А у нас во дворе

Послк войны посуровели, похмурели ленинградские дворы. Куда-то исчез щебет малышни. Не носилась пацанва на самокатах. Огольцы не играли в Чапаева, не гоняли мяч (дп и мячей-то в продаже не было). Они ошивались на заднем дворе, играя на деньги в «чику» или в «пристеночек». И даже девочки не прыгали на скакалках. Хотя классики традиционно чертили. Вот такая неактивность навалилась в Ленинграде на послевоенное детство.

   Наверное потому инертность поразила ленинградских детишек, что калорий, которые заключались в продуктах, выдаваемых по карточкам, было недостаточно для подвижной, мажорной жизни мальчишек и девчонок. Конечно, недостаточно! Да ещё вместо полноценного продукта часто выдавали заменители. Так мясо заменялось яичным порошком, причём в таком соотношении, что хозяйка, получив столовую ложку этого порошка не знала, что с ним делать. То ли есть, то ли любоваться. Вместо крайне нужного детскому организму сахара, часто выдавали финики или повидло. Конечно, с фиников много не попрыгаешь. Не мартышки жн. Ну и последствия перенесённого голода сказывались.
 
   Но вот, что удивительно: мальчишки не прыгали, не скакали, не носились, но дрались по малейшему поводу. Пацаны были как недотроги, настороженные, насупленные, колючие. Хорошо, что в те времена все драки происходили в рамках дворового кодекса:

-- двое дерутся – третий не лезь,

-- лежачего не бьют,

-- ниже пояса не бить,

-- бой до первой крови,

-- ногами не бить.

   Сейчас-то всё наоборот. И откуда нынешняя молодёжь такого озверина набралась?

   Во дворе главным авторитетом, судьёй, арбитром являлся  Олег Гуляев. Это был невысокий, но коренастый и сильный  пятнадцатилетний мальчик. Его лицо было изуродовано рубцами, которые он получил в результате ожогов от палящего огня зажигалки: он её   неудачно захватил щипцами. Его грудь украшала медаль «За оборону Ленинграда».

   Из всех медалей Союза, а их насчитывалось 57 штук, наиболее уважаемой (после медали «За отвагу») была медаль «За оборону Ленинграда». Да и понятно почему. Просто-то жить под снарядами в голодной осаде — это уже подвиг, а если ещё и бороться — это подвиг вдвойне. Ленинградские дети проявили способность к такому подвигу. 15 000 из них были награждены медалью «За оборону Ленинграда». Вот и Олега Гуляева наградили. Награду он носил с достоинством, никогда не снимая. Детвора взирала на него с восхищением. Да и все в те поры с уважением относились к людям при орденах и медалях.

   Но это продолжалось не вечно. Со временем потускнел блеск наград. Вернее не потускнел, а его притушили. Как-то так получилось, что к общественному рупору пробились люди не воевавшие и не стоявшие на трудовых вахтах и наград, естественно, не имевших. Они стали ненавязчиво, но регулярно и неотступно внушать, что энтузиазм, героизм, патриотизм — дешёвые агитки. Армия — нахлебница, а офицеры — дуроломы и бездельники. Ордена и медали — стариковские цацки и погремушки. И народ (особенно молодёжь) поверили этим нерусским голосам, причём настолько, что офицеры в форме стали неуютно чувствовали себя на людях, а ветеранам стало стыдно надевать награды. Автор знавал дедулю, кторцй выгуливал вдоль Культуры большого пса, на ошейнике котрого были размещены медали, заслыженные дедом. К слову, именно с этого поветрия и начался развал Союза.

   Но эта напасть приключится не скоро. В сороковые года и офицеры и награды котировались высоко. Хотя и в то время награда – это не пропуск на авансцену.  Так Олега Гуляева, несмотря на хорошие отметки в дневнике и на боевую награду не приняли в только  что  открытое в Ленинграде Нахимовское  училище. Ему прямо сказали, что его внешность не соответствует  героическому образу советского офицера.

   Действительно, внешность Олега пугала и отталкивала публику. Когда он неудачно укрощал зажигалку, пылающие частицы  горючего  вещества, которым плевалась бомба, попали ему на лицо  и местами прожгли физиономию до черепа.  Чудо, что глаза уцелели. В те времена пластическая хирургия была ещё не на высоте. Несмотря на несколько операций, лицо Олега являло собой жутковатую маску из коричневых рубцов и красных пятен.

   Постепенно Олег со своей судьбой смирился. Он перестал на людях прятать своё лицо, скрываться от любопытных глаз. Он научился безразлично относится к реакции публики на своё уродство. Одно только по настоящему угнетала его: девочки не хотели заводить с ним дружбу. И чем старше он становился, тем в большей степени эта угнетённость давила ему на душу. А тут ещё Лидка Севорцова овладела всеми его помыслами и чаяниями.

   Кроме Олега в доме жил ещё один награждённый – одноногий дядя Миша. Помимо нескольких медалей у него был «боевик». О! это что-то! Это мечта каждого пацана.  Дядя Миша почти всю войну прослужил в разведке. Трижды ранен, дважды  контужен.  Он удивлялся: «И как это я уцелел!? Разведчики на войне долго не живут.»

   Дядя Миша жил один. Его жена и сын умерли от голода. Олега он очень привечал. Относился к нему как к равному, как к пострадавшему от войны. Олег любил слушать рассказы разведчика. Ему открывалось много нового, неизвестного, страшного. Перед ним раскрывался жесткий, суровый, неписанный кодекс разведчика. Так в трудном положении, когда раненый товарищ становился смертельной обузой, разведчики удовлетворяли просьбу раненого, приканчивая его. Разведчикам не очень нравилось нахождение в составе разведгруппы командира, офицера. Начальники, имея меньший опыт разведки, иногда принимали ошибочное решение, следование которому неминуемо привело бы к гибели всей группы. Если не удавалось убедить командира в ошибочности его решения, приходилось с ним расставаться. Распалённый воспоминаниями, дядя Миша неизменно завершал свои повествования просьбой: «Вот тебе деньги. Сбегай в коммерчиский за „маленькой“.» Дядя Миша часто обращался за помощью к Олегу. То за справкой сходить в военкомат, то продуктовые карточки отоварить, то ещё что. Ему было трудно с одной ногой-то. К тому же и лифт после блокады не работал, а жил дядя Миша на четвёртом этаже.

   А еще дядя Миша показывал страшно заинтересованному Олегу способы захвата «языка», приёмы рукопашного боя, возможности нейтрализации противника, вооружённого ножом, штыком и даже пистолетом.  Полученные от разведчика знания Олег передавал дворовой пацанве. Прохожие с опаской поглядывали на мельтешащую на заднем дворе группку подростков, которые азартно швыряли друг друга на землю.

   Иногда поглазеть на забавы мальчишек приходили девочки. При наличии таких зрителей действия тренирующихся становились заметно энергичнее. Когда же среди зрительниц оказывалась Лидка Скворцова, Олега было не удержать. Он тигром бросался на партнёра.

   Лида Скворцова была обычной ленинградской девчонкой. В меру воспитанной, в меру интеллигентной, но красотой особой не блистала. Красотой не блистала, но выглядела эффектно. Если все девочки ходили в застиранных, линялых платьях, то одеяния Лиды были свежи, элегантны и романтичны.  Её мама-портниха не жалела ни времени ни расходов для пошива дочери красивой одежды. Туалеты Лиды заметно выделяли её на фоне блёклых подруг.

   А ещё она посещала студию рисования при Дворце культуры Промкооперации (ныне им. Ленсовета). Успехи её были очевидны.  Все её дворовые подруги имели свои портреты, которые выполнила Лида с помощью цветных карандашей.  Это теперь можно купить набор из 50  карандашей  разных оттенков, а в послевоенное время набор из шести-то цветных карандашей был не всегда в канцелярских магазинах. Поэтому только при большом старании, имея такие скудные технические средства, мог художник добиться чего-либо приличного.

   А ещё ей на дому два раза в неделю давала уроки игры на фортепиано известная пианистка. Лидина мама понимала, что дочь никакой пианисткой не станет, но также считала, что музыкальное образованние облагораживает девушку, а это усиливает притягательность её для мужчин.

   А ещё она была отличницей. « Господи, -- переживали женщины, -- бедный ребёнок. Столько нагрузок. Совсем не увидит детства.»

   Действительно, во дворе Лида появлялась редко, но когда появлялась это для девочек была настоящая радость.   Все они просто тянулись к Лиде. С ней им было интересно.

   Но самую большую радость от её появления, просто рай на сердце,  испытывал Олег. Не только  вид, но и голос девочки очаровывал его.  Очаровывал, но одновременно и угнетающе действовал на Олега. Он понимал, что ответного чувства к нему  у Лиды не возникнет никогда. Несмотря на такое понимание,  он  всегда старался при появлении Лиды во дворе, быть поблизости от неё. Этот гнёт безнадёжности иссушал, издёргивал его, что заметил дядя Миша.

   -- Что-то с тобой творится, парень, -- отметил ветеран при очередной встрече с Олегом. – Расскажи. Мажет помогу.

   -- Нет, дядя Миша, не поможете. Мне никто не поможет!

   -- Ну уж и никто!  А ты расскажи. Полегчает.

   Олег решился:

   -- Мне одна девочка нравится очень, а подойти к ней со своей рожей боюсь.

   -- Да, ты прав. С советами тут не разбежишься. Только что-то особенное, подвижническое может повлиять на неё. Например: ты спасаешь её от смерти.

   -- Дядя Миша, без неё у меня жизни нет.

   --  Ну, что я тебе могу сказать? Раз такое дело, то наберись смелости и, как в омут, объяснись, но предварительно постарайся оказать ей какие-либо знаки внимания.  При отрицательной реакции на эти знаки, омут, конечно, придётся отменить.

   -- Спасибо, дядя Миша. Попробую.

   Сказал Олег: «Попробую», а у самого  в душе всё захолонуло от страха:  «Как я к ней подойду? Что я её скажу?»  А тут случай подвернулся. Лида во дворе, на весеннем солнышке, рисовала в окружении девчонок портрет одной из своих подруг, Олег набрался духу и весь дрожа, а  внешне решительно, подошел к девичьему цветнику и  развязно вопросил:

   -- Лида, а мою физиономию ты можешь изобразить?»

   Девочки притихла в ожидании ответа, а Лида, не подлизываясь и не удивляясь, корректно ответила:

   -- Конечно,  могу, Олег. Только у тебя лицо немного не фотогенично. Поэтому портрет будет не очень выразителен.

   Она ж была ленинградской девочкой, воспитанной, интеллигентной. Она же на могла сделать больно человеку.

   -- Спасибо, Лида. Это я пошутил.

   После такого разговора Олег рискнул предложил Лиде  совместно посетить «Люкс», там шел фильм про ковбоев.  Лида тактично отказалась от приглашения, сославшись на занятость.  Несмотря на негативные результаты ухаживания, Олег продолжал увиваться возле Лиды.

   Шестнадцатилетний верзила Колька Чеснок не корешился с дворовой пацанвой. Он был старше всех и у него была своя жиганская компания, состоявшая из  хулиганья, проживавшего в соседних домах.  Говорили, что эта компания занимается  грабежами киосков, продуктовых павильонов и шарашит на рынках. Так это было или не так, но вид Чеснок имел очень шпанистый.  Иногда он подходил к пацанам, чтобы бросить пару фраз с использованием блатных словечек и для придания веса своей персоне показывал нож, который он прятал в рукаве пиджака. Вот он и сейчас подошел  к ребятам, шикарно раскрыл пластмассовый портсигар, набитый беломором и предложил: «Закуривай курачи, а кто не курит хер дрочи!»  Курачи гыгыкнули и взяли по папиросе, хотя большинство из них ещёне курили.  Он обвёл взглядом подростков и, подмигнув, пинтересовался:

   -- Как дела на фронте целколомания?

   Народ снова гыгыкнул. Чеснок обратился к Олегу:

   -- Говорят ты под Лидку клинья бьёшь. Отвали, а то рога – то поотбивают.

   --  Ты, что ли поотбиваешь? – набычился Олег.

   — Хотя бы и я. Только стоит ли? Куда тебе с твоей-то физией?

   -- Да и с твоей харей  до Лидки,  как до Луны.

   -- Захочу – через неделю раком поставлю.

   Олег молча шагнул вперёд и врезал прямого в лицо Чеснока. Тот покачнулся, но устоял. Переждал несколько секунд, затем выхватил нож и кинулся на Олега.

   Это уже не благородный дворовый турнир. Это уже смертный бой, где все средства для достижения победы хороши.

   Когда дядя Миша показывал Олегу приёмы защиты от ножа он говорил, что это так, на всякий случай, потому как защиты от ножа нет. Лучшая защита — это бежать. Если же убежать невозможно, то чтобы не быть ягнёнком отданным на заклание, нужно противопоставить ножу хоть что-то. И дядя Миша показывал как ударом ноги выбить нож (хотя попади ещё в этот нож), как заблокировать руку с ножом (хотя противник легко перехватит нож другой рукой), как держать противника на дальнем расстоянии.

   Олегу бежать было некуда. Сзади стена. Он отчаянно шагнул вперед  и резко врезал ногой в пах противника. Чеснок согнулллся, прижал руки к животу и рухнул на грудь. Случилось невероятное: нож с наклоном вошёл в  верхнюю часть живота Чеснока.  Когда прибыла скорая, Чеснок  был мёртв.

   На суде Олег обвинялся по статье «причинение смерти по неосторожности», однако защитница сумела доказать, что раз на ноже нет отпечатков пальцев гражданина Гуляева и поскольку свидетели утверждают, что никакого ножа Гуляев не держал а руках, то убить гражданина Чеснокова он не мог. Хотя на следственном эксперименте долго не могли смоделировать ситуацию самоубиеня ножом, Гуляеву вкатили год условно за драку в общественном месте с отягчающими последствиями.  Характерон то, что все свидетели этой драмы стали верить в официальную версию гибели царевича Дмитрия.

   В пятидесятые Олег закончил Горный и понесла его судьба геолога по тайгам, по тундрм, где он,. к счастью своему, встретил знахаря, который лесными мхами, женьшенем, мёдом диких пчёл и ещё чем-то подремонтировал физиономию Олега, да так, что он вскоре сумел найти подругу жизни и обзавестись детками. С рождением первенца Олег покончил с кочевой жизнью и обосновлся в Ленинраде. Он несеолько раз порывался навестить дом своей молодости. Его очень интересовала судьба Лиды. Но он тоак и не решился на такой поступок.

   Есть в Петербурге на Каменностровском проспекте дом с хорошей архитектурой, который построила перед Первой мировой войной команда из трёх архитекторов с одинаковой фамилией Бенуа. Дом так и зовут — дом трёх Бенуа. Это знаменитый дом под номером 26—28. Знаменит он не только своей архитектурой, но и величиной. Его фасады выходят на три улицы, в доме 250 квартир, 25 парадных, 12 дворов. А ещё он знаменит тем, что проживали в нём видные ленинкрацы: учёные, музыканты, художники, руководителлли крупных предприятий, военачальники, партийные деятели. Самым видным жильцом дома 26—28 был Сергей Миронович Киров.

   Этот дом Олег посещал довольно регулярно. В нём жил его давний приятель Эдуард N. В своё время его отец был известным ленинградским дирижером. Сошлись они интересами ещё во времена учёбы в школе рабочей молодёжи. Олег как ученик слесаря завода «Электрик» учился в школе законно, а Эдьку за какие-то проступки исключили из мужской средней школы и перевели в вечернюю школу рабочей молодёжи. Эдька от работяг держался особняеом, а с Олегом сошёлся. Их объединила страсть к коллекционирванию открыток с видами Петербурга-Ленинграда. Позже к этой страсти присоединилась любовь к дегустированию коньячной прдукции.

   На неделе Эдуард позвонил: «Стрик, подгребай в субботу. Мне тут привезли пару бутылочек из Франции. Нужно оценить.» Поскольку предстояла дегустацич, Олег добрался до Петрогадской не на машине, а на метро. Он с радостью перемещался по Кировскому проспекту рассматривая и «Дом с башнями», и эллегантное кафе «Белая ночь», и дом в котором жил Райкин. И вот он дом 26—28. Олег сернул во двор. Вход во двор со стороны Кировского проспекта открвывала двухрядная колоннада под сводами котоой навстречу Олегу шла Лида Скворцова, конечно заматеревшая, но сразу узнаваемая. Рядом с ней шла девушка лет шестнадцати, точная копия мамы в молодости. Олег хотел было рвануться к Лиде, но она мазнула взглядом по его лицу и не узнла. И не удивительно. Лицо Олега капитально изменилось. Кроме разглаженных и осветлённых рубцов, его лицо прикрвала тщательно, с помощью медиков выращенная аккуратная бородака и усы.

   Олег не стал смущать Лиду. Он хотел узнать как сложиддлась её судьба, вот и узнал. Раз она живёт в таком престижном доме, раз у неё есть, как минимум одна дочка, то следует полагать, что жизнь её сложилась удачно. Видать не зря её мама заботилась о музыкальном и художественном образоывании дочери. Ведь если не обращать внимания на воспитание и образование дочек, то и вырвстут из них какие-нибудь неприличные свистушки. Примеров тому много.