Мардж Пирси. Из чего сделаны большие девочки?

Устройство женщины:
женщина сделана не из плоти
костей и сухожилий, живота и грудей,
локтей, печени и пальцев ног.
Она изготовлена, как спортивный седан.
Она переоборудуется и перепроектируется
каждые десять лет.
Сесиль была самой сооблазнительной
в колледже.
Она пробиралась через все щели, как
атласный угорь.
Её бедра и задница были многообещающими.
Её рот был обведен темно-красной помадой
желания.

В 1968 она приехала одетой в обтягивающие
юбки до колен, с темно-красной помадой,
пока я танцевала по Манхеттену
в мини-юбке, с бледной помадой, как
абрикосовое молоко, и с распущенными, как
лошадиная грива, волосами.
О, дорогая, думала я, имея тогда полное
превосходство над ней, что произошло
с бедной Сесиль?
Она вышла из моды, из игры,
дисквалифицированной, презираемой,
отчисленной из клуба желаний.

Гляньте на картинки французских модных
журналов 18 века:
века непревзойденной женской фантазии,
созданной из шелка и корсетов.
Корзины выпячивают её бедра на три фута
в каждую сторону, в то время, как талия
ущемлена, а живот приплюснут под древесиной.
Груди набиты и разложены, как яблочки
в миске.
Крошечные ступни, помещенные в тапочки,
которые вовсе не предназначенные для ходьбы.
Сверху грандиозный головной убор:
волосы, как музейный экспонат, ежедневно
украшаются лентами, вазами, гротами,
холмами и фрегатами на всех парусах,
воздушными шариками, бабуинами- фантазией
парикмахера, вышедшей на свободу.
Шляпки в стиле рококо, как свадебные пироги,
затмили бы Лас Вегас.
Женщины, вынужденные принимать форму
жесткого экзоскелета, пытающие свою плоть:
женщина, сделанная из боли.

Насколько мы сейчас привлекательней:
поглядите на современную женщину,тонкую,
как лезвие ножниц.
Каждое утро она бегает по беговой дорожке,
встраивается в тренажеры и качается на шкивах
с отягощениями.
Образ в ее сознании, к которому она никогда
не приблизится: тело из розового стекла,
на котором никогда не будет морщин, которое
никогда не увянет, никогда не исчезнет.
Она сидит за столом, не глядя на еду, голодная,
вечно голодная.
Женщина, сделанная из боли.

Кошка или собака подходят один к другому и
нюхают носы. Они нюхают задницы.
Они ощетиниваются и облизываются.
Они влюбляются так же часто, как и мы,
так же страстно.
Но они влюбляются или вожделеют пушистую
плоть, но не юбки-кольца или  бюстгальтеры
в рубчик, или ребра после липоксакции.
Если бы только мы могли любить друг друга
в естественном обличье.
Если бы только мы могли любить себя, как
здоровые младенцы, бормочущие у нас на руках.

Если бы только мы не были запрограмированы
или перепрограмированы на то, что нам продают.
Почему мы хотим жить внутри рекламы?
Почему мы должны бичевать наши округлости
и стремиться к прямым линиям, как в картинах
Мондриана?
Почему мы должны презирать друг друга,
как будто иметь большую задницу хуже, чем
быть жадными или подлыми?

Когда женщины перестанут глядеть на свое тело,
как на научные проекты, как на сады, которые
нужно пропалывать, как на собак, которых
нужно дрессировать?
Когда женщины перестанут делаться из боли?


What Are Big Giros Made Of?

The construction of a woman:
a woman is not made of flesh
of bone and sinew belly and breasts,
elbows and liver and toe.
She is manufactured like a sports sedan.
She is retooled, reffited and redesigned
every decade.
Cecile had been seduction itself
in college.
She wriggled through bars like a satin
eel, her hips and ass promising, her
mouth pursed in the dark red lipstick
of desire.

She visited in '68 still wearing skirts
tight to the knees, dark red lipstick,
while I danced through Manhattan in
mini skirt, lipstick pale as apricot
milk, hair loose as a horse's mane.
Oh, dear, I thought in my superiority
of the monent, whatever has happened
to poor Cecile?
She was out of fashion, out of the
game, disqualified, disdained,
dismembered from the club of desire.

Look at pictures in French fashion
magazines of the 18th century:
century of the ultimate lady
fantasy wrought of silk and corseting.
Paniers bring her lips out three feet
each way, while the waists is pinched
and the belly flattened under wood.
The breasts are stuffed up and out
offered like apples in a bowl.
The tiny foot is encased in a slipper
never meant for walking.
On top is a grandiose headache:
hair like a museum piece, daily
ornamented with ribbons, vases, grottoes,
mountains, frigates in full sail,
balloons, baboons, the fancy of
a hairdresser turned loose.
The hats were rococo wedding cakes
that would dim the Las Vegas strip.
Here is a woman forced into shape
rigid exoskeleton torturing flesh:
a woman made of pain.

How superior we are now: see the
modern wonan thin as a blade
of scissors.
She runs on a treadmill every morning,
fits herself into machines of weights
and pulleys to heave and grunt,
an image in her mind she can never
approximate, a body of rosy glass that
never wrinkles, never grows, never fades.
She sits at the table closing her eyes
to food hungry, always hungry:
a woman made of pain.

A cat or dog aporoaches another,
they sniff noses. They sniff asses.
They bristle or lick. They fall
in love as often as we do,
as passionately. But they fall
in love or lust with furry flesh,
not hoop skirts or push up bras
rib removal or liposuction.
It is not for male or female dogs
that poodless are clipped
to topiary hedges.

If only we could like each other raw.
If only we could love ourselves
like healthy babies burbling in our
arms.
If only we were not programmed and
reprogrammed to need what is sold us.
Why should we want to scourge our
softness to straght lines a Mondrian
painting?
Why should we punish each other with
scorn as if to have a large ass were
worse than being greedy or mean?

When will women not be compelled
to view their bodies as science
projects, garden to be weeded,
dogs to be trained?
When will a woman cease to be made
of pain?