёплой обуви практически не существовало. Не все девочки могли себе позволить такую роскошь, как шерстяные рейтузы. Многие  надевали под школьную форму тёплые лыжные брюки на резинке внизу.  Это выглядело не очень красиво, но зато было тепло. Учителю истории это не нравилось, он требовал, чтобы в школе эти брюки снимали, но это было сложно. Переобуваться в сменную обувь в школе тогда не требовали и валенки, а тем более, лыжные брюки оставлять в раздевалке не разрешали, да и переодеться было практически негде…
Однажды, наш учитель истории вызвал к доске одну девочку (по сути дела, шестнадцатилетнюю девушку) и, грозно покрикивая на неё, заставил её при всём классе снимать эти брюки, угрожая, что если она этого не сделает, он ей поможет. Девушка плакала от стыда и чувства, что её оскорбляют,  и снимала эти злосчастные лыжные брюки. Она плакала долго, и потом несколько дней не ходила в школу. Нам всем было её очень жалко, мы были возмущены безобразным поступком учителя, но наш классный руководитель очень просила нас не раздувать эту историю. Этого человека все боялись.
В первых числах марта 1953 года умер Сталин. Сначала, по радио сообщили, что Сталин тяжело заболел, и пару дней без конца передавали бюллетени о его здоровье. Потом сообщили о смерти. Были люди, их было не много, кто потихоньку вздохнул с облегчением. Однако, большинство населения страны, запуганное репрессиями и оболваненное пропагандой, восприняло эту весть, как личное горе, плакали.  Было страшно, ну как же мы теперь будем жить без «отца родного».
Тело Сталина выставили для прощания в колонном зале Дома Союзов, и началось паломничество людей к телу. Люди шли к Дому Союзов со всего города, ехали со всей области, добираясь на перекладных, ехали со всех концов огромной страны…
Внутри Садового кольца шли пешком, потому что из-за скопления на улицах большого количества людей, наземный транспорт не мог работать. В метро была давка, и центральные станции метро работали только, как пересадочные, входы-выходы были закрыты. Но все рвались попрощаться с вождём. Неуправляемые толпы людей двигались по городу, сметая всё на своём пути, милиция не справлялась. Падающих людей затаптывали насмерть, люди давили друг друга в узких центральных улицах. Жертв было много. Но, это выяснилось позднее. Мы все тоже плакали и стремились проститься со Сталиным.
Нас спасло только то, что электрички в Поварове (и на других небольших станциях) перестали останавливаться и проносились мимо на полном ходу, не притормаживая, даже. Пытаться уцепиться за электричку на ходу, было равносильно самоубийству. Мы и в школу не могли попасть и по несколько часов проводили на станции, надеясь, что хоть какая-нибудь электричка, в любую сторону, вдруг остановится. Но электрички только страшно гудели и неслись мимо, к нашему возмущению, а по сути дела – к нашему счастью. Сталина похоронили у кремлёвской стены (это потом уже его перенесли в Мавзолей). Всё это многократно передавали по радио. Телевизоров тогда почти ни у кого не было. Было смутное время, но в стране начались перемены.
В это же время (в первой половине марта 1953-го года) в моей семье случилось горе – умерла в больнице младшая мамина сестра, и бабушкина дочь Шура. Ей было всего 38 лет. Тётя Шура болела  давно. Жизнь на севере в сложных бытовых условиях, большая семья, которую надо было обихаживать, подорвали её здоровье.  Частые ангины, которые она переносила на ногах – кто же накормит мужа и детей, кто их проводит и встретит, обстирает и приласкает – дали серьёзные осложнения (на сердце и почки). Тётя Шура часто очень плохо себя чувствовала, порой, просто не могла подняться с  постели, несколько раз лежала в больнице. Пришлось взять домработницу, которая занялась домашней работой.
Мама и бабушка проведывали больную в больницах, часто ездили в Пушкино, старались помочь. В один из маминых приездов в Пушкино, когда Шура была в больнице, выяснилось, что у Валеры проблемы с глазами. Валера был уже большим мальчиком и считал себя самостоятельным. Когда мать бывала в больнице, он не слушался домработницу, делал, что хотел, связался с озорной компанией. Однажды, когда они играли в войну, кто-то попал из рогатки Валере в глаз, тот, который лучше видел. Я писала, по-моему, что после менингита, который Валера перенёс в начале войны, у него было осложнение на глаза, сильно ухудшилось зрение.
О травме глаза Валера никому не сказал, а домработница в домашней суете не обратила внимания, что глаз красный. Мама сразу заменила, повезла Валеру в глазную клинику, но там уже не смогли помочь, сказали, что надо было обратиться сразу после травмы. Валера начал слепнуть.  Сейчас бы, очевидно, врачи и Валере помогли и тётю Шуру поставили на ноги.  Но в те времена медицина была бессильна. Пролежав очередной раз больше месяца в больнице, тётя Шура умерла.  Похоронили её на Ваганьковском кладбища, там же, где в 1914 году был похоронен её отец.   
Дядя Лаврентий растерялся – серьёзная работа и трое несовершеннолетних детей без матери. Он предложил моей маме выйти за него замуж и вместе жить. Мама не рискнула пойти на это. Дядя Лаврентий был хорошим человеком, но нежных чувств к нему у мамы не было, да и ответственность такая…
Вскоре дядя Лаврентий женился на хорошенькой женщине, её звали Нина, ровеснице тёти Шуры,  у которой был сын Алик, примерно, на год моложе меня.  Кажется, еще, когда тётя Шура лежала в больнице, семья переехала в посёлок Севводстрой рядом с городом Долгопрудный.  Очень интересная была квартира и удобная –  в двухэтажном доме, с отдельным входом, двухуровенная, со всеми удобствами, т.е. с паровым отоплением, горячей водой и ванной..
Летом 1953 года, в начале августа, я гостила у дяди Лаврентия, наверное, недельку. Погода стояла жаркая, и каждое утро после завтрака по пути на работу, дядя Лаврентий отвозил всю нашу большую детскую компанию (пять человек)  на канал. С собой Нина давала нам  бутерброды, по пути дядя Лаврентий покупал нам пару арбузов, и мы целый день купались, загорали, играли в волейбол, читали книжки. Часиков в пять приезжал водитель дяди Лаврентия и на машине отвозил нас домой. С работы дядя Лаврентий возвращался довольно поздно, как большинство крупных руководителей того времени.
В этой необычной квартире семья прожила недолго – года два, или чуть меньше. Они переехали в Лианозово в большую трёхкомнатную квартиру в кирпичном, добротном, пятиэтажном доме. Тогда ещё Лианозово было подмосковным городком (а, может, и поселком), ещё не было кольцевой дороги, после строительства, которой Лианозово вошло в черту Москвы.
В начале июля 1953 года я опять поехала в пионерский лагерь, в котором организовали два комсомольских отряда для старшеклассников (мальчиковый и девчачий). Дело в том, что меня «достал» один молодой человек  - Толя Солёнов. Все звали его «Солёный» или «Солист», иногда – Толик.  Он был года на два старше меня, коренастый, небольшого роста, мне не нравился и был совсем не интересен. Толя после семилетки, которую с трудом одолел, уже где-то работал. Возможно, он окончил ПТУ или какие-то краткосрочные курсы. Преследовать меня своими нелепыми ухаживаниями он  начал ещё в середине 1952 года, а с весны 1953, просто не давал прохода. И я решила, хоть на месяц уехать.
Совсем не помню, в каком месте Подмосковья находился этот пионерлагерь. Но помню, что там нам, старшеклассникам, было очень хорошо и привольно. Нас не заставляли спать днём и разрешали бегать купаться, кажется, там была небольшая речка, а не пруд. Отбой для нас был на час позднее, чем у пионеров. От нас требовали, чтобы мы своевременно являлись на зарядку, утреннюю и вечернюю линейки и в столовую. В остальное время, наши вожатые нам не надоедали, у нас с ними были товарищеские отношения, и мы старались их не подводить:  добросовестно дежурили в столовой, когда была наша очередь, занимались спортом, посещали, когда хотели, занятия кружков, участвовали в самодеятельности. 
Вожатые младших отрядов, время от времени, просили нас присмотреть за их подопечными. Мы делали это с удовольствием, а у вожатых появлялось время заняться своими делами или, даже, сбегать на свидание. Иногда мы после нашего отбоя убегали на поляну, сидели у костра. Но, серьёзно озорничать или заниматься чем-то предосудительным нам и в голову не приходило. Видно подобрался такой удачный контингент. Никаких ЧП с нами не случалось. Все были довольны. Жили мы весело, достаточно свободно. На этот раз, мне очень понравилось в лагере, но потом я не поддерживала отношений ни с кем из товарищей того лета, видно, у меня было достаточно друзей и подруг дома.   
За лето я и мои друзья соскучились по школе. Мы любили свою школу, своих учителей. В последние дни августа, своей дружной компанией съездили в школу, получили, (а, кое-что, купили) учебники для 10-го класса. 1-го сентября, нарядные, мальчики в белых рубашках, девочки в белоснежных фартуках с оборочками, с букетами цветов, мы собрались в школе. Была торжественная линейка во дворе, потом разошлись по своим классам. Теперь в школе мы были самые старшие.
Учились серьёзно, но находили время и на отдых, развлечения. С восьмого класса нам внушали, что после получения аттестата зрелости следует поступать в институт, а иначе надо было после седьмого класса идти в техникум (теперь эти учебные заведения называются колледжами).
Прошли Ноябрьские праздники, Новый Год с его предновогодним балом в школе. В начале января 1954-го года была длительная оттепель. Лыжи тогда все были деревянные, их надо было мазать мазью, и ни одна из мазей того времени не помогала – снег налипал на лыжи и кататься было невозможно. Так нам и не пришлось в зимние каникулы насладиться лыжными прогулками. Зато, в конце марта в том году вернулись морозы, лежал ещё глубокий снег, и мы наверстали упущенное на зимних каникулах. Лыжи скользили, как нож по маслу. Вообще, в годы моего детства, да и потом много лет, даже, если не было в к марте настоящих морозов, до середины месяца всегда ещё лежал снег и по ночам подмораживало. Я очень любила по выходным дням сутра пораньше отправиться на лыжную прогулку. Можно было по насту ехать, куда захочешь без лыжни. Такое раздолье. Ближе к полудню наст подтаивал, и лыжи начинали проваливаться в снег.
Солнечногорской  средней школе существовала хорошая традиция – ежегодно 3-го февраля проходил вечер (съезд, слёт) бывших выпускников школы. Приходили и приезжали издалека выпускники десятилетней давности и ещё старше – из довоенных выпусков. На этот замечательный праздник из учеников школы допускались только десятиклассники. Мы так ждали этого вечера, готовили самодеятельность, новые наряды… Вечер прошёл великолепно.
На другой день на занятиях, сидя на первой парте по причине небольшого роста, я старательно прятала от учителей свои руки, так как на моих ногтях красиво поблескивал розовый лак. Перед тем, как ехать на вечер, я забежала к Але.  Старшая сестра Алы, Тамара, уже третьекурсница, тоже собиралась на вечер. Она накрасила лаком себе ногти и предложила накрасить ногти и нам с Алой.  Нам, конечно, захотелось, и Тамара накрасила наши ногти совсем бледным, розовым лаком, но он так украшал наши руки. Вечер закончился поздно, мы приехали домой на последней электричке, и было не до ногтей. Утром тоже – мы учились в первую смену. Да собственно, мне и нечем было снять лак, мама-врач, ногти не красила. И вот, я прятала руки, чувствовала себя неловко. В те времена было не принято даже десятиклассницам красить ногти и делать макияж. Это считалось стыдным. Вечером Тамара стёрла лак с моих ногтей специальным составом…
Наша дружная Поваровская компания пользовалась в классе авторитетом. Где то весной, были очередные выборы, уж не помню, кого и куда выбирали. Голосовал народ опять в школе, старшеклассников, конечно, привлекли к работе по обеспечению выборов, кажется, мы группами по несколько часов дежурили. Всегда на другой день после выборов школу приводили в порядок и занятия отменялись. На этот раз за несколько дней до выборов нам сказали, что десятые классы в понедельник будут учиться, да ещё и писать сочинение по литературе. Мы огорчились и возмутились, нам совсем не хотелось после суетного дня с дежурствами приезжать в школу и, тем более сочинение писать.
В электричке по дороге домой мы этот вопрос обсудили и приняли решение – прогулять этот день. На другой день мы провели разъяснительную работу в классе. В результате в понедельник на занятия явилось всего 3-4 человека из нашего класса и, конечно, никакого сочинения не было. Другие десятые классы писали сочинение. Во вторник к нам в класс пришла директор школы Баранова. Она нас ругала, чем-то грозилась, возмущалась, что самый сильный класс позволил себе такое, требовала назвать зачинщиков, но все молчали. Наша любимая Валентина Михайловна (классный руководитель) очень огорчилась из-за  нашего самовольства. Дело кончилось тем, что нас обязали писать это сочинение в следующее воскресенье. Пришлось подчиниться. Но, всё равно, мы чувствовали себя победителями. 
Неожиданно, уже, кажется, в конце зимы, и в школе, и в газетах, и по радио стали говорить о том, что стране нужны грамотные доярки, трактористы, рабочие на заводах, что после окончания средней школы следует вставать к станку, садится на трактор, комбайн и поработать, по крайней мере, два-три года. И только потом, набравшись жизненного опыта, думать о высшем образовании. Нам, особенно тем, кто хорошо учился, эта пропаганда казалась дикой. Однако все школы обязали знакомить выпускников с производством.
В рамках выполнения этой программы «партии и правительства» для нас стали организовывать экскурсии на ближайшие производственные предприятия. Очень хорошо помню экскурсию по цехам завода им. Лепсе, одного из градообразующих предприятий Солнечногорска. Впечатления были чудовищными. Насколько я понимаю, тогда основной продукцией этого завода была проволока. Помню волочильный цех, где каким-то образом, с помощью каких-то страшных станков вытягивали (волочили) проволоку. Весь пол был залит кислотой, рабочие, ну и мы, конечно, ходили по лежащим на полу толстым доскам, щипало нос от едкого запаха кислоты и какой-то гари. После посещения этого цеха долго болела голова, и першило в горле. И как люди там работают по восемь часов в день?  Было просто страшно подумать о такой работе. Возможно, другие классы ходили на экскурсию в другие цеха или в другие предприятия.
Мы усиленно готовились к выпускным экзаменам. Началась подготовка и к выпускному вечеру. Обычно, в те далёкие времена выпускные вечера проходили в помещении школ. Начинался вечер с торжественной части в красиво украшенном актовом зале, где выпускникам вручали аттестаты зрелости, и руководство школы и учителя поздравляли их с этим важным событием в жизни. После торжественной части был концерт самодеятельности, потом банкет и танцы до утра.
Наверное, родители немного сбрасывались, но деньги на банкет мы зарабатывали сами. В конце апреля и в начале мая наш класс в полном составе после уроков ходил работать на торфоразработки, которые существовали недалеко за чертой города. Мы складывали торфяные кирпичи в большие штабеля. Вернее – мальчики собирали эти кирпичи по всему огромному полю, изрытому канавами, и на носилках приносили к дороге, а девочки аккуратно складывали их в штабеля для окончательной просушки и последующей транспортировки потребителям. Работали часа по четыре, уставали. Был составлен график работы – каждый выпускной класс, во главе с классным руководителем работал в свои дни.
За несколько дней до первого экзамена в школе состоялся праздник «Последнего звонка». Все десятые классы построились во дворе школы. Все девочки в белых фартуках, мальчики в белых рубашках, мы стояли и ждали. Из школы вывели нарядных первоклассников с букетиками ландышей в руках и построили их напротив нас. Раздался звон колокольчика. Кто-то из молодых учителей вышел из дверей школы. На его плечах сидела маленькая, нарядная девочка с огромными бантами на голове и с большим колокольчиком в руке. Она старательно помахивала рукой, и колокольчик громко звенел. Они прошли так вдоль всего строя десятиклассников, мы и наши учителя хлопали  в ладоши. Первоклассники подбежали к нам и прикололи на грудь каждому десятикласснику и нашим учителям по букетику ландышей. Потом были напутственные и ответные речи, потом каждый класс фотографировался на память с учителями.
Выпускные экзамены прошли успешно. Десять выпускников школы получили медали, двое из них – золотые, остальные – серебряные. Половина всех медалей получил наш, «10В», класс. Золотую медаль получила Ира Дюкина, серебряные – Ира Костюк, Надя Борсукова, я и, кажется, Капа Левкович.
Выпускной вечер начался с торжественного собрания. Нарядные выпускники сидели в зале. Девочки (уже девушки) надели светлые лёгкие, очень нарядные платья. У меня платье было голубое, крепдешиновое, с оборками, оно очень шло к моим золотистым волосам.
Поздравляли нас, представитель РОНО, директор школы Евгения Михайловна, завуч Алевтина Владимировна, учителя и первоклассники, которые читали стихи и, кажется, даже, пели и танцевали. Потом каждому выпускнику на сцене вручали аттестаты зрелости, сначала – медалистам, потом всем по алфавиту. Не помню, был ли небольшой концерт самодеятельности или нет. В классе, рядом с конференц-залом, родительский комитет накрыл столы. Кажется, в этот раз было, даже, вино. …  В конференц-зале зазвучала музыка. Там уже все кресла были сдвинуты к стенам, начались танцы. Было очень весело, но, где то в глубине души появилась лёгкая грусть – мы расставались со школой, друг с другом. У каждого впереди был свой путь. Танцевали до рассвета, а потом большими группами пошли гулять по городу. Детство кончилось. Впереди была юность, поступление в институт, взрослая жизнь.
      Сразу после окончания школы я поступила в Московский Институт Инженеров Геодезии, Аэрофотосъёмки и Картографии (МИИГАиК), Ира Костюк в Московский Институт Инженеров Транспорта (МИИТ), Рудик Каминский в Московский Авиационный Институт (МАИ), Гена Гончаров в Строительный Техникум. Только Ала Халепо поступить в  Медицинский институт не с первого раза – туда был уже тогда колоссальный конкурс. Но кандидатскую диссертацию она защитила раньше меня и Рудика (а, потом и докторскую).