Не судьба...

Жена же Лотова оглянулась позади
его и стала соляным столпом.
                Книга Бытия

И праведник шёл за посланником Бога,
огромный и светлый, по чёрной горе.
Но громко жене говорила тревога:
не поздно, ты можешь еще посмотреть
на красные башни родного Содома,
на площадь, где пела, на двор, где пряла,
на окна пустые высокого дома,
где милому мужу детей родила…
Взглянула — и, скованы смертною болью,
глаза её больше смотреть не могли;
и сделалось тело прозрачною солью,
и быстрые ноги к земле приросли.

Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце моё никогда не забудет
отдавшую жизнь за единственный взгляд.
(Анна Ахматова "Лотова жена")



Ты — не моя Судьба…   
Злосчастие муторных будней, –
таишься предчувствием смутным,
унылым мотивом подспудным —
нешуточная борьба…

Я — не твоя Судьба…   
Во мне уйма лунного света, –
в кольце колдовских амулетов 
навеки под гнётом запрета —
иллюзий своих раба…

Ты — не моя Судьба…   
Соломкой дорожки сте́лешь, –
влюбиться в такого — че́лендж!
Пойми: не смогу, ослепшей
наощупь идти впотьмах…

Я — не твоя Судьба…   
Свободная странная птица,
что может с вершин спуститься
камлающей огненной жрицей —
нашёптанная волшба…

Ты — не моя Судьба…   
Пустынная голая пристань,
сокрытая в бухте скалистой, –
кубический сон футуриста
с оскоминой на зубах…

Я — не твоя Судьба…   
На илистом дне тёмной Леты,
расплавленным сердцем кометы, –
рождаюсь случайной, заветной
рифмой в твоих стихах

о том, что нам — не судьба.




* Ле́та — река из царства мёртвых, «река забвения» в древнегреческой мифологии, умершие люди пили из неё воду и забывали своё прошлое.

Post scriptum:
Вера Полозкова "Медленный танец"

С ним ужасно легко хохочется,
говорится, пьётся, дразнится;
в нём мужчина не обретён ещё;
она смотрит ему в ресницы — почти тигрица,
обнимающая детёныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые;
замолкает всегда внезапно, всегда лирически;
его хочется так, что даже слегка подташнивает;
в пальцах — колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый,
как у Уайльда
в той сказке; высокопарна речь его;
его тянет снимать на плёнку, фотографировать —
ну, — бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и все́хний — эти зубами лязгают,
те на шее висят, не сдерживая рыдания.
Она жжёт в себе эту детскую,
эту ****скую жажду полного обладания,
и ревнует — безосновательно, но отчаянно.
Даже больше, — осознавая своё бесправие.
Они вместе идут; окраина; одичание;
тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним,
слушать, как он грассирует,
наблюдать за ним, "вот я спрячусь — ты не найдешь меня";
она старше его и тоже почти красивая.
Только безнадёжная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая;
солнце мажет сгущёнкой бликов два их овала.
Она всхлипывает — прости, что-то перенервничала…
Пере́стиховала.

Я ждала тебя, говорит,
я знала же, как ты выглядишь,
как смеёшься, как прядь отбрасываешь со лба;
у меня до тебя всё что ни любовь — то выкидыш,
я уж думала — всё, не выношу, — не судьба.
Зачинаю — а через месяц проснусь и вою —
изнутри хлещет будто чёрный горячий йод да смола.
А вот тут, гляди, — родилось живое.
Щурится. Улыбается. Узнаёт.

Он кивает;
ему и грустно, и изнуряюще;
трётся носом в её плечо, обнимает, ластится.
Он не любит её, наверное, с января ещё —
но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика;
"я тебе случайная и чужая". Он проводит её,
поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях,
уезжая.

И какая-то проводница или уборщица,
посмотрев,
как она застыла женою Лота — остановится,
тихо хмыкнет,
устало сморщится —
и до вечера будет маяться отчего-то…