Мексиканский сувенир. Глава 7

"МЕКСИКАНСКИЙ СУВЕНИР"
(повесть)

Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6

7.

– Синицына! Ты спишь, да? Проснись, Синицына!
Полина зашарила по тумбочке в поисках выключателя. У кровати стоял Борис с бутылкой в руке.
– Борь, ты офонарел? Ты что здесь делаешь?
– Надо. Можно, я сяду?
Не дожидаясь разрешения, он рухнул в кресло.
– Где у тебя стаканы? Без бокала нет вокала.
Густой запах алкоголя окутывал певца. Хоть бы рубашку снял концертную, с неудовольствием подумала Полина. Пятна на груди Бориса были заметны даже в полумраке. Пришёл отмечать. Забыл уже, как в артистической трясся.
– Отличный концерт, Борь, поздравляю с успехом. Я в тебе не сомневалась. Слушай, ты извини, я таблетку приняла, поспать бы, а то завтра ехать в этот…

Борис перестал оглядываться в поисках стаканов и придвинул кресло ближе. Ночник осветил его лицо, и Синицына увидела налитые кровью, но совершенно трезвые незнакомые глаза. Она испуганно отвела взгляд, боясь возвращения своих кошмаров.
– Что, думаешь, я дурак, да? – Голос был жёсткий, с подхрипываньем, совсем не похожий на медовый баритон Завадского. – А я не дурак, Синицына. Это не успех. Это конец. Мне конец. Думаешь, я не слышу, что в ноты не попадаю? Что верха не звучат ни фига? Только не надо мне врать, что всё в порядке. Говорю же, я не дурак. Я всё слышу.
– Не преувеличивай, Борь…
Он холодно посмотрел на неё.
– Я тебе не мальчик из караоке. За такое пение уже со второго курса поганой метлой… Я на сцене стоял молился, чтоб в зале музыкантов не было. Что-то вроде видения было у меня – что все друг на друга оглядываются и спрашивают: откуда, мол, этот? С родины Чайковского? Ну-ну! И смеются… Я ещё раз такое не переживу.

При слове «видение» Полина вздрогнула.
– Здесь акклиматизация жутко тяжёлая. И переволновался ты…
– Помолчи. Это у тебя акклиматизация. Я думал, здесь, в Мексике этой, перезагрузка у меня получится. Типа второе дыхание. И ни фига. Я всё растерял, Синицына. Всё похерил. На корпоративы разменял. Ничего уже не звучит.
Он глотнул прямо из горлышка.
– А я ведь готовился, я ж не просто так ехать собирался, не на шару выступать. Занимался, репертуар там, то, сё… И вот, выступил. Не случайно Дашкевич ногу сломал, это знак был. А я не прочухал…
– Борь…
– Да помолчи ты! Мне сорок девять лет, ты это понимаешь? Ты знаешь, что такое сорок девять лет?
Полина могла бы сказать, что знает, что такое сорок семь, но промолчала. Было ясно, что ему нужен слушатель, а не собеседник.
– Так я тебе скажу. Это значит, через год полтинник. Полтинник! А у меня ни дома, ни дерева, ни сына. У меня даже бабы нет. То есть, так-то бабы есть, но не в том смысле, чтобы… чтобы…
– Чтобы стакан воды подать, – тихо подсказала Полина.
Он зло прищурился, подозревая иронию, но в лице Синицыной было только сочувствие.
– Ну да… Что-то в этом роде. Я полный ноль, Синицына. За вчерашнюю психотерапию спасибо, конечно, но это уже не поможет.

Полина села повыше, подложила под спину вторую подушку. Кивнула на бутылку:
– Что там у тебя?
– Да хрен знает. Дали на фуршете.
– Вон в том шкафчике стаканы.
Борис плеснул на дно тёмную жидкость, поставил бутылку на пол. Полина пригубила. Похоже на горечь из фляжки Алехандро. Тут же за Алехандро явилась и тёмная вода, и чавкающая земля под ногами, и белый особнячок проступил сквозь дождь… Однако эти картины почему-то уже не тревожили, и она отогнала их без труда. Посмотрела на Бориса – ничего пугающего; это был он, Борька Завадский с вокального, разве что утративший весь апломб. Певец ссутулился в кресле, вглядываясь в стакан, но это не был тупой взгляд пьяницы. Перед Полиной был неожиданно повзрослевший человек, напряжённо следящий, как события всей его жизни вот-вот сложатся в цельную картинку, и картинка эта должна получиться не из приятных. Было очень тихо, даже противоестественно тихо, как не бывает в Москве, где самой глухой ночью слышится дыхание города, который разве что новогодним утром разрешает себе на несколько часов замереть. Полина ждала, не скажет ли Борис ещё что-то. Но он молчал.
 
– Я заметила, с каким удовольствием люди подпевали тебе на бисах.
Он резко вскинул голову.
– Да, подпевали – «е-е-если б знали вы-ы-ы, как мне дороги-и-и», – передразнил он сам себя презрительно. – По-твоему, я для этого учился в консе? Чтобы петь такое фуфло?
– Разве «Подмосковные вечера» фуфло?
Он раздражённо махнул рукой.
– Ну причём тут это? Я Эскамильо пел, Фигаро… «Я помню чудное мгновенье», в конце концов. Это несравнимые вещи.
– Несравнимые, да. Борь… Я не знаю, для чего ты учился. Но я видела, как тебя вчера принимали, – Полина потёрла лоб, нахмурилась. – Тебя же везде так принимают, правда? На этих самых корпоративах. На свадьбах, на юбилеях. На… ну, где ты ещё выступаешь? Тебе же рады. Тебя любят. Люди сейчас разучились быть вместе, и тут приходишь ты – и всё, они поют вместе с тобой, они снова компания. Может, ты учился, чтобы дать людям как раз вот это? Кому-то нужны романсы, а кому-то – быть вместе. Петь вместе. И таких гораздо больше. Фигаро – это супер, конечно, это здорово, но здесь оно как будто… Ну, представь: люди голодны, им нужен хлеб, а ты им «Бентли» предлагаешь.
Откуда вылез этот «Бентли», она не знала, у неё и машины-то никогда не было.
– Они вчера пришли снова стать молодыми. Снова оказаться в России. Друзей вспомнить. И ты им всё это дал. Небось, некоторые до сих пор не спят, «Подмосковные вечера» напевают.

Борис слушал, не сводя с неё глаз, даже не моргая, и лицо у него было как у пожизненно осуждённого, которому предлагают верный план побега.
– А насчёт дома и сына, и что там ещё, дерево? Ну, честное слово, оставь это для тех, кто совсем уж без воображения. Ты ж не племенной жеребец, чтобы оправдывать своё присутствие в мире одним потомством. Ты… мы в работе продолжаемся, Борька. Это наша борозда. Ты подумай, скольким ты вчера подарил два часа чистого счастья. И ещё подаришь. Ты для этого и появился на свет.
Она поставила на тумбочку пустой стакан.
– И не смеши меня своим полтинником.
Борис задумчиво поднял бутылку.
– Ты откуда такая умная, Синицына?
– От верблюда. У меня тоже видение было. Давай, Борька, спать. Завтра программу подработаем, конферанс сочиним. Иди, иди. Всё хорошо. И не пей больше.

Она удивлялась тому, как складно говорит. Будто читает написанный на листочке текст или повторяет за суфлёром, и голос у суфлёра неуловимо знакомый, и сейчас он велит ей спать, только спать…
Синицына выключила свет, и Борис тихо вышел.

8.

Спала она и в машине, на которой их везли в недалеко расположенный городок на следующий концерт. А когда проснулась, выяснилось, что Борис уже переверстал программу и обсуждает с Машей подробности.
– Так публика будет такая же?..

Продолжение: глава 8 http://stihi.ru/2021/04/17/5118