Октябрьское

Втыкаю в окно, понимаю,
почему не мечтала быть птицей.
Грозы в рифму рождённым в мае -
октябрятам такое не снится.
Все эти монологи из школьного детства
про разбежаться и полететь.
С птицами я жила по соседству:
не на что с той верхотуры смотреть.
Ангина - первым осенним признаком,
вторым - молоко и мёд.
Небо прозрачно и призрачно.
Видит око, да зуб неймёт.

Перелётность в крови + осень = беда.
Вечерами хочется на вокзал,
сесть в проходящий, неважно, куда
ехать, взглядом держаться за провода.
Сойду с колеи, обернусь назад:
сколько таких же осталось за
гранью дозволенного, в рамках приличия.
Далеко гляжу с высоты недолёта птичьего:
где-то там подрастает смена,
роднички зарастают, заживают колени,
вырастает стена по кирпичику.
Жизнь кипит, а я собираю пену,
бьётся птичка в грудную клетку.
Прости, что щебет мой весел редко.
От "да чтобы тебя" до "lieben"
качает. Качаются плечи либры.
Уравновесь теплоты граммом,
расскажи о своих шрамах,
расскажи хоть о чём, лишь бы
заглушить этот стук упрямый.

Пожухнет золото, станет хрустальной трава,
замедлится маятник. Двенадцать, потом Покрова.
И снег. За что не любить его в самом деле?
Октябрь делится щедро и лихо делит.
Жизнь. Зрелым гранатом трещит, ломается пополам,
рассыпается зёрнами, брызгает каплями неводицы.
И всё. Всё, что дальше - уже не нам.
Октябрь сгорает пером жар-птицы.
Брось его. Больше не пригодится.