Перелом

    ПЕРЕЛОМ
     Поэма


        Дочери Ирине
        Зятю Леониду

           1

Луна сияет. Ах, луна!
Торосы золотит.
Взгляни-ка, радостно она
В глаза твои глядит.

Не оттого ли, что ступил
Ты на амурский лёд?
Ступил – и сердцу её мил,
И рядышком идёт.

Она-то знает, что кряжист
И долог будет путь
Туда, где под бураний свист
Так сладостно вздремнуть.

А вышел ты полунагой,
Одет во что горазд.
Обутки,  – шевельни ногой, –
Почуешь снежный пласт.
И ватник – так, одно рваньё,
Убогий, братец, вид.
Но вот луна... ты для неё –
Как дитятко, глядит , –
Не матушка ли? – на тебя,
Сияньем льётся вся,
Ведь не бывает, не любя,
Глядеть вот так, неся
Такой щемящий душу свет,
Он так и льнёт, и льнёт,
Тебя лаская, мол, от бед,
Коль ты ступил на лёд,
Я заслоню... Идёт война,
И вся Россия-мать
Истерзана, в крови до дна,
Обрыдло воевать.
Гудит шмелём Владивосток,
Чужие корабли
Утюжат бухту. А порток
Тут, на краю земли, –
Так размышляют гости те,
Союзнички, – хорош!
Возьмём в кровавой суетне
Россию ни за грош.
Ты встал на лёд, тебе идти,
Чай, тяжко будет, брат,
Ну а иного нет пути,
Ты сын страны, солдат.
Ноябрь на дворе, гляди,
Вот-вот двадцатый год.
Ты помнишь, раною в груди
Пал Уссурийский фронт.
Приморье всё под беляком.
И катят поезда,
Скрипя набитыми битком
Вагонами. Куда?

Туда, на запад. Интервент
Спешит: даёшь Иркутск,
И для него заслона нет,
Достанет и Якутск.

Так жаждет жирного куска
Японец, он спешит,
И Забайкалье, – цель близка, –
Пред ним склонило щит.

Разбит Лазo, ещё бросок –
И он в охапке весь,
С Байкалом, лакомый Восток:
У самурая спесь.

Хвастливые писульки шлёт
В Японию и рад...
Но ты, браток, ступил на лёд,
И наглый супостат
Тебя запомнит... А луна...
Глаза её горят.
Благословляет вас она,
Тебя и твой отряд.
 
… Амур, Амур, разлёгся ты
Свободно, как хотел.
Равнины, горные хребты...
Катил – как песню пел.

Озёра, мари и тайга.
И сладостно до слёз
Тому, кто в эти берега,
Душой и сердцем врос.

Всего-то горсточка бойцов
Туда, на Низ пошла,
Парней бедовых, но свинцом
Уж мечена была
Грудь у иных: пускали в ход
Кинжалы и штыки
В ночи у Шмаковских высот,
У Уссури-реки.

И вот Амур…  морозец жмёт,
Терпи, земляк, терпи,
Потуже затяни живот,
Ночёвка на пути.

Мелькает огоньком сельцо,
Пригреет партизан,
Попотчует тебя сальцом,
Коль есть оно, и жбан
На стол поставит молока,
Подаст кисет с махрой…
Терпи, земляк, терпи пока,
И снег носком не рой.

Поспят вповалку на поду, –
Ну что тебе цари, –
Спасибо тёплому углу,
Но только до зари.

В окне забрезжит – и зовёт
Невидимый горнист
Тебя, родимого, в поход,
Хотя и воздух мглист.

И душит ненависть к врагу,
И взор куда ни кинь,
На том и этом берегу
В декабрьскую стынь
Она кипит, как в котелке
Амурская вода,
И словно ручейки к реке,
Стекаются сюда,
В отряд к Трипицину, бойцы –
Охотник и рыбак,
Народец тёртый, не юнцы,
Не провести «за так».
 
А у кого винтовка, тот –
Как кум он королю,
Ну а иной идёт в поход, –
Медведя завалю, –
С копьём, иной с дробовиком, –
Ты что, на воробьёв? –
Иной – тот просто с кулаком:
Винтовку отобьём
В бою... Идёт, идёт отряд,
Позорче, брат, гляди.
Глаза отвагою горят,
А что там впереди...

           2

А впереди – не приведи...
Но погоди пока,
И любопытство охлади,
Начнём издалека.

Хабаровск был заполонён.
Калмыков-атаман
Умом-то явно не силён,
А вот на пытки рьян.

Казацкая плясала плеть,
И саблей есаул, –
Ему рубить – что песню петь, –
Как молнией, блеснул, –
И головы твоей кочан
Покатится в овраг...
В дома врывались по ночам
Казаки. На парах
Ждал паровоз. Тащили тех,
Кого почуял нюх,
В вагоны смерти для потех,
И – вон из тебя дух.

Замри, казак, земля гудит,
То возмущенья гул,
Он гневом рвётся из груди,
И в страхе побегут
Пришельцы из заморских стран
На корабли, поверь,
И попадёшься ты в капкан,
Как запалённый зверь.
Тайга встаёт, а с ней «на ты»
Тебе не говорить,
Деревья, мари и кусты
Верёвки будут вить –
Гарцуй – из удали твоей,
Тайга-то, есаул,
Не плац тебе, не шутки с ней,
Не сабелькой блеснул.

Тайга гудит: горят мосты,
Нет хода поездам,
И придорожные кусты
Таят то тут, то там
Засады. Из заморских стран
Пришелец? Милый, ты
Теперь под дулом партизан,
И вон у той версты
Споткнёшься... И по чьей вине
Твои отец и мать
За морем, в милой стороне,
Напрасно будут ждать?
 
Гудит тайга, и морщат лбы
Калмыковцы: беда,
Под насыпь валятся столбы,
Замолкли провода.

Опять на станции аврал,
Беда со всех сторон,
Кто водокачку разобрал?
Задержан эшелон.

Береговые створы где?
И фонари?  Напасть.
Идти, да по такой воде –
Как кур во щи попасть.
И партизанская страда, –
Что поезд под уклон
Без тормозов, – вот это да!
Хабаровский район –
Как тот состав, летит, летит,
А машиниста нет:
Разгромлен, – контрразведка мстит, –
Подпольный комитет.
Подполье предали, погиб
Отважный машинист,
А впереди крутой изгиб,
И путь далёк и мглист.
Калмыков горд, ладони трёт,
«Головку» сцапал, рад,
А в контрразведке... там не мёд,
Там чёрт тебе не брат.
Понюхай её цепких лап,
Известно, как она...
Необходим единый штаб,
А без него – хана.
И конференцию собрать
Пришлось из партизан,
«Головки» нет, а эта рать, –
Звереет атаман, –
Пойди поймай – то тут, то там,
И в бровь она, и в глаз,
То уподобится кротам,
То лезет напоказ.
А вот попробуй ухвати...
И всё же собрались,
Не все... но как тут ни крути,
А тычет носом жизнь.

Есть Анастасьевка, сельцо,
Пять домиков – не сан,
Да и не глянется лицом,
Но кто из партизан
Не знал его в округе той,
Хабаровской? Идёт
Тут колесуха, на постой
Попросятся – возьмёт.

И был тут – штука! – телефон
На кухоньке одной,  –
Шла линия, – и тайный он,
И с кличкой позывной.

Из посторонних там никем
Не узнан партизан,
Облава – аппарат в руке –
И упорхнул фазан.

Собрались тут, изба полна,
Все командиры, но
Была и женщина одна
И, как заведено,
Вела дела; секретарём
Была в подполье и
Всё ж уцелела под огнём
Разгрома, и те дни, –
Будь они прокляты, – в тайге
Сумела переждать,
Там, где предательской ноге
Не велено ступать.
 
Белова Нина, как и встарь,
Она среди своих,
Опять подпольный секретарь
У партизан, и их
Речей корявых, и простых,
И вспыльчивых порой,
Отрадно слушать; поостыв,
Потупится иной,
А дел у всех – хоть отбавляй,
С кормёжкой бы решить,
Тогда бы и – хвостом виляй,
И веселее жить.

Где ставить базы? От села
Поближе или вглубь,
В тайгу: ты, матушка, мила,
Родная, приголубь.

В деревне голодно.
Кишит Хабаровский район
Отрядами, и верещит
Мужик, и гнётся он.
 
Кормёжки надобно – к нему,
Последнее отдаст,
А наш-то брат в его суму
Заглядывать горазд.

Амур пустой. Туда, на Низ,
Давно пора идти.
Сухую корку ты не грыз?
Вот там её найти
Полегче будет, и сладка
Та корочка на вкус.
Туда дорога далека,
Но не потянет груз
Плечо, коль цель; и беляков
Прищучим тем путём,
Отведают они пинков,
Когда на Низ пойдём.

Тут туговато, ну а там
Пора менять и власть,
И тем калмыковским котам –
По шапке: ну-ка, слазь.

Такой наметили этап,
Судили горячо,
И выбрали военревштаб:
Идти к плечу плечо
Единым фронтом, а главой
Стал Бойко – перевес
Не явный, но мужик крутой,
И первый в драку лез
В полемике... да хоть куда
Врывался он, как танк,
И кулачищи в два пуда,
И молот пляшет так
В его руках, что только – ах!
Кузнец он, арсенал
Гордится им – такой размах,
Где Бойко правит бал!

Любая девица пойти
С ним рада под венец,
Но неизведаны пути
Любви, и наш кузнец
Глядел на женщин свысока:
Да кошки, масть одна.
А тут – как за рога быка,
Схватили, и до дна
Тонул... Белова Нина? Да.
Но, дорогой кузнец,
Метнул ты взглядом не туда,
И там тебе – конец.
 
Ведь это Нина! Ей иной
Ночами снится принц,
Но нет такого под луной,
И вереница лиц
Проходит в грёзах по ночам,
Но всё не то, не то... 
И не горит любви свеча:
Не зажигал никто.

           3

А как в хабаровский ревштаб
Дорожка привела?
Ни мат, и ни мужичий храп, –
Кусай же удила, –
Не отвратили её, нет,
Мужик, хоть и коряв
И зол от голода и бед,
Но добрый его нрав,
Как бы окутывал, берёг
От разных передряг:
«Не жалко, дева, тебе ног,
Мозоли-от, приляг».

А было-то... Москва, а в ней
Сиял концертный зал,
И в нём она, и всё нежней
Он душу ей низал
Чудесной музыкой, и грудь
Вздымалась высоко,
Не шевельнуться, не дыхнуть;
И где-то далеко
Мерцали звёзды, и они
Струили в душу ей
Такие нежные огни,
И всё нежней, нежней...
 
Шопен, Чайковский... Боже мой,
Как чудно! И она,
Счастливая, идёт домой,
Душа её до дна
Наполнена, – не расплесни, –
И звуков аромат
Плывёт, плывёт... и с ним усни,
Окно в весенний сад
Раскрытое цветенью – он,
Вдыхай его, дыши,
И снова звёздный небосклон
Звучит в ночной тиши.

Концертный зал... А как туда
Крестьянину в лаптях
Войти? От чёрного труда,
От горестных сутяг
Ему бы спину разогнуть,
До Верди ли ему,
А только б оклематься чуть,
Таща свою суму.

А у отца-то – полный дом,
Прислуга, экипаж,
Скажи – и кучер с ветерком
Помчит на вернисаж.
 
Живи и радуйся, но стыд
В душе её берёт:
Один одет, обут и сыт,
Другой наоборот,
Разут и голоден; за что
Наказан он, скажи,
Ты господин, а он – ничто,
У горестной межи
Поник: с мукой до ползимы
Протянет, а потом
Обвиснут лямки у сумы –
Хватай голодным ртом,
Что бог пошлёт... А ты живи,
Он так устроен, мир,
Один в довольстве и любви,
Другой забит и сир.

Несправедливо. Как-то раз, –
В гимназии была, –
Попалась книга – и уж глаз
Не оторвать, дела
Заброшены; и зверь бежит,
Охотник, на тебя.
Вот книга! С трепетом держи,
Обложку пригубя.
«Подпольная Россия» – так
Названа, писал
Кравчинский, он же и Степняк,
Прощай, концертный зал.

Народовольцы! На царя
Охотились. Убит
Был самодержец, и не зря
Под сень могильных плит
Легли герои. Боже мой,
Перовская!.. «И мне б,
Да пусть истерзанной тюрьмой,
Делить с ней соль и хлеб».

Но нет народнических уз,
По духу близок кто?
Эсеры, значит – в их союз,
Эсеры – это то.

Ну и поехало-пошло,
Втянулась так, хоть ной,
В политику, и ей везло,
Душа её струной
Звучала; но всё та ж судьба,
Как у героев тех:
Сибирь и ссылки городьба,
И там не до утех.
 
И завертелось – кровь и пот:
Гражданская война.
Туда, на Забайкальский фронт,
К Лазо спешит она.


Из-под огня, – кровавый след, –
Бойца перевязав,
В походный тащит лазарет:
«Ты, миленький, глаза
Закрой, и полегчает, ну, –
И тащит по степи, –
Ещё чуток – и дотяну,
Ты, миленький, терпи».
И там на партизанский зов, –
Бои – вдоль полотна, –
Летит штабной вагон с Лазо,
И секретарь – она.
От Оловянной и Борзи
В Маньчжурию Лазо
Гонял Семёнова: грозил
Тот взять Читу; и зол
От неудач был атаман,
Но спас его от бед
Пришелец из заморских стран,
Презренный интервент.
И рухнул Забайкальский фронт,
Лазо ушёл в тайгу:
Ты погоди, заморский крот,
Погреешься в снегу.
Товарищ Нина, ну а ты, –
Кругом кишит вражьё, –
В какие спрячешься кусты,
И где найдёшь жильё?
Лазо – эсер, интеллигент,
Сейчас он большевик,
Ушёл и им запутан след,
И благородный лик
Комфронтом, – так прекрасен был! –
Ты памятью согрей,
В ней он живёт, и сердцу мил,
Удач тебе, Сергей.
Да что, и у неё крута
По жизни колея,
И Благовещенск, и Чита,
И в них она своя,
Товарищ Нина; и её
Помянут там... и вот
Хабаровск, и житьё-бытьё,
И партизанский фронт.


           4

Амур – таёжная река,
Великая река,
И широка, и глубока,
Течёт издалека.
Землепроходцы шли по ней
В неведомой глуши, –
А ты попробуй-ка, сумей, –
За жалкие гроши.

Ещё дитя ноябрьский лёд,
С биением в груди
Прохожий на него встаёт,
А что там, впереди?

Но вышел маленький отряд
Не спозаранку, в ночь.
Один снаряд – и всех ребят, –
Как в ступе истолочь.

Голь перекатистая тут,
Амурская земля
Не кормит, мужики идут –
Кто в грузчики, деля
Гроши, – а дома мал-мала, –
А кто идёт в артель
Рыбацкую, коль – ни кола,
То так тяни кудель
Бедняцкой жизни; новосёл, –
Всего-то лет с пяток
Пожил тут, – он из ближних сёл
К Хабаровску, браток.

Иное дело старожил...
Всесильный Муравьёв
Тут первый камень заложил, –
А был и бабий рёв, –
Ещё в пятидесятых – сплав
Им пригнан в Мариинск.
И вот он, забайкальский нрав:
На риск? Айда на риск.

Потом и батюшка Урал
Прислал своих птенцов,
Потом Поволжье... – Милым стал
Для дедов и отцов
Амур. Тут золото, и дичь,
И рыба, и зверьё,
Живи и новосёлов клич.
Тут Родина; её
Люби, браток, и береги,
Вставай чуть свет, трудись,
И сам от лености беги –
И в радость будет жизнь.
 
И старожилам, – сдвинь-ка их, –
Им краше места нет
На белом свете, и затих
Мужик: обут, одет
И думает, зачем идти,
И в руки брать ружьё,
Хоть ты меня озолоти,
А дело – не моё.

Так рассуждает середняк:
«Покуда поглядим»...
Но жизнь – она и так и сяк
Повёртывает им.

И вот отряд, из штаба тут
Белова и Попко,
Для агитации идут,
Село недалеко.

А у селян наточен глаз,
Отряд? Ну заходи
Во двор, погреешься у нас,
Закоченел, поди.

Где староста? – Да вон, идёт,
– В избе бы поплотней, –
Такая есть? – собрать народ,
Побудем пару дней.
Мы партизаны, наша власть
Должна в деревне быть,
А вот калмыковская – пасть.
И всё обговорить
С народом надо. – Оба дня
Деревня – на ногах,
Гудит, калмыковцев кляня,
Японцев – мать их в прах.
И староста, гляди, хорош,
Себе-то на уме,
Мол, не туда, Ефимыч, гнёшь,
Калмыковской чуме
Ты потакаешь... Кузьмича
Поставить – фронтовик,
Не егозит... – Во-во, сплеча
Кузьмич рубить привык...
Вот так разбередить сумел, –
Глядел он далеко, –
Сельчан штабной агитотдел –
Белова и Попко.
И миром выбрали ревком,
Теперь ревкома власть,
И с нею селянин знаком,
Она попала в масть.
Продукты все обобществить,
Раздача – по весам,
Ревком запишет, а хранить
Хозяин будет сам.
На месяц каждому паёк,
Вносил ты пай иль нет.
Всем будет поровну. Усёк?
И завтрак, и обед
Увидит на столе любой,
А вот оружье сдай,
Или бери его с собой,
А сам в отряд шагай.
Одобрили такой подход,
Кузьмич соврать не даст,
Всё – на виду, и тот, и тот,
Народ у нас глазаст.
Подуло свежим ветерком,
Агитотдел речист.
Вот это – да! Даёшь ревком,
Похвальный ему лист.
…Идёт отряд, и за спиной
Ревкомов свежий след,
И новых партизан с собой, –
Парней во цвете лет, –;
Берёт; идут они в отряд,
Ну, самурай, держись,
Ты проклянёшь, – глаза горят, –
Свою, паскуда, жизнь.
 

           5

Там, в Анастасьевке, в пылу
О размещенье баз,
Где ставить их, в каком углу,
Чтобы хранить припас,
Трипицин дельно говорил,
И шум приметно смолк,
Был краток, словом не сорил,
И сразу виден толк
В разумных доводах; и взгляд
(В нём любопытства всплеск, –
Ах, эти женщины! Глядят, 
И он коварен, блеск
Их чутких глаз – на новичка, –
Трипицин был им) – чуть
Остановился, и в сачке, –
Вздымайся выше, грудь, –
Как бабочка, забился ты, –
Но кто забился, кто?
Кто бьётся в путах красоты? –
Катись оно винтом! –
Забилась Нина – так у них...
Взглянула – и не гас
Уж до конца тот чудный миг,
Что так чарует нас.
Казалось, весь он перед ней
Стоял – высок, плечист,
В тужурке кожаной своей,
Так молод и лучист.
Открытый взгляд, и смоль бровей,
Словно орлиных крыл
Размах, и показалось ей –
Орёл в степи парил.
Густые волосы волной
Нахлынули на лоб,
И серых глаз тягучий зной,
Такие вот в озноб
Не бросят, но настороже
Под добрым взглядом будь:
А то, мой милый, неглиже
Окажешься, ведь муть
В воде видна... Заворожён
Был Нинин взгляд... Потом,
Все расходились, вот и он
Уходит... Как кнутом,
Её ужалили: – Постой,
Трипицин, погоди. –
И вот он милый и простой,
И ёкнуло в груди.;
 – Где твой отряд? Ты где стоишь?
В какой деревне? Где? –
Он улыбнулся: гладь и тишь,
Как на речной воде
В безветрии, была она,
Его улыбка, и
Добила Нину; без вина
Пьянила, и ручьи
Звучат вокруг, цветут сады,
И лёгкий шелест ив
Над гладью розовой воды...
Весна! Её разлив
В душе так сладостен... – О миг! –
Одна улыбка и –
Тишина, весь мир затих,
И только соловьи
Не умолкали, и она...
Но неужели? Да.
Да, как девчонка, влюблена.
И что теперь? Куда?

Куда из ласковых оков?
Но нет, не сбросить их,
Да и не надо. Как легко!
Как сладостно затих
Весь мир; и ни одна душа
Не знает о весне,
Что так бушует в ней, круша, –
И вовсе не во сне, –
Завалы тягостных забот,
Звучат Чайковский, Брамс,
И в звуках нет печальных нот,
Пленительный романс,
Но без печали... Все же был
Один такой субъект,
И он таил любовный пыл,
Не опускал он век,
Следил за Ниной, и засёк
Тот свет из её глаз…
Как из-под пепла уголёк
Вдруг выглянет для вас
В золе потухшего костра,
И умилитесь вы, –
Так Нина, но не как сестра,
На новичка, – увы! –
Взглянула, и в какой-то миг –
Ну, Бойко! – Нинин взгляд
Засёк, и сам, взглянув на них,
Был, как бумажка, смят.;
 
Был без нюансов он, хохол,
Но и хитёр, кивнул
Трипицину: садись-ка, мол,
И пододвинул стул.

– Ну, понял обстановку ты?
Хабаровский уезд,
Хоть тут немало маяты,
Но город и окрест
Под нашим глазом, а Амур...
Покуда он пустой,
Хотя и там немало шкур
Пригрелось на постой;
Пришли японцы, грабят нас,
А ведь Амур богат,
Ну а у них намётан глаз,
И узкоглазый гад
Жирует; беляки под ним –
На цыпочках: он им
Защитник, ну а мы стоим,
Беспомощно глядим,
Как грабят нас. Покуда пуст
Амур, есть Мизин там,
Но что-то и Синдинский куст, –
Прошли, по тем местам
Каратели, – и он замолк,
Давай иди туда,
На Низ, и разомкни замок,
И не побойся льда;
Ведь путь туда за сотни вёрст, –
Тайга, сугробы, лёд, –
Не фунт изюма, он не прост,
Известно наперёд.

Кормиться легче там, склады
Подрядчиков везде:
Дрова, пушнина... там пуды
Запасов, и раздет
Не будешь; словом, не тяни,
Бери отряд и – в путь,
Декабрь на носу, и дни
Уходят, и моргнуть
Тут некогда... – Вот так
Трипицин встал на лёд,
И сам себя зажал в кулак,
И с ним отряд идёт.
Идёт, и полная луна
Пылает в небесах,
Благословляет их она,
Как хорошо-то – ах!
Но лирика не к месту тут,
Кровавый путь жесток.
Как выпадет, – на смерть идут,
Огнём кипит восток.
 

           6

И вот пришёл, и вот стоит
С поникшей головой,
Как у побитой суки, вид,
В душе еле живой.
Трипицин ждёт, но он молчит,
Не выдавить слова,
Потухло пламя у свечи,
Душа едва жива.
И наконец поднял глаза,
Гвоздём прибитый взгляд –
Не видеть бы. – Возьми, – сказал, –
Меня к себе, – и смят,
И скомкан, как бумажный лист,
В отчаянье рукой,
«Спаси меня», – и он речист
Был перевод такой.

Трипицин знал, что перед ним
Предатель, негодяй.
С одной тарелки им двоим...
Ты не брезглив? Хлебай,
Выходит, щи, и у себя
Пригреть Иуду, так?
Ведь он, товарищей губя,
Продался за пятак,
Спасая шкуру, да под суд
Мерзавца и – в расход.
Да он его бы прямо тут...
А у бедняги пот
На щёку струйкой наползал
С виска: решенья ждал,
И снег слепил ему глаза,
И был лучист и ал.

Он на Трипицина взглянуть
Не смел, раздавлен весь
Своей виною и, как ртуть, –
Куда полез? Не лезь, –
Ему бы выскользнуть, бежать,
Стереться бы с земли...
Да знала ли родная мать , –
И мысли душу жгли, –
Не сына родила она,
Иуду родила.
О мать, твоя ли тут вина,
Тебе ли, мать, хула?

Прости, родимая, – рука
Нащупала карман,
И до взведённого курка –
Лишь миг, но ему дан;
Отрезок жизни, он в руках
Трипицина, а так
Давно бы уж... И это крах,
И пяться ты, как рак,
От взглядов, но курок взведён,
Нажми на спуск – и всё...
А жизнь... она была, как сон,
А сам – ни то ни сё.

Глядел Трипицин на Лапту, –
А тот был коренаст, –
И понимал: невмоготу
Ему стоять, и в наст
Упёрся взглядом, изнывать
И притулиться где?
«Я погибаю, гибну, мать,
Как на сковороде
Живой карась...» И вот стоит,
И в снег уткнулся взгляд,
Силён и грузен, но разбит,
Виною страшной смят.

Трипицин думал: ты – судья,
Кто право тебе дал?
Он – как соломинка-ладья,
А ты – девятый вал.
 
Был у тебя родитель строг,
Поблажек не давал:
Эй, Яшка, ты чего, оглох,
Зову, куда пропал?

А стайку чистить будет кто?
Бери лопату – марш.
Работы – полно решето,
Кому её отдашь.

А рядом речка - чебаков
Таскать в охотку бы ...
Прополка, не до пустяков. –
И доводы грубы.

И потому-то уходил
Он с лёгкою душой
На фронт, и никаких удил,
И сам себе старшой.

Вгрызался в быт окопный он,
Тут тяжче труд – война,
На смерть бросали батальон,
И он испил до дна
Дыханье смерти – свист и вой
Снарядов: вот он, вот
Сейчас рванёт над головой,
Кулак – в раскрытый рот,
Сцепи зубами... Лазарет,
Хирург, халат в крови...
И голова гудит, и бред,
И кровью, брат, не рви.

Но контрразведке в лапы ты,–
Твой ворон не кружил, –
Не попадал; ты у Лапты,
Как плеть из бычьих жил
Рвёт кожу на спине, спроси,
И пусть он заголит, –
Да, всё бывало на Руси, –
Рубаху, – ну и вид! –
Такое – будто целину
Пахали на спине,
И жгли огнём, и не одну
Сгубили в том огне
Живую душу. Пуля, штык –
На фронте – рана, смерть.
Но это что... а высший шик –
Умрёшь, но умереть
Дадут под пытками – взвывай,
Визжи, сходи с ума...
Потом овраг – последний пай,
Последняя тюрьма.
 
Глядел Трипицин на Лапту,
Тот глаз не поднимал.
Да, он прошёл дорожку ту,
Души его металл
Был сломлен, выдал палачам
Товарищей и спас
Себя, и с дрожью по ночам
Глядит на них; и глаз
Поднять не может перед ним,
И весь он напряжён,
И весь раскаяньем томим,
И весь он – крик и стон.

Но а душа его таит, –
Трипицин чует, да, –
Такую силу, что гранит
Раскрошится, когда
Она надавит; в нём самом,
В душе его, сидит
Она, медвежья сила, – лом,
И от неё гранит –
Ударь – развалится в куски...
Ну а Лапта погиб,
Объятий страха и тоски, –
Смертельный тот изгиб, –
Душа не вынесет. – Беру,
Лапта, тебя, – сказал. –
И, – словно ветер на юру, –
Лапта поднял глаза.

Взглянул на командира и
Уткнулся в локоть свой...
Теперь ты кровью ототри
Грехи свои, живой.

 

           7

Что с ней случилось? Так легко
Дышать и видеть сны,
И солнышко невысоко,
Но веяньем весны
Наполнен воздух, а мороз
И ветерок ершист,
Но тонкое дыханье роз
Колышется, как лист,
В морозном воздухе; и да,
Случилось, и в глазах
Лучится, как в ночи звезда,
Его улыбка – ах!

Вот улыбнулся – и с концом,
Ты очарован весь,
Мужское грубое лицо,
А улыбнулся – грезь
Его улыбкой, вроде бы, –
Простите, виноват, –
Он извиняется, мол, был
Неловок я; и взгляд
Повинен, и в улыбке той, –
Она нежна, нежна! –
Так веет детством, добротой,
И ты окружена, –
Какой весёлый хоровод! –
Счастливыми детьми,
Подарки, ёлка, Новый год...
О только не затми
Улыбку нежности, судьба,
Жестока ты порой,
То ласкова и голуба,
То – хоть могилу рой.

Как странно: миг один – и ты
Уже не тот – иной,
Ни суеты, ни маяты,
А весь звучишь струной.

Трипицин – кто он и какой,
Что у него в душе?
А если мелкий и пустой,
Ходячее клише
Красавцев, коим грош цена?
Но вот взглянула и –
Душа твоя озарена,
И свищут соловьи.

И кто он, но к нему летит,
Как ласточка, душа,
Или дробинка на магнит,
Сомнения круша.
 
И как понять, откуда зов,
И где его магнит?
Великолепен был Лазо,
Красавец, эрудит,
С душой – словно цветущий луг,
А что он был тебе,
Товарищ и бесценный друг,
Соратник по борьбе.

Но зова не было, а тут
Улыбка – и ликуй,
И все мгновения текут,
Как долгий поцелуй.

И губ не оторвать никак,
И так дрожит душа!
И сердце замирает так,
Сознание круша,
Да хоть умри... Такой он весь,
И чувств её ручьи
Летят к нему, живи и грезь
Свиданьями в ночи.

Она-то хороша ль собой?
Глядится ли ему?
Ему, а так... гляди любой –
Сойдёт, но одному
Ему, как витязю, княжной, –
Взгляни-ка на себя, –
Хотелось быть, и ей одной,
Её одну любя, –
Был предан он... А ну взгляни,
Какою стала ты,
И что скитальческие дни
От прежней красоты
Оставили? Всему венцом, –
Так было искони, –
Лицо. И как твоё лицо?
Вот зеркальце, взгляни.

Да, огрубело. Нежность щёк
Уже не так видна...
Но нет, она ярка ещё,
И вовсе не дурна.

Вглядись. Да вся она волной
Блистает на заре,
Рябины ягодой хмельной
Пылает в октябре.

Да вся она – как ясный день
В сиянии небес,
Зайди в берёзовую сень,
Прохладой дышит лес.
 
Да это ты – прохлада та,
Нежна и влюблена,
И нет, скитаний череда
И груз ночей без сна
Не огрубили – бровь черна,
И дышит алость губ,
До плеч дотронулась волна
Густых волос... не груб
Весь её облик, и луны
В глазах дрожащий свет –
Где он? Они, как ночь, черны,
Их чёрный блеск до бед
Способен довести – ни зги
Не видно, но, живой,
Трепещет блеск, а вот шагни –
И в пропасть головой.

А вспомни зрителей, иной,
Чтоб на тебя взглянуть,
О кресло зашуршит спиной
И обернётся чуть.

И этот звук – как по стеклу
Железом... О Шопен,
Прости беднягу: на балу
Увидел он Кармен,
Тебя увидел... Об очах,
О чёрных, их кляня, –
А голос – как степей размах, –
«Сгубили вы меня»! –
Гремел Шаляпин... Отложи
Ты зеркало, и будь
Спокойна, и ровней дыши,
И знай же: ты ничуть
Не изменилась, и всё той
Ты прелести полна,
Всё той же блещет красотой
Волос твоих волна.
Непроницаемо блестят,
Сияют угли глаз,
Они огонь в себе таят,
Взглянул ты – и завяз,
Как мушка на смоле сосны,
Но нежно, не губя,
Обнимут ласковые сны
И унесут тебя...

 
           8

Село Малмыж. Отряд? Отряд.
Горохом из домов –
И стар и мал, глаза горят –
Отряд! – у пацанов.

В Малмыже свой отряд – «Морской»,
В нём командир – матрос,
Григорий Мизин, и мужской
Тут разговор. Вопрос
У местных партизан: куда
Отряд, и с ним Попко, –
Его узнали без труда. 
– Пока недалеко,
До Киселёвки мы идём,
Гнездо казачье там.
– И мы ходили тем путём
Давненько, нынче нам
Не сунуться: одет, обут
Казак и карабин,
Патронов до хрена, а тут –
Два-три, а то один,
А то и ружей нет – толпа,
Не партизан, а так...
Не, наша сабелька тупа,
Неодолим казак.

Попко сказал: – Объединим
Отряды и – вперёд,
Вот командир, идите с ним,
Он вас не подведёт,
Трипицин Яков. – Он не наш, –
Тут Мизин возразил, –
Чужак, не ел он с нами каш
И баржи не грузил.

– Ты что, Семёныч, очумел,
Мы тут сидим сидмя,
Баржу угнали, будто дел
И нету окромя.

Не операция, а блеск,
Так угнана была
Баржа – души и мысли всплеск,
Такие бы дела
Почаще б, помнит их утёс,
Малмыжский ветеран,
Как шлёпал лопастьми колёс,
Из чужеземных стран
Пришедший к нам «Джон Коккериль»
Двухпалубный; тащил
Баржу с мукой, за сотни миль
На Низ, да только щи
Не дохлебал в пути, пристать
К утёсу не сумел:
Обстрелян был, – не тишь и гладь, –
А капитан не смел
Был, видно, дёрнул раз-другой,
И пароход, дрожа
В бессилье рвёт канат тугой,
Но не даёт баржа.
– Руби канат! – И баржевой
Перерубил, и тот,
«Джон Коккериль», и якорь свой, –
Тяжёл был пароход, –
Сорвал, и судно понесло...
– А ну-ка, баржевой,
Ты пулю хошь? Бери весло,
Причаливай, не вой.
Сработали... А груз-то весь
Был двадцать тыщ пудов,
Такого не видали здесь,
И – никаких следов.
Селом грузили штабеля,
На лодки – и в тайгу,
Муку хранила и земля
На правом берегу.
 Зимовка сытая была,
И Мизину почёт.
Но то прошедшие дела,
А реченька течёт.
Баржа отомщена была
Японцами. Синду,
Отрядное село, дотла
Сожгли они, в аду
Такое только... Вашковцу, –
Он староста села, –
Ему, как главному лицу,
Прочь – голову, кола
Там нет; а твари напоказ, –
Все знали Вашковца, –
Возили голову: и вас,
Мол, так... Но нет конца
С баржой, пока не отомщён
Японец за Синду,
Гуляет по Амуру он,
Не преданный суду.

А Мизин линию сменил,
Мол, зиму переждём,
К весне поднаберёмся сил
И сыпанём дождём
Свинцовым, мол, по белякам...
Ан нет, не подойдёт,
Отряд «Морской», и морякам
Пора туда, на лёд.

И Мизина сменили мы:
Коль линия не та,
То и душа не та, зимы, –
Да это ль маята? –
Не минем... Оцевилли вот
Командует теперь,
Поглянем тот или не тот,
Каков он в лапах зверь.

Так выглядел отряд «Морской»,
Когда пришли в Малмыж,
Сидят на лавках день-деньской,
В отряде гладь и тишь.
Попко сказал: «Объединим
Отряды и – вперёд.
Вот командир, идите с ним,
Он вас не подведёт».
Большой у партизан галдёж,
Собрание кипит,
Но выбор делай – хошь не хошь,
Душа – она магнит.;
 – Идёт Трипицин, так айда
На Киселёвку с им.
– Закисли тут.
– Оттелъ беда навалится...
– Сидим, как суслики в норе, и ждём,
А ну придёт казак...
– Трипицин... Повоюем с ём,
Поглянем, что и как...

Так и решили всем гуртом:
Одним отрядом – вниз,
А там, – вертись оно винтом, –
Охотиться на лис
Не привыкать, поглянем мы,
Как там живёт казак,
Мы – от сумы и до сумы,
Они, поди, не так.

И карабинчик бы добыть,
А их у них полно,
Поглянем-ка на иху прыть,
Они казаки, но
И мы охотнички, но мы
Не те, ядрёна мать,
Ради полнёхонькой сумы
Россией торговать?!;
 
Шалишь, у нас таких речей
Не слыхивать – позор,
Ну и надраем японче...
Сметём её, как сор.

А тут подмога, слышен клич,
Встаёт Амур стеной,
Пришёл с отрядом Бузин-Бич,
И сам он фронтовой
Закалкой мечен, и водил
На фронте батальон,
Учителем когда-то был,
И жил в селе Кондон.

А значит, свой – плечист, высок,
Трипицину под стать,
И в голосе сквозит басок,
И выправка, и стать –
Силён мужик, ну принимай,
Трипицин, нас в отряд,
Внесём и мы посильный пай,
Противник будет смят.

Итак, с отрядами вопрос
Решён, да будет так!
Ты, паря, нет, не гол и бос,
Не взять тебя «за так».
 
Ты партизан, страшись, беляк,
И ты, япошка, мразь,
На печку русскую, никак,
Залез? Паскуда, слазь.

Заломим мы тебе рога,
Погодь, узнаешь нас,
Как пахнут русские снега,
Почём в России квас.



           9

И вот свидание. Одни
И на краю села.
Тут за околицу шагни –
И ты в тайге, мила
Природа здешняя, дыши,
Тут воздух не густой,
Но так он сладок для души,
Живительный настой.

И их в заснеженной красе
Валежник приютил,
И ели ликовали все,
И был он сердцу мил,
Тот уголок; и Яков сел
Поодаль, и взглянуть,
Казалось, на неё не смел,
И улыбался чуть.

И ей хотелось красоты,
Где утончённость чувств,
Где доверительное «ты», –
Ладонью по плечу, –
С душой не вяжется, сказать
Ей захотелось «вы»,
И в серые его глаза
Глядеть бы, но, увы,
 Не принято, не та среда,
Скажи – и засмеют.
«Вы, Яша», – что за ерунда...
А с ним легко, уют.

– Вы, Яша, любите стихи? –
Он серыми взглянул,
Не понимая. – Да сухи
Слова бывают, ну
И хочется порой душе
Тревоги, красоты...
Слова чудесные ушей
Касались чтоб, и ты
Взволнован был... Один поэт, –
Он петербуржец, Блок, –
Умеет, – слов чудесней нет, –
Плести из них венок. –
И вновь на «ты». – Представь себе:
Деревня, барский дом,
Тоска зелёная – убей,
И барышня бегом
Бежит на станцию: прийти
Там должен скорый... – вот!
Приостановится в пути,
А вдруг на миг мелькнёт
В окне желанный облик – он
Ей снится, и давно,
Он грезит ею, он влюблён,
Его увидит... но
«Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною...
Скользнул – и поезд вдаль умчало», –
Так пишет Блок... – И что она,
Та барышня? – спросил.
– Домой вернулась. Всё одна...
Тоска, не стало сил
Так жить, тоска съедала и...
– И что она? Куда?
– Под поезд бросилась: прости
Меня, мамуля... – Да...
История... А знаешь, мне
Некрасов ближе, он –
О тех, кто беден, кто на дне,
И боль о них, и стон.

Ты знаешь, я ведь из села,
И в сельской школе был
Из лучших, всё бы от стола
Не отходил – любил
Учиться; книжка для души –
И замирал над ней,
Как над ребёнком, – не дыши,
И не было милей
Минут. Залезешь на чердак,
Подальше с глаз долой,
И ну читать, сидел бы так,
Но батя ходит злой:
Всё книжки, занят чепухой,
Маруську запрягай,

Не увернёшься, он такой
Был батя, делай знай.
Недоучился, не пришлось,
И всё из-за куска...
Потом война – и с книжкой врозь,
Туманится строка:
«Поздняя осень. Грачи улетели,
Лес обнажился, поля опустели,
Только не сжата полоска одна...
Грустную думу наводит она».
Или:
«Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты,
А по бокам-то всё косточки русские...»

Некрасов, да... Бывал и яр,
Болел за мужика,
Большой поэт... А тот гусар...
Ну, у кого рука –
На алом бархате... Нашла
Себе такого ты?
– Мне повезло. Не обошла
Судьба меня, мечты
Сбылись. Но мальчик он пока,
Вот подрастёт, тогда...
– Ты говоришь издалека
Загадками. – Ну да,
Ты угадал... – Кто перед ней,
Она-то поняла:
В груди так бьётся, и сильней...
И так она мила,
Его улыбка, и сейчас, –
Открытый и простой, –
Стоит, не отводила б глаз:
«Не уходи, постой».
И было бы у них жильё,
Единый стук сердец...
И был он мальчик для неё,
Для партизан – отец.
 

           10

Эх, батюшка Амур-река,
Торосы и тайга.
Дорога, братцы, нелегка,
Ступай, ступай, нога.

Иной верхом и на санях,
И как-никак обоз.
И под луной, и в деревнях
Ночёвка, и оброс
Отряд имуществом, не гол,
Разведка впереди,
И тяжко, но тяни, как вол,
Тяни, браток, иди.

Вот Жеребцово, недалеч
До Киселёвки тут,
Ну, мужики, не лезь на печь,
Ступай на свой редут.

Пора, браток, вражину бить –
Святое дело, брат,
Ты что, отвык окопы рыть?
Ты фронтовик, солдат.

Пленить казачий гарнизон –
Пропал ты или пан,
Но в лобовуху не резон
Идти, каков же план?
 
Ну, командир, держи совет. 
– План у меня таков... –
Трипицин, хоть и был не сед,
Но битых мужиков,
И тех заставил почесать
Затылки, ну хитёр!
Ну голова, ядрёна мать,
Утёр нам нос, утёр.

Без артиллерии – хана,
Станицу не возьмёшь.
Но будет гаубица – на,
Голубчик, – хошь не хошь.

Был бы топор у мужика,
Тяп-тяп – и вот он, дом.
Да что... двужильная рука,
Раз-два – и всё ладом.

Да он и церковки рубил
Без одного гвоздя,
И ни долот тебе, ни пил,
Топориком уздя
Венцы... А пушку – дважды два,
Тук-тук – вот и лафет.
В охотку поколоть дрова –
Приятней дела нет.
 
А тут и выдумка к тому ж,
И пуще интерес:
Оно не для хозяйских нужд,
Оно главней на вес.
У половины ружей нет,
Так заготовь кольё,
Ну просто палки – весь секрет,
А по длине – ружьё.
От Киселёвки два пути,
Один – амурский лёд,
Второй – обозу чтоб пройти
С припасами, ведёт
На прииск. Послал туда Лапту,
С ним добровольцев взвод,
Чтоб перекрыть дорогу ту,
И взвод пошёл вперёд.
А в сани с пушкой запрягли
Двух боевых коней.
Что там туманится вдали,
И будет ли видней,
Как обернётся дело: смерть
Подстережёт иль нет?
И всё ж обидно помереть,
Пока ещё не сед.
 
Вот Киселёвку обошли
И развернулись в цепь,
И в центре гаубица и –
Возьми такую крепь.

У всех винтовки. Белый флаг
На древке прицеплён,
И вот в станицу первый шаг,
И флаг со всех сторон
Был виден – шли они втроём,
Парламентёры, но
Хлестануло вдруг огнём,
И так накалено
Пространство, словно бы в намёт
Оно рванулось, и
Один с древком на пулемёт, –
О боже, сохрани,
Застыла цепь, – Трипицин шёл
Под пули на миру,
И тряпка белая, как шёлк,
Металась на ветру.

А из станицы, – грянул бой! –
Не на амурский лёд
Рванулись, – дрогнул бы любой, –
Казаки, но в обход, –
Не на картечь же, – а на прииск
Вела дорога та,
Куда вы, хлопцы, это ж риск,
Ведь там Лапта, Лапта!

Доколе ты, Россия-мать, –
А сердцу так люба! –
Своих своими убивать, –
О горькая судьба! –
Ты будешь в сумяти большой
Кровавою сохой
Идти, ведь с русскою душой
И с удалью лихой
Те парни, что, как птицы, влёт, –
Казаки-удальцы, –
Летят, как лётали в намёт
Когда-то их отцы.
... И рысаки споткнулись, эх!
Узка дорожка та,
И с ходу воротиться всех
Заставил их Лапта.

Станица выкинула флаг,
Баталии конец,
И партизанский твёрдый шаг
Обмяк… – Он нам отец,
Наш командир. – Вот он-то – да! –
Лихой и головаст.
С таким-то, братцы, хоть куда,
Погинуть зря не даст.

Победа полная, и всё ж,
Пока туда-сюда...
Переговоры – к сердцу – нож, –
Ушли они – куда? –
Казаки; голову сорви,
Не дамся голытьбе,
Отец мой клятву на крови
Давал царю; тебе,
Заморышу, да чтоб меня,
Как клячу, зануздать!..
И целиной, коней струня,
Через протоку в падь, –
Hv, догоняй, – и вот она,
Дорога на Софийск,
К своим; спасибо, целина,
Рванулись мы на риск.

Ушли казаки, но отряд
Их встретит впереди,
И будешь ты, милок, не рад,
Ну что ж, до встречи, жди.



           11

А дальше дело было так.
Трипицин взял с собой
Семь партизан – таков кулак,
И – хвост держи трубой.

По киселёвским приискам он
Решил пройтись, бойцов
Набрать, и не было препон:
Они со всех концов
Стеклись туда, и за гроши, –
Корея и Китай
Тут рядышком, – и вот в глуши
Породу, – делай, знай, –
В лотках вручную моют – ад,
Но хлёбово дают,
И грошику кореец рад
За этот адский труд.

Трипицин Бузину сказал:
«Веди отряд вперёд,
А я маршрут на прииски взял,
А там пойду в обход
На Богородское; тебя
Не мне учить – веди
Отряд, особо не трубя, 
А там сомкнёмся,  жди».


           12

– Уходишь? – Завтра поутру
Отчаливаем... Ну
А ты замёрзла? Дай потру,
А ну, а ну, взгляну.
Вот на щеке пятно, хватил
Тебя морозец, ну,
Я варежкой... – Ты очень мил,
И не меня одну, –
Отбоя не было от дам, –
Наверно, так вот, а?
А я возьму и не отдам,
И, милый, никуда
Тебе не деться... Что молчишь?
А сам-то как одет,
В тужурочке... По дамам, ишь,
Наверное, согрет
Вниманьем их... – Да ты о чём?
Какие дамы, где?
– Нy, там... Наверное, ручьём
Воспоминанья те
Ласкают душу... И чего
Пристала тут одна,
И всё поддёвками его,
И всё туда, до дна...
 Так думаешь? – Да что ты, нет. –
И в памяти наплыл
Анютин образ, лазарет,
И он в крови, без сил,
Так на носилках и лежал,
Как принесли... «Ой-ой, –
Словно бы издали в ушах, –
Молоденький какой!»

Послышалось сквозь пелену:
«Ах, как его!.. Гляди,
Давай бинты скорее, ну,
Совсем истёк, поди»

Прооперировали и, –
Как заново рождён.
– А ну, молоденький, прими
Лекарство. – Видит он
Анюту ясно, золотой
Струится завиток
Из-под косынки. – Ну-ка, мой
Милёночек, глоток
Прими, он горький, но тебе ль
Бояться? – И глядит
Такими синими... ужель, –
Он будто в них парит, –
Глаза бывают ли, о бог!
Он чудо сотворил,
Взглянул – и, словно лист, присох,
И не хватает сил
Взгляд отвести, – о омут глаз!..
Анюта... да, она –
Все твои дамы, ловелас,
И больше ни одна
На двадцать третьем-то году
Не зацепила, нет,
Он девственник к его стыду,
И затерялся след
Его принцессы;  а ведь мог
Связать свою судьбу
С Анютою, но, видит бог,
Не суждено, на лбу
Словно написано: твоя
Зазноба – не она.
Хозяйство всякое, семья...
Да что ты, старина.

Тут оглядеться бы вокруг,
Увидеть мир, страну,
А ты взасядку сразу – бух,
Пойдут детишки... ну –
И всё; а та дорожка где,
Да нет, ты поживи,
И пусть на хлебе и воде,
Но о такой любви
Мечталось? Разве б размышлял
О ней, когда б любил,
Она б нахлынула, как вал,
И не было бы сил
Противиться – рванулся бы,
Как в пропасть головой...
Такой любви, такой судьбы
Хотел, пока живой.

Не та принцесса... Мил он, мил,
Анютин образ, но
Он любовался, не любил,
И им не суждено
Идти по жизни рядом... – Ты
Куда-то улетел.
Очнись, я – Нина, маята
Со мной, а куча дел
Там за спиной, наверно, так
Ты думаешь, скажи. –
И он смутился, ну простак!
И прямо от души:
 
– Да нет, какие там дела,
О них потом, потом...
Сознайся, ты меня ждала...
– И думала при том,
Какой Трипицин ловелас,
Привык, что дамы ждут. –
И чёрный пламень её глаз
Вобрал его; из пут,
Но ласковых, уже не мог
Он выбраться никак,
Она глядит, – о ты, мой бог! –
И полыхает мак
Зардевших щёк её, цветут,
Горят они огнём.
Мороз? О нет, не так он лют:
Они одни, вдвоём.

И чувствует он – стеснена
Душа её и ждёт,
Торопит словно бы она,
И робко льнёт и льнёт
К его душе, а вот прильнуть
Не в силах; так и он,
Один порыв – и пропасть, жуть,
Или блаженства стон.
 
С Анютой было бы легко,
Привлёк, поцеловал,
Одним желанием влеком,
А только чувств накал
Не тот, биение в груди
Спокойно, как река
Без перекатов, мол, иди,
Прелестнее цветка
Ты у меня, и, страха нет,
И трепета, шагни –
И ты обласкан и согрет...
А так чтобы, – рвани –
И люстрой закачался мир,
Сияя под тобой,
И закатить хотелось пир
На весь на шар земной.
Душа трепещет и сейчас,
Заворожён – не тронь,
Ах, эта пропасть чёрных глаз,
Их блеск и их огонь!
А ну, Трипицин, берегись,
Или клади на кон
И душу грешную, и жизнь
Или с дороги – вон.
– ... Уходишь? – Завтра поутру.
– Я догоню, ты жди.
– Дай щёку варежкой потру.
– Спасибо. Ну иди.


           13
 
Пошёл, а мыслей не унять,
Разбередила... Ну
Женщина! – Ни дать ни взять, –
Её, её одну
Хотелось видеть, а потом,
Уйдя, – о ней, о ней
Все мысли, и они гуртом
Вперегонки; и дней,
Казалось, мало, чтобы мысль
Насытилась мечтой
О ней; да само небо, высь
Чудесной красотой
Окутывает душу. Шёл
И улыбался, нёс, –
Ах, как легко и хорошо! –
Словно охапку роз, –
Таким был воздух, и вдыхал
Тончайший аромат,
И снег сверкал, благоухал,
Словно чему-то рад
И он был, свежий пышный снег.
Чем Нина цепко так
Взяла его? И не утех,
Что разгоняют мрак
Бесцветной жизни, обещал
Её глубокий взгляд:
Он, Человека всё ища,
От головы до пят,
До самых кончиков души
Оценивая, – нет,
Не утех; и тут, в глуши,
Утехами согрет
Бывает всякий, – нет, она
Взяла его иным...
Он Зимний брал с полком, стена
Царизма, – только дым
Пошёл, – развалена в куски;
По лестничным коврам
Солдатом, – ты умом прикинь,
Ведь Зимний! – и он там,
Где правили цари: и шёл, –
Ярка минута та, –
Словно мечты небесный шёлк,
Схватила красота
Своим величием колонн,
И стен, и потолка,
И был он ею поражён:
Тут гения рука
Творила чудо; трепет тот
Он позабыть не мог,
Хранил в душе его, и вот, –
А пройдено дорог!.. –
Увидел Нину, – и в груди –
Тот трепет, его всплеск;
Какая женщина! Гляди,
И взгляда чёрный блеск, –
Такие длинные лучи, –
Струит в тебя, и тот, –
В груди так радостно стучит, –
Тот трепет, словно взлёт
В зенит... И эта дама вот
Оттуда она, та,
Из тех таинственных высот,
Где дышит красота.

И снизошла она сюда,
В амурскую тайгу,
В пучину тяжкого труда,
Глотая на бегу
Сухую корку – идеал
Подвижничества – груз
На плечи худенькие пал,
Иной давно б огруз,
И сник от адского труда,
И лёг на полпути.
Ему, Трипицину бы, да,
Вот так бы дорасти,
Сравняться с Ниной, да семи
Не хватит и голов,
И шапку перед ней сними,
Как ученик, и слов,
К чему они, нужны дела,
Их у него – вагон...
Суровой ниткою взяла
Она его в полон.

Вот до неё бы дорасти,
Жить, как она, взахлёб.
А что, не привыкать грести,
На фронте грёб и грёб.

А как она издалека:
– Нашла гусара? –  Да.
Но только мальчик он пока,
Вот дорастёт, тогда...


 
           14

Прииск «Спорный», речка Лимури,
И розвальни бегут,
Тайга заснежена, смотри,
Какие ели тут.

Тайга, глухая сторона,
Окраина земли,
И необычна, и чудна,
Дорожки завели
Тебя, Трипицин, вон куда,
И думал ли когда,
Что занесёт тебя сюда
Всемирная беда.

А тут такая благодать,
Ты воздуха вдохни,
Вдохнул? Вдыхать, вдыхать, вдыхать,
И ночи бы, и дни
Вдыхал... А ну-ка зачерпни
Воды из Лимури,
Глотнул её – и хоть стони, –
Огнём оно гори, –
От наслажденья; и звучит
В округе тишина,
Замолкли речки и ключи,
И полная луна
Омыла бледно-золотым
Свечением следы
Зверей и птиц; и тонкий дым,
Сухой, не от воды, –
Потянет в ели и уйдёт
По снежной целине,
И глухо где-то треснул лёд
В морозной тишине.

Но вот увидишь, как весна
Преобразит тайгу:
И даль, покуда не ясна,
Дымит, но на лугу, –
И тут красуются луга, –
Как дома там, у вас;
Приятно чувствует нога
Лесной подстил, и глаз
На вольной воле отдохнёт:
Откроет дали марь,
Всосёт она и снег, и лёд,
Она тут – бог и царь.

По ней болотца, озерки
Рассыпались. Летят, –
Они крикливы и зорки,
И не охватит взгляд, –
Сюда кормиться тучи птиц;
Прикинуть на людей,
То миллионы разных лиц,
И отличить сумей,
Каких мастей они, пород...
Прими, родная марь,
Крикливый радостный народ,
Для них ты – бог и царь.

Бегут речушки, ручейки
По мари, по тайге,
Их – пропасть у Амур-реки,
Нанайской остроге
Раздолье тут; один удар –
И светлая струя
Вскипит ключом, – о как он яр! –
И жаром чешуя
Вся пышет, золотом горит,
И вот в руке сазан
Сияет пламенем зари,
Бери, Амуром дан.
В его кошёлке караси
И губари-коньки,
Сомы, косатки... Ты спроси,
Где, у какой реки
Есть щука и змееголов,
Чебак и толстолоб,
Ауха... да не хватит слов
Их перечислить чтоб,
Всех рыб, но главная – кета.
Трипицин, знаешь ли,
Чем знаменита рыба та
Тут, на краю земли?

Тебе особо надо знать,
Ты новичок, а мы
Родились тут; отец и мать
От горестной сумы
Никак отбиться не могли,
Заехали сюда,
И нету сказочней земли,
И небо, и вода –
Всё тут иное... Раз попал
Ты в чудную страну,
Где небосвод лучист и ал,
Тогда послушай, ну,
Ты эту сказку о кете,
Пусть саночки бегут...
Вот горные речушки те,
Что на Амуре, тут,
В себе сокровища таят,
К ним из морских глубин
Стремятся рыбины; и взгляд
Скользит по глади спин,
И словно ходят по воде, –
Но крылышки сложив, –
Мильоны бабочек... Нигде,
Да-да, покуда жив,
Такого не увидишь ты:
То рыбьи плавники
В верховья рвущейся кеты
С глубин Амур-реки;
И – по речушке, стонет та
Не в силах поместить:
Забила всю её кета,
И зануздай-ка прыть;
Казалось, силы нет такой –
Сдержать её напор,
Всё вверх, к канавке той, одной,
Она бы и до гор,
Где зарождается исток,
Дошла... Вот водопад –
Врезается в его поток,
И нет, не наугад,
А по струе взлетает вверх,
Скользит через завал,
Дерёт бока – и нет помех:
Ни бурелома вал,
Ни глыбы, россыпи камней
Не преградят ей путь,
И вот она, награда ей –
Чуть-чуть передохнуть.
Здесь всё – её, её вода
И камешки на дне,
Её родное лоно, да,
На малой глубине.
Она измучена, но ждать
Нельзя, и им с самцом,
Им ямку надобно копать,
Они же мать с отцом.

«Носами» разгребают дно,
И ямка та икрой
Наполнена, и заодно
С молоками. Зарой
Теперь её, и вновь они,
Родители, гребут...
И все оставшиеся дни
Они пробудут тут
С охраной: бойся, мелюзга,
Ведь зубы у самца, –
Как у нанайца острога,
И будут до конца;
 Оберегать гнездо, потом
Теченье их снесёт...
Медведи, лисы жадным ртом
Насытятся – как мёд,
Им рыбины, а вороньё
Склюёт остатки те...
Кета бесценна, и её
Туда, к её воде,
Не допусти, что будет, а?
А опростаться ей –
Нужна вода, её вода,
Та речка иль ручей,
Где из икринки родилась
Она на белый свет,
Тебе не щука, не карась,
У тех-то места нет
Родимого, икринкам их
Цепляться за траву,
Ну а трава везде у них...
А у кеты – «живу»! –
Проклюнулся в гнезде малёк
И именно сюда,
Но рыбиной, – а путь далёк, –
Зовёт его вода.
 
А если входа в реку нет,
Закрыт Амур? Но как?
Заездками. И не до бед,
Давай бери черпак
И черпай, словно из садка,
Живое серебро, –
Дрожит от жадности рука, –
Бесценное добро
Берёт японец... Я тебе,
Трипицин, неспроста
Поведал сказку о кете,
А только рыбка та
У нас с японского стола –
Ошмётки – на, бери...
А мы раздеты догола,
Огнём оно гори.

На землю Невельского ты, –
Да тут – рукой подать, –
(Там и деревья, и кусты, –
Словно родная мать)
Придёшь и будут у тебя
И роты, и полки:
Так довели людей, злобя, –
Порвали б на куски, –
Японцы; ненависть в крови
Горит у мужика:
«Кромсай ту гадину, дави» –
И мщения рука
Занесена. Взгудит огонь,
Чуть порох подпали, –
Заполыхает, – чиркни, тронь… –
Трипицин, сдюжишь ли?

 

           15

Вот Циммермановка, село
Холмистое, идут
По гребням, – снегу намело! –
Там улицы, не крут
К Амуру спуск; и вдоль реки
Стоят ряды домов,
Рубили с толком мужики,
И по утрам дымов
Не счесть... Вповалку на полу, –
И сытно, и тепло, –
Такому радуясь углу, –
А за окном мело, –
В охотку спали; но к утру
Разведка донесла, –
А ветер: «В порошок сотру», –
Там, на краю села,
Их обстреляли, пулемёт
Две очереди дал...
А на дворе деревья гнёт
Буран, за валом вал
Порывы ветра, но отряд
Весь на ногах: враги!
Лопаты  и окопы в ряд, –
Нy а с реки ни зги
Не видно, – вырыты, воды
На бруствер не жалей,
«Ну а теперя, растуды
Твою в оглоблю, бей».

А берег в снежной кутерьме,
И пеших не видать,
А что у белых на уме?
Молчат, ядрёна мать.

Но вот взорвала тишину
Прерывистая дробь,
Потом пошла во всю длину,
Не жаль патронов – гробь...

Все пули даром, в молоко,
Для страха... но, видать,
Идут, и цепь недалеко.
Команда – не стрелять.

По пять, а то по десять штук
Патронов на ружьё –
Беречь. А сердце – тук-тук-тук,
А-а, вот оно, вражьё.

– Огонь! – И залп. Ага, легли,
А там вторая цепь,
– Стрелять по целям. Залпом – пли!
Сноровистее цель.
 
А пулемёт строчит, но всё
Впустую, абы как.
Завесу снежную несёт,
Не разглядеть никак,
Но копошатся... – зорче цель,
По пулемёту бей!
Они там кучками, а цепь, –
Заизвивался змей, –
Смешалась, катятся на лёд,
К Амуру, и туда,
Поглянь-ка, тащат пулемёт,
Э-э, нет, постой, куда?

По пулемёту – отбивай
Обслугу – вон, упал.
Ура! Вперёд, на лёд давай!
И покатился вал
Туда, на волю, на Aмyp.
– А ты чего заляг?
А ну, вставай, браток, но чур!
Да ты, никак, беляк.

А ну-ка, контра, отвечай,
Хлеб зашибаешь как?
На дармовое зыришь, чай,
Продался за пятак?
 
Гляди, да ты мастеровой!
Занятие твоё –
Бондарить? Паря с головой,
А бьёшься за жульё.

Ты ранен в ногу? Чую я,
Что гол ты как сокол,
А мастер! И, поди, семья,
Горбатишься, а стол
Пустой... и ранена нога,
И стынешь на снегу,
А у кого мошна туга,
Тот, паря, – ни гу-гу.

Он не дурак – ступать на лёд,
Послал тебя, а сам
В тепле и ухом не ведёт,
Мол, где-то стынет там...

Облокотись, я подмогу,
Там, на верху, обоз,
Пойдём-ка, нешто на снегу
Лежать, да и замёрз
Ты, паря, подлатают там...
Винтовочку твою
Тебе я всё ж-таки отдам,
Хоть и добыл в бою.
 
– Вертать не надобно, бери,
Прицел-от сбит чуток,
Хозяин, – бес его дери, –
Хреновый был, волок
Да где-то, что ли, зацепил...
Бери, а я до вас, –
Покуда, вишь ты, нету сил, –
Пристал бы и сейчас.

Мобилизация была,
Приказом – и пошли,
И не схоронишься никак,
Свои-то куркули
Всех знают... – Ты меня хватай
За шею-то, вот так,
Ну а теперича вставай.
– Эй, подсоби, земляк. –
Подходит партизан. – Кузьмич,
Ты, что ль? А ну-к, бери,
Подтащим парня... да не тычь,
Приклад-то убери.

– Никак, беляк? – Какой беляк,
Такая ж нагота,
Ты малость потерпи, земляк,
Вот и подвода та,
Доставит в лазарет... А бой
Затих, как и буран.
Перекреститься бы: живой,
А раны... не до ран.

 
           16

А вот и прииск, позанесло
Домишки – не беда,
Какое б ни было – село,
Не деться никуда.

Лопаты – в ход, дворы кипят
Весёлой кутерьмой,
Отцы, – и как тут без ребят,
Их не загнать домой, –
Дорожки тянут от дворов,
А улица одна,
Да и к поленнице до дров, –
Под снегом не видна, –
Попробуй доберись, а мать
Послала: принеси...
Такая заваруха... Глядь, –
Как в сказке на Руси, –
Сюда, в такую глухомань,
Да и на двух санях,
И что за люди, ты поглянь,
С винтовками – ах, ах!

– О боже, пронеси господь, –
Запричитала мать, –
Неужто гарфовцы пороть
Притрындали опять.
 
Известен был поручик Гарф,
По приискам колесил
И петушился – прямо граф,
Орал, что было сил:
– Где Будрин, курва, говори,
Ваш горный комиссар,
Ты у меня дури, дури,
Ну? Или речи дар
Пропал? Да я вас, вашу мать,
До смерти запорю... –
Неужто это он опять?
Минуй такую прю,
О господи!.. Да нет, не те,
И в лицах доброта...
С такими не бывать беде,
Такие без кнута.

– Мы партизаны, – так Орлов
Представился. – Легки
Вы на помин, от этих слов
Сбежались мужики.

Мы ждали вас, а вы – как тут,
А ну-ка, заходи.
Амур – он знает: мол, идут,
Близёхонько, поди.
 
И вести принесла тайга:
По морде белякам
Под Циммермановкой – ага-а!
Давно пора и нам.

– Вот командир, – сказал Орлов, –
Трипицин Яков, ждём
К себе отчаянных голов.
– Да что там – все пойдём.

Глаза горят у мужиков,
Мол, засиделись тут,
У нас тайга со всех боков,
А там бои идут.

Пойдём к тебе в отряд гуртом,
Бери, Трипицин, нас,
А то сиди с открытым ртом,
А ведь наточен глаз:
Все тут охотники... Упасть
Советам дали, эх!
А ведь была такая власть,
Она за нас, за всех
Стояла. Тут у нас ведь как,
Сейчас затишка, а
Земля оттает – и бедняк
Со всех сторон сюда
Нахлынет... И китайцев тут,
Корейцев – как червей.
Лотками – каторжанский труд,
А им – живей, живей!..

Но кормятся... Они – скоты,
Хозяин держит так,
И коль не вышел в люди ты,
Так сдохни тут, бедняк.

И гнут... Такая вот напасть,
И вспомнится не раз
Советская родная власть,
Она-то вот для нас.

Приедет Будрин, депутат
И горный комиссар, –
Он – власть, и ты от сердца рад,
Бегут и мал и стар
К нему; он горный инженер,
Он скинул богачей,
Он – свой, без всяких там манер,
А прииск, – говорит, – чей?
Народный, выбрали артель,
Решаем сообща
Свои дела: не сесть на мель,
И чтобы не тоща
Была котомка, – жили так;
Но вот опять беда
Нахлынула, и вновь, как рак,
Попятились, куда
Деваться нам; невмоготу,
Трипицин, ты поверь,
Идёшь, а мы дорожку ту
Пройдём с тобой, и зверь
В капкане будет; стёжка та,
Трипицин, и для нас,
На прииски нашего куста
Пришёл ты в самый раз.

Вот так встречали... И был рад
Трипицин всей душой,
Покуда всё идёт на лад,
И крюк такой большой
Недаром сделан. – Запиши,
Трипицин, и меня.
– Прими, Трипицин, от души
Кошовку и коня,
Ну а впридачу и сынка,
Детина вон какой,
На батю смотрит свысока,
Так вымахал, герой.
 
– Япошек вытурить давно
Пора бы, не жалей.
– Вон, узкоглазое г....,
Размажь их до соплей.

Ну кто же будет тут не рад,
По приискам проходя,
Растёт трипицинский отряд,
Приветствуют тебя
Нижнеамурцы, горняки,
Ты им по нраву, слышь,
Прими поклон Амур-реки,
Ты гладь её и тишь
Разбередил – лицом в лицо
Шагнуло из тайги
До сотни добрых молодцов.
Россию береги.


            17

Трипицин, тут куда ни ткнись,
История своя.
Какая тут сияла жизнь!
Блаженные края.

А Николаевск, городок,
Куда ты держишь шаг,
Конечно, не Владивосток,
Не тот его размах.

Но всё же богател и рос,
И рыбка – его клад:
Хоть до луны тяни обоз
С кетой, и кто богат,
Тот богатеет; в банке счёт
Растёт, в буран, в мороз
Он сыт, – а золото течёт
В его карман; но бос
И гол рыбак, и задарма,
Считай, он спину гнёт,
Не жизнь, а сущая тюрьма,
Пора ступать на лёд.

И главное, рыбалки те,
По берегам реки,
Японские – одна, две... – все,
И ходят желваки
На скулах русских работяг:
И всё на них ишачь,
У узкоглазого в когтях,
Да он, считай, палач.

Но революция, и вот
Пришла иная власть –
Советы. Подтяни живот,
Промышленник, ты всласть
Пожировал, иди гуляй,
Руководит Совет,
И он для нас, – как Первомай,
И лучшей власти нет.

Рыбалки общие, запрет
На хищнический лов,
Долой заездки, столько лет
Японцам шёл улов!

Теперь порядок наведём,
Дела не канитель,
И ночью будем мы, и днём
На общую артель
Трудиться, чтобы полыхал
И в наших душах май,
Теперь у нас и стар и мал
Имеет сытный пай.

И затаились богачи:
Совет – у горла нож,
Так ненавистен, хоть кричи,
Восторг бедняцких рож.

Японцам в консульство несут
Петицию: войска
Пришлите, нас задавят тут,
Оставят без куска.

И крейсер высадил десант,
Советы пали, власть
Опять у земцев, провиант
Опять у них, напасть
Пришла; и комиссары вмиг
Ушли в тайгу, сидят,
А контрразведка ищет их,
Нацелив хищный взгляд
На их таёжные следы;
Однажды повезло,
Лазутчик выведал ходы,
И ночью в то село
Пришли, крадучись, и была, –
А, вот он, комиссар, –
Добыча по числу мала,
Зато какой навар!

Схватили Слепова, главу
Военревштаба, он
Спал как убитый, наяву
Был скручен и в полон
Попал; а Будрин остальных
Увёл, полураздет,
И жаль Бебенина, затих
В снегу навек, и нет
Борца; а Будрин вёл и вёл
Друзей полунагих
На север, до амгуньских сёл,
И спас себя и их.

Отрядик-горсточка оброс:
Спаялись горняки.
Теперь туда и сунуть нос
Боятся беляки.


           18

Пока Трипицин колесил
По приискам, Бузин-Бич
Большим притоком новых сил
Был осчастливлен. Клич
О Циммермановке летел
Амуром вниз и вверх,
Победа партизан, и тел
Набито, и не всех
Успели подобрать, лежат
Замёрзшие в снегу...
Как обкатили из ушат,
Амурскую тайгу.

Идут в отряд фронтовики
И крепкий молодняк,
Почуял: и ему с руки,
И по нему табак.

В бою был Михаил Попко, –
В военревштабе зам
У Бойко он, – и нелегко
Пришлось ему, но сам
Понюхал пороха, а тут
Пришёл большой отряд –
Новинка – лыжники, – маршрут
Елабугских ребят.
 
Привёл Наумов, фронтовик,
Штабс-капитанский чин,
Но не беляк, а большевик,
И не было причин
В нём сомневаться; и отряд
Трипицина всё рос,
И рад Попко, и Бузин рад,
И он сказал, мол, воз
Тяжеловат, необходим
Отрядный штаб. Попко
Был «за». И вот в начштаба с ним
Решили, – и легко, –
Наумова – тому и быть:
И опытен, и спец,
И с ним Трипицину рулить,
Идти на тот конец.

В Нижнетамбовку перенёс
Военревштаб  Бойко,
С отчётом, – а вестей-то воз, –
Отбыл туда Попко.

А Бузин и Наумов шли
С отрядом дальше, вниз,
Туда, на краешек земли,
Как под её карниз.


           19

Вот Богородское, село
Добротное – Париж,
Дворы расчищены – мело,
И под железом крыш
Десятки, почта, телеграф...
Сюда-то из тайги,
Без колебаний, – ну и нрав, –
В конце большой дуги
Трипицин вышел; завершён
Таёжный рейд, и верь, –
С таким отрядом он силён, –
Сидит в капкане зверь.

У почты, – видит он, – обоз,
– Куда? – В Софийск идём, –
Сказал почтарь, – посылок воз.
– Koмy? – Подарки шлём
Защитникам под Новый год
Из города. – Ну-ну,
И я туда, до тех господ,
И вас с собой возьму.
 
 
           20
 
Был город вестью оглушён:
С простреленной ногой
Явился Токарев, и он
Стоял, словно нагой,
Перед полковником: отряд
Его повержен в прах
Под Циммермановкой, наград
Он ожидал и – ах!

Растоптан начисто вожак.
А город потрясён:
Разбит отряд? Теперь-то как?
Поставлена на кон, –
Мобилизацию давай! –
Его судьба, ах-ах!
Клади на стол последний пай,
Весь город на ногах.

Набрали срочно батальон,
Уж он не ляжет ниц,
И он для города – заслон,
Ведёт полковник Виц.

Посланец Колчака умён, –
Мальчишка перед ним
Поручик Токарев, – и он
Не дрогнет – устоим!
 
Итак, защитники пошли,
И им стоять стеной.
Вот Богородское вдали
Осталось за спиной.

И не велик, казалось, риск,
И не далёк маршрут,
Но вот домишки – то Софийск,
И укрепятся тут.
Разведка скоро донесла:
Колонна партизан
Огромная, и до села, –
Но если не буран, –
Два дня пути. – Ну хорошо,
Мы встретим, пусть идут. –
Полковник вовремя пришёл
И укрепился тут.

Но вот приносит телеграф
Совсем иную весть,
Она схватила, как удав,
Им окольцован весь.

Такие шутки... – Срочно мне
Узнать и доложить,
Что в Богородском... – Весь в огне:
«Оружие сложить!»...

Всё чётко, строки не сложны,
И не подводит глаз:
«Полковник, вы окружены,
Я за спиной у вас.
Чтобы бескровным был конец,
Я предлагаю вам
Сложить оружье»... – Ну наглец! –
Подобных телеграмм...
Шутить изволите. И кто?
Трипицин – что за чушь,
Откуда он? – Да нет, не то...
С аэроплана в глушь
Спустился, что ли, он? Но вот
Разведка: шум большой,
Встречает радостно народ
С открытою душой
Трипицина, село кишит,
И партизан берут
Во все дворы, и от души
Разводят там и тут.

И помрачнел полковник Виц,
И понял: всё, конец,
Недаром у командных лиц
Он мечен кличкой Спец.
 
Народ с Трипициным, куда
Тут спрячешься... Но как
Он очутился тут? О да-а,
Глубокий рейд... Босяк
Из академии фитиль
Поставил дерзко нам,
А думал, что пускают пыль
В глаза не по чинам.

– На совещание ко мне.
– Всех офицеров? – Да, –
Ах, если было бы во сне
Всё это! – Господа,
У нас противник за спиной,
И мы окружены.
Что впереди? Жестокий бой.
Пока не сожжены
Мосты, нам надо отступить
До Мариинска, там
По просеке проходит нить
На берег моря; нам
Такой отход необходим
На случай, если бой
Удачу продиктует им,
И жертвовать собой
Нам рано; к маяку, туда
Двенадцать вёрст, Софийск
Мы оставляем, господа,
Приказ – на Мариинск.

И снова телеграф стучит.
Трипицин: Я прошу, –
Пока не подняты мечи, –
О встрече с вами. Жду
Ответа срочно. – Вы правы,
Согласен, но один
Ко мне должны явиться вы,
И без оружья. – Клин
Из бочки выбит. – Ты опять
Один идёшь на риск, –
Это Орлов, – тебя распять –
Раз плюнуть... Мариинск...
Они же там – офицерьё.
– Но кровь-то лить зазря...
Пойми, Иван, чутьё моё
Не подводило, я
С ним повстречаюсь, не боись,
Он – русский офицер,
И честь дороже, а не жизнь,
Вернусь здоров и цел.
 
А сам подумал: вот Иван
Переживает, их
В отряде подружил Сучан,
Из боя четверых, –
Позорно был проигран бой, –
На север, на Иман,
Увёл Трипицин за собой,
И рядом был Иван.

Потом Хабаровск... Так и шли.
Калмыковских прикрас, –
О, там пощады не проси, –
Понагляделись... раз
Схватили было их... и вот
Переживает... – Ты
Не бойся, Ваня, нам везёт
С имановской версты.

В кашовку сел, за ним почтарь
С подарками вослед,
И катят саночки, как встарь,
Морозец, ветра нет.

И Виц, конечно, был умён,
И офицеров пыл,
Их дерзкий возмущённый тон,
Заметно остудил
Холодной логикой, и дал
Обдумать, лить ли кровь,
И сник в их голосе металл,
Себя-то приноровь
К событиям, каков расклад,
Подумай, ты смышлён,
Тебе не плац и не парад,
И мат не исключён.

Переговоры с Вицем шли
Разумно, по-мужски,
И не пускал никто пыли
В глаза – фронтовики.
Всё ясно им, а как боец,
В сраженье рвётся ли?
Или биение сердец
За честь родной земли
Не дышит гневом? – Дайте мне
Сказать два слова им.
Ведь служим мы одной стране,
А там и поглядим.

Спокойно рассуждали, но
Был воздух накалён,
Полковник глянул на окно. 
– Построить батальон.
 
Пар изо ртов, стоят ряды,
И киселёвцы тут,
Глядят без злобы, бороды
Не опуская, ждут.

Они-то знают: старики
И жёны их целы,
Трипицин не поднял руки,
Нет на него хулы.

– Бойцы, Трипицин я, иду
Туда, откуда вы,
Весь перед вами на виду,
Не жалко головы.

Иду туда японцев гнать,
В три шеи, подлецов.
Земля – она родная мать
И дедов, и отцов,
И наша; присосались, ишь,
Занозистая рать,
Но чёрта лысого, шалишь,
Не им хозяевать.

Россия – ах, как хороша!
Как маслице, для них.
Но не получат ни шиша.
Кто духом смел и лих
И кто со мною, – шаг вперёд. –
Неужто это сон?
Словно дуплетом утку влёт, –
Шагнул весь батальон.

Осталась горсточка сынков
Амурских богачей
И офицеры... А, каков?
Вот объяснись бойчей.

Конец баталии, увёл
Полковник на маяк, –
Буран-то трое суток мёл,
Пластайся кое-как, –
Остаток войска. Их судьба
Печальна – сгинут в прах:
Зовёт походная труба
Их души в облаках.

Кому печаль, кому и воз
Подарков от родных,
Трипицин, командир, привёз
Под Новый год для них.

               
           21

– Ну что, обнимемся, Иван,
Ни пуха, брат, бывай... –
Обнялись, и во вражий стан,
Туда, где самурай
Засел, коварен и хитёр,
Идёт Иван Орлов,
От штаба он, парламентёр.
Не надо лишних слов:
Пусть нашей армии сдают
Японцы город, им
Отныне будет неуют,
Пока мы тут стоим.

Переговоры – путь один,
Не уронив лица,
Уйдёшь ты цел и невредим,
Иного нет конца.

И чтобы кровушку не лить,
Ворота отворяй,
Иначе по мордасам бить
Мы будем, самурай.

Дипломатичным языком
Всё сказано, но суть
Ясна. И саночки легко, –
Да и короток путь, –
Скользят... А к городу привёл
Трипицин не отряд,
Не полк, а армию: из сёл
Нижнеамурских рад
Примкнуть к лавине партизан,
Кто мог держать ружьё,
И ненависть к врагу в глазах
Принёс с собой; её
Годами он в душе таил,
И вот она в глазах,
И станет белый свет не мил
Для супостата – в прах
Развеян будет... Тут, в Личи, –
Селеньице вблизи, –
Хоть в дверь хозяину стучи, –
Куда их? Но вези
Махину – всех их, почитай,
Две тысячи штыков, –
Как разнопёрых птичьих стай,
Но для фронтовиков,
Да в офицерских-то чинах,
Такое не впервой.
... И вот полки чеканят шаг,
Идёт за строем строй –
То Красной армии полки,
Хоть и во что горазд
Одет боец; но вот, легки,
В халатах белых – раз,
И строем лыжники пошли
Через Амур, а так,
Без лыж, – словно тащи кули,
Уж тут не до атак.

И кавалерия идёт, –
Сто всадников в полку, –
Ты только гикни – и в намёт,
Внезапному броску
Не рада будет японча;
Бойцу не привыкать,
На Мировой рубил сплеча,
И сабли рукоять
Не подводила... И глядеть
Отрадно, и в строю,
Словно звучит оркестров медь,
И кажется: в бою
Ты весь, душа окрылена,
Летит она, летит,
Уносит к небесам она,
А музыка звучит...
Нет, не уйдёт из наших лап
Проклятый интервент!..
Ещё в Личах был избран штаб,
Но не отрядный, нет –
Штаб армии; ещё ревком,
Но временный пока.
Теперь на город прямиком:
Видать издалека.

У партизана взгляд остёр...
Но вот подходит срок,
И должен быть парламентёр,
Ступить на свой порог.

У места встречи Бузин ждёт,
Всё смотрит на часы,
И кажется, вот-вот моргнёт –
И тут, у полосы,
Где белый флаг воткнут, вот-вот
Появится Орлов,
Подкатит лихо, обоймёт,
И весел, и здоров.
Но всё напрасно: тишина,
И ветер издали
Чуть завывёт, пелена
Касается земли.
 
Позёмка целиной ползёт...
К бурану. Не придут
С Орловым сани, так-то вот,
И ждать – напрасный труд.

А к ночи оглушила весть:
Пытали там двоих...
На берег приказали свезть
Два мёртвых тела их.


           22
 
Буран гудит, летит стеной,
Как и при Невельском,
В диковинку, – о бог ты мой! –
Тому, кто незнаком ,
С Нижнеамурьем, – ходуном
Идут дома; а рать
Гиляцких хижин – колуном
Идёт ко дну, нырять
Вот так под снег привычен нивх,
А вот для новичков...
Медведем валится на них,
Залётных мотыльков,
Такой буран: и гуд, и свист,
И рык, и волчий вой,
И «мотылёк», как жухлый лист,
Дрожит, еле живой.

Ну а амурский человек –
Ему не привыкать,
Да он и в детстве-то не блек
Перед бураном; мать,
Бывало, не затащит в дом
Шальную пацанву,
Та с крыш в сугробы кувырком
Летала наяву,
А не во сне: и крик, и смех,
Барахтанье гурьбой,
Пушистый тёплый нежный снег,
И рад ему любой.

А как заморский теплолюб?
Да он зарылся в мех
Солдатской шубы, с его губ
Летит проклятье; вех
В буран не видит, часовой,
Как кукла, на посту,
Он даже нос не видит свой,
Винтовку-то и ту
В охапке держит... В  круговерть, –
Японец – тот не рад, –
На крепость, – или же на смерть, –
Лапта повёл отряд.

На лыжах, с нартами собак, –
Те пробивали путь, –
В халатах белых – не простак
Лапта, коли взглянуть.

Ещё артиллеристы шли
В пылающую жуть,
И два орудия смогли, –
И глазом не моргнуть, –
Отбить себе, ворвавшись в форт,
И к ним нашлись замки.
Удача, и комроты горд, –
Служили земляки
Тут в восемнадцатом; теперь
Держись, казармы: в них
Засела японча, и дверь, –
А был наводчик лих, –
Летит, разбитая, с петель,
Японцы – наутёк,
А там Лапта с отрядом – цель
В той снежной буче – бок
Противника; доплёлся враг,
Кто уцелеть сумел,
Еле живой, разбитый в прах,
До города, а тел
Под снежным саваном... Не жди,
Япония, сынков,
Уснули с пулями в груди
И с метами штыков.

И Николаевск окружён,
В котле он, ну, сдавай
Ключи; но саблю из ножон, –
На то и самурай, –
Он вынул вон, и мощный залп
Из пушек был в ответ.
«Давай и мы, – тогда сказал
Трипицин, – на обед
Подкинем пару русских блюд».
Орудий грянул бас.
Артиллеристы точно бьют,
У них намётан глаз:
Служили в крепости, и флаг –
Сдаёмся, – белый, – вон
Один, второй... – повержен враг,
Иной в ответе тон.

Парламентёра шлют: войну
Кончай, нейтралитет,
Вот декларация – страну, –
До вас нам дела нет, –
Устраивайте сами, мы
Уйдём, вот только лёд
По окончании зимы
Пропустит пароход.

Не воевать – так приказал, –
Оружье зачехлить, –
Нам Серамидзу, генерал.
И так тому и быть.
 
И город флагами встречал
Колонны партизан,
Он для одних – родной причал, –
Ну как оно, Степан,
Живой, никак? – А для иных
Он вовсе незнаком.
«Вон тот, гляди, чем не жених?» –
Не бегал босяком
Он в детстве тут, а девок, их,
Что кличут женихом,
В охапку сразу бы двоих...
Сидит такой верхом,
А их-то целый эскадрон,
Трипицин впереди,
И конь под ним горяч, а он
Красавец, прям, гляди.

За эскадроном полк, одет
Боец во что горазд,
Но ты взгляни, – счастливей нет, –
В сиянье его глаз.

Шёл, почитай, до тыщи вёрст,
И, как убитый, спал
От перегрузок, мок и мёрз,
Зубами скрежетал;
В полынью ночью угодил
Под Малышево, лёд,
Как шли тогда, некрепок был,
Не знали наперёд,
Когда и как ступать на льду;
Амур того и жди,
Не всяк пригож, ему беду
Подкинуть впереди –
Раз плюнуть, это уж посля
Приладились; костры,
Бывало, жгли, в ночи деля
Сухарик; до поры
Дождаться бы, чтоб передых,
Да на полу в тепле
Припомнить, как ты сладко дрых
В подпасках; как в золе
Картошку пёк, была тогда
Блаженная пора...
А вот теперича куда,
С утра и до утра
Мотайся, кто тебя сюда
Швырнул на лёд – иди,
На стёжку адова труда,
Шагай и не гуди.
 
Швырнула жизнь, ядрёна мать,
Прибыток шибко мал,
И надоело голодать,
Тут взвоешь, как шакал.

Но солнышко мелькнуло всласть,
Да закатилось враз:
Советская родная власть
Для бедняка как раз.

Её-то надобно вернуть
На радость мужику,
И потому подался в путь,
И вот иду в полку.

Нам, партизанам, подвезло,
Трипицин нас ведёт,
Душой прозрачен, как стекло,
Не провести народ –
Умён и совестлив, и лих,
И партизану друг,
В бою не дрогнет и на миг,
И вон из тебя дух,
Коли с таким-то от врага
Бежать... Идут полки,
И как улыбки, берега
Родной Амур-реки.


           23

Тогда в Личах горячка шла,
Склонились над столом
Наумов, Бузин – всё дела:
Система шла на слом.

Достроить армию – не фунт
Изюма завернуть,
И роты, и полки пойдут,
Вздымайся выше, грудь.

Мы Красной армии бойцы,
Как и в России, там,
И Николаевск под уздцы
Возьмём, и всем фронтам
Покажем, кто мы... Адъютант
Вошёл. – Там, у крыльца,
Из штаба к вам, – и алый бант
Был на груди бойца.

Трипицин встал из-за стола,
И ёкнуло в груди:
«Она!». А Бузин: – Ну дела,
Товарищ Нина! Жди
Теперь удачи, ну живём! –
Наумов встал, а вид –
Штабс-капитан, и френч на нём, –
«О боже, я не брит!» –
 
Как вылитый, манера та,
Ведь офицер, а тут,
Сияет нимбом красота,
Как праздничный салют,
Такая женщина! – У вас,
Я вижу, шёл совет. –
И хлынул свет из чёрных глаз,
Её улыбки свет.

Такая дива, а вокруг
И грязь, и кровь и смерть...
А её голос нежит слух,
Поди-ка вот измерь,
Каков он, градус красоты,
Взглянул – и только «ах!»
И замер, ошарашен ты,
И – небеса в глазах.

Трипицин взял её ладонь,
Пожал: – Вот так живём... –
А Нина... полыхнул огонь
В глазах, и бился в нём
Чудесный свет любви, но нем,
Не видим для иных,
Неуловимый он никем,
О миг, о миг, о миг!
 
...Потом опять они в сени
Таёжной за селом,
Опять под елями одни,
И тишина кругом;
Опять струит из-под ресниц
Блистательная ночь,
Такая – ну хоть падай ниц,
И уж никто помочь
Тебе не в силах; кто подвиг,
Но он под локотки
Поднял её, прижал, – о миг! –
И как они чутки,
Её объятия! И губ
Её следы горят
На всём лице его, и груб
Он рядом с ней, но взгляд, –
О господи! – не отвести;
И губ её магнит
Не отпускает, и нести, –
А пламень уст манит, –
Её легко; вот так бы нёс
И нёс её всю жизнь,
Вдыхал копну её волос,
Как на лугу, – кружись
Но с нею, с нею, её ласк
Не избегай, кружись,
И растворяйся в ночи глаз,
Одна и на всю жизнь
Она твоя; куда несёшь,
И что там, знаешь ли, –
Ведь можешь сгинуть ни за грош, –
Туманится вдали?

– Куда несёшь меня, мой муж,
У света на краю
И так мы, свадебный ли туш,
Иль баюшки-баю
Свершить ты захотел; иль ты
Так быстро повзрослел
В пылу военной суеты,
Стал опытен и смел
С влюблённой женщиной? – А он
Всё нёс её и нёс...
Иль это сон? Но чудный сон,
Как дома в сенокос
Лежал в жару у шалаша,
Пластом без рук, без ног,
Но, боже, как цвела душа!
От наслажденья глох.
И вот сейчас бушует сад
Цветением. Зима.
И пахнет снег, и аромат
Такой – сойти сума.
И бережно, как Берендей
Снегурочку, он нёс
Её, подальше от людей,
До облака, до звёзд.
Бунтует кровь, душа летит
В заоблачную высь,
Весь мир сиянием звучит,
Вот так бы всю бы жизнь
Её нести... Но только бед
И мук не обойти,
А ты судьбой не обогрет
На праведном пути.


           24

И в город армия вошла,
Махину разместить
Не просто, ноша тяжела
Для города, и нить
Взводов и рот тянулась аж
К окраинам, и сёл
Коснулась... Весь второй этаж
Взял новый новосёл
У дома Нобеля, – квартал
Симады, богача, –
И дом был в центре, штабом стал.
От русского харча
Симада тот, миллионер, –
Когда-то нищим был, –
Теперь-то золота – без мер,
Богат Амур; и пыл
Всё разгорался, и квартал, –
В нём магазины, банк,
Пекарни, бани... – расцветал,
Как и хозяин; так
Японцам было хорошо
На русских-то харчах,
Амур богат, такой большой,
А без него зачах,
 Опять занищенствовал бы
Симада, прохиндей:
Сломали б русские столбы
Заездков, и людей,
Что спины на рыбалках гнут
За жалкие гроши,
Не будет у него: возьмут
Они своё, пляши
Тогда под дудку их, и власть
Советов снова здесь...
О господи, не дай упасть,
В его карман залезть
Ораве бешеной... Вот так,
Симада трепетал,
Уйдёт, как нищенский пятак,
Нажитый капитал.
А как Япония цвела б
Дай ей Амур! Квартал,
Где разместил Трипицин штаб,
Симада охранял.
Но партизан держал в узде
Трипицин, дело знал,
Порядок соблюдён везде,
И чуждости накал
Слабел, и русская душа, –
Сама ведь доброта, –
Была открыта, и ушам
Не слышен свист кнута.
Японцы лезли в добряки,
Мол, мы-то, как и вы,
Барсуки, да – большевики,
Но вот пока – увы! –
Микадо демократам, нам,
Руки не подаёт,
Не сладко человеку там,
Но время, мол, придёт, –
И мы устроим, как у вас,
Все земли – беднякам,
И тут поучимся как раз,
Полезно будет нам.
А между тем пришла весна
С амурским  холодком,
И даль замыта, не ясна,
Японец не знаком
С такой весной; у них теплынь,
У сакуры родной
Набухли почки, и не стынь,
Как тут, – домой, домой!
 
Быстрей бы март прошёл, апрель,
И будет потеплей,
И так весёленько капель
Закапает, милей
На сердце станет... Их майор,
Тот Исикава-сан,
Лиса, конечно, был хитёр, –
Не прочь залезть в карман
При случае, – он был суров,
Отряд держал в горсти
И не жалел похвальных слов
Трипицину; в чести
Большой был русский командарм,
И сесть вдвоём за стол
Был для него особый шарм:
Друзья мы оба, мол.

И подчинённые его –
Сама любезность, вот
«Барсуки» все до одного,
Глядят, внимая, в рот
Тебе с восторгом; я и ты –
Одной замески, мол,
И на груди у всех банты,
Иной швырнёт на пол,
Сорвав, погон: – Барсука я! –
Мол, веры мы одной,
Я – большевик, и мы друзья,
Я за тебя – стеной.

Не только командиры так,
Но и простой солдат,
На улице – что твой земляк,
И кум тебе, и брат.

Ну что же, русский человек
Доверчив, распахнул,
Размякнув, душу; и поблек
Накал вражды, подул
Доверья тёплый ветерок,
Да вроде самурай
Помягче стал, и вроде впрок –
Величье соблюдай
Империи, – пошёл удар
По городу; и им
Приятен мир: мол, не удрал, –
Достоинством своим
Японец дорожит, – уйдут,
На улице-то март;
Ещё апрель и – вот он, тут,
Корабль, под русский мат
Уйдут по-дружески; вот так,
Примерно, рассудив,
Мечталось – мирно, без атак
И с верой: будешь жив
И разойдутся; было бы
Обоим хорошо,
Не подставляй под пули лбы
И горестной душой
Не свирепей; хотя бы чуть
Расслабиться бы, а,
Хотя бы чуть передохнуть...
Но мир сошёл с ума.

И бьются люди за жратву,
А кто за идеал,
И не во сне, а наяву,
Измучен ты, устал,
Истерзан весь... Они уйдут,
Японцы, их штыки
Уж больше не заблещут тут,
На льду Амур-реки.
Так думали... Ах, если бы
И вправду было так,
А то гробы, гробы, гробы
От яростных атак.
 Быстрей бы май, они уйдут,
Тогда передохнём,
И ни кровавых буч, ни смут,
Ни ночью и ни днём.
 
 
           25

– Как необычно: мы с тобой
Одеты, но лежим
Под тёплой крышей, и любой
Нам подивился б, им
Там и не снилось, чтобы так,
Хоть каплю, отдохнуть;
И это вроде бы пустяк,
Но ведь такая жуть
Осталась за спиной у нас,
И всё бои, бои...
И вот он, наш желанный час,
Лежим, мечты мои,
Все мысли связаны с тобой,
Мне без тебя – никак;
Люблю тебя, мой дорогой,
Люблю тебя, да так,
Что хоть на смерть, скажи – умри,
И я умру... – Ну-ну,
О чём ты, так не говори.
– А что, вот я взгляну,
Счастливая, в последний раз
И – в пропасть головой...
А хочешь, прямо и сейчас...
– Ну да, а я живой
Останусь, телепайся тут,
Мой милый, без меня...
– А что, мужчины так живут,
Теряют же коня,
Берут другого, вот и ты...
– Сравнила, то коня...
– А что, без всякой маяты,
И, шпорой приструня,
Другого, в бой летят. – Ну-ну,
О чём ты? – Всё о том,
Другую б взял себе жену,
Крутись оно винтом,
Да, Яша? – Слушай, завела
Ты песню, что с тобой?
– Другая бы была мила,
Красавец вон какой,
Любая бы, только взгляни,
На шею бы... – Ну-ну,
Я не такой. И все они –
Не те, тебя одну...
– Что? Продолжай. Меня одну
Что, хочешь? – Дa не то...
Хотя и это... – Дай взгляну,
Не то, не то, а что?
Меня одну – что? Любишь, да?
Чего молчишь, скажи.
– Ну ты же знаешь... –  Вот беда,
Как будто у межи,
Переступи же, Яша, ну.
Чего молчишь, я жду;
Ну говори, в меня одну
Ты, на свою беду,
Влюблён. Да, это? Ну свяжи
Слова, чего же, ну?

– Да ты же знаешь... – Знаю я,
Ещё бы мне не знать.
Я женщина, судьба моя –
Ты, Яша. Только гать
Тебе придётся перейти.
Я знаю, – любишь, но
Ты скажи, ведь нам идти
По жизни суждено
С тобой до гробовой доски;
Люблю тебя я, – ну? –
«Не отпущу твоей руки,
Одну тебя, одну
Люблю я, Нина», и взгляни
В глаза, и не молчи. –
И он взглянул в глаза, они
Пылали, как в ночи.

Зарницы полыхали в них,
Вот-вот сейчас рванёт,
Всплеснула молния, – о миг! –
Замри, она вот-вот
Расколет ночь.– Но ты жена,
Жена моя, и всё,
Всё этим сказано. Одна
Ты у меня. Несёт
Нас вьюга жизни, разглядел
Я в ней одну тебя...
– «Люблю», – скажи, ведь ты же смел,
Как я тебя, любя,
Скажи... Молчишь, тогда вот так... –
Он не успел моргнуть,
Уже сжимал её кулак, –
В глазах шальная жуть, –
Блестящий браунинг... – Погоди, –
Сказал он, и ладонь
Накрыла ствол: – Вот так сиди,
Курок пока не тронь.
 
Вот моя левая рука,
И в локте сгиб, гляди,
Вот указательный, – пока
Я не скажу, ты жди, –
Начну сгибать его – дави
На свой курок, вняла? –
И руку с браунингом, – живи, –
Чтоб вырвать не могла,
Он притянул к себе, и ствол
Взял в рот и прикусил,
И… указательный... повёл.
И рухнула без сил
От ужаса к нему на грудь, –
И браунинг полетел
Куда-то в угол, – жуть, о жуть! –
Лицо её, – как мел,
Дрожала вся: – Ну как ты мог! –
В глазах метался страх. –
Ведь я тебя... – о ты, мой бог!
Мгновенье бы – и ах!
Ну как ты! ... – Кулаками – в грудь,
И ткнулась головой.
– О боже мой, ещё бы чуть,
И я бы... боже мой!
 
И зарыдала, и сверкал
В глазах её огонь,
И взгляда жгучего накал,
Казалось, – только тронь –
И вспыхнет пламя... Он глядел
На милое лицо,
И чёрный блеск к нему летел
Из глаз её – венцом
Оно казалось красоты,
В глазах метался страх.
О да, они навек свиты,
Их судьбы, и в глазах
Её струит сверканье слёз... 
– Ну-ну, Нинок, прости,
То был урок тебе, затёс:
С оружьем не шути.


           26

Просёлки русские, милы
Они для взора, конь
Идёт легко, – и удалы
Бойцы охраны; тронь
Возница чуть вожжой – рысак
Помчит тебя легко,
Эскорт не даст попасть впросак,
Хоть и недалеко,
Всегда охрана за спиной.
Трипицин в кошеве
Сидит, и всяких мыслей рой
Клубится в голове.
Он был с инспекцией в полку, –
В Сергеевке стоит, –
Доволен: всё там начеку 
И командир не спит.

Пока в узде бойцы, иной
Втихую подопьёт,
И – на губу с его виной,
А на губе – не мёд.

И штаб неплох. Наумов – тот
Штабс-капитан, силён,
Порядок от взводов до рот,
И фронтом закалён.
И Нина... Ну а у неё
Не дремлет агитпроп,
Они там с Леховым вдвоём:
«А ну-ка, братец, стоп, –
На лекцию». А там гуртом: 
– Политику гони,
Международную притом...
И так проходят дни.
...Приехали. – Нам ожидать,
Товарищ командарм?
– Свободны, можете поспать. 
– Тогда мы до казарм.

– Ты вовремя, – Наумов встал, –
На проводе Бойко.
– Трипицин, где ты пропадал?
Мы тут вдвоём с Попко
Тебя не можем отыскать.
– Я ночевал в полку.
– Ты всё выстраиваешь рать?
– Да, тех, кто на веку
Пожил побольше – по домам
Отпущены – идут.
– Ну-ну, навоевались там,
И нам не сладко тут.
 
– Ну, ладно, только знаешь, ты
Не зазнавайся. Как
С японцем? С ними маяты, –
За тумаком – тумак,
Наверно, а? – Да нет пока,
Совсем наоборот,
Соседи мы, без тумака
Пока живём... – Вот-вот,
Тут директива Центра есть,
Смотри, не задирай,
И с ними на рожон не лезь.
И вот что... присылай
С отчётом обо всех делах
Белову Нину, жду.
С японцами – ни трах, ни бах,
Не задирай, беду
Нам не накличь. Ну всё, гляди,
Не зазнавайся там...
В японцах зверя не буди,
Я директиву дам –
Когда и что, и как, и где...
А Нину срочно, жду.
Ещё раз говорю тебе –
Не завари беду
С японцами. Ну всё. – Слыхал? –
Наумову. – Не тронь
Японцев. Из Москвы сигнал,
Не раздувай огонь.
Такая директива, мол...
– Любитель директив, –
Сказал Наумов, – наш хохол
Настроен супротив.
Командует... – И тут вошла
Со свёртком Нина. – О!
Ты прибыл? Ну тогда дела –
В сторонку, и давно
Мы с вами не кутили – во,
Тут целый чугунок,
Ещё горяченький, его...
Подвинь-ка ты чуток
Бумаги, Тихон... Хотя, нет,
Поднимемся наверх,
И там отпразднуем обед
У нас, – и без помех.

Был двухэтажный особняк.
Штабисты жили в нём.
Охрана, проходил не всяк.
– Ну, мальчики, идём.
 
Вот так, садитесь-ка сюда, –
И чугунок – на стол.
– В мундирах? О, вот это да!
Еще дымит... Как вол,
Поклажу от такой еды
Потащишь. Где взяла?
– Да в типографии. – А ты
Серьёзно? – Да, была
В наборном цехе, завтра жди
На первой полосе
Моя статья о пьянстве, – бди,
А то размякли все;
И гайки надо подкрутить,
А то ведь ералаш
Пойдёт повальный, станут пить,
Коль слабину им дашь.

А тетя Феня: на-ка вот,
Уж шибко ты худа,
Картоха так и глянет в рот,
Горшок вернёшь когда...
Она там сторожем... вот хлеб,
Вот рыба. – Это да-а,
От хлеба и гиляк окреп,
Амурская еда. –
Наумов рад. – Тут на кете
Гиляк веками жил,
А вот картошку нивхи те
Не знали, приложил
Тут руку Невельской... Вот так,
Картошка и кета, –
Благодарил судьбу гиляк, –
Амурская еда.

Наумов знал, что говорил,
Он на Амуре рос,
Его историю любил,
И изучал всерьёз.
– Я вот что думаю: сидим,
Ну а сидим-то где?
В квартале у Симады, – с ним,
С Симадой, он – везде,
Куда ни глянь, – Симада-сан,
И штаб наш окружён
Его домами, будто сам
Он здесь – повсюду он.
Ну а теперь представьте: штурм,
Японец вскинул хвост,
Мы тут в курятнике, как кур,
Он нас ощиплет: нос
Не высунуть. – Пожалуй, так, –
Трипицин подтвердил, –
Но не пойдёт он, не дурак,
У нас же втрое сил...
– Конечно, не пойдёт, но всё ж
Подумалось... в виду
Иметь бы надо, не похож
Японец, и узду...
А вдруг закусит? Ну, я так...
Мелькнуло... Всё, пошёл.
Спасибо, Нина, ты – мастак,
Кутнули хорошо.


           27
 
– Бойко велит тебя к нему
 Отправить, и быстрей.
– Вот, дудки. Не бывать тому,
Тут фронт, и я нужней
Не там, а здесь, где горячо,
Управится и сам,
Ему везде моё плечо –
Подпорка тут и там;
Как что – немедленно приказ:
Давай, Нина, пиши.
Сам с грамматёшкой, ясно, – пас,
Да ладно бы... души
Потоньше бы ему, но бог
Пожадничал, не дал;
Он белый цвет увидеть мог,
И чёрный различал,
А вот оттенков – никаких,
Он без нюансов, туп
Душой, а красота-то в них,
В оттенках... Пусть не глуп,
И даже пусть твой ум остёр,
Но без оттенков ты
Не интересен; пусть хитёр,
Как лис, но красоты
Духовной нет в тебе, о чём
Мне говорить с тобой?
И мысль в глазах не бьёт ключом,
С закваскою такой
Ты безразличен мне – вот так
Я думаю, а ты?
Ну что молчишь? Душой обмяк.
Иль струсил, иль – в кусты?
Задумал отослать меня
В военревштаб, к нему?
Боишься моего огня,
Побыть бы одному –
Так думаешь? А знаешь, как
Он распекал тебя,
Над головой вознёс кулак
И, воздух им рубя,
И жила вздулась на виске:
Да я его, да я!.. –
Кричал, – И что сидит в башке,
Не взять офицерья,
Когда в руках был батальон
И Виц с офицерьём,
Скажи кому – да спятил он,
Такого днём с огнём
Не отыскать. Ну, погоди,
Намылю шею... Как
Тебе намылит Бойко? Жди,
Могуч его кулак,
Натура хамская; случись,
Он взял бы батальон, –
Не для него такая высь, –
И Вица бы в полон,
И офицеров бы загрёб,
Нюансы – ни к чему,
Да не имеет их холоп,
И по фигу ему
Нюансы, был бы он герой!
Согласен? Что молчишь?
А я-то за тебя горой,
А ты притих, как мышь,
Ты трусишь, что ли?.. – Окружён
Был Виц, я предложил
С ним повстречаться, думал он
И согласился. Тыл
Был начеку, за мной отряд,
Но прибыл я один,
Он был, конечно, мне не рад:
Добрался до седин,
 А тут мальчишка... Но держал
Он марку высоко,
Был благороден; груз не мал
Свалился, и легко
Распять меня, ведь я один
В их логове, Бойко...
– Не преминул бы, сукин сын, –
И Нина глубоко
Вздохнула. – Ну а кем бы я,
Свершив такое, был?
И память, душу леденя,
Терзала б, да не жил
Я вовсе бы; но батальон
Пошёл за мной, и Виц
Достойно, – а в душе-то стон, –
Окинув сотни лиц
Последним взглядом, молчалив,
Сложил оружье. Я
Отпустил его. Залив
Де-Кастри, колея
Туда ведёт, и провиант
С частью обоза дал,
Иди... Ты, как столичный франт,
Но на кровавый бал
Пришёл сюда... Теперь он ждёт
Весны, чтобы уйти
В Японию. Растает лёд...
Иного нет пути.

Я без России не могу,
Я без неё умру,
А ты, честь нации, к врагу,
Как в ливень, иль в жару,
Под зонт ныряешь – нате вам,
Унизиться не грех,
Они идут по головам
И передушат всех,
Им только дай... а ты нырнул:
Я заплачу вам, сэр...
И перед ним – на караул!
Ты, русский офицер.

Вот это Вицу не прощу,
И не видать ему,
Как в сети рыбака, лещу,
И с ним ни одному
Из офицеров, – не видать
Той заводи, куда, –
Простишь ли их, Отчизна-мать?
А я вот – никогда, –
Они стремятся, – не уйдут,
Обложенные мной,
И все они погибнут тут,
Тут, на земле родной,
И это – милость им... Ты что,
Ты плачешь, Нина? Я
Тебя обидел, и не то
Сказал? Или твоя
Задета гордость? Ну же? – Нет.
От счастья, что нашла
Тебя в толкучке дней и лет,
Была такая мгла
В душе, и слякоть, и тоска,
Что хоть по-волчьи вой,
И жизни волчий же оскал
Терзал, покуда твой
Неслышен голос был; но ты
Мне снился по ночам,
И голос навевал мечты,
Баюкивал, качал;
От счастья плачу: вот сейчас
Ты говоришь со мной
Моими мыслями, для нас, –
А быть твоей женой
Так сладостно! – они одно, –
Подумала, а ты
Уже сказал, – одно вино, –
Хочу, чтобы ты знал, –
С тобою мы, и потому
Я плачу, дорогой,
От счастья плачу; одному, –
И никогда другой
Ко мне не прикоснётся так,
Чтоб отклик был в душе,
И слух не очернит наш брак,
Не осквернит ушей, –
Клянусь тебе! – Ну-ну, ведь я
Всё чувствую, иди
Ко мне... какая ты... моя...
Вот так бы у груди
Держать бы мне тебя всю жизнь...
– А у меня мечта.
Глаза закрою и... – Скажи.
– С тобой она слита:
Вот мы сидим, сиянье бра
И люстр приглушено.
Ну что же занавес? Пора.
Вот дрогнул, и Гуно...
Нет, не Гуно, не Фауст, а
Бесценный наш, иной...
И вот ударила струна,
И мы, – и ты со мной, –
«Первый концерт», Чайковский – о-о!
Мы в креслах, локоть твой, –
Я чую, – дышит, мы – одно
Дыханье, и игрой
Покорены, я знаю, да,
Ты – тонкая душа,
Она дрожит, твоя звезда,
Дыханье притая,
Мы замерли... – Ну, Нина, ты...
Я не такой... – Такой,
Я лучше знаю, дрожь звезды
Небесною рукой
Ласкает душу, а твоя
Душа чиста, тонка...
– Ну ладно, всё, краснею я,
Мне стыдно: далека
Такая жизнь, а нам бы тут,
Япошек – с глаз долой,
Очистить Родину от пут,
А там бы и домой...
– А где наш дом? – Как это где?
В России. Потолок
Вон он – на суше, на воде...
Над нами он, Нинок,
Давай-ка спать, дай обниму...
– А я к тебе прильну,
И ни к кому так, ни к кому...
Ну, милый, ну же, ну?..


           28
 
Рвануло окна, пулемёт
Стрекочет, взрыв гранат...
Откуда? Что там? Кто поймёт?
А смертоносный град
Ломает окна, потолок,
Весь штаб объят огнём,
И дым из окон поволок,
Неразличимы в нём
Предметы, люди... – Вниз, за мной!
По лестнице ползком, –
А пламя валится стеной –
Трипицин босиком
И Нина... Сиганул в окно
Наумов, но упал,
Изрешечён, на снег: оно –
Словно смертельный вал.

Панкратов-Чёрный, секретарь,
Всадил себе в висок
Из револьвера – дым и гарь...
И вновь в окно бросок,
Но тут же, весь изрешечён,
Отчаянный смельчак, –
Второй этаж, – и падал он
На землю мёртвым... Чах
И задыхался весь в дыму
Трипицин, но он полз, –
И Нину, Нину – никому.
– Дыши, – ей, – через нос.

По лестнице, а там, внизу –
Две пули – в ногу: ах,
Дьявол, вляпался в бузу –
И муравьи в глазах
Забегали... Но тут возник, –
Иль ветром занесло? –
Лапта. – Её, её возьми,
Ну а моё весло,
Ты видишь, сломано – её,
Со мною не возись,
Её спасай, Лапта... – Твоё
Весло... да я ни в жисть
Тебя не брошу. Нина, ну,
Давай его... вот так,
Сама-то не подлазь к окну,
Такой идёт бардак.

Давай за дверь... – Они вдвоём
Его на простыне
По снегу и – в соседний дом,
Под пулями в огне,
Но не задела ни одна,
Счастливчики втроём...
Штаб догорал: в огне стена.
В соседнем доме – в нём
Нашли приют. – Лапта, иди,
Командуй за меня.
Но консула живым веди,
Тащи из-под огня.

Хлопочут женщины над ним,
Штанина вся в крови...
И всё же вышел он живым,
И вот рубашки – рви
Их на бинты... Никто не мог
И думать, что вот так,
В три часа ночи... – Город глох
От взрывов и атак, –
Японцы приступом пойдут
На партизан, – никто:
Ведь дружно жили, даже смут
Задиристых – и то
В помине не было, и вдруг
Такой коварный трюк...
Прошляпили, а порох сух
Держи, смертей и мук
Итак по горло, и к тому ж
Был мирный договор,
Но мало им кровавых луж,
Пошли на штурм в упор.
Заплатят кровью... Мураши...
И гудом голова...
Ему б туда, где – бей, глуши,
А он едва-едва
Способен шевельнуть ногой,
И голова гудит…
Лапта ушёл, и что с Лаптой,
Он жив или убит?
 

           29

Квартал Симады грохотал,
И крепость – каждый дом.
Сам сатана смертельный бал
Даёт в квартале том.
Из окон бьют и из дверей,
И прачка, и портной,
И ювелир, и брадобрей
Бойцами стали – в бой,
Казалось, рвутся чердаки,
Столбы, углы домов,
И где не высунуть руки,
Уж там не до голов.

Растерянность у партизан,
И ярость душу рвёт,
Словно овечки в волчий стан,
А то разинул рот, –
Попали: падают, ползут,
И бьют их, как котят,
И словно бы кровавый зуд 
Пошёл гулять; и смят,
Растоптан партизанский дух:
Прохлопали, и вот
Цена доверия – как мух,
Их неприятель бьёт.
 
И разбежались кто куда,
И – в кучки тут и там...
Но всё ж опомнились: беда
И ярость пополам
Слились; и возмущенья пыл
Не канул, не потух,
И вовсе не растоптан был
Он, партизанский дух.

Сражались кучками сперва
Из-за углов домов,
Из-за поленниц, где дрова,
Густой завес дымов
И тот годился. Был момент
Отчаянья, но тут,
Словно в ночи пролился свет,
Словно со свистом кнут
Японского коня ожёг,
Им был горняцкий полк;
Ударил так, что враг залёг,
И гром победы смолк
Над неприятелем; привёл, –
И надо ж – в самый раз! –
С Амгуни Будрин, и из сёл
Примкнули в тот же час.
 
Сильнейший завязался бой
У магазина, сам
В цитадели тесной той
Был Исикава-сан.

Японцы бьют, и наши бьют,
Потери там и тут,
И бьют, и, как тигрица, лют
Японец; но согнут
Уже он, выдохся, дымит
Очаг Симады, ну
Вылазь, паскуда, будешь бит,
И в тёплую страну
Тебе не ехать... Яро в бой,
И с криками «банзай!»
Японцы ринулись стеной,
Прикрыв майора, – знай,
Как погибает самурай;
И сабли – наголо,
И крики их – «банзай!», «банзай!» –
Как ветром, понесло
Над городом... Ни одного
Не взяли в плен, майор
Был ранен, Будрин сам его, –
Ну ты, собака, вор, –
Добил из револьвера. Бой,
Словно котёл кипит,
Клокочет яростью слепой, –
И всем руководит
Начгарнизона Комаров, –
И гнев у партизан;
Их взгляд жесток, их дух суров,
И всех спаял, связал
Гнев от коварства: бей гадюк,
Рази, дави зараз,
Выцеливай гадючих сук
И в лоб, и в бровь, и в глаз.

Сперва шёл очагами бой,
Всплескал и тут и там.
Объятый яростью слепой,
У каменных казарм
Сражался Мизина отряд;
И по закрайкам шли,
И закоулки все подряд,
Где быть враги могли,
Прочёсывал, как сита сквозь,
Кровавый гребешок;
Но главного сраженья гвоздь, –
Ну-ну, ещё вершок, –
Вбивал Лапта; зарубкой в нём –
Трипицина приказ:
Доставить консула живьём,
И посылал не раз
Парламентёров он к врагам,
Одну лелея цель, –
Оружье сложат пусть к ногам;
Но стойко цитадель
Держалась – выстрел преграждал
Парламентёрам путь,
И он, Лапта, напрасно ждал,
Что, мол, остынут чуть.

Приказ нарушить он не мог.
А консул занимал
Три дома и, – да видит бог, –
Заслон им был не мал.

Ведь консул! И сюда к нему ж
Стеклись остатки сил,
Хоть небеса на них обрушь, –
Пощады не просил
Никто – на то и самурай:
Умрём, но заслоним
Мы консула, и – наших знай, –
Погибнем рядом с ним.
 
Японец просто озверел,
И пулемётных лент
Ему не жаль... С лицом, как мел,
Глядел Лапта, момент,
Как к горлу комом, подкатил,
– А ну-ка пушку. Пли! –
Намеренно не точно бил,
И ухнуло вдали.

И все три дома, как костры,
Заполыхали враз,
И так реакции быстры,
Ну словно бы приказ
Был отдан, – вспыхнули все три,
Набитые битком
Людьми. Вот так, Лапта, смотри,
Как резвым ветерком
Разносит пламя. Жарят в нём
Себя японцы, ты, –
И сразу три, – своим огнём
Зажёг дома? Следы, –
Воронки, пепел, – будут там...
Глядел на эту жуть,
И плюнул с горечью Лапта:
«Что я ему скажу»...


           30

Но бой вовсю идёт, а ты,
Трипицин, в затишке,
И власть твоя, её бразды,
Они, как кот, в мешке.

Случилось так, что не у дел
Не по своей вине,
Умён, отчаян ты и смел,
Лежишь на простыне.

Две пули в ногу – и залёг,
Сквозит по телу боль,
И к койке словно бы присох,
И голова, – изволь
Лежать, не двигаться, – гудит,
А где-то за стеной, –
Там кто-то ранен иль убит, –
Идёт смертельный бой.

А ты, командующий, где?
Горишь, в полубреду,
Твоё сознание в узде,
И отвести беду
Не в силах. Нина, – медсестрой
Твоей она сейчас, –
Не разлучается с тобой,
И не отводит глаз.
 
Но кризис, кажется, прошёл
И чувствует щека
Руки её нежнейший шёлк,
И тоньше волоска
Касанье пальцев... Ну а там,
Трипицин, за стеной,
Такой грохочет тарарам,
Не утихает бой.

Набилось много сволоты
В ряды твоих бойцов,
Их обуздать бессилен ты,
Их не узнать в лицо.

От боя жители бегут
Куда глаза глядят,
В подвалы прячутся... и тут,
Как на охоту, гад
Идёт, врывается в дома, –
Они пусты, – берут, –
Дорвались, гады, – задарма
Всё ценное из груд
Трудом нажитого добра;
Японцев не щадят:
А с вами-то давно пора,
Кто попадёт – подряд
Они в расход пускают всех,
Кинжалом ли, штыком,
Дорвались гады до потех
И всё берут силком.
Откуда столько набралось?
Как будто муравьи,
И словно бы собакам кость
Кто бросил – бей, дави.
Хунхузы разные, рваньё,
Расхристанная мразь
... Вон девочка – под нож её,
А ты куда? Вылазь!

И бьют под маркой партизан:
Трипицин приказал.
Такая вот пошла буза –
Грабёж глаза в глаза.

Так этой мрази повезло,
И именем твоим, –
А рядом бой! – творится зло,
А мародёрам, им, –
Как праздник... Ты всё о себе,
Тебе невмоготу,
Да не от боли, ты в судьбе
Прошёл дорожку ту.
 
И видел смерть, и лазарет
Не обошёл тебя,
И был в нём лаской обогрет,
И дальше, не скорбя,
Всё шёл; а вот сейчас объят
Тоскою, и печаль
В глазах, и угасает взгляд:
Тебе, наверно, жаль
Себя, что так вот и без сил,
Ты не привык вот так,
Силён, мешки с мукой грузил,
Швырял их, и не мяк
Под грузом жизни; но сейчас,
Когда в разгаре бой,
И для иных тот смертный час
Настал, а ты живой –
Тебе неймётся; ты привык
Быть в самой гуще дел,
И знали твой победный лик, –
А ты талантлив, смел, –
Да, знали те, кого ты вёл
В сраженье за собой;
И жители амурских сёл, –
Трипицин? Значит бой
Победным будет, – знали все,
И вот теперь залёг,
А на смертельной полосе, –
Да помоги им бог, –
Идёт сраженье; а он здесь,
В тепле, на простыне,
Лежи и мучайся, и грезь...
Не по своей вине.


А всё ж в душе скребёт, и взгляд
Туманен оттого,
Что бьются там... – сердца горят,
Да только без него.

Ещё предчувствие щемит
Неясных перемен:
Таится где-то динамит
Предательств и измен.

Ах, эта чёртова нога,
Куда ж ты завела,
Рвануться б, да петля туга,
И не хватает зла.


           31

В реальном новый штаб, и в нём
На первом этаже
Училища, – ещё огнём
Всё дышит, – и уже,
Входя, садятся по местам,
Прямо из боя, бой, –
Он трудно затихает там, –
Чихает всё стрельбой.

Остаток самурайских войск
Повёл в тюрьму конвой,
Замолкнул и снарядов вой.
В училище гурьбой
Заходят и по одному, –
Весь запалён, – народ.
Сегодня съезд, и тот, кому
Положено, придёт.

За делегатом делегат,
Всё дышит боем, но
Пришёл из ада он и рад;
Намечен-то давно
Был съезд Советов, но кошмар, –
И точно подгадав, –
Устроил, нанеся удар,
Японец, – вот он нрав,
Коварен и жесток... – Сейчас
Из дыма и огня, –
Ну, наконец, желанный час, –
Приятная возня.

Садятся тесно по местам,
С собою тянут гарь,
Ну и улыбки на устах,
Как будто дома, встарь,
За стол садятся; и дела
Окончены, и здесь
Расслабься, – наша-то взяла, –
Казалось, воздух весь
Пронизан светом Октября,
За власть Советов шли,
Мечтой о вольности горя,
Мерцала им вдали
Иная жизнь; и собрались
Такую утвердить:
Не только было б что погрызть,
Но Человеком быть!

Железин, Бунин, Лехов – все
Они большевики,
Президиум во всей красе...
И вот, «пошли полки»:
«Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый.
И смертный бой вести готов».

Одною  грудью – до конца,
Кто знал и кто не знал
Слова, и хмурого лица, –
Интернационал,
Суровый гимн, – не видно, нет,
Энтузиазм не гас,
Из боя, но не меркнул свет
Их воспалённых глаз.

Амур и Сахалин – одна
У них Советов власть,
Дорога ясно им видна,
Вот только б не упасть.

Единый облисполком
Возглавил большевик,
Железин Фёдор, – ветерком
Подуло, – фронтовик.

Прошёл и Уссурийский фронт
До самого конца,
До тех, до Шмаковских высот, –
Кровавого венца;
Потом подполье... До войны
Учительствовал – вот
Такие у него чины,
Ну а теперь забот... –
Хозяйство двигать; а дела
Военные вести –
Трипицину, ему хвала,
Вся армия в горсти.

А был-то сильный конкурент,
Сказал бы так любой,
Достойнее, пожалуй, нет:
Как бы сложился бой,
Не приведи он в город полк
В решающий момент?
Восторг у партизан не смолк,
Ещё он не допет,
Герою гимн, – то Будрин, да,
Испытанный борец,
Он в восемнадцатом, тогда, –
А в горном деле спец, –
Был комиссаром; инженер,
Любимец горняков,
Их за собой на свой манер, –
И крепок, и здоров, –
Он вёл; в тайге при беляках
Отряд его бойцов
Амгунь с округою в руках
Держал, и храбрецов
Боялась контрразведка – вот
Дороги поперёк
Кто встал Трипицину, но тот
Выиграл; недалёк
И проигрыш, он понимал,
Нy а пока тащи, –
Нога ещё... – и груз не мал,
Такие вот борщи...

По отраслям распределён
Был комиссариат,
И колыханием знамён
Словно лучился взгляд.


           32

Гробы, гробы, гробы, гробы...
Ложатся в котлован
Рядами... Сердце – на дыбы
В груди у партизан.

Тут все, кто честно пал в бою,
Вчера, позавчера...
За долю горькую свою,
До светлого утра
Не дотянув. Оркестров медь
Печалью душу рвёт,
И жутко в яму ту глядеть,
И скучился народ.

Весь город здесь. У края рва
Трипицин, он в санях,
Папахой крыта готова,
В тужурке и унтах.

А в яме те, кто рядом с ним
Шагал, ступив на лёд,
Побитый жизнью пилигрим, –
Она наотмашь бьёт, –
Такой же, как и он, спроси,
Зачем пришёл сюда?
Что, мало места на Руси,
Где чистая вода?
 
Но именно сюда, зачем
Пришёл, что б в землю лечь?
Сурово тут, прельщён-то чем?
А тем, что грозный меч
Тут над Россией занесён,
И подлого врага, –
Вон, кучами навален он
На берегу, – нога
Чтоб не ступала по земле
Охотоморья; наш,
Российский берег чуть во мгле
Туманится, он – страж
России, потому мы здесь,
Тут понабилось к нам...
Давай уматывай, не лезь
К российским берегам.

Гробы, гробы... Иван Орлов,
Ты вот он, среди них,
Опять мы рядом, и от слов
Мне не уйти твоих.

Ты всё меня оберегал,
Чтоб к белякам один
Я не ходил. И смертью пал,
Застывши среди льдин,
Весь изувечен; мол, гляди,
Таким мог быть и ты...
Эх, Ваня, Ваня, ты в груди
Моей, и знай – круты
Отместки будут за тебя,
За смерть твою, родной,
Не сохранил тебя, любя,
Казню себя виной.
А только как бы? Самому?
Ты вызвался идти,
И штаб одобрил, я ему
Не возразил, прости...
А ты, Наумов, на глазах
Моих сигал в окно, –
Второй этаж, – а там впотьмах
В сугроб воткнулся, но
Смертельны раны, ими весь
Ты был изрешечён...
И вот лежишь недвижно здесь,
Узнали что почем
В твоём предвиденье, что дом
Симадой окружён,
Узнали: стой с открытым ртом,
А ты навек сражён.
 
Теперь начштаба – Нина, ты
Ценил её, ревком
Одобрил выбор мой; посты
Проверены, знаком
Твой почерк Нине, и строга
Бывает с размазнёй...
Меня задело, вот – нога...
Отделался фигнёй.

А ты... прощай, большевиков
Таких – пойди, сыщи,
Был тяжек груз, но ты легко
Махину ту тащил...
Прости меня, коль что не так... –
И взгляд туманит мгла.
Народу – море, красный флаг
И чёрный креп, – угла
Такого нет, чтоб не алел,
И лица партизан
Суровы: ты остался цел,
И до моих ли ран, –
Как на собаке заживут,
А те лежат в гробах...
И жители толпятся, ждут,
И тянут шеи – ах!
 
Знамёна, транспаранты – лик
Печали и торжеств,
Коряв ораторов язык,
Но выражает жест
Ту мысль, где не хватает слов
Излить избыток чувств...
Глядит гробами страшный ров,
Суда бы палачу.
Ведь знают: натворили зла,
Возами хоть вези,
И ненависть в груди росла
У партизан – рази
Собак заморских, эту мразь,
Дави их, режь, пластай...
Сиди, паскуда, не вылазь,
В тюряге, самурай.


           33

Понятно стало: с кондачка
Россию не возьмёшь,
До золотого ль тут бычка,
Тут сгинуть ни за грош –
Как дважды два: домой, домой,
И корабли ушли,
Осталась бухта за кормой,
И вот уже вдали
Владивосток. Америка,
Встречай своих солдат,
Прикинь в уме, примерий-ка,
Сам чёрт тебе не брат
В России дикой; англичан,
Французов и иных –
Как ветром сдуло, замолчал
И вроде бы притих
И затаился наш сосед:
Уйдём, уйдём и мы,
И нам в России дела нет,
Мы тут – самы, самы,
Замёрзли, холодно; а сам,
Как тигр перед прыжком,
Весь затаился, ты глазам
Не верь своим, мельком
Взгляни хотя бы, и поймёшь,
Трипицин до сих пор
Хромает: верил в эту ложь,
Был чёткий договор –
Не поднимать руки – и на,
Одиннадцатый март,
Кровавый пир; сия страна
Ещё со школьных парт
Спесива, смотрит свысока,
Коварна и нагла,
И загребущая рука
До русского угла
Всё жадно тянется; не сыт, –
Такой голодный взгляд, –
Мечтою, теша аппетит,
И, узкие, горят
Глаза от жадности; и что ж,
Трипицин-то узнал:
Тот улыбается, а нож
За пазухой, грязна
Душа... Ну а дела
Развёртывались так:
Россия выжжена дотла,
И ей теперь – никак:
Ну словно Молох прокатил
По сёлам, городам,
И бьётся из последних сил –
Разруха тут и там.

Собака лает – кинь ей кость, –
Москва решила так, –
Да пожирнее ей подбрось,
И будет не до драк,
Пускай грызёт... Отгородись
Заслоном от врага,
Пока в стране наладим жизнь,
Презренная нога
Не ступит к нам; ну а заслон,
Из наших же земель, –
Республика – наткнётся он,
Японец, и на мель
Корабль посадит, не пойдёт
На РСФСР,
Даёшь республику, оплот
Нам буфер – ДВР.

Дальневосточная она,
Республика, и нет
Советов в ней, сия страна
Иная, без примет
Советской власти, земство там,
Буржуазия... ну,
Как при царе, всё по местам, –
Так было в старину, –
Расставлено – всё мило... но
Идея не нова,
Витала в воздухе давно,
Знакомые слова.

Да, от Байкала на восток,
Где плещет океан,
Землепроходец мёрз и мок,
Набрал землиц, и стран
Из славных, из землиц, из тех
Наделать – пустяки,
Приладиться, наставить вех,
Ввести туда полки –
И обустраивай, земли
Набрали предки – ох!
Кору жевали... полегли
По тундрам, – видит бог
Их косточки –... Зато у нас
Земли – хоть отбавляй,
Даёшь республику на час,
Японский пёс, не лай;
Вот кость тебе, – разинул пасть,
Она крупна, жирна,
Хватай, уйми свою напасть
И убирайся – на!

Японцы грезили давно
Желанной ДВР,
И мыслей сладкое вино
Они на свой манер
Глоточками, – ах, как сладки! –
Вкушали; и был рад
Японец: он введёт полки,
Под свой протекторат
Возьмёт республику – жируй,
Вся яствами она
Завалена, и есть холуй:
Под земствами страна;
И вся буржуазия в ней
На цыпочках стоит
Перед микадой – ешь и пей,
Но сколько он велит;
Гляди, не больше ни на грош,
Так хочет самурай,
А то костей не соберёшь,
И душу – к богу в рай.
 
Итак, идея обрела
Реальные черты,
Большевики ведут дела,
Согласен с ними ты?

И забайкальцы наотрез
Идею отмели,
Потом, скрепя зубами, съезд
Собрали – ну, рули
В обратную, сам Ленин – «за»,
На то большевики;
Иные прятали глаза
От поднятой руки,
Но всё ж переломили их:
Давай за ДВР,
Год не пройдёт, – да это миг, –
И в РСФСР
Вернём республику. Вот так
В России шли дела,
Она попятилась, как рак,
Молчат колокола.


           34
 
– Ну как тебе такой расклад,
Ты что, за ДВР?
– Слова срываются на мат,
Но дать такой пример
Я не могу, к тому ж тобой
Представлен женский пол.
Не для того я рвался в бой
И за Советы шёл,
Чтобы кусище оторвать
От родины моей
В угоду тварям, – бить и бить
Их, как чумных зверей,
И гнать от русского котла
В три шеи – надо так;
Ведь на фронтах идут дела:
Уже разбит Колчак,
И испарился белочех,
И красные войска,
Уж видно, – ускоряют бег,
Сюда идут, близка, –
И мы тут будем не одни, –
Победа, мы их бьём,
И николаевские дни
Под проливным огнём
Запомнит самурай... – Шагал
По комнате, хромой,
Всё раскаляясь. – Кус не мал
Им Ленин, – бог ты мой! –
Отламывает – на и жри,
И подавись ты им,
Мотай в Японию – замри... –
И Нине, – им двоим,
Всё ясно, вспламенила дух
Проблема; накалён
Трипицин, в нём запал не тух,
И, как поток, силён.

А Нина, Нина... вся она,
Как он, вспламенена:
О боже, рушится страна,
Огромна и сильна.

И валят за бревном бревно,
И покачнулся дом,
Теперь его немудрено
И развалить; трудом
Ушедших поколений он
С любовью создан, и
С холодным сердцем ставь на кон,
Безжалостно вали.
 
Да, они – власть, большевики.
Советы – это он,
Он, Ленин, – из ножон клинки
И – никаких препон.

Великий человек, но будь
Он трижды гений, кто, –
То не над пропастью шагнуть,
Kaк в цирке шапито, –
Кто право дал живую плоть
России, – она – мать, –
В куски, да с ноготочек хоть,
По-зверски так кромсать.

Что, снова Брест? Потом вернём,
А если не вернём?
Ищи, как Польшу, днём с огнём,
Ищи, хоть с фонарём;
Или Финляндию вот так,
Эстонию, Литву...
Ну собери опять в кулак,
Не в мыслях, наяву.

А Украину взять, – ломоть
Оттяпали какой!..
По Бресту всё, – да падай хоть,
Не сразу головой
Сообразишь: и что к чему.
За шкуру за свою
Трясутся – не постичь уму,
В аду или в раю
Им быть, – и быть ли? – выбирай,
Что голову ломать,
Им надо – быть, конечно, – рай,
Вот выбор их; а мать,
Россия, выдержит, цари
Нахапали полно.
Кромсай, – огнём оно гори, –
Вернём, немудрено...

Вернули... – Размышляя так,
Стояла у окна
В волненье Нина и, как мак, –
Какой там, – не до сна, –
Пылали щёки. – Яша, я,
Как ты, потрясена.
Россия, родина моя, –
И вся в крови она, –
И гибнет, гибнет на глазах,
И валят, словно лес,
Её; истерзанная в прах,
Тосклива, и с небес
Подмоги ждёт, не от людей:
Изверилась – руки,
Узнала, – не протянут ей
Всё те ж большевики.

Только зорят, и надо же
Сообразить – бери
Иркутск, Байкал... – до неглиже,
Япония, замри, –
Раздеть готовы: вот тебе
Республика – стена –
Да, буржуазная, не бей –
По духу-то она
Твоя, – не бей её; а мы,
Россия, далеко
Теперь от вас, её чумы
С Советами легко
Вам избежать, и побыстрей –
К себе, туда, домой...
Весь Дальний подставляют ей...
Ах, Яшенька ты мой!

Как тяжко!.. Хочется завыть
По-бабьему, навзрыд...
У них ведь: быть или не быть,
Какие честь и стыд?
 
Глядят по-бычьему. Я так
Теперь о них сужу:
Россия-матушка? Пустяк.
В ином они нужду
Имеют к ней – эксперимент,
Холодной головой
Вершат, – получится иль нет?
Иной у них, иной
К России-матушке подход:
Они, – я поняла, –
Её, Россию, и народ
Не любят; и дела, –
И Ленин, и железных горсть
Соратников, – вершат.
Собака лает – брось ей кость,
А то – полный ушат
Кидай костей, да пожирней:
Ну... весь Дальний Восток,
Уйдёт она, приятно ей,
Туда, на свой шесток,
В Японию... А нас с тобой...
И тысячи таких –
Пусть лягут замертво, но в бой
Идут... Ты что притих?
 
Или не то я говорю?
– С напёрсток, но не то:
Ведь Ленин!.. Верен Октябрю
Я до конца, а то,
Что Зимний брал с полком, во мне –
Словно цветок, он жив,
И распускается во сне
Во всей красе... Скажи,
Ты за Октябрь? – Конечно, «за»,
Он и моей душе,
Цветок чудесный твой, глаза
Его во мне, ушей
Нежнейший колокольный звон
Касается... – Ну вот
Ведь мы – одно, один и тон,
Иных не надо нот.

Мы за Октябрь с тобой, и всё
Тут сказано, и пусть
Нас революция несёт,
А с ней и боль, и грусть,
Сомнений тяжких череда,
Как у тебя сейчас...
Они нас предали, да, да,
И нет, бесстыжих глаз,
Будь с ними, не поднял бы я,
Такое объявив;
Разодрана любовь твоя
К родной земле, и жив
Покуда я, не примирюсь
С проклятой ДВР:
Вы что? Кромсать святую Русь!..
Они до высших сфер
Добрались там, большевики,
Мол, с Брестом пронесло,
Сойдёт и здесь... Словно быки,
Россию тащат зло.

Скрепят зубами, тяжко им,
Но Родину кромсать!..
Да каждый кустик нам самим, –
А предкам исполать! –
Дороже жизни... – И молчат, –
И мысли все о ней,
Всё о России, – двое чад
Её; и всё сильней,
Нежней их взгляды, и полны
Они страданьем, но –
Но счастливы, но влюблены,
Не каждому дано...


           35

Потрясена: погиб Лазо.
Да, Нина, друга нет,
И мысли, мысли колесом,
О боже, пропасть бед
Свалилась – пропадает край,
А ты сиди, скрипи
Зубами, но не задирай,
Покуда потерпи
Японца бить, большевики
На том стоят, тебя
Пусть в хвост и гриву, на штыки,
А ты, в ответ трубя
О ДВР, пока не тронь,
Терпи, не отвечай
И на смертельный их огонь:
А ну как невзначай
Спугнём идею с ДВР,
Они пойдут, стеной...
Лазо был в юности эсер,
И в партии одной
Она была с ним, но потом
Ушёл к большевикам,
А там приказ, – стоим на том! –
И руки все – по швам.
 
Приказано – и ни гу-гу,
И взял под козырёк
Лазо, и партизан в тайгу
Увёл – и вот урок.

Но только выводов ему
Не сделать никогда...
Попал в японскую тюрьму,
Оттуда – в никуда.

А Николаевский разгром, –
Предупреждали мы, –
И вам, – мы чуяли нутром, –
Устроят, кутерьмы
Не оберётесь, он жесток,
Коварен, азиат...
И вздрогнул весь Дальний Восток
Рванул кровавый град
И полоснул по городам –
Хабаровск, Уссурийск,
Владивосток – туда-сюда
Метались – стоны, визг
По улицам и площадям,
Застигнуты врасплох, –
Не вняли – и расплата вам, –
Японцы, – видит бог, –
Пожировали; штабеля
Из трупов тут и там...
Запомнит русская земля
Их шаг по городам.

Ну ладно, Нина, что теперь,
Сергея нет Лазо,
Кровавый выдался апрель,
Ему не повезло...


           36

Уполномоченный ЦК:
Трипицин, вы должны,
Не оставляя «на пока»,
Вложив клинок в ножны,
Признать республику; и есть
Для всех тому пример –
Благая облетела весть:
Признали ДВР
Иркутск, Чита, Хабаровск и
Владивосток; а вы
Молчите всё, но вы одни,
Не прячьте головы
В песок, как страус... Всё вот так
Идут приказы, но
В ответ сжимается кулак,
Им, видно, не дано
Понять, что совесть не велит
Россией торговать,
Японцы тут, давить, как гнид,
И гнать их, гнать и гнать
Повсюду надо... Чёрта два,
Согласья не дадим, –
И болью скреплены слова, –
Не пешки мы, и с ним,
С Трипициным, военревштаб,
И все – в одну дуду;
Конечно, мы – не тот масштаб,
И на свою беду
Оторваны от центра, но
Мне совесть не даёт
Ломать Россию, а дано
Иное; и на лёд
Ступил я, чтоб японцев гнать,
И в хвост и в гриву бить,
А не Россией торговать,
И ей могилу рыть.

Военревштаб, а не один
Я понимаю так,
Россию мы не отдадим,
Сильней сожмём кулак,
И грохнем им по головам
Heпрошеных гостей...
Всё, чем могу ответить вам,
И нет иных вестей.


           З7

Ревштаб, конечно, понимал,
Что время подойдёт
И грозовой ударит вал,
Японцы двинут флот;
У них эсминцы, крейсера
Нацелены и ждут:
Вот-вот наступит их пора,
И замаячат тут.

Трипицин с палкой ковылял
По комнате, и план
Был выношен, и дух не вял,
И, видно, богом дан
Ему талант, как бить врага,
Идти иль нет на риск, –
Всё ноет чёртова нога, –
Река... и верх, и низ...
Лиман... Да, перекрыть ходы,
Фарватер запереть
Для кораблей, чтобы узды
Такой, – иначе смерть, –
Он не порвал; его размах
Бандитский остудить, –
На то и крепость, – и Чныррах,
У самурая прыть
Собьет она,и пусть ползёт
В Японию, домой,
И тут устроить им размёт,
Идти  «Варягом» в бой,
Как и в Цусиме; только вот,
Снарядов хватит ли,
Чтоб не дойти им до ворот
И сжечь их корабли?

Проверить всё, предусмотреть,
Да, лично ты, хромец,
Всё сделаешь, иначе смерть,
Иначе всем конец.

Лиман закроем мы, а тут,
За нашей-то спиной
Амур, они на нас пойдут
На канонерках – пой
Всё ту же песню: вновь ходы
Минировать, а мин
Нам хватит ли! Ведь жди беды, –
И в спину всадят клин, –
С Амура... да, проверить всё
И лично... Жди вот-вот,
Как только льдины пронесёт
В лиман, – и вот он, флот.

Назавтра командирский сбор
Тут, у меня, и мы
Обсудим всё, как до сих пор
У нас, и кутерьмы
Не разводить; а там – приказ,
И голову – на кон,
Разбейся в доску, – и весь сказ,
Душа из тебя вон, –
И не пройдёт вражина здесь,
Умри, но не пусти,
Трипицин, слышишь? Тут ты весь,
И не впервой грести
Наперекор судьбы тебе,
Глядел в глаза не раз
Костлявой ты, да вот судьбе, –
Ты чем-то ей горазд, –
Угодно было отводить
Её в последний миг,
Костлявую, и жизни нить
Не обрывать; и, лих,
Ты шёл по жизни напрямки,
Был искренен душой
И честен – всё тебе с руки,
И груз в душе большой
Тащить привычен, и сейчас
Поклажа тяжела,
А тут нога... И глаз да глаз
За всем – и не мала
Забота, но держи в руках
Покрепче вожжи ты,
И так, – за совесть, не за страх, –
Закручивай винты.


           38
 
– Трипицин, вот пришёл приказ
Главкома из Читы.
Пожалуй, во-время как раз,
Чтобы зажёгся ты, –
И Нина подаёт листок, –
Неугасимо, – вот,
Я пробежала – потолок
Качнулся и плывёт
В глазах... Вот он, держи. –
Прочёл – и в горле ком,
И пробрало до дна души,
И грохнул кулаком
О стол: вот как они тебя,
Не катаньем – мытьём,
И словно бы с плеча рубя –
Зарвался? Перегнём.

Приказом Эйхе, – он главком
Войсками ДВР, –
Не трепыхайся, мы силком
Тебя на свой манер:
Вот тебе на – Восточный фронт,
Командуй, но иди
Под нашим флагом, так-то вот,
И с пламенем в груди.
 
А он сидел, и кулаки
Сжимались на столе...
А брови Нинины, чутки,
И словно бы к хуле, –
У переносицы сойдясь, –
В ответ: ну что ты, Яш,
Это приказ, они же – власть,
Ты есть и будешь страж,
Тут, на востоке; ты пришёл
Японцев бить и бьёшь,
С открытой честною душой,
А разошёлся, – что ж, –
С большевиками; мы с тобой
Останемся чисты
Перед Россией, ветер злой
Подул, но, знаю, ты...
– Меня переломили, да!
Но не сломили, нет,
И флаг Советов никуда, –
И это мой ответ, –
Не денется, и будет здесь,
Пока я здесь, да, да!
И в этом я, Трипицин, весь,
Таким и был всегда;
Флаг ДВР, пока я здесь,
Не всплещет на ветру,
И в этом я, Трипицин, весь,
Таким я и умру.
И, восхищённая, она
Глядела на него,
И это – счастье: влюблена
В такого, одного...
Вот человек! Его милей
На свете не сыскать,
Влюбляться б до последних дней
В него опять, опять..


           39

Что, Будрин арестован? – Да.
– Ну что за чепуха.
– Да бред какой-то, ерунда.
– Он что, в тюрьме? – Ага.
И понеслось: весь гарнизон
Бурлит: пусть объяснят,
За что, в чём провинился он?
Недоумённый взгляд.

Собрание. Народный дом, –
С оружием пришли, –
Гудит, и зал набит битком,
Мол, не ошибка ли?

И вот начштаба за столом,
И затихает зал.
– Товарищ Нина, ты ладом
Нам растолкуй. Буза
Идёт какая-то... – Да, да,
Товарищи, у нас, –
Такое было ли когда?
Живи, но глаз да глаз
Необходим, – а стало нам
Известно: за спиной
Плетётся заговор, делам
Наперекор; виной
Нам ставят разгильдяйство, мол,
Порядок навести
Не могут в армии, прикол
Дают своим, грести
Им, пришлым-то, сподручней так,
А местным – от ворот;
Вбивают клин меж нами, всяк,
Мол, местный-то живёт
Своим прибытком, а тут – на,
Наехали, и нас
Мытарит разная шпана,
И если б только раз;
Ночами рыскают, как псы,
И грабят, и берут,
Что попадёт – чулки, трусы,
Портянки... Где же кнут
На них? Нет, к горлу подкатил
Такой порядок, где
Комсостав? Он что, без сил?
Анархия везде.

Всё ладно бы, хотя приказ
Для мародёров строг:
Таким расстрел – и хватит с вас,
И прочь, не чуя ног.
 
У заговорщиков дела
Конкретны: есть отряд
Китайцев – сила не мала
У Будрина, таят, –
Китайский консул заодно, –
С ним заговора нить,
Пока легли они на дно, –
А цель их – заменить
Командование, чтобы власть
Была у них, вот так... –
Поднялся шум, что за напасть,
Какой такой бардак.

Сомнительно, чтоб Будрин мог
Такое сотворить.
Пусть скажет следствие. Итог,
Но заговора нить
Ведёт к нему, – подводит суд,
Давайте подождём,
А следствие проникнет в суть,
Идёт игра с огнём.

И тут на сцену вышел он,
Биценко некий. – Я
В небе не ловил ворон,
Я знаю всё – змея
У сердца прям-таки гнездо
Свила, скажу я вам.
У Иваненко, – он весь дом
Занял, и сходки там,
В том доме, Будрин созывал;
И я, туда придя,
Все речи ихние слыхал
Про нашего вождя,
Яков Иваныча, – не вру,
Чего б – вон скоко вас,
И не запрятаться в нору... –
Ну, муху промеж глаз
Ему всадить, бишь, расстрелять,
Чего там... так себе,
Товарищ Нину, его б.... –
Повесить на столбе...

Качнулся зал, поднялся гул,
Кисеты по рукам
Пошли. – Ну, сука, сказанул... 
– Не место матеркам.
– Зараза, ты чего несёшь! 
– А ну слезай, козел,
Тряхнём тебя... – Да ни на грош
Не вру я, братья, зол
Будрин, кости мыли все
Командованию там;
Мы местные, мол, насовсем
Мы тут, а пришлым ртам...
Чего им тут, – пришёл, ушёл,
И что хотят, творят,
Трипицина пристрелим, мол,
Тогда... – качнулся ряд.

– Ты что несёшь, паскуда, ну?
Кто кости мыл? – Да тут
Сидят, напраслину не гну...
– А ну-ка, баламут,
Нам называй. – Чего там, вон
Иваненко тот... –
И сразу встали с двух сторон,
И не успел тот рот
Раскрыть... – Оружье, – маузер взят.
– Пошли, – пыланье щёк.
– Куда идти? – тревожный взгляд.
– В тюрьму, куда ещё,
Ну, двигай... – Любатович вон
Поддакивал ему. – 
И сразу встали с двух сторон.
– Оружье... – и в тюрьму.
 
Набралось больше двадцати,
Кто в заговоре был,
Им от расплаты не уйти,
Всё если так, а тыл
Надёжен должен быть, бои
Маячат впереди.
– Биценко, слышь, слова твои,
Ядрёна мать, гляди,
Зловоньем тянут, никуда
Не спрячешься, козёл.
– Поглянем следствие... беда,
Коли бузу развёл.

– Не вру я, братики, не вру,
Так было и не раз...
Дрожат коленки на миру
Под злым прицелом глаз.


           40

А между тем весна идёт,
И ноздреват сугроб,
Стеклянно золотится лёд
Торосов, когда в лоб
Сияет солнце им; апрель
Прибавил и забот,
Бди в оба, и не сядь на мель,
Вот-вот японский флот, –
Давно нацелился, – в лиман
Войдёт, не подкачай,
Не дай поймать себя в капкан,
Готовь ему и чай,
И русских бубликов; Чныррах –
Вот эта цитадель,
И у подножья, и в горах,
И дай ей только цель, –
Лиман пристрелян, – она бьёт
Огнём наверняка,
Кто в ней служил, и кто на лёд
Ступил, – не с потолка
Бойцов в артиллеристы брал
Трипицин; сам сейчас,
Когда идёт такой аврал
И нужен глаз да глаз, –
Сам интендантские склады,
Хромая, обошёл,
Патроны, порох...  А еды
Достанет? Хорошо:
Запасы – тысячи пудов
В пакгаузах муки,
И в городе немало ртов,
Там дети, старики...

И рыбы в промыслах, в порту
Запасы велики.
И будет что держать во рту,
И рыбы, и муки –
До осени, а там придёт, –
Не может не прийти, –
Подмога... Потемневший лёд,
И как там ни крути, –
Весна в разгаре; близок враг
К российским берегам, –
Вот день прошёл, и он на шаг
Приблизился, – и к нам,
Что день, то шаг; и тусклый лёд
Кой-где уж грязноват,
Подтаивает, и развод,
Гляди, блестит; и рад,
Видно, Амур, и тонкий лед
Шершавым языком
Теченья лижет, и вот-вот,
Чуть-чуть, – и он знаком,
Великий сдвиг: пошёл, пошёл.
Наш батюшка, шумит!..
И, боже мой, как хорошо!
Как пахнет воздух! – Вид
Величествен. – Ах, Яша, гул
И неба, и воды,
И славно ветерок подул...
Всё в крепость ездишь ты.

Там ночевал? – Руладой слов
Встречает Нина: – Ну,
Надоел тебе наш кров
И я... и на луну
Готов бежать ты от меня,
Скажи, иль греться ты
Устал у моего огня,
И мелкой суеты
Тебе наскучила возня?
А только, злюка, знай,
Уйти от моего огня,
Он ненасытен... ай!
Ай-ай! Увидят, погоди,
Дай я закрою дверь.
Иди же, Яшенька, иди...
Я вся твоя, поверь.


           41

Штаб фронта. Нина за столом.
Пришёл приказ. Прочла.
О боже, сердце – ходуном,
И – бросить все дела,
Бежать к нему, но он опять
В войсках, не ночевал.
Измотан, но одно – стоять,
Да, насмерть; катит вал
Японских войск со всех сторон,
И только ждут момент:
Отгонит льды – и хлынет он,
И снова интервент –
На русский берег, так крепи
Его, и дай отпор,
Но тут не конница в степи,
Совсем иной минор.

И Яков рыбиной об лёд
Всё бьётся – ни на шаг
Не дать противнику проход,
Чтоб захлебнулся враг
Ещё на подступах... и вот
Приказ главкома, и...
Такой зловещий поворот,
И все труды твои,
Комфронтом, росчерком пера –
Насмарку. Каково!
Такая страшная дыра,
Его бы одного,
Нет, нас двоих – в неё, а тут
Весь город, боже мой!
Иначе смерть: как пыль, сотрут
Всех со стола, тюрьмой
Тут не отделаться... Приказ
Зловещий – избежать
Боёв с японцами. На нас
Идут, а нам бежать
Приказывают?.. Вот вошёл
С улыбкой, но устал
Обмякший взгляд, видать, тяжёл
Был день и путь не мал,
Хромая с палочкой... – Ты что,
Какая-то не та,
Сидишь одетая, в пальто?
Такая маята
Была... Ну ладно, говори.
– Опять главком, приказ...
– И что он там на этот раз?
– Держи, и сухари
Суши в дорогу... «Нy, сейчас, –
Вся замерла. – о стол
Шарахнет он». И глаз, –
Поплыл куда-то пол... –
Поднять не смела. Тишина,
И ходики – тик-тик,
Вроде бы тикают. Она, –
Её библейский лик, –
Вся в напряженье, он молчит,
Взглянула: – Что молчишь? –
И ожидания ручьи
Бегут, бегут... Как мышь,
Притих. Потом: – Давай сниму
Твоё пальто, вот так.
Ну а теперь дай обниму, –
И вспыхнула, как мак,
Щека; и, пальцы раскрылив,
Пошла в тайгу волос
Ладонь его, ещё чуть тронь –
И грянет под откос
Она. – Но, Яша, ты забыл,
Мы в штабе. – Знаю. – Но
Не одержимость и не пыл
Рулили им, вино
Иное было: локон жил
В ладони и дышал,
А он глядел – и боль души,
Пока его держал,
Словно струилась ручейком
И иссякала... – Ты,
Яшенька, присядь, – тайком, –
Да не было б беды, –
Глядела, как заострены
Черты лица, опал
Он весь, взглянуть со стороны...
Конечно, ночь не спал.
Не болен ли? Вошёл иной,
Впорхнул, как мотылёк,
И осенил улыбкой той...
А тут увял, поблёк.

– Бежим... – сказал, – позор, позор,
Да лучше умереть...
На нас идёт заморский вор,
Идёт, чтоб нас стереть
С лица земли, а мы бежим
С позором, а ведь есть,
Чем встретить гада, но дрожим.
А как же месть? Да, месть!
 
О ней забыли... Тошно мне,
Стоял бы насмерть тут,
Они – нас, а мы их вдвойне,
Кресало есть и трут,
А вот огня не высечь... – Он
Умолкнул и сидит,
Лицо – в ладони, видно, стон
Зажат в душе, и вид
Обескуражен. Нет, таким
Он не был никогда,
Таким поблёкшим и сухим...
А думала – беда,
Взорвётся, грохнет кулаком,
И серыми блеснёт –
И ты – лети хоть кувырком,
Хоть задом наперёд.

А тут угас, перегорел,
Ему бы отдохнуть,
И выспаться, уйти от дел,
Денька бы три, чуть-чуть...

Так думала она в сердцах
И сзади подошла,
Коснулась лба его, лица,
И ноша тяжела
Была в душе: его печаль
Печалью и её
Отозвалась, и было жаль, –
Сокровище моё! –
До спазма в горле было жаль,
До сухости во рту...
Ты утоли его печаль:
Прижала к животу,
Обняв за голову, – услышь,
Ну слышишь ли, родной,
Там бьётся, там у нас малыш
Такой же шебутной.


           42

Ну отступать, так отступать,
И исполком вручил
Ревштабу власть, ему вникать,
Коль получил ключи,
Во все дела – бери, верши,
За всё и отвечай;
И так, чтоб с трепетом души, –
И даже невзначай, –
Гляди, ошибок роковых
Не соверши в пылу,
И не оставь врага в живых,
И ни в одном углу
Его чтоб не было, он – нож,
И спину заслони,
Найди его и уничтожь,
И жизнь свою цени.
А штаб давно известен всем,
Составом невелик,
В нём Перегудов, Ауссем,
Железин – большевик,
И он, и те – они пример,
И каждый сердцем чист,
Ещё Белова – та эсер,
Трипицин – анархист.
Штаб большевистский, перевес
По партиям – у них,
А по душе – один замес
У всех, у пятерых.

За власть Советов – вот она,
Дорога, не сойти.
Лежит в развалинах страна,
Но нет для них пути
Иного... Город на плечах,
И впереди – исход,
Бросай, родимые, очаг...
И было непогод
Таких немало на Руси,
А всё она жива,
И ты её как ни тряси,
А только голова
Не склонена, священна Русь,
Она у нас в крови,
Её печали, её грусть, –
Родимая, живи, –
И радости её, и боль –
Всё в сердце у тебя,
Умрём, понадобится коль,
Страдая и любя.
 С эвакуацией спешат,
Толкучка, что ни день,
В горячке крики, ругань, мат,
Ступенька на ступень,
Но дело движется, идут
С баржами катера,
Набито человечьих груд
Сегодня, как вчера.
И караваны те Амгунь
Покудова берёт,
Но подбирается июнь,
Торопится народ.

Людей-то тысячи – успей,
Не всех берут на борт,
Вертеться, девонька, умей,
Не стой, разинув рот.

Четыре тысячи ушло
На Керби по реке,
Тащить-то баржи тяжело,
Тебе не налегке.

Ах, реченька Амгунь-река!
Прозрачна, холодна,
Но перекаты в ней... Пока,
До лета, глубока;
Даёт судам зелёный свет,
И потому спешат
Они до Керби: знают – бед
Коварный перекат
Не причинит; и вот по ней,
Прозрачной, золотой, –
Ну черпани её, испей, –
Идут дорогой той
Суда... – по ней и пароход,
И баржи, катера,
И мелкий рядышком «народ» –
Лодчонки, – мишура, –
Меж ними шмыгает – весь флот
Для женщин и детей...
Переселение идёт,
Потужься, попотей. 


           43

О приамурская тайга!
Родимая, ты нам
Ещё с пелёнок дорога,
И мы к твоим дарам –
К грибам и шишкам кедрачей,
Морошке, шикше той, –
Губами рвали, – и ручей
Водицей золотой
Поил нас... Нынче пособи
Сквозь заросли пройти,
Не измотай, не озлоби
На горестном пути.

До Керби скоро ли дойдёшь?
Дорога в сотни вёрст,
Куда деваться, хошь не хошь,
Ступай, хоть на погост.

Речонка – перехода нет,
Когда-то был мосток,
Да паводок унёс, и след
Пропал, и кто б чуток
Той бабе, у неё дитё...
Держись-ка за меня.
За что такая колгота?
А жили-то, кляня
 Судьбинушку, а был-то рай,
Теперича куда,
Вот тут ложись и помирай,
О господи, беда;
О смертушка моя пришла,
За что меня, господь,
Ты наказал, и мал-мала,
Детишек, как бы хоть,
В телеге-то до Керби той, –
Развалится, никак, –
Доволочить; ты золотой,
Мой родненький земляк,
Возьми мальца мово... – Вот так,
Шагай, не голоси.
– А вон у той малец обмяк...
– И впрямь, давай неси
Лопату, и зароем тут,
Под ёлочкой. Пущай
Покоится... – И так идут
Обозами, а рай
Остался где-то за спиной...
– А как там огород?
Копать бы... – Ну а как зимой?
Без рыбы-то народ
 Да без картохи пропадёт.
– Заныла, а... ступай.
– Куды? Пошто тащить народ?
– Пошто, a самурай?
Он по головке тебя, што ль,
Погладит, али как?
– О матерь божия, доколь
Нам мыкаться... Обмяк
Кажись, ещё один... у той...
Малюточка, – ах, ах!
– Давай лопату-то, грудной,
Зашёлся и зачах...

А рядом-то Амгунь-река,
Обоз – повдоль её,
Идёшь – дорога далека,
Имущество твоё
Всё брошено, а наживал
Годами... а жульё
Растащит всё, и кус не мал:
Твоё? Теперь, моё.

Но всё ж обозу повезло
В соседстве от реки:
Посуше и куда ни шло,
Подмогут мужики,
Не бросят женщин, подсобят;
Опять же есть пути
Натоптаны: теплеет взгляд,
Просёлками идти,
Куда как легче, только сёл –
По капле на пути,
Садится трудно новосёл
В тайге, как ни крути,
Всё ближе к городу; вокруг
Пустынная тайга,
Случатся рёлочка иль луг, –
В России-то луга
Размашисты, – а тут лужок, –
Приглядка для души,
Как для калеки посошок...
Да вон он – поспеши.

Переселение идёт,
Их тысячи бегут,
А там, куда бегут – не мёд,
А проголодь, не ждут
Их там; и горько кочевать
С узлами и детьми,
И не одна облилась мать
Слезами... – Покорми
Ты деток-то. – А чем кормить,
Была б на то еда...
Да цыц! Всё выть бы вам и выть.
О господи, куда,
В могилу токмо... Но господь
Их милует, бредут.
– Ну-ну, Захаровна, погодь,
Доскачем, не помрут
Твои детишки, на-ка вот
Сухарик, дай имя.
Гляжу я, дева, твой живот...
Никак, господь двумя
Тебя одарит... – Так змеёй
Ползёт обоз... Прими, –
Ну а ползти ему – о-ей! –
Согрей и накорми,
Сторонка милая, в пути.
Но доползёт, ей-ей,
А вот Трипицину идти
Куда потяжелей.



           44

Да, всё с японцев началось,
Кровавый инцидент, –
Они коварный вбили гвоздь,
И натащили бед.

Пошло-поехало... Хунхуз
Под видом партизан
В дома, – ухватист и не трус,–
Врывался, вырезал
Под корень семьи богачей, –
Знал поживиться где, –
И грабил – дом уже ничей,
Не удержать в узде
Хунхузов; были и свои, –
«Трипицин приказал», –
И налетали, как рои,
Куда ни ткнись – буза.

И били, резали людей,
Дорвалась «сахала», –
Из каторжан, – грудных детей
И женщин, догола
Раздев, насиловали – бей,
Как рыбин их, глуши,
Попользовался и прибей,
Не оставляй души.
 
Так было... Город опустел,
И выдохся аврал,
Растерзанных кровавых тел
Никто не подбирал.

Эвакуация идёт
По плану штаба, но
Апогея нет, вот-вот
Он грянет: решено
Уйти со мщением в сердцах,
Сюрприз, микадо, жди,
Не будет на тебе лица;
Учили нас вожди –
ПредСНКа и предВЦИКа,
И Ленин и Свердлов:
Нужна железная рука,
Пустых не надо слов;
Не можете врага сдержать, –
Что вывезти невмочь,
Всё, уходя, уничтожать.
И будет так, точь-в-точь.
Уйдём по-ленински... Но вот
Посыльный из тюрьмы:
– Там мясорубка, всё идёт,
Как по приказу, мы...
Там Будрин, горный комиссар,
Сомнение у нас,
Как быть, товарищ командарм?
– Так, как велит приказ.
– Понятно, так и доложу. –
Посыльный убежал. 
Трипицин, там творится жуть,
Слова твои – кинжал
Для Будрина; но тот хотел
Того же для тебя,
Тут – кто кого, немало тел,
И души загубя, –
Кладёт война, – свои своих,
Гражданская война, –
И интервенты... – их-то, их
Набилось дополна, –
Вот их-то надобно глушить,
Как рыбин тех на льду,
Да так, чтоб ни одной души, –
Уйду и не приду, –
В помине не было... И тут
Раскатом, словно гром
Рванул над сопками. Салют?
Всё замерло кругом,
Какой-то миг – и на дыбы
Весь город словно встал,
Казалось, вскинулись гробы
Из-под земли; и пал
Косматым языком огня,
Всю сопку охватив,
Пополз в тайгу, и город дня, –
Застыл ни мёртв ни жив, –
Не взвидев, замер, оглушён;
От крепости Чныррах, –
Глазам своим не верил он, –
Летел зловещий прах.
Там порох – тысячи пудов
В огромных погребах,
Снарядов – горы... и следов
От крепости Чныррах,
Казалось, нет: рвануло так,
Что в городе с окон
Летели ставни, и, никак,
Качнулся даже он.
Радиомачта, словно сноп
Подкошенный, легла,
Людей охватывал озноб,
Железная метла
Мела, мела... Минёры шли
По улицам и – бах:
Электростанцию с земли
Сорвало словно, прах
 Летел по воздуху; как пни,
От каменных казарм
Торчали остовы, взгляни,
Товарищ командарм.

И поджигатели снуют
Командой меж домов,
Домашний быт: семья, уют, –
Родной отцовский кров, –
Всё в пламени; и ветер рвёт
Пуки огня, неся
К соседним зданиям, – и вот,
Гляди, округа вся
Трепещет пламенем... Ну – всё,
И штабу уходить
Пора, а ветер разнесёт, –
Он скачет во всю прыть, –
Золу и пепел... всё, пора,
И взвод охраны с ним,
Да вот сегодня – не вчера,
И день – с лицом иным.
И вдоль Амгуни не пройти:
Флотилия врага, –
Отряд Танаки на пути, –
Японская нога
Уж там у берега реки.
В Де-Кастри же – десант
Десятитысячный, полки
Под носом, оккупант
Горячий воздух и с дымком
Вдыхает жадно, что ж,
Пожалте в город. С ним знаком?
Там что-нибудь найдёшь...

Амгуно-Мариинский фронт,
Как гриб поле дождя,
(Участком тем Трипицин вход
В Амгунь закрыл, не ждя,
Когда Танака подойдёт)
Возник, и Сасов им
Командует; теперь вперёд,
На Керби, поглядим,
Как примет партизанский штаб
Тайга, она – не лес.
Отряд вступил в неё, пора б
И понести свой крест.


           45

Пылает город, на реке
Трепещет чешуя,
Ползёт и гаснет вдалеке
Кровавая змея.

Ползёт Амур, он раскалён,
Как антрацит в печи,
И в воздух испускает он
Кровавые лучи.

Всё кончено, последний раз,
Трипицин, обернись:
И жадно озирает глаз,
Как пламя рвётся ввысь.

А впереди-то что их ждёт, –
И тягостно в груди, –
Ну, двигай через топи вброд,
Хромай себе, иди.

В пустыню и вокруг озёр
Глухих – Орель и Чля,
Казак когда-то мёрз и мёр
От голода, моля:
Господь бы, бедных, пожалел,
Тунгуса бы послал
На выручку; и русских тел
Осталось тут... Не мал,
Не короток, не лёгок ход
Был к морю из Руси.
Теперь, Трипицин, твой черёд,
Судьба твоя, неси, –
Взвалил на плечи коль, и дюж, –
Ответственности груз,
Иди, и силы поднатуж,
Спасай из цепких уз
Нижнеамурцев – так судьбой
Уж выпало тебе;
Подруга верная с тобой,
Жизнь отдана борьбе
За власть Советов, ну, хромай…
А марь своё берёт.
Отполыхал цветеньем май
В Орле иль Пензе, вот
Настал июнь, а только здесь...
Сюда бы ту теплынь,
Тут нет её, тут ею грезь,
Тут под ногами стынь;
Тут только-то растаял лед,
И чавкает нога
В студёной жиже, но идёт
Отрядик – да, туга
Досталась петелька, терпи,
И лошадь под уздцы
Нагружена, не торопи;
И тут во все концы,
Куда ни глянь – сырая марь,
И чавканье сапог:
Прогресс, ведь чуни были встарь
Да лапти, а вот смог
Добраться до морской воды
Казак всея Руси;
Не остановишь, мол, куды?
Ты, мать, не голоси,
Вернусь оттелева... – и шёл,
И посуху, и вброд,
И был он голоден и гол,
И мёрз... – такой народ.
Тебе, Трипицин, не впервой
И голод, и нужду
Терпеть, а вот с хромой ногой...
Да пустяки, дойду!
Идёшь, и Нинина рука
Вот, около тебя,
А ей дорога – ох, тяжка,
Но для неё, тропя
По мари узкую стезю,
И с грузом за спиной –
Ты б эту марь обтопал всю,
И кочки ни одной
Ты б не оставил; ну дойди,
Не упади, держись,
Полегче будет впереди,
В себе другую жизнь
Несёшь ты, милая, – сюда,
Вот тут посуше, ну,
Тут вроде бы ушла вода,
А ну-ка, дай взгляну;
Устала, вижу, но терпи,
Мы сделаем привал...
Всё марь, бредут не по степи,
И путь ещё не мал.

А дни идут, продуктов нет,
Под ложечкой сосёт,
От голода туманит свет...
Вот череда болот
Пошла, и лошади без сил,
По брюхо вязнут в топь,
Но шёл отрядик, грязь месил,
В вонючей жиже гробь
Себя и лошадей, но всё ж,
Иди; а голод – ешь, –
Не тянет, бедная, – под нож, –
Конину; душу тешь
Уж тем, что жив и что жуёшь,
Без соли, – её нет, –
Кусок конины, хошь не хошь,
А жуй; за белый свет
Цепляйся, а иначе – тьма,
И вечный в ней покой,
Грызи, конина – не чума,
Грызи её, не ной.

Вот видишь, с горем пополам
Трясину обошли,
А с плеч выкидывали хлам,
И шли, и шли, и шли,
И шли, да только вот куда
Вёл проводник-тунгус?
Стеной надвинулась беда,
На сердце тяжек груз.
Но где туземец? Он исчез,
И след его простыл.
Тут правит дьявольщина, бес,
Пойми, где фронт, где тыл.
Неведомо куда идти,
Негоже наугад,
На запад, как тут ни верти,
Завёл в болота, гад.

Трипицин, если бы ты знал,
Что без тебя творят
Там, на Амгуни, – стар и мал,
Кому не лень, подряд
Клянут тебя: он нас завёл
И бросил «на авось».
И нет в округе ближней сёл
Всех разместить, а гвоздь
Проклятой заварухи – он,
Трипицин, где он, где?
А тут, куда ни ткнись, урон,
Бандит сидит везде.

Стреляют, режут, топят, бьют...
И женщин, и детей,
Биценко, тот, зверюга, лют,
Ну сущий лиходей.

Трипицин где? Куда пропал?..
Такие вот дела.
Там, на Амгуни, ты бы знал,
Беда подстерегла.
 
На две недели, почитай,
Ты в Керби опоздал.
Беда, быстрей туда давай,
Там Молох правит бал.



46
 
Биценко заговор помог
Раскрыть, и отличил
Его Трипицин; а итог, –
Тот получил ключи
Помкомандира группы, – был
Ужасен: он Амгунь.
Прибрежную всю возмутил,
И нос к реке не сунь.

Ходил на катере по ней,
Ораву подобрал –
Бандит к бандиту – режь и бей,
И маузер, и кинжал
Пускай в работу. То бойцы?
Добро твоё гребут,
Насилуют – ищи концы,
И там они и тут.

Да то Трипицина рука,
Послал, и был таков,
А ты, мол, коцай их слегка,
Чтоб меньше едоков,
А то корми их; так народ
Талдычит что ни день,
Трипицина и тот, и тот
Клеймят, кому не лень.
 
Трипицин всё ещё блуждал
В тайге, но Дылдин шёл, –
Он возглавлял ревтрибунал, –
Прямее и дошёл
До Керби раньше и застал
Биценко с шайкой. – Ну-к,
Пройдём вон до того куста, –
Мы – как без ног, без рук
Измотаны... так что же ты
Разбаловался, а?
Тут, сказывают, маяты
С тобою, всё хула. 

– Хула. А ты мне не указ, –
И – ствол из кобуры.
И ненавистью дышит глаз,
И тут не до игры.

У Дылдина мгновенно свой
Маузер в кулаке.
...И вот Биценко неживой,
И труп его в реке.
Поплыл в Амур... Обыскан был,
В подкладке пиджака
Нашли погоны; он мутил, —
Коварная рука, —
Народ, чтобы потом уйти
«Заслуженно» к своим,
Да с Дылдиным сошлись пути,
Тот рассчитался с ним.
 «Собака» – только и сказал
Трипицин, как пришёл.
А Дылдин: – Тут идёт буза...
– Ты грохнул – хорошо. 


           47

Трипицин вышел из тайги
И видит: обозлён
Народ. Как по воде круги, –
А камень бросил он, –
Расходятся, во взглядах злость:
Покоя не дают,
Хлебнуть-то всякого пришлось,
А бродит разный люд,
Задрали местных... Ну а свой,
Пришедший партизан
С потухшим взглядом, не герой,
Истерзан, как и сам.
И в армии развинчен дух,
Ну, гайку подтяни,
Не жди, а то и до порух –
Раз плюнуть, и вини
Во всём себя. Собрался штаб,
И вынесен приказ,
Такой, что из железных лап, –
Он бьёт не в бровь, а в глаз, –
Не вырваться: задачу дня
Не выполнил – расстрел.
Вот и вини, судьбу кляня:
Не справиться посмел.
 
Жесток приказ, иначе как?
Ведь на пороге враг.
И в устье, силы сжав в кулак,
Не сдвинься и на шаг.

А устье прикрывал отряд
Андреева, на нём
Держался фронт; а там подряд,
Вверх по реке, огнём
Могли противника сковать
И роты, и взводы...
Но враг притих – и тишь и гладь,
Какие там ходы
Придумали макаки, но
Их надо упредить.
И Леодорскому дано
Задание: отбить
То Усть-Амгуньское у них,
Засели где; но он,
Комроты, хоть и нравом лих,
Разведав, не резон
Брать Усть-Амгуньское, – решил,
Мол, силы не равны,
И роту на помин души
Под пули класть... вины
Особой за собой тогда
Не чувствовал: бойцы,
Устав от тяжкого труда
Скитаний, от ленцы
Обмякли словно; все они
Солдаты Вица, в бой
Не рвались, и считали дни, –
Ведь местные, – домой
Вернуться; а теперь куда,
Всё пропадом ушло,
Остались небо да вода,
И больно, тяжело
На сердце... Где-то всё идут,
И выпустит ли марь?
А ты вот упирайся тут,
А узкоглазых харь
Не перечесть... Народ роптал,
Да пропади он там,
Трипицин энтот: всё развал,
Куда ни ткнись, а ртам
Дай хлеб... И Леодорский знал,
С таким настроем в бой
Идти опасно, допоздна
Под пулями любой
Из них не выстоит; а смог
Японцев выбить, будь
Иной настрой, и вот итог –
Выскальзывай, как ртуть:
Такой неистовый приказ,
Не выполнил – расстрел,
И он даётся один раз,
Чтоб струсить не посмел.

И Леодорский понял: влип,
И белый свет не мил,
Он даже голосом осип.
К нему благоволил
Трипицин, роту поручил,
Отечески ценил.
А он в ответ, как будто ил
Поднял со дна, взмутил
Доверие к себе; и нет,
Трипицин не простит,
Суровый ждет его ответ,
Теперь ему грозит
Расстрел, но шкура дорога,
И как он загремел!..
А всё проклятая тайга,
Хоть по натуре смел.


           48
 
Андреев голову ломал:
Поднавалило, да...
А за плечами путь не мал,
Ну, полистай года.

Был в переплётах разных он,
И фронт, и два креста,
И с ротой уходил в заслон,
Где выживал из ста
С пяток солдат, и в их числе
Фартило и ему...
Потом будили: всё во сне
Кричал... в огне, в дыму
В атаку шёл... Но вот теперь
Едва ли пофартит,
Вину-то на себя примерь,
Под брюхом динамит:
То Леодорский подложил,
И им не выбит враг
Из Усть-Амгуньского, он жил
Для боя не напряг.
Ну а начальником тут кто?
Андреев, ты, милок,
Куда глядел с открытым ртом
В окно иль в потолок?
 Ответственность, скажи, на ком?
Перед тобой приказ,
И весь подходит целиком
Он под тебя как раз...
– Ну что ты, Тихоныч, притих? –
Аношкин подошёл.
Давно сдружила служба их,
С покладистой душой
Отчаянный артиллерист
И в крепости, и здесь,
Бессменный «зам» его, плечист,
Сбивал, бывало, спесь
С задравших нос. – Пора нам, слышь,
За Будрина должок
С него... а то покажет шиш,
Пора кота в мешок.
...А тут переполох, аврал,
В Амгуни, в трёх верстах, –
Теченьем вынесло, – пристал
У берега, в кустах,
Труп парня с раной ножевой.
– Откедова приплыл? –
И покатился бабий вой...
– Да с Керби вроде, – был
Похожий там... – Да не, чужак,
Таких у нас нема.
– Иль энто... удинский, никак...
– Да сызнова чума.
– О господи! Терпеть доколь...
– Вон командиры... – Да, –
Подошёл Андреев. – Боль
Глядеть, ну а когда
Конец такому бардаку?
Пора бы обуздать
Трипицина, он на боку
Полёживает, кладь
Не тащит; да он бросит нас,
Уж лыжи навострил,
Отправил золотой запас
На Экимчан; ступил
На борт – за золотом, за ним,
А мы – держи врага,
Нас оболванили, мы спим... –
От слов таких тайга
Казалось, сдвинулась, глаза
На лоб полезли; ну
И пошла, пошла буза,
Задел в сердцах струну.
Ну ладно, свой бы задурил,
Да мало ли задир?
Но то Андреев, командир,
И так заговорил!
И Леодорский поражён:
В открытую хлестнул!
Ну словно саблю из ножон, –
И с желваками скул, –
Рванул! – Чего же мы стоим,
Там золота пуды.
Жидовка Нина правит им,
На золото жиды
Падучи, то известно всем.
– Да вертит она ём.
– Да улепётают совсем
С тем золотом вдвоём.
– Во-во, их надо задержать.
– Чего стоим, айда.
Туда, на Керби, в бога мать…
Во-во, туда, туда!
Давайте выберем ревком,
Пусть он руководит. –
И прямо тут же, прямиком,
Активен кто на вид,
Их выбрали. Но видят: вял
Их ротный командир,
Стоял, как вроде шапку мял,
Растерян – нем и сир.

Был Леодорский поражён,
Фуражку мял рукой:
Андреев – ну хамелеон!
И вовсе не такой
Трипицин, навиду он весь,
И правдолюб, и чист,
Противны ложь ему и спесь,
Горяч, но не службист.

И Нина, разве такова?
А вот Андреев сам
Службист, да только голова
Завистливым глазам
Не служит; и его нутро
Поганое – хитрец,
И как же это он хитро...
Да-а, оказался спец
По сплетням, а большевиком
Слывёт... Вот он. – Ты что,
Тебя же выбрали в ревком,
В башке твоей не то
Ворочается; нам с тобой
Каюк, секир-башка,
Ты струсил, не ввязался в бой, –
Взглянул исподтишка:
Ну-ну, губу кусает тот, –
– Не струсил, а учёл
Всю обстановку. – Вот-вот-вот,
И понял, что почём.
И хватит дурака валять,
Теперь ты обречён.
Трипицина пора убрать,
Ты это не учёл;
За Будрина – ну, выбирай,
Артиллеристы, те
Со мной, твоим бойцам – не рай,
Куда им, бедноте, –
Все погорельцы; будешь жив,
Коли пойдёшь со мной,
И вот рука моя, держи,
Дороги нет иной.
И с омерзением в душе
Ладонь, а не кулак,
Он протянул, и до ушей –
Дошло: «Давно бы так».

Ах, люди, люди!..



           49
 
Доставил фронту провиант
Амуров, комполка,
С Трипициным пошло на лад,
Видна его рука.
– Андреев, разгружай баржу,
Потом пойдёшь со мной
На Керби. Вот приказ держу. –
Обрушилась стеной
Такая весть: ну всё, конец.
– Так ты меня с собой?
– Склады там примешь, ты – артспец,
Считай, и в Керби бой.

– Ну-ну... – и на глазах порвал
Приказ. – Арестовать! –
И комполка не ожидал
Такой развязки. Звать, –
Охрана разоружена, –
На помощь – не придут,
Куда ни ткнись – везде стена:
«На баржу, в трюм, и тут
Сиди, покуда...» На барже
Две сотни молодцов,
Пошли на Керби; вот уже
И Удинск, и крыльцо
Комфронтом Сасова, и штаб;
Тихонько подошли, –
Ни караула, – ну и ляп! –
И Сасова нашли
В постели, как и был, в трусах,
И всех штабистов враз –
На баржу, ведь свои же – ах!
Не протереть и глаз –
Всё быстро, быстро! Керби вот,
И занят весь причал:
Стоял «Амгунец», пароход,
И в тишине молчал
Перед рассветом. Там, на нём,
Трипицин с Ниной, их
Забота грызла день за днём,
Глодала их двоих.
Ведь надо было накормить, –
А тысячи же ртов, –
И в Благовещенск им спешить:
Тот что-то не готов
Дать провиант, а заверял,
И тут хоть стой, хоть плачь,
И потому он едет сам,
И знали там: горяч.
... На лодке тихо подошли
К «Амгунцу» всемером,
По-воровски: теперь моли,
Чтобы не грянул гром.
Забрезжило чуть-чуть: рассвет.
Им с палубы: – Кто там?
– Свои, нам передать пакет
Командующему, сам
Он приказал. – И часовой –
К дежурному, а тот:
– Ты, Леодорский? Это свой,
Пусти его на борт.
Забрались семеро. – У нас
Трипицину пакет,
И срочный, тут не только час –
Минуты лишней нет,
Каюту покажи. – Вон там,
Иди, вторая дверь. –
За Леодорским по пятам
И шестеро. Теперь, –
Он замер, а в груди – тук-тук,
Иудина стезя, –
Он в дверь тихонечко – стук-стук.
– Кто там? – за дверью. – Я,
Я, Леодорский, вам пакет
От Сасова привёз...
– В такую рань? – Там куча бед,
Японец сунул нос
В заставы наши... – Погоди. –
Минута, две... сейчас, –
О, как колотится в груди! –
И свет в глазах погас
У Леодорского... вот-вот –
И встреча, как с судьбой,
Мышонком он затих, и пот
Над верхнею губой.
Открылась дверь – и тут двоих, -
Как ветром сдуло, – ах!
Какой-то шаг, какой-то миг –
Повисли на руках
Трипицина; не дрогнул тот,
Повёл плечом. – Ну-ну,
Ещё чего!.. – Но ствол – в живот.
– Не разбуди жену,
В чём дело? – Сразу семь стволов –
В живот, с боков и в грудь,
Да тут всё ясно и без слов:
Успеешь ли моргнуть...
– Решеньем штаба фронта вы... –
Амгуно-Тырский фронт, –
И мне поручено, – увы! –
Ваш маузер, – и рот
Сжал Леодорский, но губа
Подрагивала чуть...
Вся церемония груба,
Без этикета, грудь
Дышала ровно. – Не впервой
Со шкурниками. – На.
Бери. Иуде маузер мой –
Хорошая цена.



           50

Финал печален. Нет бойцов,
Что преданы ему,
Закрыты в трюмах на засов,
А тут ни одному
Открыть и рта в защиту их,
«Не с нами – подождут»,
И голос совести притих,
А обличатель лют.

Весь от Трипицына кошмар,
Всё он нагородил,
Куда теперь? И мал и стар, –
Хоть по миру иди.
Не притулиться: у самих,
У кербинцев, развал,
Как липку ободрали их,
У них и стар и мал, –
Хоть палец свой соси, всё – он,
Трипицин, пропади
Он пропадом – и боль, и стон,
Отчаянье в груди.
 
– Как наизнанку всё, а сам...
– Да самого б – в Амгунь,
Его-то... –Бычьим-то глазам, –
Хучь в рожу ему плюнь, –
Как с гусака вода. – А то
Сбегёт, разинь-ка рот...
Ему тюрьма – как решето,
Просеется, сбегёт.

...И наковальня, и щипцы,
И пилка, молоток... –
Всё, как учили нас отцы.
Кузнец: – Погодь чуток, –
Ему.  – Валяйте, вёл я вас...
– А мы, вишь, закуём,
У нас на то намётан глаз,
И целимся мы ём,
Не глядя... Ну-к, ступай. – «Бряк, бряк» –
Так каторжане шли
Через Сибирь, теперь земляк
На краешке земли
Он им... А дальше? Ну, был суд,
Так, для отвода глаз,
Как декорация; несут
И приговор – показ,
Что всё законно, и... – быстрей
Кончать – лицо в лицо,
И воду бестолку не лей...
 
И вот ведут борцов
За власть Советов, впереди,
Конечно, он – «бряк, бряк»,
И рядом Нина; и в груди, –
Нет, духом не обмяк –
Павлуцкий, Сасов... – нет, никто, –
Семёрку замыкал
Железин... Не забудь про то,
Амгунь-река, сверкал
Твой лунный блеск приветно им
И вся сияла ты
Им светом лунно-золотым,
Их скорбные черты
Запечатлев... Трипицин шёл
И Нининой руки
Запястье, словно бы душой,
Держал в своей; реки
Сиянье лилось через край,
И в небесах луна –
Словно прощалась, и внимай,
Так льнёт к тебе она!

Ведёт их караул, с боков –
Шпалеры из людей,
Трипицин в бремени оков
Из якорных цепей, –
«Бряк, бряк», – прихрамывая в такт;
И Нинина рука
Тепла, – и греет душу так! –
И оттого легка
В оковах поступь, и не тронь
Никто, и не спугни...
И слышит дрожь его ладонь,
Ему-то не сродни,
А Нина, Нина... – Яша, нас, –
Вполголоса она, –
Убьют? – И голос чуть угас. –
– Да что ты, вон луна
Как льётся, при такой луне
Кто ж убивает? Ты
Не бойся, прислонись ко мне
Без всякой суеты,
Не бойся ничего... – И вот
Окраина села,
Им тут устроен эшафот,
Дорожка привела
К глубокой яме; рыли тож
Отчаянно, с душой,
В такой-то сгинешь ни за грош,
Но всё ж не на чужой –
В родной земле лежать теплей
У света на краю,
Как к матери, с любовью к ней
Под «баюшки-баю».
Как дышит Нинина рука!
Тревога в ней и дрожь.
Ну а его ладонь крепка,
Её-то не возьмёшь.
И вот у ямы на краю
Читают приговор:
Не в жаркой схватке, не в бою,
А выстрелом в упор
За преступления, за вред,
Что причинить могли
Советской власти – вам ответ...
А небосклон вдали 
Так ласково омыт луной,
И сквозь туманный свет,
Мерцая тонкой лучизной,
Сочатся звёзды; бед
Людских не чувствуют они,
Всё на Земле идёт
Своею чередой, как дни...
И вот команда: – Взвод! –
 
Ладонью слышит Нинин пульс,
Он словно бы бежит,
Словно кричит: боюсь, боюсь,
И меленько дрожит.

Затворы цокают. – Готовсь! –
Ладонь его крепка,
Чтобы не выпустить, не врозь,
Чтобы её рука...

– Да здравствует Советская власть! –
Это Железин. – Пли! –
И залп, но вразнобой, не в масть –
И в свал все полегли.

В ладони Нинина рука,
Тепла... а те слова...
Пока он... – Нина, ты жива? –
Молчание... – Жива.
– Люблю тебя... – и тут волной, –
Она летит, летит, –
Подхвачена, – о боже мой! –
Так нежно шелестит
Листвою музыка, ну да,
Чайковский, и, легка,
Она летит... – куда, куда
Ты, Нина?.. Облака
Несут её... Концертный зал...
О Яшенька ты мой!
Ну, повтори, что ты сказал...
– Вон тот, кажись, живой...

Их добивали.
– Теперича, как падаль, закидают...
– Ох, горе-то какое, господи-и!..

15.02.2020 –
17.10.2020