Люми

Небо остывшее станет приютом в ночь пролетающим стаям ворон, поезд стремящийся дальностью в утро свистом протяжным уткнётся  в перрон. Сбросилась лестница от проводницы, следом на выход столпится народ, к поручню липнут в мороз рукавицы, тем усложняющий, узкий проход. Женщина в старом, дырявом пальтишке распеленала корзину с руки, расположила на ящик вещички, тёплые только с печи' пирожки. Сонные люди спешили с поклажей и покидали облезлый перрон, воздух морозный пропитанный сажей томно окутывал грязный вагон. Скрипы колёсные с плачем ребёнка женщину вздрогнуть заставили вдруг, под опустевшим составом котомка, мёрзлых конечностей, пальчиков рук. В свёртке из грязно-тряпичной бумаги тельце чумазое плачет навзрыд и отхлебнув мутной с горлышка браги, спрятав ребёнка домой поспешит. Тускло в избе, сруб остыл довоенный, лаем собака встречала гостей, двери не заперты, как в 41-й, не опасаясь голодных людей. Молча, напористо стены, иконы, словно взмолились то зло не впускать!, а за окном разразясь небосводы градом по крыше устали стучать.
Та находка оказалась непростой, для тех времён, измоталась, исстрадалась женщина и отчий дом. Богу от греха молилась о прощении прося, сердцем только не смирилась, горевала может зря. Тот детёныш росомахи развивался день за днём, годовалые рубахи лопались!, по швам на нём. Зубчатый оскал из пасти, вой зловещий по ночам, закрепляясь в чьей-то власти мысленно к другим мирам. Пробивалась шерсть сквозь кожу, изогнувшийся хребет, супом вымазав всю рожу, вкуса не познав конфет. Старцы из глухой деревни проклинали стервеца, утопить совет давали эту нечесть, от греха!
Придушить его подушкой этой ночью помогли, завернули в одеяло в лес и тело вынесли. Снег февральский заметая уводил в пургу людей, даже не подозревая, кто опасней для зверей.