Проводница

          Тамара отхлебывала чай из казенной кружки с гномиком и рассеянно катала пальцами хлебный мякиш. Она вдруг спросила, знаем ли мы, почему в поезде чай такой черный и невкусный одновременно. - "Потому, что все проводники кладут в заварник каплю чая и чайную ложку соды. Такая вот занимательная химия". Мы с Галкой открыли рты от изумления. Единственным  развлечением для лежащих на сохранении будущих мам была пустая болтовня на любые темы, а сорокалетняя Тамара выглядела многоопытной и "пожившей". Врачи унизительно называли ее "старородящей", и от этого она казалась нам еще старше. Я любила слушать истории из жизни проводниц, ведь на моем двадцатилетнем жизненном пути не было ни приключений, ни особенных происшествий, а память проводниц как дорожный чемодан  битком набита историями и наблюдениями за чужими отношениями в пути. Я повторила свой вопрос, предвкушая интересную, а возможно даже, душещипательную историю от очевидицы, подперла подбородок рукой, и изобразила на лице умоляющее выражение.
       Тамара помедлила, вздохнула и начала свой рассказ:
"Это случилось холодной якутской зимой, сразу после моей стажировки. В рейс я отправилась самостоятельно, без наставника. Волновалась немного, конечно, но три дня пути не так много, и напарник у меня опытный. Приглядывался он ко мне, понятно, и не только касаемо работы, красивая я была тогда, свежая в свои восемнадцать. Но не приставал, видимо, и без меня ему хватало отношений. Смена его тогда закончилась, и он пропал в неизвестном направлении, точнее вагоне, видимо, по амурным делам. Пассажиры мне попались как на подбор нешумные, спокойные. В вагоне было тепло и чисто. Перед ночным дежурством я еще раз проверила титан, сверилась с расписанием и прошлась по купе на предмет просьб. Трое геологов попросили меня разбудить в три часа ночи. От тепла, стука колес и волнений первого рабочего дня я разомлела и уснула крепко, как ребенок. Проснулась, когда поезд уже стоял, на часах было 3.00. Осознав весь ужас происходящего, я вылетела из своего купе, и ворвалась к спящим геологам с криком: "Скорее собирайтесь, ваша станция!" С полок полетели сумки и геологи одновременно, началась паника, но уже через 3 минуты как попало одетая троица стояла в тамбуре, и я торопливо выталкивала их по ступенькам в густую снежную бурю. Поезд снова тронулся, я привалилась к стенке тамбура, мое сердце выскакивало из груди как ошалевшее, и я все время повторяла: "Господи, спасибо, Господи, спасибо!" В этот момент я поклялась никогда больше не засыпать в ночную смену, сделала себе крепкий кофе и наконец, успокоилась". Тамара молчала, но напряженная пауза говорила о том, что рассказ еще не окончен, и мы терпеливо ждали.
         Наконец, она коротко то ли вздохнула, то ли всхлипнула и на выдохе произнесла: "Это была не их станция. Это вообще была не станция, а так, вынужденная короткая остановка, какие бывают в пути. Я высадила их в чистом поле, в жуткий мороз, метель, и поняла это спустя сорок минут, когда поезд снова затормозил и остановился. Я стояла у расписания и пыталась разглядеть между строчек еще одну, хоть малюсенький полустаночек, в зале ожидания которого греются горячим чаем и ждут очередного поезда мои первые пассажиры. Я снова и снова водила пальцем по стеклу, ковыряла, царапала, даже вытащила листок в надежде на тоненькую складочку между строчками-станциями, но ничего... Я потрясла головой, метнулась в тамбур, затем в купе, будто хотела обнаружить там моих геологов в целости и сохранности, затем снова в тамбур и снова в купе. Мой полудетский мозг пытался выпутаться из лабиринта ночных событий, мне остро захотелось разыскать взрослого напарника и рассказать ему обо всем, снять с себя бремя вины, ведь он не имел права бросать меня в первую мою смену, он должен был быть здесь, обязан был! И я обрушила весь свой гнев, всю обиду на отсутствующего наставника,  всё прокручивала в своей голове обличающие его слова, я не могла дождаться утра. Я то плакала, то сосредоточенно выстраивала линию защиты, которая в итоге становилась линией нападения. Мне стало так жаль себя, что на время я даже почти забыла о трех бедолагах в снежной пустыне.
    Напарник явился таким веселым и беззаботным, он приобнял меня за плечи, чмокнул в макушку, вручил шоколадку и поздравил с дебютом. И тут он увидел мое распухшее заплаканное лицо, сгреб меня в охапку, усадил, и я все ему рассказала. Он ни разу не перебил, не отчитал, не задал ни единого вопроса. Только велел собрать белье в освободившемся купе и ложиться спать. Я попыталась сопротивляться и его приказу и самому сну, но моментально провалилась в белую снежную бездну, и там не было никого, ни меня, ни веселых геологов, совсем никого." - И что дальше? Вы разыскали их? Они выжили? Вопросы сыпались из нас лавиной. Тамара только покачала головой. "Я не знаю, - сказала она, - дошли ли они, и живы ли сейчас. Я постаралась забыть об этом, больше никому никогда об этом не рассказывала. Мой напарник тоже ни разу не обмолвился о той злополучной ночи. Мы проработали с ним еще два года, и между нами была эта тайна, которую мы делили пополам. Потом я уехала за тысячи километров, решила поменять профессию, закончила институт, вышла замуж... С напарником связь оборвалась, а тайна и вина осталась, вся моя, целая..."