Глава 1 - Мастер и Маргарита

               - Так кто ж ты, наконец?
               - Я часть той силы,
                Что вечно хочет зла
                И вечно совершает благо.
                Гёте «Фауст»

           Глава первая
Никогда не разговаривайте с неизвестными

В час жаркого весеннего заката,
На Патриарших дело было на прудах, 
Шли двое, жаждою объяты,
Не чувствуя усталости в ногах

Один, по-летнему одетый в серенькую пару,
Ничем не примечательный на вид,
В больших очках, укрытый от загара,
На выбритом лице одеколон парит,
Был лыс, упитан, ростом не велик,
И шляпу модную свою в руке он нёс.
То председатель был правления МАССОЛИТ *
Редактор толстого журнала, Берлиоз.

Второй – плечистый, рыжеватый, молодой,
Огонь в груди и пыл в ней неуёмный,
Шёл в кепке он с вихрастой головой,
Одетый повседневно, очень скромно –
В ковбойке, в белых брюках стройный стан,
А тапочки вот цвет имели чёрный.
Был спутником писатель, Понырев Иван,
Имевший псевдоним Иван Бездомный.

Писателям был нужен отдых в пути –
Жажда мучит в жару, как ты ни крути.
Они устремились под зелень природы,
И бросились к будочке «Пиво и воды».

И первая странность страшного вечера
Была очень точно поэтом подмечена:
В тот майский вечер город опустел,
Аллея вымерла, забросив все дела,
Палящий зной совсем уж обнаглел,
Казалось, город он спалил до тла.

- Дайте Нарзану, - Берлиоз попросил.
- Нету Нарзану, - продавец возразил. 
- Ну, Пиво то есть? - Бездомный узнал.
- К вечеру  будет, - продавец отвечал.
Берлиоз не унялся: - А что тогда есть?
- Абрикосовой тёплой запасов не счесть.
- Ну, давайте, давайте, хотя бы глоток,
Чтобы жажду унять на ближайший часок.

Парикмахерской сразу воздух запах
Абрикосовой пена бурлит на губах.

Едва лишь только жажду утолили,
Литераторы начали дружно икать,
За тёплый напиток продавцу заплатили
И сели у пруда на скамью отдыхать.
 
Но тут вторая странность приключилась:
Икота неожиданно у Берлиоза прекратилась,
А сердце стукнуло, потом совсем забылось,
И на мгновение вообще куда-то провалилось.
Затем вернулось, но с тупой иглой.
И Страх настолько сильный Берлиоза охватил,
Что следом вызвал он желание за собой,
Как будто голос внутренний его просил –
Бежать подальше с Патриарших
Без оглядки, насколько было в теле его сил.

И неожиданно лицом он побледнел
Так, что от страха лоб его вспотел.

Тоскливо бросив взгляд по сторонам,
Он не нашел причин для странного испуга.
Отнёс недомоганье к утомленью и годам
Лечиться захотел он в Кисловодске от недуга.

Вдруг знойный воздух облаком пред ним сгустился,
И человек прозрачный из него соткался, появился.

Престранного вида был тот субъект
И очень престранно он был одет:
Клетчатый кургузый воздушный пиджак,
На себя не натянешь такого никак.
На маленькой головке жокейский картуз,
Странно смотрелся тот клетчатый груз,
Ростом был в сажень и узок в плечах,
Казалось, совсем от жары он зачах.

Жизнь Берлиоза складывалась так –
Он не привык явлениям подобным верить
«Не может быть» - подумал наш простак.
Но веру только верой не измерить,
Ведь в воздухе сейчас буквально перед ним
Болтался клетчатый прозрачный гражданин,
Земли ногами вовсе не касаясь,
Физиономией своей глумливо улыбаясь.

И ужас овладел им до того,
Что он глаза на миг закрыл невольно.
Когда ж открыл их, не увидел ничего –
Игла из сердца вышла, и стало вновь не больно.

- Фу, чёрт! Что это, вдруг, со мной в жару случилось?
Галлюцинация передо мною появилась, -
Хотел он было усмехнуться, но у него не получилось –
Дрожали руки и в глазах тревога билась.

Вернулось скоро всё в былое русло,
Пришли все в норму мысли, чувства,
И помешать писателям уже никто не мог
Продолжить начатый в аллее диалог.

Их разговор шёл про Иванову поэму,
С которой справился поэт в короткий срок,
Но описать Иисуса  и раскрыть в ней тему,
По мнению редактора Иван как следует не смог.

И хоть Иисус в ней вышел отрицательный герой,
Редактора смутило все ж не это
Пусть в чёрных красках, но Иисус в ней был живой.
Здесь не помог изобретательный талант поэта.

Читателю же важно было дать понять,
Что личности такой история не знала.
Вот, что хотел редактор доказать,
Что Иисуса никогда на свете не существовало.

Простая выдумка, обыкновенный миф
И древние историки о нём не знали
Ни Филон Александрийский, ни Иосиф Флавий
Христа в трудах своих и словом не упоминали.

Христиане сами себе выдумали Бога,
Который был зачат от духа, без порока,
Они же соблюдали все его законы строго,
Всё так же, как во всех религиях Востока.
 
И про Богов из разных стран, когда повествованье,
Затронуло совсем уже далекий век –
Так Берлиоз блистал своим глубоким знаньем –
В аллее показался первый человек.

По виду – сорок с лишним лет.
Он трость под мышкой нес.
Был во всё серое одет.
А трость украсил чёрный пёс.

На нем был очень дорогой костюм
И туфли заграничны в серый цвет.
Он ростом был высок, слегка угрюм.
И лихо заломил на ухо серый свой берет.

Брюнет. Был гладко выбрит. Рот кривой.
Один глаз чёрный, зелёный был второй.
И брови чёрные – одна выше другой.
И, видно, странностей своих не замечал он за собой.

Тот человек всем отличался от других.
Второго трудно было бы найти такого.
Присел на ближнюю скамейку и притих.
Сказать, что это иностранец будет к слову.

Потом окинул взглядом он высокие дома.
И литераторам заметно даже стало,
Что видит это место он впервые и, весьма,
Оно его, по-видимому, заинтересовало.

- Иван, рождение Иисуса и приход волхвов
Ты мог бы слухами изобразить,
А то выходит, твой сюжет для дураков,
И что Христа действительно пришлось родить.

Редактор лекцию свою на миг прервал,
Ведь незнакомец со скамьи поднялся
И в сторону писателей он зашагал,
И рядом с ними он стоять остался.

- Исвините, што не пудучи снаком…
Претмет песеды мне настолько интересен… -
Заговорил с акцентом русским языком,
Учтиво, вежливо, без иностранной спеси.

- Вы расрешите мне присесть? - 
Приятели раздвинулись невольно,
А гость к ним влился с ходу в разговор,
Которым сами же писатели остались недовольны.

- Я не ослышался, исволили вы коворить,
Што Иисуса не было на свете,
И што его никто не мок ротить,
Што слухи про него пустые, словно в поле ветер?

Зелёный глаз свой к Берлиозу обратил
Он в ожидании ответа на вопрос.
- Вы не ошиблись, я это говорил, -
Ответил Берлиоз спокойно и всерьез.

«Какого чёрта! Что за вздор!
И что ему здесь надо?
Зачем он влез в наш разговор?»
Нахмурился Бездомный от досады.

- А вы с ним соклашались до сих пор? -
Ивану свой вопрос адресовал.
- На сто процентов! И готов на спор! -
Тот фигурально всё обрисовал.

- Как интересно! – Живо гость воспрял,
Но почему-то оглянулся он, как вор,
И низкий голос, приглушив, сказал,
Добавив смутной тайны в разговор.

- Простите мне навясчивость мою,
Но я так понял сдесь ис диалога,
Я не впервые это уснаю,
Вы, кроме прочего, не верите ещё и в Бога?

Потом прибавил не понятно почему,
В глазах испуг изобразив:
- Клянусь, што не скашу я никому. –
Лишь Берлиоза тем развеселив.

- Да в Бога мы не верим. –
Чуть улыбнулся Берлиоз испугу интуриста. 
- Свободно мы об этом говорим.
А гость, привизгнул от восторга: - Вы атеисты?

«Вот прицепился, заграничный гусь!»
Бездомный  снова рассердившись думал.
И овладела им печаль и грусть.
Смотрел на интуриста он угрюмо.

- А атеизмом никого не удивить, - продолжил Берлиоз: -
У нас в стране с сознаньем строго
И население давно уж перестало верить
Всем сказкам про рожденье Бога.

Тут иностранец отколол такую штуку:
Поднялся и снова начал странно говорить
И изумлённому редактору пожал он руку.
- Пасвольте вас от фсей туши блакодарить.

- За что? – Иван вступил с недоуменьем.
- За то, што честь имели соопщить
И путешественника вашным светеньем снаптить,
Чересвычайный интерес к нему я склонен проявить.

Чудак так заграничный пояснял,
Он даже палец вверх многозначительно поднял.

И, находясь под сильным впечатленьем,
Испуганно обвел глазами каждый дом,
Заглядывая в окна как-то с опасеньем,
Что встретит в каждом атеиста в нем.

«И где он так по-русски наловчился говорить?»
Нахмурился Иван опять
Не в силах вновь с собою совладать,
И ход беседы той переломить.

А интурист свое тревожное раздумье пережил,
Спокойно он с писателями вновь заговорил.

- Но, пасвольте вам ещё вопрос сатать,
Куда же докасательства о божием бытие дефать,
Их, как исвесно, существует рофно пять?

- Увы! Я сожалею, - ответил Берлиоз,
Ведь, ни одно из них не стоит ничего.
К ним мы относимся давно уж не всерьёз,
Поэтому их человечество в архив сдало.
Я думаю, со мной вы согласитесь,
Что в область разума никак не поместить
Те доказательства, вы, сколько не трудитесь,
Им места нет, их просто там не может быть.
 
- Ай, право! Вы полностью сумели пофторить
Мысль старика Иммануила, тово мне не сапыть.
Как точно фами был раскрыт фопрос!
Но и в самом фопросе есть курьес:
Почтенный гений заявил о том,
Што начисто расрушил фсё, ну, а потом,
Как пы в насмешку над самим сопою
Соорутил он сопственно шестое.

- И Канта доказательство не может убедить
Недаром Шиллер любил про это говорить,
Что рассужденья Канта  на заданную тему,
Рабов лишь могут удовлетворить.
А Штрауса оно вообще могло лишь только рассмешить.

Говорил, а сам все время думал Берлиоз:
«Но кто ж он всё-таки такой?
Ни сатана, ни дьявол же какой?
И почему по-русски он умеет говорить?»

- Эх, как бы Канта того взять,
Да на три года в Соловки сослать,
За доказательства такие
С людьми так надо поступать!

Услышав в адрес Канта весьма нелестные слова,
У иностранца от речей Ивана закружилась голова
Своим зеленым глазом от восторга засверкал:

- Фот имено! Как рас то место тля него!
Веть я ему са сафтракам ещё тагта скасал:
«Што фы притумали, профессор, мошет, и умно,
Но только не понятно ничево.
Не склатны ваши мысли, все итут фраспрот -
Нат фами потешаться путет скоро весь нарот».

«За завтраком…? Кому..?
Сказал он Канту самому?
Да что же он плетёт?
Ведь у него же в голове переворот».

Но взгляд сомнения туриста не смутил
Ответ он свой Ивану обратил:

- Ево туда никак нелься отправить,
Причина этому, фесьма, проста -
Кораздо полее талёкие места,
Кде препывает лет уше он польше ста.
И, уферяю вас, исвлечь ево оттуда
Уш не претставится восможным никогта.

- А жаль! – откликнулся задиристый поэт.
- И мне! – согласие неизвестный выразил в ответ.
И продолжал сверкать зелёным глазом,
Увлекшись темою рассказа:

- Но фот какой фопрос меня тревошит,
Натеюсь, кто-то расопраться в нём помошет.
Веть, ежели, как утвержтали вы, што бога нет,
То кто тогта сгущает мрак и сажигает свет?
Кто шизнью челофеческою управляет
И на семле всем распорятком саправляет?

- Сам человек и управляет, -
Бездомный в спешке выпалил сердито,
До спора у него всегда хватало аппетита.
И хоть вопрос был для него не очень ясен,
Но с утверждением своим
Иван был полностью согласен.

- Виноват,  но тля таво штоб управлять,
Неопходимо точный план хотя пы претставлять.
А штобы виден был, ну, хоть какой-нибуть иток,
Тот план быть толжен на приличный срок.
Посвольте вас и талее спросить,
Чтопы вопрос немного прояснить.
Как мошет человек хоть чем-нибудь управить,
Кокта не только он лишён восможности составить,
Ну, скашем, на коротко смехотворный срок,
Лет в тысячу свой план,
Но и ручаться таже врят ли бы он смок
Са сафтрашний свой день,
Вот витите ли в чём исъян?

Тут неизвестный к Берлиозу повернулся,
Другим сверкая глазом, слегка он улыбнулся:
 
- Воопросите, если вам не лень,
Што вы начнёте всем распоряшаться
И упрафлять трукими и сопой,
Вам это таже может покасаться
Сабавною фесёлою игрой,
Потом начнёте постепенно вы фхотить ва вкус,
И тут к несщастию случается конфус,
И рвётся фашего правленья круг - 
У фас… саркома лёхково, кхе… кхе…, открылась, втрук.

И интурист при этом усмехнулся сладко.

- И с вашим управлением теперь не всё в порятке,
Сакончилось оно так пыстро, не успеф начаться.
Вам со своею  шизнью в пору расобраться.
Ничья сутьба фас поле не тревошит,
И врят ли уш вам кто-нипудь помошет.
Ну, а ротные, фас шалея, начинают лгать,
Чем, сокласитесь, фы не в силах упрафлять.
Нелатное почуяф, фы теперь
Открыть катовы к шарлатанам тверь.
Ученые ли то врачи или гадалки,
Фы снаете, что польсы в них не польше,
Чем от старой скалки.
Кокда окреть вас её по спине,
То боль усилится фтвойне.

У фсей истории тракический финал,
Сам человек при этом постратал.
Тот, кто ещё нетавно полакал,
Что в этой шизни чем-то управляет,
И в том ему никто не помокал,
Фтруг в ящик неошиданно сыграет
Из дерева или чего друкова
И окрушающие чётко понимают,
Что толку от лешащего нет польше никакова
Спокойненько в печи его сшигают…

Ещё пывает хуже иногда,   
Приходит неошиданно беда:
Фтрук кто-то Кисловодск садумал посетить, 
Ротных или трусей своих там навестить, -
Сторовье саодно своё поправить,
Свясать с явлениями порванную нить...

На Берлиоза иностранец свой прищурил глаз
При мыслях про здоровье и Кавказ.

- Касалось пы не дело это фофсе, а пустяк,
Но и ево не мошет совершить никак.
Фсё потому, што по неведомой причине,
Фтрук, поскольснётся как-то нефсначай,
И попадёт он прямоходом пот трамвай.
Фы скашете, он сам собою так управил,
Што в нушный мик он сам себя приставил?
Не прафильно ли тумать, что ево сутьбой
Управился уш кто-то, ну, софсем трукой?

И рассмеялся незнакомец в месте этом
Каким-то странным и ехидным смехом.

Рассказ туриста про исход летальный
Встревожил не на шутку Берлиоза,
Его был вид и без того печальный,
А в голове свербели мысли, как заноза:

«Не иностранец он, то верно!
Престранный всё же он субъект.
Он обо всём так рассуждает скверно
И будто бы собою затмевает свет.
Ворвался в разговор,
Нарушил наш покой,
Смешал все мысли.
Позвольте, кто все же он такой?»

- Фам хочется курить, насколько вишу я?
Какие курите сабавы ради не сдоровья для? -
С вопросом интурист к Ивану обратился.
Иван вопросом неожиданным смутился.

- У вас есть разные с собою что ли? -
Ответил мрачно молодой поэт,
Который вспомнил, что на тот момент,
В его кармане папирос то нет.

- Какие курите, я пофторяю?
На выпор фаш я папиросы претлагаю.

- Ну, «Нашу марку» я предпочитаю. 

И из кармана пиджака он медленно достал
Внушительных  размеров портсигар
Из золота червонного литьём,
Сверкая бело-синим пламенным огнём,
На крышке бриллиант зиял на нём,
Блеснул в глаза писателям так ярко.

- Исвольте укоститься, «Наша марка».

Бездомный с иностранцем начали курить,
А Берлиоз задумал интуристу возразить,
Стал мысли в голове своей перебирать,
Как лучше выразить словами всё, что хотел ему сказать:
«Да, смертен человек, никто не спорит,
В его короткий век возможно это горе.
А дело в том, что …»

Но не успел додумать умное начало -
Речь иностранца первой зазвучала:

- Та, смертен человек, никто не спорит,
Но это половина начатого коря.
А льётся через край педа тогда,
Кокта В Н Е С А П Н О смертен он пывает инокда.
Та, и вообще скасать порой не мошет,
Што пудет телать вечером севодня и токда,
Ево уше весьма сомненья глошат.

«Как он нелепо смог вопрос поставить,
Но есть мне, что в ответ ему представить»

- Здесь всей картины преувеличенье,
Ввели вас ваши мысли в заблужденье.
Сегодняшний же вечер мне известен точно
Его заранее я распланировал нарочно.
Само собой, по воле случая худого,
Если мне свалится кирпич на голову у дома…

- Кирпич не мошет ни с тово и ни с сево, 
На колову свалиться НИКОГТА, НИ НА КОВО.
И вам он в частности никак не укрошает,
Я уверяю вас, вас смерть тругая ошитает.

- Какая именно, хотелось бы узнать?
Не трудно ль будет вам её назвать?

- Охотно, – незнакомец отозвался мило.
На этом мрачное лицо его застыло.
Он смерил Берлиоза хмурым взглядом,
Как будто собирался сшить ему костюм,
Пробормотав слова нестройным рядом,
В тот миг по случаю пришедшие на ум:

«Рас,  два… Меркурий в доме во фтором …
Четыре, три… Луна ушла за серебром…
Пять, шесть – несчастье есть…
Вечер – семь… печально всем»,
- Фам голову отрешут! -
Он радостно и громко объявил.

Глаза Бездомный дико на него раскрыл,
А Берлиоз с усмешкою спросил:

- А кто? Враги иль интервенты?
Прошу вас прояснить все спорные моменты.

- Нет, русский человек. Точнее шенщина.
К тому ше комсомолка. Так понятно?

- Ну, это, извините, маловероятно.

- Меня прошу я тоже исвинить,
Но  это так.
Таво, што скасано,то исменить
Нелься никак…
Да, мне хотелось пы у вас ещё спросить,
Как тумали севодня вечер проводить,   
Конешно, если это не секрет?

- Извольте. У меня секретов нет.
Сейчас к себе я на Садовую зайду,
А в десять вечера, как запланировано днём,
Я заседание в МАССОЛИТе проведу
И буду председателем на нём.

- Нет, этово никак не мошет пыть, –
Посмел гость твердо возразить.

- А это почему?

- Да потому, что Аннушка уже купила
Подсолнечное масло на всеобщую беду. 
И, более того, она его уже даже разлила.
Другой вам аргумент я вряд ли приведу.
Так что, меня вы не судите на прощание,
Но в срок не состоится заседание.

Уверенность в писателях одновременно в миг пропала.
Вполне понятно, что молчание под липами настало.
Но пауза недолго затянулась –
Желание к Берлиозу вновь заговорить вернулось:

- Простите,
Что тут вы нам такое говорите?
Какая Аннушка…
При чем здесь масло?
Быть может, логику свою нам объясните?

- Сейчас я сам всё объясню,
Я в нетерпении -
Все разом пропадут
У вас недоумения, -

Вмешался вдруг Бездомный в разговор,
Который длился мирно с самого начала до сих пор,
Решительно он объявил незванному войну,
Чтоб тот почувствовал за это на себе вину.

- А вам не приходилось, гражданин,
В лечебнице психиатрической бывать,
Где доктора буквально, как один,
Пытаются больные души врачевать?

- Иван!..

Но гость в отличном настроении остался
В ответ превесело и громко рассмеялся:

- Пывал, пывал я и не рас … -
Вскричал, смеясь,
Но, не сводя с поэта
Свой застывший глаз. 

- И кде я только не пывал!
Чего на свете только я не повитал…
Шаль, у профессора не удосушился спросить,
Во снах ли наяву всего прекрасней жить,
Когда приходит состояние покоя,
Как управляет им сознание иное,
Оно с собой несёт нам зло или благое,
Шизофрения, одним словом, что такое.
Так што, уснайте это сами у нево,
Не упустите только в спешке ничево,
Вы, молодой поэт и коренной москвич,
Иван Бесдомный Ни-ко-ла-е-вич.

- Откуда имя вам моё известно?

- Помилуйте, кто ше вас не снает?
Фсе новости фсегда и пофсеместно
В газетах кашдый в наши дни читает.

«Литературная газета», как улика, 
На первой же странице выдавала факт –
Изображение поэта молодого лика,
Под ним его стихи. А это не простой пустяк,
То славы доказательство весомо,
Предъявленное иностранцем в раз,
Ещё вчера Ивану было так знакомо -
Сегодня уж не радовало глаз.

- Простите, не уходите, подождите здесь минутку,
Товарищу я пару слов скажу.

- О, с утофольствием! Пот липами сдесь так уютно!
Я, кстати, никута и не спешу.

Бездомный Берлиоза в сторону отвёл,
Косясь на иностранца, аргумент такой привёл: 

- Послушай, Миша, - прошептал Иван, - 
Он никакой не интурист –
Он изворотлив, ловок, как артист,
И, более того, мне кажется, что он,
К нам засланный разведкой западный шпион.
Возможно, это русский эмигрант –
Природный говорить по-русски их талант,
Ты спрашивай к личине документ,
А то он ускользнет в любой момент…

- Ты думаешь? – встревоженно шепнул,
А сам подумал: «А ведь он прав!»

- Уж ты мне верь, - и к уху левому прильнул, –
Прикидывается он дурачком,
Чтоб выспросить побольше.
Но уши держит сам торчком,
Чтоб передать все в Польшу.
Пошли, задержим, пока он не удрал.

А незнакомец у скамейки уж стоял,
И дожидался смирно возвращенья,
Ни в чём при том не видел преступленья,
Держал в руках какие-то предметы,
То были к предъявленью документы.

- Вы исвините, што уфлекся спором,
И посапыл представить себя вам,
Тля продолшения темы расковора
Я токументы лично передам.
Вот карточка моя и паспорт, так ше приклашение
В Москву приехать с честью к вам
Для консультации и фсаимоотношений.

Так веско неизвестный речь свою проговорил,
Пронзительнейшый взгляд он на друзьях остановил.

И их сконфузил развернувшийся сюжет,
«Чёрт, слышал всё» - подумал Берлиоз
И жестом вежливым то предложение отверг,
Он показал, что надобности в этом нет.

Пока же документы гость редактору совал,
Поэт на карточке одно лишь слово разобрал.
Из иностранных букв печатных слово было
«Профессор» в надписи оно гласило.
Ещё заметил он фамилии начало
Двойное «В», так буква первая звучала.

- Приятно очень, - смущенно бормотал  редактор,
И иностранец спрятал всё в карман,
Был восстановлен дружелюбный фактор
И в отношениях рассеялся туман.

- Вы к нам приглашены как консультант?
- Та, мой это не етинственный талант.

- Вы немец? – Иван никак не унимался.
- Я то? – профессор вдруг переспросил, засомневался,
Подумал, но с тем же убеждением остался, -
Та, пошалуй, немец.

- Вы здорово по-русски говорите,

- О, я вообще-то, к слову, поликлот,
И снаю много ясыкоф,- ответил гордо интурист.
- А род занятий ваш каков, в чём вы специалист?
- По чёрной макии я консультирую нарот.

«Вот это да!» вскричало в Берлиозе изумление.
- И вам поэтому прислали приглашение?
Профессор подтвердил и выдал пояснение:

- Тут в косударственной пиплиотеке,
Кде рукописи потлинность хранят, 
Был опнарушен в дальней картотеке
Герберта Аврилаксково тревнейший постулат.
Он чернокнижник был и жил ещё в десятом веке.
У пиплиотекарей сейчас нет времени – аврал,
Так вот, прислали  мне письмо оп этом человеке
И просят, штобы я те рукописи расобрал.
Не смошет справиться сдесь образованный юрист,
Есть в мире я етинственный на то специалист.

- Так вы историк? – спросил редактор с облегченьем,
- Я – историк, - кивнул ученый в подтверждение.

Затем добавил как-то ни к селу ни к городу: -
- На Патриаршем вечером севотня на пруду
Сабавная история у всех случится на виду.

Опять писатели внезапно удивились,
А их профессор поманил к себе,
К нему они поближе наклонились,
Их взгляды на лице его остановились,
На еле шевелившейся губе.

И он спокойно прошептал:
- В виду имейте, господа, Иисус существовал.

- Большие ваши знания, профессор, глубоко мы уважаем,
Но точку зрения другую в этом вопросе мы предпочитаем.

- А не надо точек зрения никаких!
Их попросту не может быть других!
Неправильно вы излагали про него!
А он существовал! И больше ничего!

- Но нужно доказательство представить…
- Не нужно! Эту мысль прошу оставить! -

И далее негромко и спокойно продолжал,
Причём его акцент куда-то весь пропал:

- В белом плаще с кровавым подбоем
Ранним утром 14-го в месяц нисан…