Другая жизнь

Идешь в городе по улице. Вдруг, ни с того ни с сего страх находит.
Старость- думаешь. Что там впереди? И сердце замирает.
Но подумаешь еще раз- не так.
Не от того страшно, что будет. А страх от того, что есть.
Точнее от того, чего нет.
А нет живого. В городе нет живого.
Каменные дома. Скопища машин. Дворцы. Метро. Магазины.
Всё есть. А живого- нет.
А как же люди?- спросите вы.
А я отвечу. Людей живых мало. Говоря иначе- в людях мало живого.
Другое дело- за городом.
Приедешь-  как на другой планете. Всюду жизнь.
Лес шумит- жизнь. Ветер дует - жизнь. Речка шумит- жизнь. Солнце сквозь облака пробивается- жизнь, жизнь, жизнь...
И страх исчезает. Уходит, как  не был.









На даче.







Родник.

Когда в доме кончалась вода, я брал четыре больших пластиковых бутыли и шел на родник. Раньше я возил воду в тележке, но со временем тележка пришла в упадок, облезла краска с нее , тронуло ржавчиной колеса и она(тележка) стала на ухабах нашей дороги скрипеть и греметь, как погремушка. И я приладился возить воду на велосипеде. Оказалось- очень удобно.
Повесишь на одну ручку две бутыли и на другую ручку две бутыли. И- вперед. Когда дорога идет с горки, я садился на велосипед. Когда в гору, я шел рядом с ним и вез его рядом с собой. Так дело  и шло.
 Раньше  дома  на  дачах  имели только номера, а названия улицы никакого не было.   Садовое товарищество «Березка», дом номер такой -то. Вот был адрес. Но с некоторых  пор все улочки как- то  обозначили. Названия придумали. И замечательные.  Сиреневая, Сосновая, Дачная, Черемуховая, Садовая, Березовая. А наша улица называлась Просторная. Понятно, что Березовая, Черемуховая назывались так не потому, что на одной улице росла исключительно черемуха, а на другой -одни только березы. Росло везде одинаково. И черемуха была,  и березы.   И просторной Просторная улица не являлась. А была лишь чуть шире остальных  узких улочек.
Все сошлись на том, что дачи наши после того стали краше.


Было два пути на родник. Один по улице вдоль Вериного дома. Не живописный, но короткий. А другой путь - мимо пустыря и  по берегу реки до мосточка. А там через мосточек  к роднику.
С мостом нашим всегда были незадачи. Одно время мост подвесной рушился. Порвался один из тросов. И накренился мосток так, что ходить по нему было опасно. Несколько лет  балансировали жители, рискуя свалиться в реку и, в конце концов, собрали деньги  и решили построить новый мост. Надо отдать должное нашей  председательше: мостик  соорудили хороший. Металлический. И по виду красив  и очень удобен и крепок.
У родника, не смотря на воскресный день, никого не было.  Обычно, в воскресенье у родника людно. Приходится  ждать своей очереди. Но это-то и хорошо: очередь. Можно неспешно и без повода поговорить о том, о сем. Кто повстречал змею, кто поймал клеща, а кто заблудился в болоте.  Истории были разные. Непритязательные. Но в живописном местечке около родника все разговоры  звучали  уместно. Они  были столь же уместны, как гул ветра и  негромкое пение птиц на пригорке.
А сегодня никого не было. Что, впрочем, тоже было хорошо.
. Когда я возвращался с родника живописным маршрутом, по левую руку от меня были дачные дома, а по правую- речка Вольга. Я шел по тропке и вдыхал воздух знакомый мне с детства. Он пах свежей травой и горячим песком.
С Вольги тянуло водой, осокой, корягами.  Берега  обильно поросли кустарником- не подойти. Но впереди наметился просвет и вскоре я вышел на ровное свободное пространство.
От одного из домов до самой реки трава была скошена.
Ближе к реке  посажены маленькие березки в человеческий рост. Ближе к ограде дома- кусты смородины.
У дома стоял голый по пояс мужик и присматривался. Подойдя, я поздоровался. Здравствуйте. Мужик энергично кивнул головой, ничего не сказал, а только поманил  рукой .Подойди, дескать. Я подошел.
Мужчина был  худощав, рус и обветрен . Крепкое загорелое тело у горла стягивал кружок пластыря.
-Привет,-  просипел мужик, прижимая палец к пластырю. Можно было подумать, что он застудил горло.- Я вижу ты мимо нашего дома по грибы ходишь.
-Хожу- подтвердил я.
И как?- спросил он.
-Не очень,- посетовал я.
-Как же, -прошептал мужик,- молодые подберезовики на болоте пошли. Я тебе расскажу.
И он дал мне ориентир. От известной всем полянки на взгорье идти вглубь. Сначала по тропке влево, а потом на высокую засохшую сосну. Там и найдешь- закивал он мне.
-Спасибо-, сказал я.
Я шел не спеша и думал о незнакомом мне мужике.
Как он славно все устроил около своего дома. Просторно, чистенько, аккуратно. И никакое дачное правление не нужно ему, чтобы устроить  жизнь разумно.
У  пригорка тропка подходила совсем близко к реке. К воде вели мостки и около железных стояков коричневую торфяную воду закручивало штопором. И в теплый день я садился прямо на траву и смотрел. Сначала на реку, а затем, когда мысли мои напрочь уносились в никуда, смотрел  вдаль.
Потом я вставал и брел в горку мимо больших берез, с которых в весеннюю пору соседка Вера собирала березовый сок. Вера жила на дачах круглый год и у нее все шло в дело. Из березового сока она готовила замечательный квас и угощала соседей, среди которых был и я. Угощение ее хотя было и не безвозмездное( все ее чем-нибудь отдаривали и она эти мелкие подарки ожидала), но давалось от всей души.

Вечером я сидел на участочке и подмерзал. Дачи находились в низине и в иные ночи было заметно холоднее, чем в поселке. В начале июня доходило и до заморозков.
Я укутался в зимнюю куртку и сидел посреди газона, посматривая, как красное солнце горит на горизонте последним холодным блеском. Воздух был чист необычайно, хоть закатывай его в бутылки и продавай в супермаркете.
Мысли лениво брели, ни на чем не останавливаясь. На душе было покойно. Как встарь.


       Мусор.

Хотя я каждый год на даче всякий мусор выбрасываю, от того вещей не становится меньше. Поразительно, откуда они берутся. И почему война с лишними вещами никогда не заканчивается победой.
Взять сарай. Он невелик. Но вещей в нем великое множество. В основном железок. Для них(для железок) я в самом торце сарая устроил от пола до потолка полки. И все они, полки забиты под завязку.
-Как бороться с железяками,- задавался я вопросом. И не мог ответить. Но однажды, осенью, когда уже вернулись с дачи, вечерком, я сидел в кресле и давал своим мыслям свободу плыть куда заблагорассудится. И мне вдруг пришло в голову, что если у меня спросят, а перечисли ка,Юрок, все что лежит у тебя в шкафу или, к примеру в кухонном столе, то я много не наговорю. А и вспоминать буду неохотно. А  спроси меня  про дачный сарай я такого нарасскажу, что выйдет не меньше «Анны Карениной». И все отчетливо увижу в памяти и даже пальцами как будто почувствую.
Может не надо мне с ними бороться?! –спросил я себя,- может они мне нужны. Даже если и в дело не пойдут. А?
На следующий год на даче я уже не корил себя лишнего за лишние вещи. А как у меня выбрасывалось само, так я и выбрасывал.
И совесть меня больше не мучила.
                *
Когда я купил дачу ,на ней росла картошка, огромные кабачки и огурцы. Хозяйка с гордостью показывала   богатство, нажитое, так сказать, непосильным трудом. Показывая, она глядела на меня вопросительно, не понимая почему я так сдержанно себя веду. И не восхищаюсь.  Я и хотел бы восхититься, но природная немогота к явной лжи меня удерживала. Мне не нужна была картошка, я не имел никакого желания разводить кабачки и делать из него варенье, на чем особо настаивала говорливая хозяйка. И без огурцов  мог прожить очень даже. Хозяйка чуть сникла и потеряла запал, решив, что покупатель никчемный. И замолчала. А я смотрел вовсе не на сотки. Я смотрел вдаль. И вид, открывавшегося леса, веселого живого, говорливого меня окончательно убедил.
 -Да- сказал я,- хорошо.
  Так бодро началась моя дачная жизнь.. Купив дачу, я прежде всего надумал выбросить хлам. Как-то ржавые водопроводные трубы, битое стекло стыдливо и неумело спрятанное за компостной ямой, прогнившие сваленные у забора доски с торчащими наружу огромными ржавыми гвоздями, старый полиэтилен  чуть засыпанный землей вдоль границы с соседским участком. А главное- я снес уродливый покосившийся забор, отделявший участок от дороги. И понемногу стал сокращать посадки. Сначала я выкопал и не засеял половину картофеля, и полностью отказался от кабачков. На следующий год отказался от части огурцов, обнаружив, что для салата мне хватает двух трех кустов. А закрывать огурцы в трехлитровые банки, как это делало садовое сообщество я не собирался.  На следующий год я выкопал все, что оставили прежние хозяева. Посадил хвойники и цветы, а остальное пространство засеял газоном.

                *
Я  упорно отказывался ставить забор.
 Стали забегать ребятишки. Помяли газон, пообломали ветки смородины, пошумели. И убежали.
Бог с ними. Подумал я.
Заехала машина. Легковушка. И решила на свободном пространстве развернуться. Заехала на мои сотки, нещадно придавив газон, и умчалась вдаль. Но доброхоты мне донесли. И стали смотреть, что будет. Но ничего не было. Я ругаться не пошел. Хотя и знал, что доброхоты не соврали. И злоумышленником был сосед через два дома. Встретив его через некоторое время,  попросил его разворачиваться в другом месте. Если он может.  И с улыбкой продолжил разговор о грибных местах в охотхозяйстве.
Мужик, покраснел как рак и отошел. Он обиделся. И со мной некоторое время не разговаривал. Но разворачиваться на газоне перестал.
Как то забрались на участок две коровы. Пощипали травки и ушли. Сроду тут коров не ходило. И вдруг зашли. А Вера и говорит- смотри Семеныч у тебя коровы по участку ходят. Ставь забор. Живо!
Но я Веру проигнорировал. И она на меня тоже обиделась. Смотрела хмуро. Но через три дня смотреть хмуро ей надоело и она похаживала как всегда бодро и весело.
Прошло два месяца. Коровы больше не заходили. Детишки не забегали. А сосед не разворачивался.
А через улицу ,неизвестный герой засадил участок газоном и снес подчистую весь свой забор.
А Вера смирилась.


Глаз.

 Я возвращался из леса. Обе корзинки были полны молодыми подберезовиками и отменными белыми. Я забрался в такую глушь, что даже в воскресенье( а сегодня, как никак, было воскресенье) никого не встретил.
  "Ау?", "Эге-гей!", "Маня, иди сюда!"- ничего этого не было. Потому, что забрел я в болото.
А приличный человек, как известно, в болото не лезет.
 Лето было жаркое, болото пересохло, мне не грозило утонуть. Но пробираться через густые заросли кустарника и завалы было тяжело. Не дай бог напороться на торчащую ветку! Я наклонялся, увертывался, оттягивал тугие кусты и вдруг почувствовал боль в левом глазу.
-А, ладно,- подумалось мне,- какое дело! И зря подумалось.
 Придя домой, я обнаружил, что глаз весь, кроме зрачка, затек кровью. Как у вампира. Или у монстра. Может я ошибаюсь, но мне кажется именно у них был красный глаз.
 -Страх божий !- подумал я, испугавшись самого себя.
 Надя тоже заохала! "Ох,- сказала она,-вот это, да!"
 Кто бы спорил,- согласился я.
-Надо скорую вызывать"
-Да?- с горечью спросил я.
-А что?- спросила она.
-А,то!- ответил я довольно грубо.- Сегодня ведь воскресенье. Сама подумай. Приедет какая-нибудь фельдшерица. Что она понимает в глазах?
-Все ты мудришь! Приедет скорая и скажут, что нужно делать.- поясняла Надя. --Они знают- добавила она. Впрочем, без особой уверенности в голосе.
 Стали думать. Стали звонить. Не в скорую. Стали звонить друзьям-знакомым.
И, ведь, дозвонились! Недаром говорят:"Язык до Киева доведет". До Киева он нас не довел, а довел до Гельмгольца. Если говорить понятным языком, выяснилось, что есть в Москве  институт глазных заболеваний им. Гельмгольца. А в нем отделение экстренной помощи. И отделение это работает круглосуточно семь дней в неделю. И придти туда может любой человек. Будь он из Москвы, из Казани или даже , положим, из тропического города Сан Диего. В Сан Диего живет моя одноклассница, с которой я переписываюсь по электронной почте. Так вот. Если бы ей вдруг надумалось приехать ко мне в гости. А я бы пригласил ее на дачу. А она бы уговорила меня взять ее по грибы. И, не дай бог, конечно, напоролась бы в лесу на ветку, то и ее, тоже бы приняли. И помогли бы. 
-Ай да Гельмгольц! Ай, да молодец!- восхищенно подумал я о неизвестном мне, но, безусловно, достойном человеке.   Вот все бы так!- добавил я про себя.
 Адрес у меня был. На электричке я без приключений добрался до Москвы. И институт нашел быстро( всего три раза спросил).Во дворике  увидел бюст незнакомого  человека. Это не мог быть никто иной, как сам Гельмгольц. Внушительное старинное здание не оставляло сомнений в том, что здесь находятся серьезные люди. Впрочем, людей, как раз я и не увидел. Более того и институт, и институтский дворик находились за высокой резной оградой. Двери и ворота при входе закрыты на замок.
  Вы думаете,  я расстроился, стал нервничать и переживать?
 Отнюдь. У меня  хорошие друзья. А, главное, хорошо информированные. Поэтому я спокойно обогнул институтскую территорию и взял вправо в Фурманов переулок. Как мне и объяснили . Указатели в переулке подтвердили их(друзей) компетентность.
 Через пять минут я уже сидел в маленьком кабинете и давал показания пожилой сухопарой женщине, совершенно седой, с необыкновенно умным и волевым лицом. "
-Наверное, профессор,- подумал я.
  -Ох, уж эти мне грибники- заметила она на мой рассказ.
На столе между нами стоял оптический прибор. Подошедшая сестра капнула в глаз обезболивающее, а профессор нужным образом поставила на прибор мою голову.  Руки у нее были крепкими и уверенными. Было очевидно, она может разрезать и сшить в глазу все, что угодно. Она взяла пинцет, недовольно поправила мою голову и я ощутил сильный световой пучок, который ослепил меня. Затем что-то кольнуло неприятно.
-Пиши,-сказала профессор сестре,- инородное тело. Повреждение слизистой глаза.
И ушла.
-А как же инородное тело?- спросил я у сестры.
-Все хорошо. Удалили. Будете капать капли. Вот рецепт. Через неделю к своему окулисту. Наблюдаться.
Я поблагодарил и вышел. Прошло всего десять минут, как я вошел в здание. И вот я свободен и здоров.
  Слава тебе, дорогой Гельмгольц! И тебе, товарищ, профессор! И тебе, милая сестричка!
 

Сколько у человека длжно быть друзей…

Вы  знаете такого американского писателя Торнтона Уайлдера? Нет? Ну и не беда. Так вот, этот самый Торнтон Уайлдер, хоть и  американец, очень неглупую мысль высказал. Попробую вам растолковать своими словами.  У вас есть друзья? А то! Ответите вы мне. И я , конечно, знаю, что друзья у вас есть и спрашиваю вроде как для вида. По научному это называется риторический вопрос. На такие вопросы ответа не требуется.  Так вот, продолжаю. Сколько у вас друзей ? спрашиваю я уже не риторически. А вы говорите: пять . Или там, десять. Немало, как я понимаю, друзей. А вот сколько  друзей должно быть у человека? Вы знаете? Нет? То-то. А Торнтон Уайлдер  знает. На то он и замечательный писатель. Друзей должно быть  ровно девять. Трое друзей младше вас, трое- ваши ровесники и трое- старше вас. Когда я первый раз прочитал  его мысль, я, честно говоря, не понял о чем это он. Но крепко подумав, нашел, что в  словах писателя  есть резон.
-Петрович, принимай,- услышал я Надин голос. Это у нее такие шутки меня Петровичем называть. Какой я, спрашивается ,ей Петрович? Петровичем стариков зовут . А я еще крепкий мужчина цветущего среднего возраста. К тому же, как никак, мы с ней муж и жена.
-Сань, оглох ты, что ли?-  это она мне говорит. Надо же такое! Откладываю мудрую книжку. Встаю со своего любимого красного стула, на котором безмятежно посиживал посреди безупречно постриженного изумрудного газона и иду к дому. Окошко отворено и моя любимая жена протягивает мне отменно заваренный чай в красивом бокале и тарелку оладьев «с припеком».
Ах, как хорошо! Как хорошо жить на свете думаю я, посматривая на горячие оладьи. Что ни говори, пить чай в ясный день надо на красном стуле, сидючи за красным столом. И посматривая как лениво перебирает ветер листочки деревьев, и как плывут неведомо куда высокие перистые облака. А уж как вкусен и ароматен чай и слов никаких не найти! И потому он так вкусен, что водой заваривается не водопроводной, а родниковой.
Впрочем, довольно лирики. Вернемся к мудрым мыслям. Возвратимся к товарищу Уайлдеру и к тому сколько человеку надобно друзей. Сначала мне показалось, что девять- слишком много. И слишком хлопотно.  Куда их столько! Но, прикинув, что не сразу же они(друзья) все вместе завалятся, я подумал- пусть девять.  Но не в цифре девять заключена мудрость. Нет не в ней. А мудрость в том состоит, что друзья должны быть разного возраста. Это я очень хорошо понимаю. Представьте себе, - вы, цветущий мужчина средних лет и вокруг вас все такие же цветущие мужчины. Вроде  и неплохо. Но… Вы знаете о чем говорят мужчины среднего возраста? Ну ? Подумайте! Теперь вы меня поняли? Говорят  они  исключительно о машинах, деньгах и чуть-чуть о женщинах. Вы готовы говорить о машинах, если они вас не интересуют? О деньгах, если о них уже все слышали?  О женщинах, когда о них говорят без энтузиазма?! Вот и я не готов. По мне так интереснее с мелюзгой беседовать. Всегда что-нибудь новенькое услышишь.





Вот, к примеру, прибегает недавно ко мне Тимофей  (Это мой внук. Хоть я и цветущий мужчина средних лет , но у меня уже двое внуков ) со стеклянной банкой в руках и говорит:
-На, дед, держи. А я побегу к друзьям- и  протягивает  банку с головастиками.
-И что мне с ней делать?- спрашиваю.
-Стереги, дед.
-Что стеречь?
-Из головастиков вылупятся лягушки. А ты смотри, чтобы не упрыгали.
-Ладно,-говорю я,- беги.
Он и улетел, оставив меня размышлять по поводу лягушек, головастиков и «вылупления».
Вообще, Тимоня, парень хороший(недавно ему пять лет стукнуло). Всегда готов подставить плечо. Бывало, прихожу  с работы  усталый, а он и говорит.
-Ты дедушка, ложись отдыхать. Мы тебе мешать не будем.
А я лежу в тишине и думаю: «Какая благодать!»
К  слову сказать, и я не не раз спасал его от бабушкиного справедливого гнева. Так, что у нас с ним – взаимовыручка. И не из каких-то корыстных соображений. Нет. А по душе. И на основе взаимного уважения. Конечно, по всякому можно судить, рядить. Можно сказать, что он- мой внук, или того несправедливей, любимчик. И поэтому я с ним вожусь. Но, по всему выходит, что он -самый  настоящий друг. И смело могу сказать, что и я вхожу в почетный список его друзей.
Прежде, чем пойти дальше, скажу о Тимоне еще пару слов. У Тимони есть подружка, которую зовут Полинка. Поутру он спит долго, а проснувшись выбегает на улицу понюхать обстановку. И быстро прибегает назад. Я этим его пробежкам внимание не придавал, но однажды, когда мы возвращались из магазина и проходили мимо дома, где живет Полинка я предположил, что та  сидит в доме и пьет с бабушкой молоко и что неплохо бы и ему по приходу перекусить.
-Нет, дед.
-Чего нет?»- не понял я .
-Нет ее дома.
-Почему ты решил?
-Видишь, калитка закрыта.
-Ну и что?
-Когда Полинка дома, у них всегда калитка открыта.
-Да?!- только и осталось мне сказать. И я ,конечно, догадался, что поутру бегал он смотреть  в каком состоянии Полинкина калитка. Когда была открыта ,он не задумываясь туда прошмыгивал  и исчезал из поля зрения надолго.
Их участок , кстати, вдоль улицы через один от нашего. И в хрустальном дачном воздухе всё  всё слышно. Хоть шопотом говори. Два раза в неделю приезжает ее дедушка. Дедушка Юра, как она его зовет. Мужчина моих лет: толстый, пузатый. Ходит почти всегда без майки. Он очень мастеровитый и застроил  весь участок домами, домиками, сараями и навесами. Делает он это не по жадности, а по любви. Точнее, по склонности. Рубит, пилит, стучит, не торопясь и со вкусом. И песенки старые напевает. Вроде тех, которые пели в шестидесятые годы. А Полинка вокруг него бегает. Заливается, как колокольчик. А он с жаром  поет «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой. Глобус крутится вертится, словно шар голубой. И мелькают города и страны, параллели и мередианы…» Знаете эту песенку?  Не слышали? А и то, откуда бы Вам ее услышать, если пели ее в студенческих компаниях лет сто назад. Одно скажу- песенка бодрая и требует хорошего голоса. И дедушка Юра тут не пасует. А выдает, как надо и слышно, полагаю, половине садового товарищества. И что же? Кто осмелится в него камень кинуть, когда такой славный солнечный летний день и душа поет. И почему бы ей не петь.?!Душе то. Дед поет серьезно и истово ,а  Полинка прямо-таки заходится от восторга.
 И что мы тут скажем, раз уж мы говорим о друзьях? Дедушка Юра, конечно, ей – дед. Но и друг. По всем признакам.
Сижу я за красным столом. Чай давно допил и оладьи съел. И скучаю.
 -Надя!- кричу. Нет ответа. Опять куда-то запропастилась.          
   Любе, наверняка, оладьи понесла. Угощать. Надю хлебом не корми, а дай соседей поугощать. Благо оладьи лучше ее никто не готовит. Галина Алексеевна- соседка напротив- допытывается. "Как это ты, Надя, такие оладьи необыкновенные делаешь? Мой Толик  про них все уши прожужжал. "Тебе,- говорит он-, до Нади далеко-далеко.". И улыбается, как кот. А Надя на слова соседки не отвечает. Молчит. Секрет не рассказывает. Не от скрытности. Нет. Один раз обожглась и теперь помалкивает. Секрет немудреный, но когда расскажешь, народ обижается. Не верит. А вам я расскажу честно. Как на духу. Все раскрою. Вот слушайте. Надо сходить в поселковый магазин и (слушайте! слушайте все!) купить самый свежий Опольский кефир. Чтобы на бутылочке было написано- произведено сегодня. Купить на рынке у Ивановского дядьки свежеснесенных яиц. И на велике- до дома. Оладьи печь. А когда печь будешь, то припек не из старого варенья делать, а из яблок самых душистых, только  вчера сваренных. А на сковородку полить оливкогого масла, причем, обязательно марки "Экстра Вижн.". Вот и все. Надя один раз такую речь сказала, и на нее с ба-а-льшим подозрением посмотрели. Дескать, не поехала ли у тебя крыша, дорогуша.  Да.. У нас ведь как? Народ привык в оладьи всяку дрянь совать. И "экстра вижн" никак не одобрит. Где же она?   Впрочем , пусть себе походит, поболтает.  Развлечется. А я тут посижу в сладком одиночестве.  Полюбуюсь на облака, которые сегодня необычайно воздушны. И только я обратил взор свой в небеса, как вдруг за домом-  шум, стук!  И Толик своим максимальным голосом зовет: «На- дя! На- дя!» И палкой, что есть силы по забору колотит. Вот тебе и посидел в одиночестве! Что ж! Надо идти калитку открывать. Гость пришел.
            А гостя зовут Анатолий. Или, Толик, как он сам просит его называть Расскажу о нем несколько слов. Внешности Толик  необычайно живописной. Высокий, сутулый, остроносый. Волосы вздыблены, как будто собрались в свой отдельный автономный полет. Возрастом далеко за семьдесят. Одет так, как и не придумаешь. В теплый летний день на нем куртка типа «Аляски». Только на современный манер. С крючками. Теплые синие штаны и глубокие калоши, одетые на высоченные шерстяные носки. Анатолий страдает неизвестной мне болезнью и ведет с ней героическую борьбу. Я открываю калитку, беру за локоть, помогая войти. Он ступает на мягкий газон, на который любит смотреть , но по которому не любит ходить. "Слишком мягко,- говорит он,-. ног не чую."  Я поддерживаю его за локоть и мы подходим к месту наших посиделок: красному столу. Теперь важная процедура. Надо сесть на стул. Я подкладываю на сиденье мягкую подстилку и сзади с силой держу стул.
«Ну,ка, Сань, поправь поточнее, чтоб под ж.. было. Он плохо чувствует ноги и боится промахнуться мимо стула. Чуть сжимает колени, медлит и , наконец, всем немалым весом падает на стул. Я держу крепко, чтобы стул не перевернулся. Анатолий кладет свой костыль на красный стол и удовлетворенно улыбается.
-Ты на меня внимания не обращай. Занимайся своими делами. Я тут минутку. Посижу да и пойду.
-Сидите, сидите, Анатолий, Вы мне не мешаете.
Я иду в дом, чтобы принести гостю угощение. Надины любимые оладьи. Отдельно -блюдце с брусникой. Для себя беру ноутбук. -Может и поработаю,- думаю я уныло, понимая, что минутка может растянуться на час.
Оладьи он ест с удовольствием, но без жадности, как иногда едят старики. Оладьи мягкие, как раз для его беззубого рта. Видно, что он понимает толк  в хорошей еде и ,про себя ,отдает должное Надиному кулинарному искусству. Я что-то стучу на ноутбуке. Каждый занят своим делом. Пока есть возможность, скажу два слова о месте, где мы находимся. А то читатель и не представляет какая здесь красота! Ему(читателю) приходится довольствоваться исключительно моими рассуждениями и соображениями.
И так, мы с Анатолием сидим на красных стульях за красным столом под ветвистой яблоней, с множеством вполне созревших желто-красных яблок, из которых собственно и получается этот солнечного аромата припек. Стол стоит на отличном ухоженном газоне, который занимает почти весь прямоугольной формы небольшой участок. Никто не верит, что наш участок такой маленький- всего четыре сотки. Поскольку на участке, кроме четырех яблонь, ничего нет, он кажется свободным и просторным. Оптическая иллюзия, как сказал бы ученый человек. По краям газона растут дикий виноград, хвойники, три куста крыжовника и множество цветов: хосты, астры, пионы, маленькие георгины, анютины глазки и пр. Цветы- исключительно Надина вотчина, а я даже названия их правильно перечислить не могу. Главная работа в саду- выдирать, вырезать, выкапывать лишнее, чтобы оставить главное- пространство, воздух. Да, воздух, подумал я…Какой же здесь воздух!
-Славный денек,- улыбнулся Анатолий, заметив, что я уже не стучу на компе, а предаюсь мечтаниям. Он доел оладьи и с удовольствием грелся на солнышке.
-Ты заметил, заметил, - взглядом он показал на место у забора, где еще вчера рос колючий крыжовник. Ягоды его были сладкие и мы их с удовольствием поклевывали, но кусты  никак не вписывались в общую дизайнерскую концепцию. . Их надо было выкорчевать и я собирался  выкопать кусты именно сегодня. Но к утру, как по мановению волшебной палочки, кусты испарились и вместо них чернела аккуратно выровненная граблями земля.
«-Николаю говорю. Классный крыжовник! Забирай пока не взяли. И Сергею сказал. Иди копай быстрее. И- вот.!- он победоносно воздел руки,- Смотри! А то Надя говорит- Санька выкопает. А тебе зачем копать? Поэт должен отдыхать, - добавил он убежденно.
-Как Вы, Анатолий, здорово все устроили!, - благодарно сказал я.
Он довольно улыбнулся. Долгое время ходил он к нам в гости, доставляя, как он правильно полагал, некоторое стеснение хозяевам. Поэтому ему очень хотелось сделать какое –нибудь доброе дело. Чтобы и от него прок был. Он приносил рассаду огурцов с собственного участка, которую мы не сажали, приносил яблоки, которых у нас было навалом.  Давал садоводческие советы, которым, к его огорчению ,не следовали. Но, он, в своем стремлении к добрым делам, не падал духом и, наконец, совершил, по всем самым строгим меркам настоящий важный поступок. Он освободил нас от ненужного крыжовника. Он был горд.
Наконец -то он оказался полезным!  Надо сказать, что еще до истории с крыжовником, легкое раздражение, которое он вызывал в нас своими визитами стало улетучиваться. Мы к нему привыкли, а Надя даже очень жалела его и говорила, что он напоминает ей ее папу. Не смотря на тяжелую болезнь он не выглядел ни мрачным, ни жалким. Он как-то незаметно, но постоянно ей(болезни) сопротивлялся. Ходить без помощи ему было нелегко, но он каждый день упорно накручивал круги, в которые входили и наша и его улицы. Иногда я провожал его до самого  его дома и вел под руку. Он опирался, потом вдруг спохватывался, брал костыль в руки горизонтально земле, отклеивался от меня и быстрым шагом шел метров двадцать.
-Не дури, Толик!- подбадривал он себя на ходу. Понемногу я догонял его и далее мы шли вместе.

-Сань, почитай Токаря- просил он.. «Токарь»- это такое стихотворение, которое нравится ему больше всего. Он, когда узнал, что я пишу стихи попросил почитать. Я и почитал. Он слушал внимательно и похваливал. Но похваливал, как я понимаю, из вежливости. На самом деле, ему понравилось только одно стихотворение. Про токаря. В нем есть такие строки:

«Он лыс и сутул и тщедушен.
Он весь поместился в зазор
Меж теми, кто равнодушен
И теми, кто что-нибудь спёр.

В обед в шахматишки играет.
Поддержит и общий базар.
А бабам чужим починяет
Без денег худой самовар.»

Он слушает и всхлипывает. Он всегда всхлипывает в этом месте. Особенно его трогают словечко «спёр» и то, что токарь бабам без денег починяет  самовар. Три дня назад (а он приходит, если не непогода, каждый день) я, по его просьбе ,переписал  стихотворение на тетрадный листочек. И все три дня он носит заветную бумагу с собой, в куртке. И перечитывает. Ко всем другим стихотворениям он вежливо равнодушен. Они не задевают его. Впрочем, нет… Есть еще одна стихотворная любовь. Строфа в стихотворении «Внуки». Само стихотворение он слушает с вялым одобрением, а на этой строфе неожиданно начинает рыдать. И строфа то как строфа. Ничего особенного. Проходная. А он прямо-таки трясется. Ну, вот сами послушайте, над чем тут трястись

"Гудит старательно пчела.
Вся белая от цвета ветка.
Качая ведрами, прошла
И поздоровалась соседка."

А он трясется. Вот пойми его!

Завтра мне уезжать. А и то- пора. Лето заканчивается. Надо впрягаться в работу. Анатолий знает, что я уезжаю и грустит. Одному ему тут будет скучно. Но виду не показывает. Я помогаю ему встать со стула, беру под локоток и мы вдвоем выходим на нашу улочку.
Он трогает меня за плечо, прижимается щекой .Затем говорит." Мне этого стихотворения до конца жизни хватит." Говорит без сентиментальности, просто, как бы про себя. И идет вперед один, жестом показывая, что провожать его не надо. Я гляжу на удаляющуюся сутулую спину и думаю:
-Значит и мне одного этого написанного стихотворения хватит. Всё, что нужно- я уже написал.
Он, не оборачиваясь, машет мне рукой. Иди, дескать, иди. Уходи. А из кармана его куртки торчит уголок тетрадного листа.

Вот я и рассказал о моих друзьях. И совсем не так, как собирался, чтобы подтвердить мысль Т.Уайлдера. А написал так, как получилось, как написалось. И, оказалось, что друзей у меня много. Друзей разных. Тут и Тимофей, и Никитка, и Вова, и Даша, и Надя, и два Анатолия, и две Любы, и Оксана…Не о всех мне удалось написать. Пусть они меня простят за это. Мои друзья. Пусть простят.



Тимофей.

Мы на даче. Никита(старший внук) уехал. Привезли второго внука- Тимофея.
Он поменьше. Ему четыре года. Они с Никитой двоюродные братья и очень друг на друга не похожи. Тимофей- мальчик тихий и худосочный. В отличие от Никиты, ест мало, шумит мало и не требует к себе внимания. Когда я прихожу с работы, он говорит:
-Ты, дедушка, ложись отдохни. Мы тебе мешать не будем.
 И дверь закрывает.
Я лежу в тишине и думаю:
 " Какая благодать!".
 Вечером выходим в сад. Надя листья собирает, а я налаживаю насос, чтобы откачать из бочки дождевую воду.
 Он подходит ко мне. Садится на корточки. Посматривает, как я орудую разводным ключом.
Приткнуться некуда. Он идет к Наде. Через минуту слышу крик.
-Ура! Бабушка разрешила мне ведро за ней носить.
 Вечер теплый. Но уже начинает темнеть.
-Тимош, пойдем со мной на родник
-. Нет, я с бабушкой.
Он с бабушкой и дедушкой. И друзья ему нужны постольку-поскольку. А можно и без них.
Вечером, набегавшись, ложится на диван и играет с Айпадом. Любимых игры две.               
В одной он кормит красочных рыбок в аквариуме. В другой моет в душе крокодила. Эти две игры ему не надоедают.

  Пора ложиться спать. Спим мы внизу. Лезу по крутой лестнице на второй этаж. Там у нас подушки и одеяла. Я наверху- Тимофей внизу. Его любимое занятие- ловить подушки.
Я кидаю- он ловит.
-Смотри, тяжелая,- предупреждаю сверху. Он ловит тяжелую подушку, чуть не падает и смеется. Вместо трех, кидаю пять. Пусть ловит.
   Но не всегда он такой ангел.
Через два дня идем на родник вместе. Пришли. На роднике комары. Сыро. Солнце зашло и появились первые звезды. Он взял свою игрушечную тачку и везет в ней полную пятилитровую бутыль. А я на тележке- остальное. Он везет
и пыхтит. Оба трудимся.
Переходим через мостик. Здесь остановка. Тимофей набирает несколько камешков и листьев.
И со средины моста кидает вниз. Камни булькают, а листики плывут по причудливой траектории. Хорошо смотреть на воду!
  Идем дальше. О чем-то говорим. Я задумался о своем, а с ним беседу поддерживаю.
Вдруг он останавливается. Смотрит на меня сердито и молчит.
 -Ты что?
-Иди.
 -Куда это мне идти? А ты?
-Иди один. Ты мне не нужен. Уходи!
-Тимош! Дружок! Да, ты что? Что случилось?
Он молчит. СлОва не выговорит.
Я отхожу метров на двадцать, замедляю шаг, но он за мной не идет. Жду. Не идет.
Кричу ему:
-Тим, пошли. Молчит.
Подхожу ближе: "Уходи!"-а губы трясутся.  Приобнял его. Молчит, как партизан.
Опять отхожу на некоторое расстояние. Он стоит и я стою. Жду терпеливо.
Вдруг с садового участка выбегает маленькая злая собачка, бежит к нему и вся заходится от лая. Подбегает и начинает вокруг него прыгать.
Он увертывается. Потом начинает реветь.
Выходит хозяйка отогнать собаку. Ругает ее.
Я подхожу. Глажу его по головке. Он испуган, но мириться не хочет. Идет за мной следом в трех шагах. И собаки боится и мириться не хочет.
 Проходим мимо большой корявой сосны. На верху ее сделан домик, вроде большого скворечника., в который может поместиться один взрослый или несколько детей.
Раньше у ребят был там наблюдательный пункт. Домик сбит из обломков старых досок и видно, что его давно никто не посещал.
 -Смотри, Тимош, какой домик. Как это ребята туда лазят? Вот ведь баловники! Разве можно туда лазить! Настоящие баловники.
Он смотрит на домик с живым интересом. Так и впился глазами. Слушает.
Потом подает мне маленькую ладошку и мы идем домой.
Он начинает говорить:
-Дедушка, дедушка...- без перерыва. Взахлеб.
Проходим последний переулок.
-Дедушка, смотри, калина!
-Да. Бабушка ее любит.
-Мы с бабушкой посадили пять калинов. Ты видел?
-Видел. Конечно, видел. Пойдем.


Шашки.

Я в Строгино. Все разъехались. Остались мы с Тимофеем. Тимка ждал меня долго, две недели, соскучился и  лежит рядом  на диване. Он изрядно вымахал, но по-прежнему в свои семь лет- ребенок.
Раньше я твердо считал, что после четырех лет дети теряют большую часть своего обаяния.  Становятся, как взрослые, только  хуже. С тревогой ждал я Тимониного взросления. И неизбежного нашего отдаления друг от друга. Но минул год, минул другой, а огорчительных перемен так и не происходило. «Вот это да!- удивлялся я.- надо же».
 Тимоня умнеть- умнел, соображать- соображал, но по-прежнему оставался добрым малым и хорошим товарищем. Простодушным и наивным. Он научился танцевать неизвестный мне современный танец и с охотою развлекал бабушку. А со мной играл в шашки. Вот и сегодня предложил: «Поиграем, дедушка?»
 Отчего  же не поиграть- подумал я.
 Тимоня великодушно предложил мне белые фигуры.
 Он достал доску расставил шашки и игра началась. Надя Тимоне всегда  поддавалась и он ей никогда не проигрывал. В конце игры она всплескивала руками в удивлении, как это внучок умудрился ее обыграть.
-Дудки!- подумал я. Ничего плохого в том, что он выигрывает нет, но и проигрывать должен научиться. Первые ходы в шашках делаются механически, без раздумий. Вот и я не раздумывал.
Точнее, думал о чем-то своем, но никак не об игре. Мысль моя витала в далеких пространствах и когда я снова посмотрел на доску, картина на ней коренным образом изменилась. Я неожиданно угодил в ловушку. Три мои шашки были под боем.
-Ай-Ай-Ай!- подумал я. -Ну надо же. И принялся лихорадочно выправлять игру. В конце концов , в эндшпиле у нас осталось по две шашки и ничья стала неминуемой.
-Ничья!- сказал я с облегчением.
-Ничья!- подтвердил Тимоня радостно.
Мы сложили шашки, убрали доску и опять лежим на диване. Я ерошу ему волосы и говорю.
-Какой у тебя вихор вырос. Когда вихор- значит ума много. Вот я и вижу, что ты, Тимош,- мальчик умный. Умный и сообразительный.
Он млеет. И улыбается мне.
 
Есть в осени первоначальной…

Я достал ключ, открыл дверь и в коридорчике наткнулся на Тимоню, который
только что пришел из школы. Он был одет с иголочки только пиджачок свой синенький снял. Белоснежная рубашка сверкала, а ворот стягивала аккуратная бабочка. Он еще больше вытянулся и повзрослел.
-Ты, Тимоня, прямо-таки  денди лондонский!
-А что такое денди, дедушка?-  он довольный подошел ко мне и приобнял за ногу. Мой приход был для него сюрпризом. Последнее время я заезжал нечасто и мы скучали друг по другу.
-Денди...-задумался я,- как тебе сказать. Денди- это изысканно одетый мужчина. Английское слово,- пояснил я для верности.
-Выходит, я - изысканно одетый мужчина?- удивился Тимоня.
-Вполне- подтвердил я. Внук, вытянув свою тонкую детскую шею, посмотрел на меня с сомнением.
-По крайней мере- одежка неплохая.
Тимка заулыбался. Такая формулировка его более устраивала.
Вошла Надя, она тут бывала куда чаще меня, улыбнулась, бросила под ноги тапки.
-Переодевайся, дед. Будем чай пить.
За чаем мне было рассказано, что внук стал ходить в театральный кружок.
-Нравится?- спрашиваю.
-Нравится.
-Вот смотри, дед, какое стихотворение им задали учить в театральном кружке,- сказала Надя, наливая мне вторую чашку чая,- Знаешь такого поэта, Бальмонта?
-Обижаешь, мать!
-На, почитай,- и протянула мне листок с текстом довольно объемистого стиха знаменитого в свое время символиста.
Я прочитал. В стихотворении были такие строки.

"К новому, к сильному, к доброму, к злому
Ярко стремимся мы в сне золотом"

Или еще.

"Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое.
Будь воплощеньем внезапной мечты."

-Ну, и как тебе?- спросила Надя.
-Честно говоря, не очень,- сознался я.

Через неделю я опять пришел к внуку в гости. Он стал поить меня чаем, не дожидаясь Нади. Ему хотелось деду потрафить. Он вытащил из холодильника сыр, копченую колбасу, рыбу. Все аккуратно расставил на столе. Сам заварил чай,  достал огромную вазу с конфетами и выбрал из вазы самые красочные и вкусные - "инжир в шоколаде".
Подошла Надя, молча села и улыбаясь стала следить за Тимониными приготовлениями.
Зашел разговор. О том о сем. Коснулся и театрального кружка. Надя рассказала о новом стихотворении, которое там разбирали. Это меня не воодушевило.(про себя я подумал, что руководительница кружка неспроста испытывает такую тягу к поэзии. Как пить дать- бывшая учительница литературы.)
-Как называется?- вежливости ради спросил я.
-Что-то про осень- задумалась Надя.
-Что?
-Сейчас вспомню,- Надя напрягла лоб. Наконец радостно заулыбалась,- Вспомнила!
Стихотворение называется "Есть в осени первоначальной..."
-Да?- оживился я,- Тютчев, если не ошибаюсь?
Тимоня сверился с тетрадкой и подтвердил.
-Да, дедушка, Тютчев.
-Совсем другое дело,- заметил я.

      После чая мы сидели втроем на диване и декламировали Федора Тютчева.
Точнее рассказывали мы двое, а Надя была зрительным залом и режиссером в одном лице.
-Сначала ты, дед, строчку, а потом Тима.
Так мы и читали.
-Есть в осени первоначальной..,-  начинал он.
-Короткая, но дивная пора...- продолжал я.
-Весь день стоит, как бы...- Тимоня застопорился.
 -Как бы хрустальный- подсказал я.
А последняя строка- вместе,- командует бабушка-режиссер.
-И лучезарны вечера"- продекламировали мы хором.
 Во второй строфе, где говорится про серп у нас возникли разногласия.
-Где прежде серп гулял и падал колос...- выводил я, довольный тем, что память меня не подводит.
-Не так, дедушка. Не прежде серп гулял, а бодрый серп гулял.- возразил Тимоня.
-Правда что ли?
-Бодрый, бодрый...- подтвердил внук.


"Где бодрый серп гулял и падал колос
Теперь уж пусто все, простор везде
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде..."


  Вечером, придя с работы домой и одолеваемый сомнениями, решил я убедиться каким на самом деле был серп. Тимоня прав. Серп был бодрым.
Я не удержался и прочитал последнюю строфу.

"Пустеет воздух. Птиц не слышно боле.
Но далеко еще до первых зимних бурь
И льется тихая и теплая лазурь
На отдыхающее поле".

Как хорошо! Как чертовски хорошо! Какое счастье, что действительный статский советник, старик-щеголь в конце августа 1857 года в карете возвращался из своего имения Овстуг в Москву, что у него был с собой карандаш и листок бумаги с перечнем почтовых расходов, на обороте которого он и написал свои необыкновенные, волшебные строки. Какое счастье!
 
 
Кот и Звон.

Спросите у городского жителя чем отличается дачная или деревенская жизнь от городской, он запоет вам песню о чистом воздухе, здоровой физической работе, свежих яйцах, парном молоке и пр. и пр.
Молоко и яйца, конечно, хорошо. Но не это главное.
Главное то, что в деревне начинаешь понимать: на свете кроме нас есть много других  живых существ. Как-то кошек, собак, коров, лошадей, змей и насекомых.
Так думал Петров, развалясь на стуле и посматривая на незнакомого кота, который важно и по-хозяйски пересекал угол его газона.
   Кот был вальяжен, нетороплив и самоуверен и Петров на минуту усомнился- ему ли принадлежит  участок в шесть полновесных соток.
Ему или коту?
Так и не разрешив сей философский вопрос, Петров заметил, что роса  сошла и можно двигать.

.Петров привык каждый день ходить в лес. И без лесных прогулок день  казался ему пресным.
Так и сегодня вышел он в  путь бодрой упругой походкой. Но не тут то было. На дороге стояла Вера и, как-будто, именно его поджидала.
-Собака пропала,- объяснила она,- сын с ней в лес ходил. Вчера. А она еще щенок. Убежала. Он кричал, кричал и без толку.
Ты ведь в лес идешь? Покличь ее. Звон ее зовут.
- А что за порода?"
- Бог весть. Не породистая. Покличь.
Петров опешил. Вот те на. Где это он звона кликать будет?
"-Ладно,- сказал он. И пошел.
...Возвращался домой Петров уже в сумерках, и вдруг увидел у забора движущуюся тень.
 Он присмотрелся- собака хоть и рослая- щенок. Увидев, что Петров остановился у Вериной калитки, она подбежала, завиляла хвостом, заскулила жалобно и заискивающе.
-Да это же Верин Звон!- догадался Петров.- Сам прибежал."
Петров подергал калитку. Закрыта. И стал дожидаться Веру.
Вскоре и она подошла. Заохала, запричитала.
"-И какой же ты, молодец. Моего Звона нашел. И что бы я без тебя делала!
-Да не находил я. Он сам прибежал. А я его только увидел.
- Чего это ты говоришь! Что значит сам пришел? Не придумывай!
Это ты, ты, благодетель, его нашел.
-Батюшки мои! -снова запричитала она счастливо.
  ...Вечером Петров смущенно пил чай с Вериным подношением, яблочным пирогом.
Вера не поверила в его версию о пришедшей самостоятельно собаке и превозносила Петрова до небес на каждом дачном углу.
 

Огородники.

Давно прошли те времена, когда дачный урожай служил для дачника  подспорьем и поддержкой.
 Ныне с голоду не умрешь. И надрываться на ниве никакой необходимости нет. Но выработанная за десятилетия привычка дает о себе знать, И ничем ее не выкорчевать.
Половина дачников по-прежнему смачивает обильным потом не слишком плодородную землю. Сажают картошку, капусту, морковь, свеклу, кабачки и зелень: лук, укроп, петрушку, салат и кое-что из нового: базилик, кинзу и пр.
  Слишком ревностные по-прежнему ставят новые или поддерживают в рабочем состоянии старые теплицы.  Маленькие участочки от того еще более скукоживаются и теряют вид.
 Но зато вырастает славный урожай огурцов и помидоров. Причем, каждый овощ обходится огороднику значительно дороже( ведь надо удобрить землю, вставить разбитые за год стекла, полить, проветрить теплицу), чем если бы он купил его на базаре.
 А сколько надо полоть, рыхлить, опрыскивать! И слов никаких не найти!
Но год за годом и полется, и опрыскивается, и поливается.
 Чудаки, которые отказались от огородничества и засеяли участки газоном, поначалу были в меньшинстве и подвергались насмешкам и за глаза, и в глаза. Но с каждым годом "бездельников" становилось все больше и больше. И теперь уже на огородников посматривали сверху вниз.
Время, однако, смягчило противоречия и две группировки  зажили мирно и всяк по-своему.
В огородах, если призадуматься, не было никакого безумия.
Посильный труд на земле делал жизнь осмысленной в гораздо большей степени, чем урожай сам по себе и уж тем более деньги, которые за него(за урожай) можно было выручить.
В то же время, и приверженцы газонов и цветников не сидели сложа руки.
Настоящая красота, как оказалось, требовала немалого труда. Более того, она требовала и немало денег. Которые смело и похвально выбрасывались на воздух ради простора и красоты.
   

 
 Звон.

Петров возвращался из Москвы, где у него были важные дела.
 Городской шум и излишняя резвость людей его утомили.
Люди многое стремились сделать и много всего успевали сделать, и думалось, после их усилий, миру ничего другого не останется, как измениться к  лучшему. Преобразиться самым невероятным образом.
Но мир не менялся к лучшему и не преображался. Мир оставался прежним. А если и менялся, то в непонятную, тревожащую Петрова сторону.
 Петров вышел на небольшой станции и с удовольствием ощутил после вагонной духоты свежий порыв ветра. Казалось, намечается дождь. Солнце скрылось за небольшой тучкой. Пахло отцветающей сиренью и травой.
Старенький китайский автобус подхватил немногих местных жителей.
Петров осмотрелся. Две пожилые женщины, два худощавых подростка: парень и девушка, худой небритый мужчина в возрасте. Ничего необычного.
Впрочем, после получасовой тряски по проселочной дороге Петров эту самую необычность ощутил. Пассажиры автобуса сидели, развалясь и не порываясь. Как будто  были готовы ехать ещё и ещё . И сколько надо безо всякого
неудобства и нетерпения.
 Ни у кого в руках не было телефонов, никто не слал эсэмесок с важными сообщениями. Потому что важных сообщений никаких не было на линии Покров- Вольгинский.
Парень обыденно чмокнул девушку в щеку и вышел на одной из совершенно пустых остановок.
 Петров расслабился и развалился. Он вдруг почувствовал себя вполне местным.
... Подходя к дому, Петров увидел соседского Вериного Звона.
Вера в последний год сдала и стала чудаковата. Ходила, как тень и наводила на Звона тоску.
 Веселье Звону проявлять было неудобно и он, в знак солидарности с хозяйкой грустил.
Так и сегодня, осмотрев Петрова внимательным взглядом он никак чувств своих не проявил. Хотя собачьей памятью, хорошо помнил, как Петров его, заблудившегося щенка, выручил и спас.
Звон напомнил Петрову соседского мальчишку. Как же его звали? Евдоким. Чудное такое имя.
 Евдоким был сдержан и молчалив исключительно в силу обстоятельств. А не в силу замкнутого характера.
Занятые родители ходить не ходили, а только бегали. И отмахивались от пацана, как от назойливой мухи.
 Мальчишка понял- единственное, что он может сделать хорошего- не проявлять назойливость. И он не проявлял.
Петров не сразу в мальчишке разобрался. Но что-то уловил.
 И всегда останавливался поговорить.
"-Как тебя одноклассники зовут,- ласковым голосом спрашивал Петров.
-А никак - смущался мальчик.
-Как же- никак. Как нибудь да зовут?-  настаивал Петров.
"..."
-Ну хорошо. А учительница тебя как зовет?
-Кима,- чуть слышно отозвался он.
-Можно я тебя буду так звать?
-Зовите - шёпотом отозвался мальчик.
-Вот и отлично, Кима! Не вешай нос! Ну, пока
-Пока,- отозвался мальчик.
-Всё хорошо?- спросил Петров, заметив легкое движение на лице мальчика.
-Всё хорошо.
-А всё-таки? Говори, я тебя не съем.
-А вы никому не скажете?
-Что ж, я! Трепач что ли? - обиделся Петров
-Ладно,- подтвердил мальчик, что, дескать не трепач,- мальчишки меня зовут очкарик!
 -Вот!- добавил он, как будто раскрыл смертельную тайну.
-Да?- удивился Петров. Потом, как бы взвесив словцо добавил-  окарик-хорошее слово. Мне нравится.
-Нравится? Что  здесь может нравиться! Они дразнятся!
-Гм- задумался Петров, согласившись с аргументом.
-Хочешь совет?
-Хочу.
-Не обращай внимания. Не показывай виду,- Петров взял мальчика за плечи и чуть встряхнул: -И бровью не поведи!
Мальчишка ожил, заулыбался и серьезно сказал: "Большое спасибо!"
 …Звон- по характеру был тот же самый простодушный мальчуган.
-Звон, какой же ты молодец!- и Петров гладил его пока собака не начала вилять хвостом.
 
Январь на даче.

Поздний вечер. За окном льет и льет. Темно. Ничего не видно.
 В доме натоплено изрядно. Даже и душно.
Как там водосток? Выдерживает ли?
 В прошлую зиму заметно протекало под дом. Водосток перекрутило от снежного давления и на стыках потекло.
 Но не сейчас же в ливень холодный да в темень идти смотреть. Навернешься, да и рухнешь в самую лужу.
Завтра схожу. Думаю я. И ставлю на плиту чайник
. На подоконнике в кухне осталось чуть волгоградского меда. Очень даже приличный мед. Пыльцой пахнет. Согревает.
  ...Выбирал , выбирал подходящий для поездки денек. И выбрал! Январский ливень!
Сидишь в дому, как сыч. Наружу и нос не высунешь.
 А в дому- сырость. Два дня прогревать надо.
Постепенно наваливается истома. Я долго сижу у окна в оцепенении.
Потом ныряю в прогретую электрической простыней постель и сладко засыпаю.
   Утром- стук в дверь. Вера стучится. Соседка через дом.
И в такую рань. Темно еще.
 Накинув халат, иду открывать.
-Что случилось?
  Вера докладывает  дачные новости, как будто я ее тут охранником поставил и требую отчета.
 Она рассказывает подробно. Суть рассказа в том, что все хорошо. Дом стоит. Ельники укутаны( и зачем в  теплую зиму я их укутывал?- сопреют!)
  Я угощаю гостью чаем с конфетами и медом.
 Вера говорит без умолку о неизвестных мне особах. О чьих то мужьях, сыновьях, любовницах.
 Вера съедает все конфеты и уходит. С Богом!



На даче мало народу. С десяток разве по разным концам наберется. Не более.
И не виден он, этот десяток. А сидят по домам в тепле.
 Два-три ходока совершают моцион, проходят и по нашей улице Просторной.
 Но нет среди них у меня друзей.
 А есть лишь несколько знакомых.
 Та же Вера, да Ольга Николаевна, да Ольги Николаевны приятельница, живущая так, что неделю в Москве- неделю на даче.
 Да еще соседка Тоня. О которой, при случае расскажу подробнее а не сейчас дабы не сбиться с мысли.
 Я приехал на дачу с несильной, но глубокой усталостью от московской жизни.  С усталостью от одних и тех же комнат и парковых тропинок.
 И еще от долгих лет тяжелой недушевной работы. Работы, в которой на минуты искренней радости приходились месяцы тесного, как не того размера рубашка, труда.
Труд приносил деньги, и всякий год откладывал я обретение свободы.
 И, таки, ушел.
 И сейчас ныло внутри.
 Будто стала проходить заморозка и выступила боль. Боль, которая и не ожидалась.
 Глупому ограниченному уму казалось так: стоит оставить нелюбимое дело и душа вмиг отдохнет, воспрянет и пойдет порхать птичкою.
 Нет, не порхает. Полгода прошло, а все болит.
Вот и занесло в самую зиму меня на дачу.

Как все-таки хорошо и хрупко жить одному за городом в большом доме зимой!
В таком одиночестве и отшельничестве особенно отчетливо чувствуешь, насколько жизнь твоя была поверхностна и поспешна.
 Ото всякого куска пытался откусить ,всякую дистанцию пробежать вскачь.
И ничего вокруг себя, вблизи себя не виделось.
А здесь на даче, темной январской ночью вещи выходят из своих углов и сусеков. И ты, как будто впервые после детства, начинаешь видеть их.
Дом мой- двухэтажный. Две комнаты и кухня внизу и, по крутой лестнице, еще одна комната- длинная и узкая.
 Я лезу наверх, где еще сильнее тишина и одиночество. Крепкие, из досок-пятидесяток, ступени прочны, как и тридцать лет назад. Не скрипнут.
Головой  открываю люк и забираюсь наверх.
Долгие годы в летние шумные месяцы находил я здесь временное убежище от любимых внуков и шумных домочадцев.
Верх обит устаревшей вагонкой. По одной из сторон- узкий мышиного цвета диван. Ближе к окну- письменный стол. За этим столом прошли лучшие минуты  дачной жизни.
Цветущая яблоня стучала в окно и удивляла немыслимой роскошью наряда.
А сейчас черные ветки чуть покачиваются от ветра и приглашают в свой строгий и отрешенный мир.
Мир без тревог и суеты. Но и без надежд.

Солнце пробивается через шторы! Слепит глаза.
Где это я? Ах, на даче!
Волна радости и бодрости охватывает меня.
От ночных мыслей, так же как от ночного дождя, не осталось и следа.
Я вскакиваю с кровати и начинаю энергично махать руками. Природная бодрость передается и мне. Открываю форточку- воздух чист, как только в здешних краях может быть чист.
Влезаю в джинсы, накидываю куртку, натягиваю высокие теплые сапоги и выскакиваю на участок. С трудом пробираюсь к сараю(снег чуть не по колено).
В сарае- совковая лопата. Как снегоочистительная машина, разбрасываю снег от сарая, вдоль дома и до самой калитки. Пот прямо-таки течет!
Дорога, по счастью, очищена от снега. И можно гулять вдосталь.
Хорошо все-таки жить на одной улице с председателем садового товарищества. Пусть и с бывшим председателем.
Ольга Николаевна за долгие годы обросла нужными знакомствами. Теперь по ее звонку приезжает бульдозер и чистит улицу на всем ее протяжении.
Необыкновенная, немыслимая власть!
Я стою, опершись подбородком о лопату и впитываю чистейший недоступный городским жителям сосновый воздух.
Никого нет. Ни машина не проедет. Ни человек не пройдет. Просторно и радостно.
И солнце шпарит, как в конце февраля.
 

Земляника.

Начало июня- особая пора на дачах. Предчувствие ягод.
Первой начинает земляника. Самая сочная, самого изысканного вкуса ягода. Но и требующая для сбора немалого труда.
В прошлом году май был сухим, ветреным. Земля до самых поздних дней оставалась серо-зеленой. Трава выдалась редкая, чахлая. В земляничных местах не было видно даже малых кустиков.
Редкие энтузиасты набирали разве что стаканчик мелкой суховатой ягоды. Которая была бледной тенью настоящей земляники.
   Но Петров не унывал. Он, как в сборщике ягод, был в себе уверен.
 -Никуда она от меня не денется, -говорил он про себя.  Хотя вслух таких слов не произносил, не желая прослыть хвастуном.
Пол дня он рыскал по лесу, как гончая. Земляничных мест было шесть-семь. И покрутившись у шестого, он таки отыскал.
Место это считалось у знатоков малоперспективным. Года три ничем оно не радовало и у многих вовсе из памяти стерлось. У многих, но не у Петрова.
От заброшенной лесной дороги вверх и влево тянулась тропка и в низине, рядом с густыми кустами схоронился небольшой участочек с редкими ягодами.
Мимо них можно было бы и пройти, не теряя даром время. Но можно было и задержаться. И Петров задержался. И не зря. Трава здесь была гуще и зеленее, и наклонившись можно было увидеть уже и не редкие, сочные ягоды.
Просматривая понизу, можно было следовать за земляникой дальше и дальше и небольшое ведерко споро наполнялось и пахло необыкновенно.
Петров присел на валежник и вытер выступивший пот. Он выбрал самые спелые пупырчатые ягоды, которые сами таяли во рту и которые он никогда бы не нашел, если бы поленился наклониться, если бы засомневался на минуту.
Ему вдруг пришло в голову, что и в жизни так.
Если не наклонишься, если не проявишь терпения, то и не приоткроет тебе природа свою маленькую, но щедрую полянку.
 
  Кончается июнь. Жарко. Самая лучшая пора для земляники. Сколько ее ни уродилось, сейчас она самая ароматная.
Поутру шагает Петров бодрым шагом в обязательный лесной поход.
Не рано. Чтобы роса чуть сошла.
 Но и не поздно. Чтоб не в жару.
 И видит через дорогу Клаву, полную пожилую женщину в синей косынке, которая окучивает картошку.
Он громким бодрым голосом кричит соседке "Здрасьте" и  идет дальше.
С некоторых пор трудящиеся женщины стали здороваться с Петровым не без приветливости.
 А и то. Петров ходит в лес регулярно, как на работу.
  Вот и поляна земляничная.
Только успевай поворачиваться. Пот льется рекой, но и остановиться никак нельзя. Азарт!
Полным полно ведерко.
Дальше уже через край.
Петров достает притороченную за поясом бутылку воды и жадно пьет.
Летают бабочки капустницы. Сквозь рыжую хвою пробивается набирающее силу летнее солнце.
Присев на влажное трухлявое бревно, он с удовлетворением посматривает на полянку.
Мыслей в голове никаких.
На обратном пути он видит всю ту же соседку Клаву. И все с той же тяпкой. Петров в знак солидарности машет ей рукой.

В 2008 году рядом с охотхозяйством вырубили лес. Получилась вырубка, и на ней вскоре выросла отменная малина, а чуть дальше от дороги, вверх по склону, мелкая, но обильная земляника.
Сборщики ягод не сразу сориентировались. И первые года два Петров обходил щедрые владения в гордом одиночестве.
Идти до охотхозяйства не близко и часть пути по лесной дороге, по которой нет-нет да проезжают машины.
По утреннему холодку идти легко и приятно. А уж по тропинке и вовсе замечательно. Искрятся капельки росы на траве, солнце не жарит. А ноги идут сами. Только поспевай за ними.
 Вот и вырубка. Ягода поначалу прячется и не лезет под ноги. Но вскоре красный земляничный цвет перебарывает зеленый и не дает выпрямиться. Впрочем, ягода мелкая и корзинка наполняется не без усилия.
Охотхозяйство- территория, на которой в недолгую пору разрешена охота.
Приезжают на широких черных машинах высокие начальники и можно слышать гулкие выстрелы их дорогих ружей. Стреляют по большей части кабанов.
 От дороги- ответвление. И шлагбаум, пропускающий только особые машины.
Впрочем, сборщикам шлагбаум не мешает, они обходят его по лесу стороной.
Тех же, кто идет прямо останавливает строгий голос невидимого охранника. Дескать, стой!
Но народ, ставши посвободнее, не робеет : А что ты сделаешь? А почему нельзя? А где написано.
Охранник грозится прийти и разобраться.
Веселый сборщик за словом в карман не лезет.
Не имеете права. Я милицию вызову.

 В охотхозяйстве помимо кабанов водятся зайцы, лоси. А, главное, грибов и ягод не счесть.
Вернемся к землянике. Если обогнуть шлагбаум и пройти по дороге чуть вверх и повернуть от дороги влево, в лес, то можно  набрать совсем иной урожай.
Под высокой травой ягоды величиной с клубнику.
Не такие сладкие, как на вырубке, но сочные,  богатого вкуса.
С первого взгляда ягод не видно вовсе, но корзинка наполняется гораздо быстрее, чем на вырубке.
Разная бывает земляника. И в разных местах растет. И, если и есть порядок, то он сочетается для ягоды с немалой свободой. Как будто хочет она сказать человеку- как хочу, так и расту!
 И свободу земляника себе предоставляет не только в выборе места. Но и во времени.
 Каждый год у нее свои новости. То вдруг щедрое место на следующий год делается скудным. А другое место даже и три года подряд радует человека.
Поди тут разберись.
 Петров, любитель олицетворить природу, придавать ей смысл и тут не остался в стороне.
Он подумал. Как ловко природа устроила! Как она замечательно чередует старое и новое.
Какой пример для человека.
 Ведь секрет счастливой жизни только в том и состоит, чтобы чередовались в ней новое и старое.
И в эпоху перемен жить плохо. Так утверждали древние китайцы.
 И во времена застоя- не лучше. Так со знанием дела скажем мы.
С этими счастливыми мыслями Петров отмахал половину обратной дороги, не замечая, как целый рой слепней вился над мокрой от пота головой.
 Из задумчивости его вывел сигнал большой черной машины. Водитель просил продать  корзинку ягод.
-Подставляйте ладони- я насыплю. А продавать- не продаю!

 
 Уединение.


Петров был любитель попеть. А в городе ему приходилось сдерживаться, утишать  голос. Что, как сейчас говорят, его напрягало.
Однажды  он забылся, разошелся, снизу прибежала соседка Рая и, сверкая глазами заявила, что тут ему не итальянская опера.
-Боже мой,- сказал Петров про себя.
Теперь никто не мог ему помешать и испортить обедню.
Он остался один.
Но в бочке меда не без ложки дегтя.
Перед переездом порвалась струна. Третья. И купить новую было негде.
Вы пробовали играть без струны? Нет? И не пробуйте.
Но коли струны нет, куда деваться? С другой то стороны.
Куда деваться, когда хочется петь? Нет не так. Слово хочется не подходит. Петрову не особо и хотелось. Но, как-будто какая внешняя сила настойчиво его толкала:" Пой, дескать!"
Петров и пел. Сначала тихо, потом громче, а затем и совсем громко.
  Петровская гитара имела свою историю.
 Он тогда набрал учеников сверх меры (Петров преподавал математику). Опрометчиво набрал. А поскольку вполсилы работать не мог, то страдал. Он утратил равновесие, расстроил сон. Но отказаться посреди учебного года, бросить учеников никак не мог. Надо было искать выход.
И Петров этот самый выход нашел. Он не пожалел денег и купил немецкую шестиструнную гитару. Которая должна была восстановить утраченное равновесие.
С ней бы он и попел, и повыл, и покривлялся. И построил бы морды.
И гитара не подкачала. В тот раз она выручила его и спасла. И он впредь не допускал более таких педагогических ошибок. А гитаре был признателен и испытывал в дальнейшем самые нежные чувства.
И уж конечно, было бы настоящим свинством с его стороны бросить инструмент в тяжелый для него(инструмента) час.

Петров приспособился играть без струны. И так ловко играл, что нечуткое ухо могло бы ничего не заметить.
Голос звучал, гитара пела, а ложка дегтя начисто отсутствовала.

Ранним утром Петров решил прогуляться по улице Просторной с тем, чтобы свернув влево оказаться на улице Березовой. И не то, чтобы улица Просторная была так хороша и широка, а улица Березовая особенно живописна. Вовсе нет. Но эти две улицы чистились грейдером и идти по ним было ходко.
  У Вериного дома мирно сидели давний приятель пёс по имени Звон, и недавно подобранный Верой, но уже освоившийся кот. Имя кота было неизвестно и даже Вера сама была в затруднении.
Звон равнодушно посмотрел на Петрова и отвел взгляд. Конечно, он узнал Петрова, не мог не узнать. Но сделал вид, будто незнаком.
Дескать, иди, иди своей дорогой. Не отсвечивай. Косточку ты мне не приносишь. По шерсти не гладишь. Добрых слов не говоришь.
А что рукой машешь, то что мне твоя рука.
Петров огорчился. Он считал Звона приятелем, а тот обиделся.
Петрову больно было смотреть на равнодушного Звона и он перевел взгляд на кота.
-Ну и откормила тебя Вера. Какой гладкий, да довольный. И спать, видно, горазд.
Петров все-таки помахал рукой. И не только Звону, но и коту.
И потопал к мостку, чтобы выйти уже на лесной простор.
И вот на тебе! Чуть вдали вразвалочку, как подвыпившие мушкетеры, шествовали три кота.
" Сколько же вас развелось!, - подумал Петров не без удовольствия.
Он чуть повеселел и уже бодрым шагом подошел к реке. Дачи кончились, дорога за мостком вела вверх. Петров по щиколотку в снегу добрался до самой верхней точки, откуда все окрестности были видны, как на ладони.

По правую руку расположился маленький и уютный поселок Вольгинский.
Улицы здесь чистые. Пьяные поутру не шляются. Всё чин чином, спокойненько.
Даже и жить можно
 А всё потому, что в семидесятые строился Вольгинский, как научный городок, в котором создавали что-то такое секретное, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Назло и зависть врагам-империалистам.
В годы перестройки секретные планы рассыпались, как карточный домик. А городок остался.
Тихий, аккуратный, расположенный в самой что ни на есть живописной части Владимирской области( умели конспираторы выбирать. Надо отдать им должное)
В семидесятые годы решили потрафить местному населению и выделили землю под садовое товарищество. Места были, конечно, живописны, но земля хуже и не придумаешь. Как будто специально выбирали. Болото. Лес, который надо  выкорчевывать, комары, слепни, змеи.
Но застоявшийся народ и тому был рад. Он оживился, задвигался, загорелся стал откуда то, невесть откуда, доставать цемент, щебень гравий и плохонькие доски.
Стали делить участки- кому четыре, кому шесть соток. Ругаться, спорить, пить водку с устатку.
Короче, началась настоящая живая жизнь.
Домики возникали как будто из ничего. Стандартные, маленькие, ничего сверх разрешенных размеров. Но склАдные и веселенькие.
Сажали картошку. Кусты крыжовника, смородины(особенно почему-то красной).
Доставали в питомниках за большие деньги саженцы яблонь и груш. Копали, строгали, пололи, сбивали, обшивали, утепляли..
В девяностые всё переменилось. На дачах, как и везде, царила бедность и растерянность. Домики продавали. А участки хирели и по лету зарастали одуванчиками и лебедой.
Но в нулевые народ стал богатеть. И кое- кто возвернулся к дачам. Но уже не к прежним курятникам. А с размахом, с несколькими этажами и высоченными каменными заборами. Многие не рассчитали. И бросили начатое, так и не достроив. Надкусили, а проглотить не могли.
А иные и построились. А жить -не зажили.. Заскучали.
Дачная жизнь- на любителя. И новые русские, попарившись в рубленой баньке, отведав шашлыков, сели в свои длинные машины и, бросив дома, ринулись назад в город.
Именно в те годы купил Петров маленькую, но крепко слаженную дачку.
И незадорого. Больших денег никогда у него не водилось.
..Сейчас Петров стоял на краю обрыва и всматривался вдаль.

Повалил густой снег. Стало задувать. Щеки пощипывало. Но Петров стоял, будто не замечая. Почти дикая сиротская красота открывалась внизу. Дачи едва просматривались за густым снегом. И казались серыми и маленькими.
 Тугие высокие сосны угрожающе скрипели. Река. сплошь засыпанная снегом ,почти не была видна.
Ветер усиливался, а Петров все стоял и смотрел не в силах оторваться от этого вида.
Как будто сиротство, которое жило в нем долгие годы и не подавало голоса, вдруг вынырнуло из ниоткуда и захлестнуло его сладкой болью. Ему хотелось слиться со стихией, раствориться в этой некрасивой угрожающей природе. Он почувствовал, что именно она близка и сродственна ему.
Он сильно затряс головой, чтобы отмахнуться от наваждения. И быстро пошел вниз.
Подходя к дому, он опять заприметил Звона. Кота уже не было, а Звон поднявшись с подстилки, беспокойно бегал вдоль забора.
Петров протянул через штакетник руку и Звон, подбежав, стал тыркаться в нее мордой, прыгать, скакать. Тянуться вверх на задних лапах. Петров гладил шерсть, морду. А Звон скакал от радости и блаженства.
Петров говорил ласковые бессмысленные слова и как будто уговаривал друга.
Мир был восстановлен.
 


Зимний день.

По вечерам на дачах тишина.
Нет ни молодежи веселой, ни хулиганов пьяных, ни даже сторонников здорового образа жизни- бегунов.
Жизнь идет по другим законам.
Редкие окошки светятся ровным светом. Ровным и таинственным. Ибо и тени не промелькнет за окном и звука не услышится.
Жизнь идет тихая и незаметная.
Она не делится на дни недели. На будни и воскресенья, на праздники и каникулы.
На часы и минуты.
 Если и есть деление- то легкое.
Светает. Ясный день. Сумерки. Ночь.
Что же, что же длится здесь непрерывным потоком?
Какие виды, впечатления, звуки, запахи. Какие чувства, мысли, радости, огорчения?
Сегодня давайте поговорим о видах.
Утром просыпаешься- смотришь в окно. Вчерашняя метель по окна завалила дом.
Плавные сугробы, как огромные волны залили собой сад. Чуть видны кусты черной смородины. Ветки ее белым белы от снега.
Снег пушист, им придавлены соседские крыши, как будто шапка надвинута на брови.
Выйдешь за дверь- провалишься по пояс.
Надо снег чистить.
Если бульдозер сегодня приедет и очистит от снега нашу улицу, то как славно будет в морозный день пройтись.
 Кровь бежит по жилам, пар изо рта, ноги сами несут и не могут остановиться.
А вот и лес. Пять минут и лес.
Какая красота. Диво дивное. Сверкает, искрится на соснах снег. И сами сосны полны чистоты и благородства. И хочется взять немного их чистоты и благородства для себя.
 И хранить долго и лелеять, ибо где их еще найдешь?
А если хочется тебе простора, то иди вдоль Вольги по рыхлой дороге до самого Ивановского. Ветер будет леденить щеки, забираться под шарф, сбивать с ног.
 Но не свернешь назад. Только вперед извилистым путем до самого моста. И по нему вверх до Ивановской церкви. И с высотки посмотреть вниз на реку и далее на деревню Еськино, которая сегодня никакая ни деревня Еськино, а таинственная заснеженная страна. И если пойдешь к ней, если доберешься в такой мороз, то откроет она тебе тайну и смысл твоей короткой жизни.
 И не будешь ты больше ни мучиться, ни сомневаться.
  А после оторвешься взглядом, наткнешься на прохожего в зимней шапке и пуховике, и убыстришь шаг.
 Через узкие Ивановские улочки, невзрачные, никакие -вниз к лесу.Чуть заберешь влево, коснешься соснового леса рукой и к хутору.
И по центральной широкой хуторской улице.
 Свободно, просторно. И дома благополучные не вздорные, не заброшенные.
 Ходи, ходи. Иногда и человека встретишь. И шапку снимешь в приветствии.
Как будто остров какой заповедный в низине. Этот хутор.


 
 
 Разговор.

Жара. Народ на дачах разделился на две части, или на два отряда(кому какое выражение больше нравится).
 Одна часть- те, которые забились по домам и страдают. А на участки выползают разве что в ранний утренний час.
Они бурчат, жалуются, охают. И ждут, ждут, когда эта чертова "Сахара" кончится.
Другие же напротив. Рады. Они снимают пестрые разрисованные майки, показывая  пузатые немолодые тела. И ходят по центральной улице важно, как хозяева жизни. Это про таких, как они написана гордая советская песня про "человека, который проходит, как хозяин" и который всегда готов "..насупить брови."
Одна часть дачников с другой мало стыкуется и пересекается. Но, в целом- жизнь идет. Мирно. По своим колеям.
 Давайте посмотрим, что делают наши старые знакомцы.
Вот- Зоя Петровна. Напомню два слова про нее. Для тех, кто не читает Петровских историй.
Зоя Петровна сухонькая почти столетняя, но очень живая и деятельная старушка, которая острым глазом по старой привычке(она была ранее председателем садового товарищества) все осматривает и мотает на ус.
Она глуховата, по утрам шлет знакомым через улицу поздравления и приветы.
Сидит на крыльце среди цветов и рассады и шлет "смски".
  Что-то ее давно не видно- думает Петров как-то по вечеру, дыша вечерней благодатной прохладой(он относится к первому отряду. И жару не выносит.)
-Надь. Что-то Зои Петровны не видно - кричит он через весь участок.
Надя, оставив на время разросшуюся хосту, моет неторопливо руки под старым умывальником. И неторопливо же подходит( она все делает неторопливо и потому успевает сделать прорву дел).
-Что ты кричишь?
-А я разве кричу?"
-И еще как кричишь!
-Гм..- задумывается Петров.
Он сидит на газоне, на красном стуле и, рискуя завалиться назад, раскачивается на задних ножках. Вопрос представляется ему интересным и достойным размышления. Оживленно взглянув на Надю,он размышляет.
"-А хочешь знать, почему я кричу?
-Нет, не хочу,- не интересуется занятАя Надя.
-А все- таки?
-Чего ты пристал?
-А ты ответь.
-Вот навязался на мою голову. Лучше бы цветы полил.
-Цветы я полью. А ты не уходи от ответа.
-Ладно. По глупости.
-Что по глупости?
-Кричишь по глупости.
-Ну..-взвешивая ответ рассуждает Петров- Можно, конечно и так сказать. Может и по глупости. А ты садись, садись на стул..
-Вот раньше я был человек занятой и зажатый. В рамках себя держал.
Надя посмотрела на Петрова с недоумением.
-Ходил, как по струнке. Туда-сюда, туда-сюда.
 Петров посмотрел вдаль с неожиданной тоской.
 -И знаешь, как въелось- жуть! Ничего с собой не могу поделать. Туда-сюда, туда-сюда!
-Это ты к чему, Петрович, говоришь?
-А к тому, чтобы ты поняла. Кричу я от свободы. Ей, ей от свободы!

-.А теперь слушай, свободный человек. Знаешь, что учудила наша Зоя Петровна?
-Откуда мне знать?
-А я тебе расскажу.
-Волосы покрасила?
-Тьфу ты!
-А ты не спрашивай. Откуда мне знать, что с ней случилось.
-Вот именно. Откуда тебе знать.  Страшно далек ты от народа.
-Ох как далек! И не говори. Впрочем, не отклоняйся от темы. Выкладывай.
-Представляешь, она прививку сделала!
-И что?
-Как что? Сколько ей лет?
-Да,- согласился Петров,- посмотришь и не скажешь.
-Что не скажешь?
-Современная женщина!
-Вот тебе и современная. Кто ж в девяноста лет прививку делает! Да и на что ей прививка. У нас, чай, не Москва. Народу раз два и обчелся.А ей вынь да положь прививаться. Вот и допрививалась.
 Сначала ноги отказали. Совсем слегла. Боли сильные. По ночам не спит.
Дочери ее выручили. По врачам возили, капельницы ставили, уколы делали.
Чуть очухалась. И пошла вторую прививку делать. И что ты думаешь?
-А что мне думать?
-Теперь руки отказали. Не подымаются. Я уж к ней заглядывала, воды принести и что подать. Без слез не взглянешь. Жалко."
И Надя неожиданно прослезилась.
"-Пусть она у меня ночью хвойник выкопала, а жалко.
-Ну хоть жива она, наконец? -не выдержал Петров.
-Жива. Уже ковыляет по улице. Слава богу.


Пойма.

Спешу сообщить заинтересованному читателю, что Зоя Петровна после прививки  пришла в себя.
(см. рассказ Из жизни Петрова "Разговор")
Не далее, как вчера Петров видел: она, ранняя пташка,худая, словно первоклассник, в желтой маечке и коротких шортах, вышагивает неплохим шагом по Просторной улице.
"Да!- думает Петров.
Вечером- опять она. Везет на велосипеде четыре пятилитровых бутыли воды с родника. Безо всякого усилия везет.
Попробуйте. Только без усилия.
И вообще, женщины, иногда поражают. Не узнАешь про них- не поверишь.
Вот- Клава.
 Через дорогу.
Тучная, тяжелая- с утра до вечера на огороде.
Одной картошки- четыре сотки.
Каждый день полет и поливает, поливает и полет.
Два года, как сломала ногу. Тяжелый  перелом.
Сделали операцию. Какую-то железку вставили. А ей за семьдесят.
Опираясь на костыль, еле ходит.
И, опираясь на тот же костыль, полет и поливает, поливает и полет.
С утра до вечера.
В жару и в холод.
А, когда утром Петров кричит." Привет, Клава!", она не просто отзывается, а отвечает добродушно-весело.
И поди пойми, откуда эта веселость берется. И  где она рождается.

Не так давно Петров освоил новый пешеходный маршрут.
Раньше он все в лес, да в лес. По грибы, по ягоды.
А захотелось на старости лет просто так. Без цели. И там, где просторнее.
И нашлось такое местечко. Просторное. Одно единственное такое.
Если идти от дач на Еськино, то как пройдешь большой гудящий трансформатор, окажешься под сенью высоченных сосен. Дорога берет чуть вниз и сплошь усыпана ржавыми иголками и шишками. И в самый жар- здесь благодатная прохлада.
По правую руку- заросли лесной малины, крапива, подорожник, щавель.
Тропка ныряет вверх, вниз пока не выведет к ручью, через который перекинут древесный настил. Вода журчит, пенится и весело устремляется прямо к Вольге.
А вот и Еськино. И знаменитый старинный, конца девятнадцатого века дом.
Причудливо усеянный резными наличниками, оконными створками..
В доме давно никто не живет, он настолько ветхий, что вот-вот рухнет. Но давняя красота еще держится.
Чем-то этот дом напоминает Петрову Зои Петровны лицо. Такое же изрезанное.
Далее дорога расширяется и расходится. Влево- вдоль Еськино- и до самого поселка. А вправо- вниз- к реке. С заливным лугом и чудесным степным запахом, который оттеняет речная свежесть.
Здесь тусовки тех, кто помоложе. И Петров, устав от героических женщин любуется тут молодыми телами и лицами.
Молодежь чинно пьет вино рядом с навороченными тачками, играет в карты или бадминтон и весело гогочет.
Порой проедут на крутых мотоциклах, выбрасывая вонючий дым, лихая парочка в коже и шлемах. И стоят у реки, лениво покуривая.
Малые дети под присмотром бабок и нянек плещутся и радостно взвизгивают.
И- вид.Есть куда посмотреть. И влево, и вправо взгляд не натыкается а скользит ровно.
Особенно вечером хорошо. От земли, волнами идет желанная прохлада, а сверху- еще жар. Звуки приглушенные. Если посмотреть вправо и вдаль, на самом верху- Ивановская церковь.
И когда возвращаешься домой, испытываешь невольное умиротворение.
И эти дети, эта молодежь, про которую все знаешь, не можешь к старости не знать. Что красота и привлекательность ее лишь красота и привлекательность молодости. И она до поры. И через время и следа от нее не останется.
Но мысль эта сегодня для Петрова не горчит.
Он вдруг впервые понимает, до него доходит,- что молодость- есть молодость и дальнейшей жизнью, как бы она ни сложилась- не отменяется  и не умаляется.
Что если она хороша- то хороша и есть.
 
Скважина.

Снега за зиму выпало столько, что  никакая весна не возьмет.
Сугробы несметные, вальяжные, уверенные в себе.
Приходи март, приходи апрель- куда там!
И блестело, переливалось на мартовском солнце безбрежное пространство. Уходило за горизонт в леса до самого Мурома.
Разве ж возьмешь?
Ан нет! Права, права народная мудрость. Капля камень точит.
И капали капли с крыши, и лились ручейками в водосток и убавлялся снежный мир день ото дня, день ото дня.
Только по ночам возвращались некрепкие морозы, покусывая да напоминая,  но не делая погоды.
Весна!
И Петров так думал поутру, подымаясь с постели- весна!
Но думал он не поэтически, а в узко практической плоскости.
Ему надоела зимняя нехватка воды.
За питьевой то ходили на родник и в самый мороз.  А по хозяйству- снег топили.
Не натопишься.
Надо было насос запускать. И скважину разрабатывать, которую на зиму консервировали.
Тонкое дело. Насос капризен и каждую весну демонстрировал характер. Чихал, ворчал, воздух невесть где подтягивал.
Редкие дачные мужики разделились во мнении.
Одни говорили скважина нехороша. Заиливается, забивается. И надо весной воду вовнутрь накачивать.
Другие не соглашались. Нормальная скважина- говорили они.
А надо насос сменить. Насос нехорош.
Но Петров поступил по своему.
К  насосу он привык. И со скважиной свыкся.
И не хотел менять ни того, ни другого.
Разложил на тряпице два разводных ключа, отвертку, пассатижи, лейку с острым носиком, чтоб воду в насос заливать. И мелочь, хоть и незначительную, но необходимую: лен, прокладки резиновые разные, хомуты для затягивания шланга, тюбик масла машинного.
И присел на минуту.
День задавался славный. Мягкий, с просветами. Самое то для работы.
Если бы Петров курил, он бы и закурил в безмыслии.
А тут осмотрелся и прислушался.
По улице шла, едва ковыляя, сморщенная, как гриб, Зоя Васильевна.
-Здрасьте!- закричал Петров что есть мочи. Но та не услышала поскольку была глуховата. Петров проводил ее взглядом до поворота с грустным чувством.
И тут послышался лай.
Лаял старый приятель Звон. Прохожих попугивал. Для порядку.
-Привет, привет- сказал ему Петров про себя.
От Звона мысли Петрова переметнулись невесть почему к внуку Тимофею.
Тимофей приезжал на каникулы и все каникулы просидел в  доме. Шел дождь. И Тимофей развлекался с айфоном.
Раньше внук оставлял деда головастиков сторожить, чтоб те,  превратившись в лягушек, не упрыгали.
А теперь он вырос и стал другой человек. Может и хороший и славный, но незнакомый для Петрова.
И Петров самую малость грустил.
..Поймав себя на грустных мыслях, Петров встрепенулся.
-Что это я?!- и вернулся к делу. К насосу.
Открутил болт на корпусе и стал лить в малое отверстие воду. Осторожно, но все одно расплескивая темную речную воду по полу сарая. Лил пока переливаться не стала.
Взял ключ разводной и стал болт закручивать. И надо было закрутить плотно. Так, чтобы воздух не подтравливало. И давление держалось нормально..
Петров высунул язык от усердия, но головка болта стесалась и не удавалось плотно закрутить. Ключ срывался так, что поцарапал руку.
Едва едва удалось зажать нормально.
Потом Петров аккуратно закрутил накидные гайки. Потряс пластиковые трубы рукой. Подергал. Прочно. Запустил.
Звук пошел ровный и бесплодный. Видно, что воду не захватывало.
Петров, чтоб заладилось несколько раз включал и выключал насос. Но не шло.
Надо было дать насосу время на раскачку.
Все одно не шло. Звук по высоте не менялся.
Неужели болт, гад эдакий, не затянулся. А другого то и нет.- подумал Петров.
Петров отошел от насоса, чтоб не нервировать его. И уселся на любимый красный стул, делая вид, что он ни при чем и только природою любуется.
Обхитрив машину, вдруг решительно поднялся, стрельнул острым глазом.
Накидная гайка у сгиба пластиковой трубы ему не показалась, Он взял паклю, вытянул из нее нить и плотно обмотал у основания и зажал хомутом намертво.
И включил. Насос, подумав с минуту, вдруг заурчал неровно, повысил тон, заметался и стало слышно как бурчит вперемежку с воздухом подземная вода.
-Ну и  Петров! Ну и молодец!- похвалил Петров сам себя.
  ...Он лежал, бросив куртку на траву и задрав ноги, щурился на солнце.
Вода весело журчала, наполняя большую синюю бочку.
Подошел сосед, Афанасий.
-Ай да вода, Петрович! Журчит
-А то- радостно отозвался Петров.
-Смотри ка. Уж всклень налилось"
Петров встрепенулся.
-Всклень? Что за слово такое?
-А ты не слыхал?
-Не слыхал, Афанасий. Как это?
"Ну как? Как полная нальется. Доверху.
Петров попробовал словцо на зуб и удовлетворенно хмыкнул.
Афанасий ушел, пришел малец лет трех, не более.
А Петров как раз газон протыкал
-Что это вы делаете?- глаза у мальчика загорелись.
-Газон протыкаю. Чтоб трава дышала".
Малец заулыбался и долго стоял, глядя на Петрова восторженным взглядом.
  ...Ранним вечером Петров решил прошвырнуться. По Просторной улице на Центральную и к старой водокачке. А затем по тенистой улочке, примыкавшей одним краем к садовому товариществу, а другим к лесу. На самом углу строился дом. Огромный ребристый каркас его поражал почти корабельной величиной. Молодое дерево еще пахло, струилось, волновало.
-Идет, идет жизнь,- подумал Петров. Народ строится, едва заметно, но строится. И больше строится, чем продается.
А в выходные и вовсе жизнь идет. И внуков привозят снова и даже дети, самые неблизкие к дачам и те глаз кажут.
Легкая Петровская печаль прошла.
Лес по прежнему пах, прохаживалась с трудом неизменная Зоя Васильевна, носились с легкостью новые, пусть чужие, но и нечужие тоже внуки, журчала вода, встряхивался от неудач и ошейника резвый пес Звон.
Петров заулыбался и выразился про жизнь сочным Афанасьевским слогом:
"Всклень"!.
 
И снова- Звон.

Если от улицы Просторной свернуть налево в переулок, подняться вверх до фонаря, то дорога еще раз повернет и через два дома за забором можно увидеть средней величины пса по имени Звон. Звон- молодой пес. Худощавый и робкий. Но ужасно умный на вид. Если ему одеть очки и поместить на кафедру, то подумаешь, что профессор. Поэтому дачные женщины, которые охотно подкармливают расплодившихся кошек, относятся к нему с подозрением. И смотрят  хмуро, а проходят быстро.
И никогда ни чем не угостят.
А Звон- вечно голодный. Как про сосну можно сказать- вечно зеленая, так Звон- вечно голодный.
А все от Веры. Его хозяйки. Бедной позабытой позаброшенной женщины, как она сама себя называет. Или-чудаковатой,  как мягко зовут ее остальные.
Вера- как те полевые лилии, про которые говорит Христос и которые ни сеют, ни жнут. Вот и Вера такая- ни сеет, ни жнет. И говорит слабым тонким голоском.
А на самом то деле никакая не бедная. И денежки у нее водятся и силенки кой какие есть. Но она входит в образ и никто не протестует. Пусть себе.
А вот Звона жалко. Кормит его такими объедками, которых и в помойке не сыскать. И ругает. А он молодой, его хвалить надо.
А еще ему бегать до смерти хочется. Носиться, скакать, повизгивать...
А Вера его на цепь посадила. Такого молодого, да такого умного. Дескать, много прыгаешь у забора. Еще перепрыгнешь да убежишь.
 Ты скажи!  Разве ж он не поймёт? И будет сидеть тихо, бесшумно. Когда надо.
А недавно и вовсе взяла ошейник и по морде отхлестала. Ни за что ни про что.
Так что Звон и обиделся. Залез в конуру, лежит не высовывается. А как Вера подойдет- рычать начинает. Вера его схватила и из будки то потащила. А он ее за руку легонько цапнул.
Не больно цапнул, но Вера испугалась. И пошла к Петрову помощи просить.
Петров идет, а она сзади семенит и в глаза заглядывает.
- А ты, Петрович, не боишься?"
-А чего мне бояться?- удивился Петров.
-Ну ладно- успокоилась Вера.
Петров протянул руку в будку и стал поглаживать Звона да приговаривать.
-Какой ты, Звон, молодец. Красивый пес, умный, славный. Где еще такого найдешь.
Звон разомлел и стал повизгивать от удовольствия.
Вера слушала внимательно и со страхом.
-Смотри, Петрович, осторожно. Тяпнет, сволочь эдакая.
-Не тяпнет
- Возьми, телогрейку надень. А то куснет..
Звон понемногу стал выползать из будки. Вера протянула ошейник- надень.
-Ты не против, Звон ?- спросил Петров у пса.
Звон потихоньку вылез, не порываясь, вежливо встал и дал одеть себе ошейник.
Исключительно из уважения к тебе, как бы говорил он Петрову.
...Как-то в разговоре с Зоей Васильевной упомянул Петров про Звона и про тяжелую его участь.
-Ага,-сказала Зоя Васильевна.
 В массах произошли невидимые переговоры, совещания, шушукания.
 В результате жизнь пса круто переменилась к лучшему.
 Вера стала его выгуливать, пусть и нечасто. А дачные женщины внесли Звона в свой опекунский реестр.
И обильно подкармливали.
И Петров, выходя на прогулку, брал с собой куриную котлету. И ласково поглаживал пса по голове.
 А Звон, в благодарность, исполнял серию невиданных прыжков и виляний.
 
Ноябрьский день.

День был сереньким. (Каким еще он может быть в ноябре? ) Но не из худших.
У Еськино дорога разветвлялась на две и у самой развилки Петров остановился.
Из строящегося на пустыре дома звучала необычная азиатская,наверное, таджикская музыка. А наверху у фронтона расположились и сами строители за нехитрой трапезой. Фронтон закрыт прозрачной пленкой, которая не защищает ни от ноябрьского ветра, ни от постороннего глаза.
-Терпеливые,- подумал Петров уважительно.
И усмехнувшись на чуднУю музыку свернул вниз к Вольге.
Это был его утренний маршрут. Вдоль огромной речной дуги, по прибитой тропке до моста и вверх к Ивановской церкви.
В летние жаркие дни народ здесь купался, играл в карты, мчался на мотоциклах. И не какой-нибудь там народ, а молодой и живой. А сейчас пусто.
Ветер подул сильнее. Он всегда здесь дул. У реки. Покрывалась рябью коричневая от торфа вода. Гнулись прибрежные кусты, качались высоченные березы.
"Ладно- подумал Петров.
Летом ему нравился молодой народ. Осенью по душе была безлюдная пойма.
С некоторых пор, проходя мимо Ивановской церкви, он стал креститься.
Стоял недолго. Безо всякой мысли.
И шел дальше.
Иваново было пустынным. Ни души. Только лаяли надрывно за высокими заборами невидимые собаки. Да стояли вдоль кривой дороги пустые автомобили.
Пройдя безлюдное Иваново, Петров повернул вправо и, опять никого не встретив,  почти вбежал в спасительный лес.
И отпустило. И сразу стало легче на душе. Знакомая исхоженная дорожка вела вниз. Воздух вмиг сделался другим- чистым, влажным, пахучим. Петров стал насвистывать и почти что приплясывать. Вдоль сбросивших листья зеленых прутиков черники, меж берез и сосен. И без намека на одиночество.

...Подходя к дому с радостью, как к уже родному существу, Петров задумался.
И он стал думать о скуке(все говорили скучно, скучно здесь жить.). И подумал он уверенно, а не так как раньше, вприкидку, робко.
-Нет!- подумал он,- не надо бояться скуки. И бежать от нее никуда не надо.
Если её переждешь, перетерпишь, присмотришься, откроется перед тобой другой мир.
О котором ты только в книжках читал. И который, что тут поделать, не приходит к человеку просто так, без правильного усилия.